Всего неделю назад гордые деревья потряхивали густой листвой, нигде не тронутой желтизной. Улицы и дворы выглядели по-летнему, хотя в школах уже дребезжали звонки, а вечерами луна висела над крышами заледеневшим яблоком. Утром выглядывало солнце, из щелей выползали деловитые осы, толстые бестолковые мухи, и даже нежные бабочки спешили погреться в осенних лучах.
А где-то далеко на западе над океаном уже клубились тучи, высасывая влагу из длинных гладких океанских волн. Именно там, над океаном, набирался сил ветер, готовясь к очередному набегу на леса, поля, дороги… Этот ветер добрался и до Города, хотя и растратил по пути часть своей бешеной мощи. Оставшейся силы оказалось достаточно, чтобы залить Город дождями, сбить все плоды со старых яблонь и груш, забросать каштанами и желудями дорожки во дворах… Деревья ёжились и дрожали, когда налетавший ветер злобно трепал их листвяные волосы. Гнулись стволы, молитвенно тянулись по ветру мокрые ветви. Но ветер не жалел их, а с каким-то жестоким удовольствием толкал и бил, тянул, обдирал листву, принуждал бесконечно кланяться и умоляюще скрипеть. Иногда по ночам, пугая всех, рыдал и свистел на разные голоса, колотился в тёмные стёкла, заставляя людей натягивать одеяла на голову, а бездомных собак и котов – зябко сворачиваться калачиком в ненадёжных укрытиях.
Утром все асфальтовые дороги и дорожки походили на речки и ручьи. Их серо-стальные струи текли вдоль домов, огибали заборы, сливались в широкие потоки. Наконец все они в конце пути впадали в мощное течение центрального проспекта. Он нёс на своей груди стройные ряды машин и вороха облетевших листьев.
Глядя на это, всеми окнами плакали серые дома. Пользуясь затишьем, птицы жадно заглатывали рябиновые ягоды. Птицы боялись, что этих ягод не хватит на всех, дрались, кричали, и ягоды со стуком осыпались на мокрую траву.
Бродячие коты осторожно выбирались из своих логовищ, ступали среди луж, брезгливо воротя морды. Сегодня им никто не выносил объедков и мисочек с молоком: одомашненные люди жалели себя больше, чем каких-то котов.
Серая воронья банда штурмовала контейнеры с отбросами, но сегодня они были залиты водой. Взъерошенные голуби пытались проникнуть в метро, где было более-менее сухо и тепло. Однако, как и всегда, двери для них остались закрытыми. Где-то там, в глубине, под землёй, под асфальтовыми реками, мчались поезда, протискивая свои змеевидные тела в тёмные и узкие тоннели. Поезда пронзительно гудели при встрече на станциях и заговорщицки подмигивали друг другу круглыми электрическими глазами. Здесь, внизу, можно было не опасаться ливня и ветра, можно было даже не думать о дожде, если не смотреть на потолок. По отсыревшей штукатурке потолка угрожающе расползались трещины. Однако головы у поездов были устроены так, чтобы не смотреть вверх. Они и не смотрели.
А ветер всё не хотел покинуть Город. Приятно было разогнаться на широкой улице, а после неожиданно свернуть в узкий проезд с рёвом и завываниями. Ещё веселее было трепать плащи прохожих и выворачивать суставчатые зонты. Зонты были намного слабее веток, трещали и ломались со второго удара.
Цветными каскадами лились листья, самоубийственную дробь выстукивали плоды, разбиваясь об асфальт. Некогда гордые клёны горбились, стыдясь полысевших макушек. С осины облетали округлые золотые листья. Они цеплялись друг за друга, спешили куда-то, сорвавшись с материнских веток. Им что-то напевал ветер, увлекая вдаль, и доверчивые листья мчались, кружась и подпрыгивая. Отстающие хватались черешками за более шустрых: никто не хотел опоздать туда, далеко, в какой-то новый, лучший мир. Осина, скособочившись, умоляюще вытянула трясущиеся ветки вслед, словно просила неразумных детей остановиться. Но зов ветра был сильнее, и листья не слушали старую осину, уносясь от неё золотым потоком.
Всю ночь осина жалобно скрипела, заливаясь слезами, гнулась под ударами ветра, а утром её старое сердце не выдержало потери. С мучительным стоном ствол надломился, и осина грянулась оземь. Взметнулись брызги грязи. Наступила тишина. Даже ветер притих, поняв, что он натворил. Он немного подождал, пошевелил безжизненные ветки. Лишь только ветер отпустил их, ветки бессильно упали на мокрую землю. Осина больше не звала свои листья, не просила подождать их ещё немного, совсем побыть с ней…
Ветер вдруг почувствовал себя усталым стариком. Веселье закончилось. Ему не хотелось смотреть на лежащую осину при свете дня.
Позже появятся люди, деловитые и безжалостные, как муравьи. Они хладнокровно разрежут осиновый ствол и ветви, погрузят в грязный кузов и увезут туда же, где рано или поздно окажутся и листья, сманенные ветром с ветвей. Они все станут столбом дыма, поднимутся в небо, и самая память о них исчезнет где-то высоко-высоко…
Ветер не хотел этого знать. Он исчез, воровато расползаясь холодными струйками по всем трещинам и закуткам. Он сделал, что хотел. А теперь пусть те, кто остался, делают, что хотят.