Я жил, как хотел...

Людмила Синицына 3
Луна или утренний снег...
Любуясь прекрасным, я жил, как хотел.               
Вот так и проходит Год.
                Басё

Есть мастера, которые способны идти в ногу со временем, откликаться на все запросы и требования, что властно диктует ситуация, оставаясь при этом органичными. Серебровский — явление другого рода. Воспользовавшись цитатой из хокку великого японского поэта Басё, можно сказать: любуясь прекрасным, он жил, как хотел...
«Да полно, — не выдержит кто-нибудь, — разве можно сказать о человеке, дата рождения которого — 1937 год, что он имел возможность позволить себе такую неслыханную роскошь жить, как хотел»?! И в самом деле, художник, рожденный в Советском Союзе, должен был вписаться в пусть и не всегда прокрустово, но все же достаточно жесткое ложе, прежде чем ему давали возможность почивать на лаврах: получать звания, премии, издавать альбомы с репродукциями своих работ...
Да и в век нынешний — при всей внешней свободе — тому, кто жаждет известности, по-прежнему надо принимать определенные и достаточно жесткие условия игры, уступать вкусам если не публики, то тех, кто навязывает публике эти вкусы.
Наверное, дело в том, что, признавая удобства, которые приносит слава, Серебровский словно нарочно делал все, чтобы она коснулась его, выделив из общего ряда, и в то же время уклонялся от ее опасных, слишком крепких объятий.
Чтобы понять, как это случилось, лучше начать с самого начала. Пусть и не с самой даты рождения, а с того момента, когда перед одаренным сразу в двух областях подростком встал выбор, кем быть: музыкантом или художником? Что станет  профессиональным призванием? Вот в те годы и состоялась встреча Владимира Серебровского с замечательным а художником, «последним символистом» — эмигрантом из Франции — Николаем Михайловичем Гущиным, о котором  Василий Каменский еще в 1914 году написал поразительно  прозорливые слова:

Верю. Будет пора, и воистину свет
Всех возрадует славой цветущей
Это будет художник — поэт
Николай Изумительный Гущин.

До самой смерти Николай Михайлович работал рестав¬ратором саратовского музея. Вся его крошечная узенькая комната коммунальной квартиры от пола до потолка была увешана сказочной красоты полотнами.
Можно видеть сотни тысяч репродукций самого высокого качества, но они не в состоянии заменить непосредственное воздействие подлинника, живого общения с мастером.
Это величайшая удача или предназначение судьбы, когда начинающий талант встречает на своем пути настоящего мастера. Про эту встречу можно сказать, что состоялась «прямая передача», при которой важен не только наставник, но и тот, кто принимает эту передачу. Когда вырабатывается эталон, который потом позволяет отличить произведения высокого качества от подражателей в любой сфере искусства. Вот почему Владимир Серебровский никогда не «ловился» на популярность кого бы то ни было — будь это знаменитый бард или признанный всем миром кинорежиссер. У него было свое острое чувство правды, точнее, истинности, независимо от того, признан этот человек или нет. Кто видит, чувствует космос, тот не перепутает его с отражением звездного неба в луже.
Но считать, что подобная встреча или передача избавляет от всех сложностей поиска собственного пути, было бы ошибкой.
Нет, далеко не сразу пришел Серебровский к своей гармоничной манере. Как всякий талантливый человек, он пережил несколько периодов: начинал как авангардист — этап, как он считает сам, который должен пройти каждый молодой человек. У него были и сюрреалистические, и абстрактные полотна, близкие по духу Иву Танги, Аршилу Горки и Джексону Поллоку. Он делал очень острые картины-коллажи из обрывков газет и журналов (как свидетельство, признак времени) с рваным ритмом красок. А после серьезного изучения буддизма он создал ни на что не похожую серию картин-мандал.
Если бы он принял участие (а он мог это сделать) в «подпольных выставках», его жизнь, скорее всего, развивалась бы иначе. Но Серебровский шел своим путем, не оглядываясь на других и работая «для себя». «Мне нравилось писать абстрактные полотна, их видели мои друзья, знакомые. И этого мне было достаточно».
Думается, если бы их не видела вообще ни одна душа, это не беспокоило бы Серебровского. Ведь, в сущности, истинная потребность творчества сравнима с потребностью дышать.
Его известность как театрального художника предоставляла достаточную независимость в житейском отношении. Он получал приглашения от в самых разных и очень известных режиссеров, работавших в разных городах. А это давало возможность писать картины так, как  хотелось ему самому, как того требовала душа.
 Пожалуй, наиболее благоприятные для такого творческого состояния условия у В. Серебровского сложились, когда он обрел свой театр — МХАТ нм. М.Горького. Татьяна Васильевна Доронина пригласила его главным  художником. И в очень трудные для творческого человека годы перестройки В. Серебровский получил возможность писать декорации в том стиле и той манере, которые привлекали его и которые так счастливо совпали с эстетическими вкусами и устремлениями руководителя театра.
И этот же период оказался таким плодотворным в живописи.
Если общим увлечением и общим направлением в художественном течении становилось что-то одно, можно было не сомневаться, что Владимир Серебровский найдет, откроет совершенно иное. Вроде бы по природе он не был бунтарем, в жизни — он всегда оставался человеком доброжелательным, приветливым, открытым. У него всегда складывались самые замечательные и дружеские отношения с работниками театральных мастерских. А вот в творческом отношении — он был бунтарь, да еще какой! И к тому же бунтарь-одиночка. Такое может позволить себе лишь очень самоопорный человек. Человек, который смотрит в себя и вглядывается в звездное небо в поисках закономерностей гармонии. Не из упрямства или умозрительно выработанного желания противостоять общему направлению, а просто потому, что следует внутреннему зову.
 Каждый этап творчества В. Серебровского, переход на новый уровень, который не отменял того, что делалось прежде, — становился радостным усилием, постижением самого себя. II приближением к тому, что высказал в одном из писем Николай Михайлович Гущин:
«Красота — цель нашей жизни, и цель последняя. Не красота как культурная ценность, а красота как сущее...».
И, хочется добавить, красота как преодоление хаоса.
Сначала он обнаружил непреходящую красоту «райского сада» в парках Индии, Японии, Таджикистана. А затем открыл для себя не менее богатую красками Россию: поляны, заросшие люпинусом, иван-чаем пли сиренью. Потом его взору открылась декоративная прелесть сплетения ветвей обнаженных кустарников,  густого ковра опавшей листвы осеннего леса, тихой задумчивости осеннего Нескучного сада.
— Это настоящее счастье: проснуться утром и смотреть на стену, где висят картины Серебровского, — сразу получаешь заряд радости на целый день, — сказал как-то писатель Борис Руденко. Его слова могли бы повторить многие.
Среди молодых художников есть те, кто называет его своим учителем.
Просто невероятно, как много он успевал: читать, смотреть, писать, сочинять музыку (этому занятию он отдавался в зимнее время, когда даже в его большой мастерской мало света для работы над картинами). Но количество написанных им работ поражает любого, кто видит плотные ряды стоящих друг за другом полотен.
При этом про него ни в коем случае нельзя сказать, что Серебровский сурово ломал себя. «Дисциплина, — как писал Кришнамурти, — имеет место до тех пор, пока нет цельности». Все, к чему приходил Серебровский, происходило без насилия над самим собой, без каких-то видимых усилий, естественным образом.
Наверное,  потому что сначала каким-то интуитивным образом, а потом уже на сознательном уровне он всегда жил, как хотел.

Людмила Синицына,
член Союза писателей России