Наталья Советная. -Тайны дома на набережной-

Наталья Советная
Тайны дома на набережной

(Ю.Серб.ПЛОЩАДЬ БЕЗУМИЯ.Роман. Изд."Росток", СПб.2016)

Идея о бессмертии — это сама жизнь, живая жизнь, её   окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества.
Ф. М. Достоевский

        Роман Юрия Серба  «Площадь Безумия» я читала, не будучи обременённой мнениями коллег о произведении, потому собствен-ные впечатления оказались незамутнёнными  сторонними похвалами либо  разочарованиями. Сразу появилось желание написать о книге, а когда на глаза попалась статья «Писатель и сопротивление читателя» Людмилы Бубновой в январском номере «Литературного Санкт-Петербурга», решение стало окончательным. Но взяться за перо незамедлительно не получилось, может быть, это и к лучшему: по прошествии времени чётко фиксируется главное,  то, что до сих пор осталось в душе от романа.
          Осталось же очень светлое чувство, несмотря на то, что герои произведения переживали тяжелейшее время для страны – Совет-ского Союза: кровавые, разрушительные, словно военные, последние годы восьмидесятых – начала девяностых  двадцатого века.  Однако  человеку свойственно, вспоминая прошлое, придавать ему юмористический оттенок, подтрунивать над собой, над своими страхами, переживаниями, проблемами. Так и автор книги, который воспроизводит время по дневнику «многолетнего приятеля»  Геннадия Серафимовича Салабина, не смог отказать себе в удо-вольствии  время от времени подшутить над героями романа, пред-ставить их в некоторой степени гротесково. Данная манера вообще свойственна Юрию Сербу, что делает его хорошо узнаваемым в ли-тературе и, несомненно, является его плюсом.   
         Гротеск, позволяющий приблизить далёкое, переплести насто-ящее с прошлым или будущим, реальное с нереальным, говорить смешно  о серьёзном (вспомним Мольера, Гоголя, Грибоедова)  де-лает произведение  доступным  для понимания всеми! В том числе, что весьма важно, молодёжью, ради которой, признаемся, писатель и пишет. Ведь мы, пережившие те времена, свидетели всех неприятных событий, не сегодня-завтра уйдём, а нашим потомкам надо продолжить жизнь, учитывая все ошибки родительско-дедовских поколений. Автор романа восклицает: «Вот была эпоха! Вот были времена! [название главы - Н. С.] <…> Одни говорят о Российской империи, другие – о советской псевдоимперии, но обе эти стороны представлены обычно старшими поколениями – теми, кто помнит, и теми, кто знает, теми, кто читает и хочет знать больше. А наш молодой читатель – буде таковой окажется – может ничего не знать о двух последних столетиях, особенно тот, кто доверился урокам истории, преподанным через телефильмы».
         И напрасно некоторые, в т. ч. автор статьи «Писатель и сопро-тивление читателя» считают, что хорошо известное нам, так же хо-рошо знакомо и нашим детям. Отнюдь! Большинство из них с тру-дом представляют образ жизни советского человека, далеки от мо-рально-нравственных установок того времени, не понимают, что такое реальный  Союз Советских Социалистических республик, т. е. дружба народов («…правительством ещё признавалась у граждан национальность, то есть принадлежность роду и языку, но что самое удивительное, любой гражданин, перемещаясь в места проживания другого советского народа, вёл себя там, как правило, соответственно местным обычаям и общему законодательству»). Наши потомки  даже вообразить себе не могут, с чем их прородители  столкнулись в годы разделения страны: внезапно возникшие границы между родными и близкими людьми, потеря жизненных ориентиров, идеалов, безработица, нищета, пустота прилавков, продуктовые  карточки, бандиты, наглый передел истории, развен-чание героев, вдруг появившееся презренное отношение к человеку труда, вдруг потерявшая значение, теперь уже  ничего не стоящая человеческая жизнь…
          Думаю, что молодые люди  не смогут почувствовать того, что чувствовали мы, пока, например,  не прочтут об этом в хорошем литературно-художественном произведении, примеряя на себя жизнь его героев. Правдоподобность событий и времени, запечат-лённая на страницах романа «Площадь Безумия» вовсе не иллю-зорная, она абсолютно реалистична. Мало того, писатель заявляет, что его герой прочно усвоил один из принципов познания: «…чтобы правильно оценивать смысл истории, надо правильно понять, в чём ценность человеческой жизни. Этот вывод не так прост, как может показаться, потому что не совпадает ни с об-щечеловеческими ценностями космополитов, ни с идеалами нацио-нального сепаратизма – выращенными, чего уж скрывать, в одной и той же лаборатории…».  Вот почему, несмотря на внешнюю лёгкость восприятия, читать книгу «Площадь Безумия» следует очень внимательно и значение её непозволительно преуменьшать. 
        День за днём со многими новостными, в т. ч. судьбоносными для страны событиями, являют  читателю страницы дневника Сала-бина наше прошлое.  «Больше социализма, больше демократии!» – сказал генсек. – «Что не запрещено – то разрешено!» – изрёк он в другое утро. И настал вечер. «Обеспечить примат международ-ного права над внутренним» – потребовал он же. Салабин сначала похолодел, потом ответил генсеку чисто филологически: «Сам ты примат!», а у страны поднялась температура…»
          Геннадий Серафимович – человек, хорошо образованный (ан-глийское отделение филологического факультета Ленинградского университета), прилично трудоустроенный (директор Интерклуба),  но, как и все вокруг,  застигнут врасплох непредвиденной «пере-стройкой» во главе с Генеральным секретарём Коммунистической партии Советского Союза Михаилом Горбачёвым.  И всё же Салабин упорно  пытается разобраться в происходящем,  ищет себя, надеясь обрести надёжную жизненную опору в судьбе, мечтает о реализации Богом данных талантов, наивно жаждет быть нужным, полезным обществу. Однако в  хаосе обрушившихся устоев он тоже впадает в растерянность. Ему только и остаётся – защищаться от собственной беспомощности постоянной иронией, безжалостным подтруниванием над своими живучими  желаниями и неукротимой реальностью. «Сквозь кровавые слёзы двадцатого века Салабин смеётся над Лениным и Горбачёвым, которые оба ему «как одно лицо» <…> он разглядел борьбу не классов, а могущественных кла-нов, бездушных финансистов…<…> кто такие Парвус, Ганецкий, а впоследствии Джон Рид? <…> Тогда неизбежен вывод, что Ленин лгал тому пролетариату, который он вознамерился возглавить и повести. А классовая борьба была придумана людьми, просто пьянеющими от человеческой крови, – и так называемая «мировая революция» означала просто передел міра. <…> Но ошибается ли Горбачёв, не понимает или врёт – уже не имеет практического значения, поскольку страна не воспитала маршалов, способных арестовать генсека ».
      Будучи наблюдательным, анализируя происходящее в стране и в родной организации, Салабин отлично понимает, ЧТО должен сделать для того, чтобы в новых условиях преуспеть, однако как раз те пресловутые советские морально-нравственные принципы  и не позволили ему переступить через роковую черту, после которой Совесть перестаёт быть...
      «Наталья вздумала учить Геннадия жизни: видишь, как люди действуют? Подбирают. Что плохо лежит! А ты живёшь как ло-пух, ни от директорства твоего толку никакого, ни от образован-ности, ни от чего!.. – Ты хочешь, чтобы я воровал? – спросил он жену тяжёлым голосом. – Я лучше умру. Но этого не будет!»  А ведь многие переступили ту черту. «К событиям, безпокоившим Геннадия в ту минуту, относились: решение Венгрии открыть границу с Австрией, чтобы тысячи немцев из ГДР могли попасть в ФРГ, образование  в Польше некоммунистического правительства (Салабина, бывшего коммуниста лишь формально, это всерьёз без-покоило); загадочное падение члена Верховного совета СССР  Ель-цина с моста в Подмосковье… Наконец, ещё и набеги эстонских шофёров-дальнобойщиков на склады ленинградских заводов. Но не только заводов. В прошлую ночь у Салабина ночевал родственник – «Рейн из Эст-убнии», как он представился сквозь входную дверь. Прежде, чем заночевать, они с напарником увязались за Натальей в детский сад, там Рейн поговорил с заведующей и натырил из подвалов детсада пару электромоторов и пакет алюминевых угол-ков. Трубки из меди, как помним, ушли раньше». Герой же  Юрия Серба доверчиво ждёт: должно же что-то измениться! Надеется, верит (и пострашнее было – пережили!), верит, в том числе, и в промысел Божий.
  Был ли у него, у Салабина,  другой путь? – вопрошает автор статьи «Писатель и сопротивление читателя» и буквально тре-бует, чтобы Юрий Серб  и другие современные писатели предоста-вили читателю даже не два-три, четыре-пять путей, а ещё больше, чтобы непременно показали выход из тупика, освятили его полы-хающим Данковским сердцем. Виделся ли такой выход в те зло-счастные годы хоть кому-либо из вытолканных на задворки инже-неров, учителей, учёных, офицеров, врачей, писателей, заслуженных строителей, колхозников,  горняков, моряков и даже высоких руководителей? Или они – наш народ – в растерянности  проживали дни и месяцы, совершенно не представляя, что ждёт их завтра, не имея возможности что-либо просчитать или хотя бы повлиять на результаты очередных выборов во власть. Потому что с ними – с нами, лично с нами – такого ещё не было никогда – рулевое управ-ление отказало! «Летописи сообщают, что первый сеанс экстра-сенсорной телеобработки населения произошёл 9 октября 1989 года, ввиду предстоявшего демонтажа той политической системы, которая была построена в послевоенной Европе. <…> Салабин участвовал всего в одном сеансе чёрного мага и пришёл в состояние дурноты, то есть тошноты и разбитости суставов. Жена его, Наталья, стала ходить по комнате, заламывая руки, одновременно рыдая и хохоча. Поячкин признался, что после сеанса мага ему три дня был свет не мил. <…> Как бы то ни было, мало кто обратил внимание на то, что в те же дни Венгрия сменила своё официальное название, а власти ГДР сняли пограничный контроль у Берлинской стены. Ещё через неделю пражские студенты стали забрасывать полицию камнями и бутылками. А первого декабря «советский лидер» лобызал папу римского в Ватикане, прежде, чем отправиться на Мальту и вместе с президентом США объявить о «конце холодной войны». Вопрос о победителе был обоюдно замол-чан». Нами жонглировал Некто, влиятельный и злобный, хитрый и ловкий, мрачный и безжалостный…
       Каждый человек живёт в своей системе координат, имея пред-ставления о том, «что такое хорошо и что такое плохо», формиру-ющихся, зачастую случайно, под воздействием ближайшего окру-жения и (не будем забывать!) под влиянием того, какие книги  он читает.  Соответственно им оцениваются те или иные события, яв-ления.
        И автор, и его герой Салабин критику показались людьми не-понятными: «Я читаю не роман, я Автора читаю: нюансы его души и зигзаги мышления. <…>  Ни ругается, ни рыдает, ни смеётся – он мыслит в общепринятом русле без всякого напряжения…»  Вот тут-то вспоминается мне замечательный наш классик М.  Ю. Лермонтов и его небезызвестный  герой – Печорин.   И оказывается вдруг, что между Салабиным и Печориным есть некое сходство – ни в положительности-отрицательности, ни в созидательности-разрушительности, ни в состоянии нравственности, а в общности  результата:  и тот и другой  есть собирательный образ человека своего времени. Прошу прощения у просвещённого читателя за напоминание вступительного слова к «Герою нашего времени» и длинную цитату из него, но снова ознакомившись с ней, вы согла-ситесь, что лучше Михаила Юрьевича сказать было нельзя: «Иные ужасно обиделись, и не  шутя,  что  им  ставят  в  пример  такого  безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие  же  очень  тонко  замечали,  что сочинитель нарисовал свой портрет и  портреты  своих  знакомых...  Старая  и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в  ней  обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности! Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно,  портрет,  но  не одного  человека:  это  портрет,  составленный  из  пороков   всего   нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не  может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических  и  роман-тических  злодеев,  отчего  же  вы  не  веруете  в действительность  Печорина?  Если  вы  любовались  вымыслами  гораздо  более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымы-сел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели  бы  вы  того желали?..»
            Так мог ли писатель показать нам в романе «Площадь Безумия» пути исцеления героя и общества в целом?  Ответ читаю опять же в «Герое нашего времени»:  «Ему [автору – Н. С.] просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!»
           Бог знает… Не потому ли Юрий Серб снова и снова отправляет своего героя на поиски Истины или, как упрекнула критик писателя, к библейским проповедям, которые якобы всем известны (?!) и созданы для «послушания людей, чтобы они особо не растекались в собственных мыслях, а то!» Удивительно, как прочно закрепились в памяти и сознании некоторых наших соотечественников советские лекции по материализму и атеизму.  А «сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то го-ворить» (Ф. . Достоевский. Идиот. VIII. С. 181).
            К счастью, автор романа человек зрелый, с давно сформиро-ванным мировоззрением. Его религиозные посылы не дань моде, а глубокая личная вера, потому читатель искренний, ищущий свет, воспринимает их с пониманием и сочувствием. Ведь каждый  рано или поздно сталкивается в жизни с чем-то, что кардинально меняет нас, озаряет мгновенно, как вспышка, или зреет медленно, но в итоге мы обнаруживаем Его. Божья  любовь и верность не гарантирует нам безошибочную жизнь, но в дарованной нам свободе мы обрета-ем мощную надёжную опору. Герой романа  Салабин пытается отыскать выход с той «площади безумия», на которой оказался не по своей воле,  – и писатель направляет его к библейской правде. Вовсе не затем, чтобы он больше и больше смирялся, хотя и в смирении промыслу Божию заключается величайшая человеческая сила – сила духа, но прежде всего потому, что «нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, – как утверждал досточтимый Ф. М.  Достоевский, – и не только нет, но и <...>  не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной» (Письма. XXVIII/1. С. 176).
         Очередной роман Юрия Серба читается легко, но не потому, что читатель узнаёт в повествовании пережитое и себя, а потому, что, будучи в ладах с Истиной, писатель делится выстраданной мудростью жизни, жизни реальной  (до которой Литературе всегда было дело!)  и без которой настоящей литературы просто не суще-ствует.  И делает он это мастерски, великолепно владея художе-ственным словом, умудряясь погрузить читателя как в давнее про-шлое, размышляя и о Царской России, и об истоках революционных движений, выдавая на гора факты малоизвестные («…А ленский расстрел? <…> Рабочих на Ленских приисках – расстреляли! – Любая власть, в любую эпоху, подавила бы бунт уголовных за-ключённых. Авторы учебников умалчивают о том, что это были не просто рабочие. Это были каторжники – насильники, убийцы, воры…»), так и во времена недалёкие («Время шло дальше, хотя мы не знали – куда оно и как…»).
           Как ни парадоксально, но непривычная современному человеку приставка «без» вместо «бес» воспринимается вполне спокойно, и даже с благодарностью к писателю, отважившемуся восстановить, вопреки утверждённым правилам,  разумное звучание русских слов: кому приятно частое упоминание в речи «рогатого» – беса? Не слишком ли много бесовщины в жизни, чтобы она ещё и в языке  барствовала?
В последней главе романа «Дурдин»  Салабин чудесно-мистическим образом беседует с Иван Ивановичем, бывшим хозяи-ном – основателем старинного особняка, в котором размещается Интерклуб. О смысле жизни, смерти, Боге… «Твоя миссия, как и у всякого на Земле, выкреститься из человечества в Жизнь Вечную…”, – получает он короткий ответ, который мне хотелось бы продолжить словами  всё того же велийчайшего из писателей – Ф. М. Достоевского: “Высшая идея на земле лишь одна и именно — идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из одной неё вытекают” (Дневник писателя. XXIV. С. 48).
        А пока суровый критик будет ждать, когда же появится современный писатель, который “скажет что-нибудь новое”, мы поздравим автора романа “Площадь Безумия” Юрия Серба с рождением его замечательной книги, повторяя следом за Люком де Клапье Вовенаргом: «Самая новая и самая самобытная книга та, которая заставляет любить старые истины».