Глава 2.1
Всего за один вечер и одно утро состояние моей души резко изменилось. В мою жизнь вошёл новый человек. Я не звал, а он вошёл. А я не сопротивлялся. Почему? Почему так легко это случилось?
Что это было? Любовь? Но что такое любовь? Такого чувства по отношению к девушкам у меня никогда не было. А теперь появилось желание быть рядом с Таней. Хотелось слышать её приятный голосок, видеть, как она говорит и улыбается. А её глаза, проникающие в глубину души, заставляли учащённо биться моё сердце. Возникало желание обнять её, крепко прижать к себе.
Вчерашний и сегодняшний словесный контакт вселил в мою душу только беспокойство и какую-то неимоверную тоску. Это, наверно, и есть симптомы той болезни души, которую и называют влюблённостью.
Любая болезнь сопровождается какой-то болью. На душе появилась ранка, как заусеница на пальце или порез. Стоит прикоснуться и становится больно и выступает капелька крови.
По весне плачут берёзы: где мороз зимой поранил, а где и человек топором. Так и у меня в душе. Стоило подумать о Тане, и мне становилось больно. Хотелось плакать. Невольно из глаз вытекали слёзы. Мне не раз били морду, порой в несправедливой и неравной драке. Обида меня перехлёстывала от этой несправедливости. Но слёз из меня ни один соперник никогда не выжал. Во всяком случае, я не помнил на тот момент, когда последний раз лил слёзы. А тут! Самому странным казалось это состояние плаксивости.
Никогда не думал, что состояние влюблённости может быть так тягостно. Подсознательно я понимал, что это юношеская впечатлительность. Но от этого только ещё больше нарушало моё душевное равновесие.
Таня… Татьяна Васильевна…. Девушка-лапушка. В ней всё было прекрасно. Всё в ней гармония. Но почему так больно?
Почему у меня никогда не возникало таких чувств к Оле? Оля очень красивая и добрая девочка. За многие годы знакомства с ней только минувшей зимой, после проведённых вместе каникул, возникло желание чаще видеться. Я стал немного по-другому смотреть на свою давнюю подружку. Но в душе не было такого сумбура. Оля была мне только друг. Как добрая и отзывчивая сестрёнка.
Николай Некрасов на ум пришёл. Не любил я его тогда. Про женщин его стихи вызывали только недоумение:
Пройдёт — словно солнцем осветит!
Посмотрит — рублём подарит!
Причём тут деньги? Не нравится мне это. Не нравится в контексте всего стихотворения. Ну, скажите мне, зачем это надо? Инструктор по гражданской обороне, что ли, она?
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдёт!
У меня ассоциация с мужланкой.Хоть ты тресни!
Помню, вкатили мне «кол» по литературе за сочинение по теме некрасовских стихотворений.
Был бы Некрасов нашим современником, не того наворочал.
«…С гранатою ляжет под танк…» — цитата из моего школьного сочинения. Эта фраза и сподвигла преподавателя «воткнуть» мне «кол». Переписывать сочинение из принципа не стал.
Толи дело у Пушкина:
Всё в ней гармония, всё диво,
Всё выше мира и страстей;
Но, встретясь с ней, смущённый, ты
Вдруг остановишься невольно
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты.
Напыщенно немного, но мне больше по душе.
Образ Тани — он вышел для меня из «Евгения Онегина». Пусть и не похожа по описанию Таня на героиню пушкинского романа. Но как воспето Пушкиным имя Татьяна!
Во время изучения не понимал: зачем нам, восьмиклашкам, по существу ещё детям, впихивают в наши «бестолковки» роман о любви, да ещё в стихах. Какая нам ещё любовь? Но к окончанию восьмого класса что-то изменилось в моём сознании, и я по-другому стал смотреть на этот роман.
Я не знал, сколько Тане лет. На вид, казалось, не старше лет двадцати трёх. А на личико — совсем ещё девочка. Не худенькая и не пухленькая. Вся ладненькая, хорошенькая, милая. Да и не умел я оценивать возраст женщин. Зачем мне это надо?
Что я знаю про неё? От моей бабушки известно: замужем, есть сынишка,в школу пойдёт этой осенью. Учитывая «брачное» законодательство СССР, посчитал, что её минимальный возраст должен быть двадцать пять — двадцать шесть лет. Значит она старше меня, как минимум, на десять лет.
Я расстроился. А зачем мне всё это? Всё равно ничего не изменить. Ну, помучаюсь, пострадаю, что совсем не доступна мне Таня. И решил для себя, что не надо на неё заглядываться. Решил, а себя стало до слёз жалко.
Мои размышления прервала бабушка. Что-то задержалась сегодня она со «службы». На выслушивание бабусиных размышлений о смысле жизни я не был настроен. Наспех перекусил, быстро собрался и уехал в поле окучивать картошку.
Работал не торопясь. Жара начала давить с утра, потому часто уходил в тень и лежал под берёзкой. Пришлось съездить два раза на ключик, где вода была такой ледяной, что зубы ломило.
Судя по диаметру ствола, берёза была старая. Я лежал и рассматривал шрамы на коре. Одни сделали мои руки, а другие когда-то сделал мой дед. Это зарубки от сбора берёзового сока весной во время начала вегетации.
Когда-то дед ранней весной взял меня на «охоту». Это он так назвал. Потом я понял, что дед прививал во мне мужское начало. Ибо рос я без отца. И больше никто, кроме него, не мог этого сделать. Мне тогда было уже почти семь лет. И дед решил, что пора научить меня стрелять и приобщить к оружию. Наверно, рановато, ведь «двустволка» двенадцатого калибра была почти с меня ростом. Это ладно: я был не по годам рослый. Дед, видимо, предчувствовал быструю кончину, потому и торопил события.
Дорога к болоту, где можно было безопасно стрелять, лежала мимо того полевого участка, где и росла эта берёза.
Выйдя из жилой зоны, дед нацепил на меня патронташи, полные патронов. Их три было. Один был тяжёлый и в два раза мог обвиться вокруг моей талии. Потому дед повесил патронташ на меня так, как я видел на картинках с изображением революционных матросов, опоясанных пулемётными лентами. На моём плече тоже висело ружьё — игрушечное. Я гордо вышагивал рядом с дедом. Оба с ружьями!
Природа уже оживала от зимней спячки. На первом пути к болоту дед сделал зарубку на берёзе и ловко приделал к ней металлическую кружку. Сказал, что на обратном пути у нас будет сладкая прохладная водичка. Конечно, сок берёзовый я пил и не раз. Дед весной, возвращаясь с охоты, всегда приносил целый бидончик. А ещё уток и куличков. Но вкуса этой дичи я уже не помню.
Стреляли много. От стрельбы сильно заболело правое плечо и звенело в правом ухе. Во время выстрелов дед держал меня сзади, чтобы я не свалился на спину от отдачи. Да ещё он срезал из ивы ветку с рогатиной. Воткнул её в землю, и на рогатину опирали ствол ружья. Мушкетёр, не иначе. Когда я немного устал, прилегли отдохнуть. Дальше дед устроил мне стрельбу с колена и лёжа. Фанерные мишени, предусмотрительно прихваченные дедом, разбили в дребезги.
На обратном пути пили сок. От усталости я еле передвигал ноги. Дед предложил сделать привал. Сидя на пеньке он покурил. Сказал, что у этой берёзы самый вкусный сок из всех, которые растут рядом.
Дед умер через два месяца, так и не проводив меня в первый класс. А я теперь лежал и искал ту зарубку, которую он тогда сделал. Но так и не нашёл. Шрам зарос и был незаметен.
Вот бы на человеке так! Шрам в душе, он невидим посторонним, но человек с ним может жить всю жизнь, и душевная рана будет ныть до тех пор, пока человек способен ощущать боль.
Нам свойственно рубить с плеча. Оставляем рваные раны налево и направо. Но мало тех, кто потом может заживить их, чтобы не кровоточили шрамы, не терзала боль тело и душу.
Дед чем-то залечил зарубку на берёзе, но как: я не запомнил. Честно говоря, мне тогда это было не интересно. В тот момент меня интересовало настоящее ружьё. Из стреляных металлических гильз и из ствола пахло тухлым яйцом. Дед сказал, что так пахнет сгоревший дымный порох. А от бездымного — запах слащавый. И сказал, что после охоты мы ещё будем чистить и смазывать ружьё.
Спустя восемь лет я лежал под этой берёзой, которая когда-то напоила нас живительной влагой. Нарисовалась в сознании картинка: представил, что Таня рядом со мной. Я предлагаю Тане берёзовый сок, но она отказывается. Говорит, что она не может пить слёзы. Похоже, я чуток вздремнул. Во сне, видимо, прослезился. Открыл глаза, а они влажные.
Тут меня и понесло. Представил себя вот такой берёзой, на которой сделали зарубку, а с меня ручьём текут эти слёзы — это была такая аллегория. Короче, бред!
Жара начала спадать. Загимзели около уха комары, набиваясь в кровные братья. Один таки «породнился» — успел тяпнуть меня в лоб. И был казнён мощным шлепком. Так шлёпнул себя по лбу, что в голове загудело.
Я выматерил эту назойливую тучу «гоминдановцев». Чего греха таить — приобщался к великому русскому. Встал. Направился в поле. Стало смешно над собой. Ишь ты, берёзка! Дерево — оно! Скорее Дуб! Засмеялся вслух и пошёл доделывать работу. Оставалось совсем немного.
Который час был — я не знал. Наручных часов я в свои пятнадцать лет не имел. Родители считали, что в таком возрасте это роскошь, и их, часы, надо заслужить. Только чем было заслуживать? Учился хорошо. Дома всё умел делать: и поесть приготовить, посуду помыть и полы. Предков не напрягал, в школу учителя не вызывали. Дрался только часто. Но родители, как будто не замечали этого. Одним словом, был совсем «никудышный», даже на часы не заслужил. А у бабушки отрывался — баловала она меня. Хотя я всегда ей помогал.
Солнце уже далеко завернуло в сторону заката, чуть спала жара, а озверевшие комары, за «казнь на лобном месте» их собрата, набросились на меня с удвоенной силой.
Минут через сорок я летел на велосипеде в сторону дома. Хотел страшно есть и пить. Спина горела — подпалился немного на солнцепёке. А ещё через пятнадцать минут я загнал велосипед в сарай и направился домой.
Ткнулся в дверь — закрыто. Постучал. Звонки на дверях редко у кого были в те годы. Секунд через десять дверь открывает Таня.
— Ой! У тебя кровь на лбу!
Я и опомниться не успел, как она лизнула свой пальчик и стёрла кровь со лба.
— Это комар меня в лесу, — ответил я и очень смутился.
Таня в этот момент почти касалась меня своим телом, приблизилась, была совсем рядом. Я выше её, а потому вижу ложбинку на её груди. В голове мелькнула дерзкая мысль прижать её к себе, но я был пыльный, с грязными руками, а она благоухала как роза. Нежная белая роза в белом платьице — просто невеста. Какая она красивая и нежная. В голове закрутились Битлы:
До сих пор она мне часто снится в белом платье,
Снится мне, что снова я влюблён.
Раскрывает мне она, любя, свои объятья,
Счастлив я, но это только сон.
Почему же эта простенькая песня, исполненная Битлами, мне два дня не даёт покоя?
Как-то так получилось, что моя правая рука оказалась в её маленькой ручке. Я попытался освободить свою руку. А она, весёлая, заявила, что они все ждут меня.
— Кто же это — все? — мелькнуло в голове.
Из её комнаты донеслась музыка — Битлы запели «Девушку». Что за наваждение? Далась она им. Будто других песен не было.
Дверь их комнаты, скрипнув слегка, открылась. Из комнаты вышел мужчина, а когда он проследовал через порог, я увидел сидящую у них бабушку и накрытый стол.
Я заметил, что Таня несколько энергично отстранилась от меня, как бы отступая назад, чтобы впустить меня в коридор, но, оказывается, уже я держал её нежную ручку в своей руке. Даже не понял, как же так получилось. Ведь я сам хотел освободить свою руку из её нежной ладошки.
— А… музыкант! Мы только о тебе говорили, — сказал мужчина и протянул мне руку.
Я подал свою немытую руку.
— Александр Иванович, — отрапортовался он, — но предпочитаю, чтобы называли просто Саша.
Я тоже представился:
- Виталька.
А в голове опять мелькнуло: «Что могут про меня говорить люди, которые меня не знают? Ух, эта бабуся. Ну и трепло»
— Виталь, давай-ка проходи за стол.
Я вынужден был отложить столь скорое предложение, сославшись, что должен посетить душ и переодеться. Саша согласился, но поторопил:
— Через двадцать минут заходи на посадку, посадку разрешаю. Будем новоселье отмечать.
Таня! Тепло её нежной ладошки всё ещё жгло мне руку, хотя мои, натруженные тяпкой, руки горели огнём, ныла сорванная мозоль на большом пальце правой руки. Я имел счастье второй раз прикоснутся к этой красивой девушке.
У меня мелькнуло в голове, что Саша совсем не подходит Тане. Он старый какой-то. Больше на старшего брата тянет, а не на мужа.
Я ушёл мыться.
Глава 2.2
Я переодевался. Моё нервное напряжение нарастало с каждым ударом сердца. Я понял, что боюсь оказаться рядом с Таней в присутствии других людей, боюсь, что не удержусь и буду смотреть в её темно-карие, пронзительные глаза. И все увидят и поймут, что я влюбился в неё.
От нервного напряжения из носа пошла кровь. Испачкал кровью надетую рубашку. Застучало в висках. Я схватил полотенце из шифоньера и кинулся в ванную мочить его холодной водой. Вернулся в комнату и лёг на диван, запрокинув голову, наложил на переносицу и лоб холодный компресс.
Я не испугался, нет! Я знал, как остановить кровотечение — это опыт частых драк и потасовок. Частенько приходилось останавливать кровь из разбитого носа. Зимой было в этом плане поудобнее: снег под рукой, им и кровь смыть можно, и холодный снежок к носу приложить, и не земле, всё же, а на снегу, полежать.
Не испугался, но не понимал, как могло открыться кровотечение от волнения.
Кровь, как назло, не останавливалась и заливала глотку. Противный сладковатый привкус крови вызывал рвотные рефлексы. Почему-то стало знобить.
Меня, наверно, потеряли. Стук в дверь, Сашин голос попросил поторопиться. Он, похоже, на кухню зачем-то ходил. Я крикнул, что уже иду. Пришлось вставать. Но не успел я дойти до зеркала, чтобы осмотреть лицо, как в носу защекотало, и кровь снова потекла. Зажав нос, опять кинулся в ванную мочить полотенце. И снова, запрокинув голову, лёг на диван. Озноб усилился.
Стук в дверь, не дожидаясь ответа, кто-то входит. Кто именно — я не видел, полотенце закрывало мне глаза. И почти тут же испуганный голос Тани:
— Виталик, миленький мой, что с тобой, что случилось? Мальчик мой, почему полотенце в крови?
Сняла с лица окровавленное полотенце. Я увидел её испуганное личико. Рукой она провела у меня по верхней губе, стирая из-под носа кровь.
— Саша! — закричала она, — срочно скорую вызывай.
Влетает в комнату Саша. Видимо, он сообразил, что у меня кровь носом идёт. Потрогал мне голову рукой. Спросил, не лихорадит ли меня. Я мотнул утвердительно головой.
— Перегрелся наш Виталька на солнце. Солнечный удар. Додумался в поле на солнцепёке работать, — быстро поставил диагноз Саша и убежал вызывать скорую.
Вот и причина кровотечения. Потому и озноб.
Охая, ввалилась и бабушка. Раскудахталась. Ну, кто, как не она, доложилась соседям, что я в поле на картошку уехал. Болтушка! Ей уж на дежурство надо было уходить. Таня ей говорит, чтобы та шла и не переживала, они с Сашей сделают всё, что надо. И скорая сейчас приедет.Бабушка решилась-таки, ушла на «службу». Я остался один на один с Таней.
— Виталик, давай снимем рубаху, да и брюки бы тоже снял, — сказала Таня и, не дожидаясь моего согласия начала расстёгивать рубашку. Тебе охладиться надо.
Вот те на! Снимать штаны при девушке не хотелось. Но голос Тани возымел на меня магическое действие, и я невольно подчинился. Таня помогала снять рубашку, а я чувствовал, что Таню била мелкая дрожь. На глазках появились слёзки. Я смотрел на её милое личико и мне так захотелось обнять её.
Лежал перед Таней в трусах. Стеснялся. Она закрыла меня по пояс простынёю, которая лежала на тумбочке рядом с диваном. Меня затошнило. Еле сдержался. Хотя желудок мой был уже давно пустой.Таня взяла окровавленное полотенце и вышла. Через некоторое время в комнату вошли две Тани. В руках у каждой тазик. У меня двоило в глазах. Опять приступ тошноты. Двоящаяся Таня подставляет тазик. Но тошнота опять отступила. Я попытался встать.
— Лежи, не вставай мой малыш, — сказали две Тани одновременно, — какой ты весь горячий. И весь дрожишь. Давай ещё мокрое полотенышко на лобик положим и на грудь. И зажми вот это холодное полотенце между ног.
Между ног полотенце!? Это здорово меня встряхнуло! При девушке совать мокрую тряпку в трусы я категорически отказался. Ладно бы Саша это предложил. И не в присутствии Тани. Таня вошла в моё положение и не стала настаивать. Только впервые за последние минуты она слегка улыбнулась.
— Виталь, я отвернусь. Смешной ты мальчишка — песни про любовь поёшь, а сам робкий и стеснительный, — с грустной улыбкой сказала Таня и погладила меня по щеке.
Вот именно — мальчишка, который с первого взгляда влюбился в красавицу соседку.
Знала бы Таня, что ещё на новый 1972 год моя тётка Рита на своей работе брала на меня и на моего двоюродного брата билеты на новогоднюю ёлку. Елку проводили у них на предприятии. Конечно, хороводы вокруг ёлки я не водил и за подарком в очередь не стоял. Я сопровождал своего братика. На новый 1972 год мне было уже полных четырнадцать лет. Но умом я уже вырос из этих мероприятий. Но подарок мне ещё полагался. Так кто же я ещё — конечно, ребёнок, мальчишка. В мае этого года пятнадцать лет исполнилось. А подарок за меня и за себя получил мой братик, он его и ел.
Таня обтирала мне лицо, смывая кровь. От холодной воды руки её стали ледяные и всё также продолжали дрожать. И личико оставалось взволнованным. Встряска с мокрой тряпкой в трусах и холод на груди вернули мне зрение на место.
Таня ушла из комнаты и вернулась с бутылкой холодной минералки. На бутылке сразу образовалась испарина. Опять ушла и вернулась со стаканом и открывашкой для бутылки.
— Виталик, выпей-ка холодненького «Боржоми».
Я скривил кислую «мину».
— Я не люблю «Боржоми».
— Пей! Ну и капризный же ты, — уже строго сказала Таня, и снова вышла из комнаты.
— Допивай быстро всю воду, — вернувшись, приказным тоном сказала Таня.
Какая она красивая и добрая, хотя ругается. Красивая и добрая…. Всё плыло в глазах…. Я не мог не подчиниться.
Таня опять стала обтирать мне лицо холодной водой, и пронзительно смотрела в мои глаза. Она склонилась надо мной, и я опять невольно увидел ложбинку на её груди. Она часто вздымалась и опускалась. Я смутился и закрыл глаза. Меня в том возрасте совсем не волновала эта часть тела. Но сейчас мне опять так захотелось обнять и крепко прижать Таню к себе. Зачем?
— Виталька, малыш мой синеглазенький, как же тебя так угораздило? Я же…, — она оборвала речь на полуслове, так как зашёл Саша.
Доложил, что скорая сейчас приедет.
— Виталь, герой картофельный. Ты как? — улыбаясь, спросил Саша, рукой растормошил мне шевелюру на голове.
— Хорошо!
Я не врал. Мне было хорошо. Хорошо, что рядом была красивая и нежная Таня. Как нежно её руки прикасались к моему лицу. Я уже не мог вспомнить, когда со мной так ласково обращались. Давно-давно это было….
Мелькнула в голове цепочка путаных мыслей: «Зачем я им нужен? Я бы и сам справился… Привязались ко мне со своим застольем… Какие они добрые люди…».
Таня тем временем опять сняла с меня полотенца и упорхнула, а спустя несколько секунд уже опять накладывала их на меня.
Скорая задерживалась. Надо сказать, служба эта при советской власти работала совсем по-другому. И люди там точно следовали клятве Гиппократа. Это сейчас не дозваться.
Заглянул Саша, что-то говорил. Я уяснил только одно, что скоро ему надо ехать в аэропорт. Таня на виду у Саши, погладив меня по щеке, пообещала, что через две минуты вернётся. Она вышла в коридор. О чём-то говорила с Сашей. Саша, вроде, ворчал, толи наставнически что-то ей советовал.
Ещё вчера эта красивая девушка впервые появилась в моём сознании. А теперь она рядом со мной. Она прикасается ко мне, говорит со мной. Я уже люблю её. Я провалился куда-то. Как в гипнозе.
— Вот наш больной! — услышал я ставший родным и близким Танин голос.
— Кем вы больному приходитесь? — спросил доктор.
Доктор — мужчина, явно старше Саши. С добродушным лицом, как мне показалось тогда.
— Сестричка, — не задумываясь ответила Таня.
Таня врачу рассказала, что я перегрелся на солнце и у меня пошла кровь из носа. Рассказала, что было предпринято.
Меня осмотрели, измерили температуру — всего 37, с чем-то. Я не расслышал. Сашин диагноз подтвердился.
Я слышал, что доктор похвалил Таню, что всё правильно сделали, и кризисная ситуация прошла. Он ещё о чём-то говорил, но я не соображал. Помню только, боялся я, что заставят приспустить трусы, чтобы воткнуть шприц в пятую точку. Вовсе не хотелось светиться этим местом перед такой красивой девушкой. Но обошлось. Что-то дали выпить.
Я опять стал проваливаться в сон. Голова ещё болела, но дрожать, как банный лист, я перестал. А ещё захотелось избавиться от мокрых тряпок на груди и на лбу.
— Шустрая у тебя, парень, сестричка! Наверно, медик, да? — улыбаясь, сказал мне на прощание доктор, — и красивая - не налюбуешься. А ты, голубчик, повернись-ка лучше на бочок: пусть спина охлаждается, обгорел ты сильно.
— Нет, не медик, но знаю приёмы оказания первой помощи в различных ситуациях, — озорно ответила Таня и посмотрела на меня.
Надо было и мне что-то ответить доктору.
— Спасибо доктор. Мне повезло с сестричкой.
Откуда только смелость взялась? Что на меня накатило?
— Добрая, красивая… очень красивая… просто лапушка, — еле выдавил из себя.
Стало неудобно, что сказал такие слова о девушке, которую видел второй день. Такие фамильярности были явно неуместны, да ещё в присутствии её мужа. Стеснительным я был с женским полом. Я украдкой глянул на Таню. Она на меня. Взгляды встретились. Она улыбалась. Её не смутил мой ответ! Но что-то особенное было в её взгляде. А я, и так на горящем лице, ощутил ещё более сильный жар на ушах.
Доктор ушёл. Ушёл и Саша. Видимо, на отдых. Ему в ночь в полёт.
Потом, если можно так сказать, прибегала бабушка. Саша ещё не лёг отдыхать и мыл посуду. Он разговаривал с бабушкой и успокаивал её. А Таня так и продолжала сидеть около меня. Уже сняла с меня мокрые полотенца. Смерила температуру.
— Тридцать шесть и девять, — огласила Таня показания градусника — так в те годы в народе называли термометр, — ну вот, Виталь, уже сбили температуру. Голова как?
— Немного болит, — соврал я.
— Отдыхай, малыш, поправляйся, — нежно сказала Таня.
— Ладно. Спасибо, Татьяна Васильевна.
Таня опять улыбнулась. О чём она думала? Взяла меня за руку. Я вздрогнул. Вскоре её пальчики согрелись от моей разгорячённой руки.
Мы молчали. Я периодически открывал глаза и встречался взглядом с Таней. Смущаясь, снова закрывал глаза и пытался повернуть голову в сторону. Но спустя несколько минут всё повторялось.
Но всё же незаметно для себя провалился в сон. Что-то снилось. Как правило, снов я не помню. Но есть два сна, которые повторяются на протяжении моей жизни.
Первый — ещё с раннего детства. Снится мне злая кошка, которая сидит возле кровати и не даёт мне слезть с неё. У кошки бешеные глаза, длинные-предлинные когти и острые зубы, которые она оскаливает, когда я пытаюсь слезть с кровати. А мне надо справить малую нужду. Наверно, у каждого по этому случаю есть свой такой будильничек. У меня выработался рефлекс на этот сон — я сразу просыпаюсь.
Второй сон, который к настоящему моменту я видел уже два раза за свою жизнь, а впервые увидел именно в те времена, в декабре 1973 года. Но об этом чуть позже, когда доберёмся по ходу повествования к этому событию.
Глава 2.3
Ночью проснулся. На улице было совсем темно. В это время в наших широтах в дни летнего солнцестояния полная тьма наступает не более чем на два часа. А потом в начале третьего часа ночи на северо-северо востоке начинает светлеть небо, занимается новое утро, чтобы породить новый день, новый вечер и новую ночь.
Показалось, будто бы кто-то вышел из комнаты. Хотелось в туалет. Пошёл, а дверь в комнату открыта. В щелку из-за неплотно закрытой двери наших соседей пробивалась тусклая полоска света. Она пересекала коридор, будто обозначая путь к входной двери в нашу квартиру. Было тихо.
Приняв вертикальное положение, снова заболела голова. Меня ещё покачивало. Справил малую нужду. Вернулся на диван. Не спалось. В ночной тишине расслышал слабый звон будильника. Понял, что будильник прозвенел у соседей. Вскоре кто-то вышел из нашей квартиры. Конечно, это был Саша. Он же должен был опять в полёт. Снова наступила тишина.
Нарисовался перед глазами образ красавицы Тани. Лапушка–сестричка. Милая девушка…. И осёкся. Женщина! От неё только что вышел из квартиры муж. И мне стало не по себе! Похоже, это была первая вспышка ревности в моей жизни. Ну, если не вспышка, то искра.
За два дня общения с Таней из-за её словечек: миленький мой, малыш, мальчик мой… — в голове ералаш. Как это надо понимать? Назвалась сестричкой. А зачем?! Уж хотя бы сестрой. Я понимал, что я в этой квартире не прописан, а доктору меня надо было представить. Всё же я ещё мальчишка, а не взрослый. Как-то так я думал тогда.
Но почему сестричка? Этим самым она даёт понять, что дальше этих отношений Брат — Сестра ничего невозможно? Значит, она уже понимает, что я влюблён в неё? Как она догадалась? Или у меня на лице написано, и догадываться не надо?
Видимо сильно меня солнышко ударило. Сестричка — слово от медсестры. Как я сразу не догадался! Доктор же спросил у Тани не медик ли она.
А зачем Таня так смотрит мне в глаза, как будто хочет что-то увидеть внутри меня? Рассмотрела, что глаза у меня синие.
Зачем и как так незаметно взяла мою руку, так близко подошла ко мне и заглядывала в мои глаза. Кровь со лба стёрла, когда я вечером вернулся с поля. Но при этом умело отпрянула от меня при появлении Саши.
— Да! Муж! Объелся груш! — всплыла в мозгах расхожая поговорка.
А в первый вечер, когда я на гитаре играл во дворе, почему так менялось её личико? Песни известные. Все, кому не лень, поют.
Зачем? Зачем? Мозг разрывался от этого односложного вопроса! Да я же влюбился в неё! Мальчишка! Дурачок! Я же с Олей хотел снова дружбу возобновить. А теперь всю голову заняла Таня. Какая она красивая и добрая! А ещё смелая: крови не испугалась. Прокручивая всё это в голове, опять незаметно уснул.
Раннее утро.
Проснулся от того, что почувствовал, кто-то гладит пальцы левой руки. Я открыл глаза. В комнате от утренних сумерек было уже достаточно светло. Таня сидела рядом со мной и нежно теребила мои пальцы, перебирая и разминая каждый суставчик. Глазки красные. Похоже, что она недавно плакала. А может от усталости. Наверно, не спала всю ночь.
Увидев, что я открыл глаза, Таня потрогала мой лоб, тихо спросила:
— Как твоё самочувствие, малыш? Лежи, лежи. Не поднимайся.
И опять Таня смотрела так, будто хотела прочитать мои мысли.
— Зачем она меня малышом называет? — невольно возник вопрос, хотя если честно, то теперь мне было это очень приятно слышать.
— Виталик, почему у тебя такие твёрдые подушечки на пальчиках? Это от струн гитары? — снова заговорила Таня.
— Да.
— Виталик, всё же, как ты себя чувствуешь?
— Я ответил, что хорошо, — а на самом деле просто постеснялся сказать, что болит голова.
Не хотелось хныкать перед девушкой. Вот тебе и сильный пол! Сопляк, а такой устроил переполох.
— Как же ты напугал меня, Виталик! Я так боялась…, — но она не договорила, чего же она боялась.
Опять пристально смотрела мне в глаза.
— Не пугай меня больше так! — она грустно улыбнулась, — пусть будет три-два в твою пользу.
Теперь я улыбнулся. Я понял, что за счёт упомянула Таня. Пообещал, что не буду.
— Виталик, а что за девочка живёт в нашем подъезде на втором этаже? Вы дружите с ней?
Меня будто током дёрнуло. Оля! Что же делать?
— Её Олей зовут. Мы все во дворе дружим. У нас хороший двор.
Таня улыбнулась. Как была прекрасна её улыбка. Она раскусила мой ход.
Взгляд её стал совсем спокойный. Она продолжала нежно смотреть мне в глаза. Что она в них хотела увидеть? Мне казалось, что в моих глазах можно было прочитать только одно: — «Таня, милая девочка, я люблю тебя».
Вдруг глазки её опять стали влажными, и казалось вот-вот по нежной щёчке побегут слёзки. Что творилось тогда в душе этой девушки? Почему она так переживает за меня? Я, точно, не достоин такого внимания.
Я смутился и закрыл глаза.
Она опять взяла мою левую, с мозолистыми подушечками на пальцах, руку и зажала в свой маленький кулачок.
— Я так была тронута, ты красиво играл эту грустную мелодию и слова в песне грустные.
Я открыл глаза и осмелился смотреть на неё. Какая же она красивая, нежная в этом утреннем полумраке. И голос, как в сказке. Только голова моя раскалывается на части. И тело ватное. Спина горит, как будто ошпаренная. Наяву ли всё это? Таня наклонилась к моему лицу и чмокнула меня в щёку.
— Это за ту песню. Я никогда не слышала перевода этой песни. Я немецкий учила. Даже не знала, о чём в ней поётся. Так бывает в жизни..
Этот поцелуй парализовал меня. Но я собрался с мыслями и решил пояснить:
— Перевод очень близкий к тексту. С дядей Лёней, нашим старым соседом, переводили вместе. Когда я на каникулы приезжал, он меня на гитаре учил играть и Битлов переводили, — с волнением в голосе я впервые в общении с Таней проговорил столь длинную фразу.
— Виталь, ты такой интересный мальчик. Я слышала, как ты своим дружкам про вещего Олега рассказывал. Что это Высоцкий у Пушкина взял тему для этой смешной песенки, — Таня смотрела на меня такими восторженными глазками, — это благодаря тебе я впервые услышала полный текст этой песенки и поняла о чём речь. На магнитофонах вообще ничего не разберёшь.
А мне вдруг стало стыдно, ведь я ещё и нецензурно выражался, пел блатные песенки с матерками. Значит она и матюки мои могла слышать. Я от этих мыслей, наверно, опять покраснел.
А в общем, в поцелуе Танином ничего особенного не было. Ничего особенного не произошло. Я видел, как тётка моя целовала моего пятилетнего двоюродного братишку, когда он болел. Материнский поцелуй в щёку. Хотя я не помнил, чтобы меня больного целовали. Да и болел я крайне редко.
— Отпустишь меня спать? — грустно сказала Таня, — мне на работу утром, а тебе покой нужен.
И тут я обнаружил, что уже моя рука держит её маленькую нежную ручку. Странно: третий раз Танина рука оказывается в моей, хотя она первой берёт мою руку. А я не замечаю, когда её ладошка оказывается в моей.
Как мне не хотелось соглашаться. Но Таня всю ночь не спала. Со мной возилась. Мужа провожала.
Муж! Слово кинжалом вонзилось в сердце! Вот и вторая вспышка ревности, ну если опять не вспышка, то мощная искра. Как известно нашему поколению — из Искры возгорается пламя.
Рука моя медленно разжалась.
— Вам надо отдыхать.
Разгоралось новое утро! Окно полностью осветилось солнцем. Шторы не давали яркому свету залить комнату.
Я освободил Танину руку. Но мне казалось, что Тане вовсе не хотелось уходить. С иронией про себя отметил, что это только моё желание. Хорошо вчера солнышко меня по голове приголубило — бред всякий в голове с утра.
— Я люблю, когда в дом заходит солнышко! Сразу хочется жить! В мою комнату солнышко с утра не заглядывает. А в детстве в нашу комнату по утрам заходило. Разбудит, и так хочется радоваться жизни! Виталик, давай раздёрнем шторы? — романтически лился Танюшкин голос.
Я согласился. Она встала и пошла к окну. Раздёрнула шторы. Немного отошла в глубину комнаты и стала смотреть в окно. Её фигурка осветилась солнечным светом. Через лёгкую ткань платьица, как на рентгене, нарисовались её стройные ножки. Впервые меня охватил непонятный трепет. Как же она обворожительна! Татьяна! Милая Татьяна!
Она пошла к двери.
Мне невыносимо захотелось закричать, что я люблю её, чтобы она не уходила и всегда была рядом. Но моя нерешительность не позволяла этого сделать. И всё же я решился:
— Татьяна Васильевна, — и тут я опять сказал не то, на что уже был готов, — спасибо Вам и Александру Ивановичу. Извините! Я вам праздник испортил.
— Хм, Татьяна Васильевна! — ласково, с лёгкой иронией повторила она и хихикнула. Повернулась ко мне ещё раз и пожелала поскорее встать на ноги.
— Выздоравливай давай. А я Таня, просто Таня, тебе можно. Я же сестричка.
Мне неимоверно хотелось обнять её, крепко-крепко прижать её к себе. Но, конечно, я не решился. Я и корил себя за это.
Таня ушла.
Мужчина? Салага, пацан пятнадцатилетний! Вопрос тут же решился. Она просто взяла на себя ответственность присмотреть за мной: обещала ведь моей бабушке. Вот и исполняет. Значит она хорошая и добрая! И красавица. Мне бы такую девушку.
С такими мыслями я лежал с закрытыми глазами в ярко залитой Солнцем комнате. Этот Солнечный Свет запустила Таня. Добрая, нежная, ласковая и красивая девушка. И правда, захотелось жить.
Ещё вчера мне Солнце нанесло удар по голове, разбило нос до крови и ошпарило спину, а теперь своим Светом радовало и призывало к жизни.
Я теперь любил! Я влюбился в красивую девушку! Так почему надо стесняться сказать об этом любимому человеку! Но почему же это чувство с болью отдаётся в груди? Неужели любовь и боль неразделимы? Больно, наверно, пока не скажешь о своей любви любимому человеку. И теперь я ругал себя за свою нерешительность. Мне не хватило смелости. Пусть бы знала, что люблю её. Кому неприятно знать, что тебя любят? И что зазорного и постыдного для человека, который любит? Такую девушку просто невозможно не любить. Пацан я, а не мужчина. Девушке сказать побоялся.
Так я настраивал себя и решил, что при первом же удобном случае скажу ей об этом. Когда же только он будет, этот случай?
Дверь в комнату приоткрылась. В комнату с мурканьем ввалил кот. И прямиком ко мне. Стал тыкаться мне в лицо своей усатой мордой. Завершив процедуру приветствия, он улёгся рядом со мной. Вообще-то, бабушка не пускала его на кровать и мне не разрешала баловать его. Бока его были подозрительно раздутые. «Сытый», — подумал я. Он завёл свою «машинку» и мы на пару провалились в сон.
Я не слышал, как Таня ушла на работу.
— Виталька, ты вчера всё окучил? Как на жаре-то работал? И воды мало взял и без еды.
Это бабуля пришла. В комнату не заходила, а только открыла дверь и разговаривала с кухни, нудно шелестя какой-то бумагой.
— Язви его в душу мать, — смачно выругалась она, — ну не сволочь ли!
Я сразу понял, кого так окрестили. Видимо кот опять что-то спёр. Рядом со мной его уже не было.
Бабуся появилась в дверном проёме. Несмотря на дикую словесную тираду, лицо её было добродушным. С проделками кота она уж давно смирилась. У них была какая-то своя дружба. Он любил сопровождать бабушку в сарай или выносить мусор, сопровождал её, когда она шла в магазин напротив нашего дома. Я до сих пор не понимаю, как бабушка выдрессировала кота, чтобы он не тащился за ней через проезжую часть, а сидел в сторонке под тополем и ждал её.
— Я ночью заходила домой, фарш выложить, чтобы растаял. Беляшики постряпать утром хотела. Да тебя проведать забегала. Скажи спасибо своему мохнорылому дружку — поел ты беляшиков! Сожрал почти полкило фарша. Не дожрал, гад, остатки опять вон под лежанку свою зарыл. И как столько в него лезет?
Наконец бабушка замолчала.
— Ба, а ты знаешь, что такое мохнорылый? — я еле сдерживал смех, боясь, что снова заболит голова.
— Ты-то как? Чё на солнце полез, дурачок? Танюша-то чё, ночью тебя караулила? Я заходила, а она от тебя вышла. Хорошая девка.
— Мохнорылый — что это значит, ба? Ты не ответила, — повторил я вопрос.
— Ты, как дурачок. Чё не понятно — морда значит мохнатая, — на полном серьёзе заявила бабуся.
Меня разрывало желание заржать, еле сдерживался.
— Ба, Толян мне сказал, что мохнорылыми в тюрьме называют насильников, — всё же я засмеялся, не сдержался.
— Оно и понятно — дружок-то твой сам тюремщик, — парировала бабуся, вышла на кухню и усиленно загремела посудой.
Смех смехом, но кота больше она так не называла. Я, по крайней мере, больше не слышал.
Так вот отчего у этого прохиндея раздутые бока были. Я засмеялся, но смех отдался болью где-то в глубине головы.
— Ба! Ну, хватит. На всю квартиру ведь гремишь.
— Нет соседей-то дома.
— А Таня где? — и я заткнулся.
Но, похоже, она уже не расслышала меня и продолжала греметь посудой.
— Как же Таня, моя любимая, милая Таня, будет работать, она же не выспалась, — закрутилось в голове.
Продолжение, часть третья:
http://www.proza.ru/2017/12/06/547