Первый день нового года

Инна Добромилова
Сказка для Димы
***



За окном только-только рассеивается предрассветный сумрак. Дома темно и тихо. Еле слышно цокают стрелки настенных часов, будто копытца крошечных пони, везущих по циферблату секунды. Цок-цок-цок – круг пройден, и секунда-детка, выросшая до целой минуты, важно сходит на чёрточке-остановке, чтобы пересесть в другой экипаж, не такой быстрый, но зато вмещающий целых шестьдесят пассажирок-минуток - час. Эту игру придумал папа, когда я был маленьким и не мог уснуть один в своей комнате. Теперь я взрослый, учусь в четвёртом классе и совсем не боюсь темноты, но крошки-лошадки по-прежнему мои друзья. По выходным, когда не нужно вскакивать, собираться в школу, я лежу и представляю их гордо вскинутые головки, грациозные шеи, тоненькие ножки со звонкими копытцами. Цок-цок-цок…

Раннее утро первого января – самое скучное время года. Родители спят, по телевизору крутят старые, давно надоевшие всем песни, друзей не вытащить погулять. Обычно я рисую или читаю книжку, но в этот раз отчего-то не хочется ни того, ни другого. Наливаю себе на кухне горячего сладкого чаю, сажусь у окна наблюдать, как занимается поздний зимний рассвет. Вот небо становится светлее, окна пятиэтажки напротив окрашиваются розовыми отблесками восходящего солнца. Сквозь сумрак проступают деревья, спящие разноцветные машины, ледяная горка, на которой до самого вечера обычно звенят смех и крики малышни, – пока ещё пустая. А вон там, возле заиндевевших качелей, стоит снеговик. Мы с пацанами слепили его вчера, приделали нос-морковку и растопыренные руки из еловых лап, а Саша повязала ему свой полосатый шарф. Эх, как я завидую этому снеговику! Саше тринадцать, она – самая красивая девочка нашего двора, все мальчишки в неё влюблены. Каждый раз, когда она проходит мимо, сердце моё вздрагивает, замирает на миг, а потом колотится так, что стук его, наверное, слышат все вокруг. Все, кроме Саши.  Эх… Пожалуй, надо сходить проверить, в порядке ли снежный человечек после праздничных фейерверков и петард.

Снег усеян разноцветными блёстками, кругляшками конфетти, витыми змейками серпантина. Почти в каждом окне четырёх окружающих двор домов мигают и переливаются гирлянды. Снеговик в ярком шарфике приветливо улыбается мне нарисованным ртом, а я чувствую: пусть самая волшебная ночь года позади, но приключения только начинаются…

***

- Мальчик! Эй, мальчик!

Оглядываюсь по сторонам в недоумении – ведь точно никого нет, откуда этот негромкий голосок?

- Не вертись, вот он я, - сначала показывается острая мордочка, затем лапки в белых носочках, и рыжий пушистый зверь выскальзывает неслышно из-за широкой спины добродушного снеговика.
Лисёнок! Самый настоящий, живой! Откуда он здесь?

- Слушай, мальчик, у тебя есть малиновое варенье?

- Варенье?.. Есть дома. А разве лисы едят сладкое?

- Да я не себе! – Машет лапкой лисёнок. – У меня друг простудился, заяц. Мама говорит, нужно горячего чаю с малиной выпить, сразу легче станет. Витамины потому что. Принесёшь немножко?

- Пойдем, возьмёшь, что нужно.  А так бывает, чтобы лисы и зайцы дружили? Вы же, вроде, это… Ой, извини! – Соображаю вдруг, что чуть не ляпнул лишнего.

- Ладно, чего уж. Понимаешь, до того, как нам год исполнится, я всех лесных зверей имею в виду, белок там, косуль, волков, мы не охотимся друг на друга. Играем вместе, гуляем. Всё, как у вас, в общем.

- Здорово! А я и не знал! Заходи, только тихонько, родители спят ещё. Лапы вытирай и пойдём на кухню. Слушай, а как вы чай кипятить будете? Есть котелок?

- Нету, - чешет затылок лисёнок. – А у тебя есть?

- У нас всё есть, - гордо заявляю я. – Нужно ещё спички взять, газеты, чтобы костёр разжечь, заварку. Придётся рюкзак собирать. Ещё лимон можно, там витамины. Капуста вот, морковка.

- Ладно, - чёрный нос принюхивается, смешно шевелятся блестящие усы. – А что у тебя там, на тарелке?

- Это? Сосиски. Хочешь?

- Ну… я не завтракал ещё. Встал пораньше – и в город, малину искать.

- Держи тогда. Я, пожалуй, с собой котлет, хлеба возьму. И булочек со сгущёнкой. Любишь булочки?

- Наверное. Пахнут вкусно. Бери всё, сгодится.

Рюкзак получается увесистым. Если придётся далеко идти по снегу, тяжело будет. Но делать нечего. Когда болен хороший друг, помочь нужно. И что с того, что друг не мой? Всё равно. Чтобы родители не волновались, оставляю на кухонном столе записку: «Решил навестить товарища. Оделся тепло. Вернусь вечером».

До остановки мы доходим вместе. Дальше я поеду до конечной один. Там пушистый провожатый встретит меня и отведёт к заячьей норе. Старенький, натужно пыхтящий автобус нехотя распахивает двери. Дремлет закутанная в тёплую шаль кондукторша, а больше в салоне – ни души. Проплывают за окном безлюдные проспекты, уставшие после праздника нарядные ёлки дремлют в витринах закрытых магазинов. Вот заканчиваются многоэтажки, мы петляем по узким улочкам между маленькими сонными избушками окраины.

Автобус фыркает, неторопливо отъезжает от конечной. Из-за остановки выныривает лисёнок, да не один. Следом грациозно перебирает тонкими ножками лошадка, миниатюрная, не выше овчарки.
 
- Давай, привязывай к седлу свой рюкзак. Сам до леса не дотащишь – тяжело.

- Ух ты! Красивая какая! Вот уж не думал, что бывают такие маленькие лошади.

- Ты что, не узнаёшь? – заливается серебристым смехом крошка. – Это же я, Элла. Помнишь – часы на стене, цок-цок-цок?.. Правда, из-за вашего рюкзака мне пришлось немножко подрасти, но это не надолго, только до захода солнца. Так что поторапливайся, нужно успеть.

Вот так здорово! Оказывается, лошадки, везущие секунды и минуты, вправду существуют, никакая это не выдумка, даже имена у них есть!

- Спасибо, Элла, - я привязываю рюкзак к узорчатому седлу и оборачиваюсь к лисёнку. - Слушай, а мы ведь даже не познакомились. Меня Костиком зовут.

- Гера, - кажется, тот немного смущён.

- Хорошее имя. Это Герасим?

- Геракл. Папа любит книжки по античной истории читать.

- В лесу даже книжки есть?!

- Зачем в лесу? В библиотеке. Он там крыс ловит. И мышей. Далековато ходить, правда, зато у сторожа ружья нет, как на птицеферме.

- Это точно. В библиотеке ружьё без надобности. И так читателей мало.

- А крыс много. Толстых. Папу за то, что ловит их, даже колбасой иногда угощают. Говорят, это как бы зарплата.

- Мой папа тоже зарплату получает.

- Колбасой? Или этими, как их там… сосисками?

- Нет, деньгами обыкновенными. Бумажными. На них потом сосиски покупаем. Яблоки ещё, конфеты.

- Я бы яблоки не покупал, - морщит нос Гера.

Так незаметно, за разговорами, мы доходим до лесной опушки. Снег здесь глубокий, белый-белый, не то что в городе. Невысокие кусты - как сугробы, проткнутые тонкими веточками. У пушистой ели ветви опущены до самой земли, словно закуталась в меховую шубку, стоит задумчиво. Детки-ёлочки – будто детсадовские малявки на новогоднем утреннике, наряженные снежинками, так и просят: посмотри, какая у меня пышная юбочка, как весело в ней кружиться! Крошечные искры сверкают, переливаются под лучами окончательно проснувшегося смеющегося солнца: жёлтые, фиолетовые, голубые. Вот он, настоящий праздник! Не нужны ему мишура и электрические огни, не в них рождается сказка. Она приходит отсюда, из лесной тишины, из неуловимых сновидений, окутавших кроны старых деревьев…

Элла, аккуратно перебирающая копытцами по глубокому снегу, вдруг вздрагивает, храпит, пятится назад. У лисёнка шерсть на загривке дыбом, глаза превращаются в два жёлтых фонаря. Опасность?! Ещё бы! Прямо перед нами бесшумной серой тенью вырастает волк. Не какой-нибудь юный щенок – молодой сильный зверь, выставленные напоказ клыки которого уже умеют терзать добычу.

- Эй ты, мелочь рыжая! Ну-ка катись отсюда, пока цел! А я с твоими дружками познакомлюсь. Очень мне эта лошадка симпатична. Мальчишка тоже ничего. Вкусно пахнут.

Гера съёживается, потихоньку отползает в кусты. Эх!.. Друг, называется!.. Волк довольно усмехается, смотрит попеременно то на меня, то на Эллу, выбирая, кто станет его первой жертвой. Вот и вылечили мы зайца! Не видать ему чаю с малиной, от нас самих через минуту только одежда останется, да седло. Мама плакать будет… Ноги мелко противно дрожат, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Раз уж так, надо хотя бы лошадку спасти. Встаю перед трясущейся от страха Эллой, закрываю глаза. Сейчас, вот сейчас…

- Эй, ты чего?! – Волчий вопль полон возмущения. – Сам же хищник, и за еду заступаешься?

Смотрю: сзади на шее у него болтается рыжий комок. Храбрый Геракл, сделав вид, что убежал, подобрался незаметно и прыгнул, вцепился мёртвой хваткой в загривок серого. Волк скачет, кружится, пытаясь стряхнуть отчаянного лисёнка. Несдобровать тому, если разожмёт клыки и упадёт.

- Стойте! – Кричу. – Гера не за еду заступается, ему друга спасать надо, он нас из города в лес привёл, чтобы мы зайца от простуды вылечили!

- Зайца? От простуды? – Волк останавливается, изумлённо глядит на нас с Эллой. Вдруг пасть его странно кривится. – Ах, у кого-то горлышко покраснело, вот беда-то!

И плачет. Большой сильный зверь всхлипывает, как обиженный ребёнок, по серой морде катятся крупные слёзы. Гера разжимает зубы, скатывается с волчьей шеи в снег. Мне вспоминаются мамины слова: «Если кто-то обижает слабых, значит, он сам несчастен».

- Что у тебя случилось? – Подхожу, глажу лобастую серую голову. – Ты голодный, да? Хочешь, котлету дам? У нас в рюкзаке много вкусного.

- Не в этом дело, - вытирает мокрую щёку волк. – У меня брат-близнец в капкан попал, или лапу самому себе отгрызть придётся, или охотники убьют. Вот где беда! А вы про какую-то простуду…

Мы переглядываемся. Еле заметно кивает головой Элла. Потом – Геракл.

- Веди, - решительно говорю волку.

- Куда?!

- К брату своему. Сначала из капкана его вызволим, а потом уже к зайцу. Ты прав, вам помощь быстрее нужна.

- Ого… А ничего, что я вас съесть хотел? – В волчьем голосе проскальзывают виноватые нотки.

- Папа говорит, если видишь человека в беде, сначала помоги, а потом уж разбирайся, хороший он или не очень. Думаю, это не только к людям относится. Ты просто за брата переживаешь, вот и злишься на всех.

- Ну… да. Ближе брата у меня нет никого. Мы с рождения вместе. Его Лёвой назвали, меня – Мишкой, в честь самых сильных зверей… Вот сюда свернуть нужно.

На поляне между старыми соснами снег вытоптан кругом, в центре его лежит волк – точная копия нашего нового знакомого. Обессилел от боли и тщетных попыток освободиться из капкана, даже не рычит – поскуливает негромко по-собачьи.

- Подожди, сейчас, потерпи ещё немножко.

Эх, сил маловато, не разжать тугие стальные челюсти! Что же делать?

- Давай попробуем верёвки привязать и растянуть половинки – советует Элла.

Точно! Вот умничка! Осторожно, чтобы не потревожить защемлённую лапу, привязываю к каждой из челюстей по верёвке. Лисёнок следит, чтобы капкан не сдвинулся с места. Тянем в разные стороны – Элла в одну, мы с Мишкой – в другую. Стараемся изо всех сил: слышу, как тяжело всхрапывает лошадка, вижу, как у волка рядом перекатываются под шкурой мощные мышцы.

- Давай-давай, ещё немножко! Ещё чуть-чуть! Есть! – Гера приплясывает, визжит так, что закладывает уши. – Отпускайте!

Бросаем верёвки. Со страшным лязгом захлопываются стальные челюсти капкана – уже пустые. Раненый тяжело дышит, бока раздуваются и опадают, с морды клочьями летит пена.

- Ничего, брат, ничего, всё пройдёт, заживёт лапа, - взволнованно бормочет Мишка.

- Надо шину наложить, я по телевизору видел. Сейчас привяжем что-нибудь твёрдое. Вот эти ветки как раз подойдут, - я снимаю шарф, крепко обматываю лапу. – Как срастётся, снять нужно будет. Недели через две хотя бы.

- Целых две недели?! Он же с голоду умрёт, если бегать не сможет!

- Ладно! – решительно встряхивает гривой Элла. – Надеюсь, вы помните, что я не совсем обыкновенная лошадь? Помогу в этой беде. Только потом тебе, Костик, придётся не только рюкзак, но и меня нести. Чем больше своей волшебной силы отдам, тем меньше сама стану. Не забудь – до темноты нужно домой вернуться. А сейчас отойдите все от нас подальше и не двигайтесь, чтобы под чары не попасть.

Элла описывает вокруг раненого зверя ровную окружность, рисует копытцем чёрточку, над ней – число двенадцать. Это же… это же часы! Лошадка мчится по кругу. Виток – час. Ещё один – ещё час. Вот и сутки миновали, там, где в центре циферблата лежит на утоптанном снегу волк Лёва. С каждым пройденным кругом Элла уменьшается. Вот она уже размером с пуделя… Теперь – не больше кошки… Когда истекают последние секунды второй недели, волшебную лошадку можно принять издалека за желторотого воробышка или мышонка – совсем кроха. Снимаю тёплую варежку, прячу в неё измученную Эллу – пусть отдыхает.

- А лапа-то не болит совсем, - удивляется Лёва, которого мы четверть часа назад вызволили из капкана. – Вот только есть хочется так, будто две недели крошки во рту не было.

Хорошо, что в рюкзаке много разных вкусностей с новогоднего стола. Лёва аккуратно съедает котлету.

- Сразу много нельзя, - объясняет Мишка. – Живот заболит. Ну что, пойдём к зайцу вашему? Чувствую, там помощь понадобится. Да и рюкзак тащить кому-то надо, лошадка-то совсем крохотной стала.

До норы мы добираемся без приключений. На зов лисёнка выходит мама-зайчиха: уставшая, глаза красные, видно, ухаживает за больным сынишкой, а самой не до отдыха. Я знаю: все мамы такие, хоть заячьи, хоть человеческие. Всплёскивает лапками:

- Вы малину принесли! Вот спасибо! А Павлуша только уснул, всю ночь кашлял.

- Ничего, сейчас мы огонь разожжём, воду вскипятим. Он как раз проснётся, чаю выпьет и выздоровеет.

Гера, Лёва, Мишка и я собираем хворост – обломанные сухие ветви деревьев, вскоре на полянке у заячьей норы весело пляшут оранжевые язычки костра. Снег настолько чистый, что превращается в котелке в прозрачную воду. Элла с зайчихой мило беседуют, делятся рецептами квашеной капусты и маринованных грибов. Я поворачиваюсь к рюкзаку, чтобы достать заварку.

- Смотрите! Что это?

Снег между кустами движется странно, будто живой. Ближе, ближе подползает неизвестное существо. Вижу, как рассыпаются отдельными снежинками и вновь собираются громадные четырёхпалые когтистые лапы. Ледяные глаза мерцают, гипнотизируют по-змеиному. Зловещее шипение раздаётся из пасти с загнутыми клыками, между которыми мечется жадный белый язык – негромкое, протяжное, угрожающее. Вдоль спины, извивающегося длинного хвоста – сверкающий гребень острых льдинок.

- Сне… снежный ящер, - от страха лисёнок начинает заикаться. – Всё, конец нам. Если дохнёт на зверя или человека – тот вмиг в ледышку превратится. Нет спасения от него.

- Может, снежками забросаем?

- Не выйдет. Он от снежков только больше становится и злее. Будет теперь полянка с ледяными фигурками: мальчик, лис, два волка. А в норе – ледяные зайцы и Элла.

От безысходности, звучащей в голосе Геракла, у меня вдруг щиплет в носу, ужасно хочется плакать. Неужели всё? Маму жалко. Папу тоже. Будут меня искать, найдут весной в лесу, замёрзшего… А Саша? Интересно, будет она скучать по мне, хоть чуточку? И снеговик в нашем дворе, в Сашином полосатом шарфике…

Стоп! Кажется, я понял, что нужно делать!
Чудище встаёт на задние лапы, оглушительно ревёт, как ночная зимняя вьюга за окном. Из раскрытой зубастой пасти вырываются клубы морозного воздуха.

- Ребята! – Отчаянно кричу я. – Нападайте с разных сторон, чтобы он не знал, с кого начать, скатывайте из снега шары! Три штуки надо.

Пока ящер крутит головой, думая, кого из нас обдать смертоносным дыханием, лапы его оказываются закатанными в тугой снежный ком. Вот и хвоста нет – вместе с половиной туловища превращается во второй шар. Я подпрыгиваю, хватаю страшилище за голову, мну, комкаю её – через минуту третий гигантский снежок готов. Ставим их один на другой: самый большой внизу, посерёдке – меньший, самый маленький – наверху.

- Теперь нужно ему веточкой рот нарисовать, улыбающийся. Тот, кто смеётся – злым не бывает. Глаза вставить – угольки из костра. Руки приделать. Вот так. И нос.

Маленький зайчонок протягивает мне слегка надкусанную морковку.

- Павлуша! – радуется другу Гера. – Ты как?

- Хорошо, - хриплым шёпотом отвечает зайчик и громко чихает.

- Пойдёмте скорее чай пить, - хлопочет мама-зайчиха. - Вода закипела уже, мы с Эллой продукты из рюкзака достали, банку с малиной открыли.

Жестяные кружки быстро согревают руки и лапы. Волки Лёва и Мишка, лисёнок Геракл нахваливают мамины котлеты. Зайчик Павлуша мажет малиновое варенье прямо на капустный лист. Булочки со сгущёнкой пришлись по вкусу всем. Элла сидит на моём колене, не спеша хрустит кусочками сладкого красного яблока.

- Я целый день спросить хотел: почему вы по-человечески разговариваете?

- Все звери это умеют, - смеётся зайчиха. – Правда, всего раз в году, первого января.

- А домашние? Кошки, собаки?

- Они тоже. Только не хотят. Кошки из вредности, своенравные очень. А собаки говорят, им не нужно: те, кто их любит, без слов всё понимают.

- Это точно. Когда кто-то тебя любит, можно вообще молчать и всё равно быть услышанным.

- Ур-ра! – Звонко кричит Павлуша. – Горло не болит больше, я выздоровел!

- Тише, тише! – Взволнованно хлопочет мама-зайчиха. – Не хватай холодный воздух ртом, не то снова заболеешь.

Мы забрасываем остатки костра снегом. Угли шипят, чернеют, покрываются проседью. Солнце медленно поворачивает на закат. Надо спешить – Элла должна вернуться в настенные часы до наступления темноты. Я усаживаю её в тёплую варежку.
 
Братья-волки мчатся впереди, протаптывая в снегу кратчайшую дорогу до городской окраины. Мы с Герой идём следом. На конечной остановке прощаемся.

- Ты заходи, как время будет, - лисёнок протягивает лапку.

- Конечно. И тебе если что понадобится – адрес знаешь. Ничего, что ты до следующего первого января говорить не сможешь по-нашему. Я всё равно тебя пойму. Мы же друзья теперь. И с вами тоже, – жму лапы Мишке с Лёвой.

Мы долго машем друг другу: я из окна уезжающего автобуса, они втроём – сидя у остановки. Фигурки зверей становятся меньше, меньше, потом вовсе теряются из виду. Солнце до половины скрылось за уже далёким лесом. Становится немного грустно, что такой удивительный день заканчивается.

В нашем дворе всё по-прежнему. Малышня катается с горки, звенит детский смех. Зажигается свет в окнах, мигают разноцветные гирлянды.

- Костик! Тебя мама искала. Где пропадал? - Саша улыбается мне, машет рукой.
 
- Всё равно не поверишь.

- А ты попробуй рассказать! Пойдём к тебе чай пить, надоело гулять, и руки замёрзли.

Вот это да! Чудеса продолжаются?! В прихожей я тайком достаю из варежки Эллу – крошечную, не больше спичечной головки. Она спешит к своему циферблату, никем не замеченная, по пути будто тает. Вот становится совсем невидимой, только слышно, что стрелки в часах стучат веселее и громче: цок-цок-цок. Успели!

- Как твой друг? Он что, болен? – спрашивает мама, наливая всем душистый свежезаваренный чай.

- Уже поправился. Я малину ему носил.

- Мы заметили. А с ней – ещё полхолодильника, - смеётся папа.

И я рассказываю. Всё-всё. Про лисёнка Геру и зайца Павлушу, про братьев-близнецов Лёву и Мишку. Про лошадку Эллу. Про снежного ящера. Мама слушает, улыбается. Папа качает головой:

- Сынок, из тебя отличный писатель вырастет. Фантазии хоть отбавляй.

Саша задумчиво встряхивает чёлкой, смотрит на меня сияющими из-под пушистых ресниц карими глазами:

- А знаешь, Костик, я тебе верю. Всегда чувствовала, что ты – настоящий верный друг. Пойдём завтра в кино вместе?

- Конечно! – сердце моё ликует. Всё-таки первое января – день настоящих новогодних чудес.