Ранним утром пронесётся воронье,
Сон печальный разгоняя криком.
Грустно, терпкий дым костров,
Листьев краснота на пляже диком...
Так начиналось одно из моих юношеских стихотворений. Все школьные годы, по утрам, будил меня тот шум огромной стаи ворон, проплывавшей над нашей скромной трехподъездной пятиэтажкой, как армада тяжелых бомбардировщиков.
Тянулись они из большого Кицканского леса, раскинувшегося за Днестром. Там птицы пристраивались на безопасный ночлег, а утром, важно и неотвратимо, бесконечным тёмным облаком, они надвигались на хлебосольный Тирасполь.
Наш милый, уютный городок, вдоль и поперёк, был пронизан ласковым южным солнцем, доброжелательными улыбками и удивительным светлым оптимистичным настроением, царившими на всех улицах, парках и набережных.
Пролетавшие вороны беспрерывно каркали, переругивались и всячески шумели. Спорили , видно, из-за места в строю. А может, специально, по-садистки, мучили окружающих, не давая доспать самые распоследние, драгоценные минуты сладкого утреннего сна.
После мучительно-бесполезной борьбы с ласковой дремой, надо было вылазить из-под одеяла, наспех умываться, завтракать и топать в одиннадцатую школу, неотвратимо встречавшую очередными диктантами, контрольными и прочими страшилками.
Находилась она ровно в семи минутах спешной ходьбы через дворы, рассеченные улицами Правды и Карла Либкнехта. Позади, оставалась остановка с перегруженными работягами-троллейбусами первого и второго маршрутов.
Они уносились вдаль с напряжным пронзительным стоном. Двигались мимо Дома Офицеров и Площади Конституции, до центрального Почтампа, где медленно, шумя штангами, часто слетавшими с проводов , рассыпались по разным направлениям. Кому, к Вокзалу, а кому, и к дальней Кол-Балке.
После перебежки через улицу Правда, меня встречал гордый, но по-осеннему мрачноватый, серо-буро-малиновый четырёхэтажный дом коммунистического быта, которым мы все очень гордились.
После него, по дороге в школу, располагалась гурьба скромных розовых двухэтажек, сгрудившихся по левую сторону. Ряд этих скромных строений, начинавшихся маленькой парикмахерской и отделением почты, заканчивался небольшим продовольственным магазинчиком.
Эти небольшие домики и часть четырехэтажных зданий были плотно заселены моими дорогими одноклассниками. Сашка Мишин, Олег Калюжный, Сашка Фоменко. Перед самым моим носом, они, зачастую, пулей выскакивали из своего двора, обгоняя на завершающей стометровке, увенчанной на финише строгим, классическим зданием родной школы.
За долгие годы, пролетевшие до обидного быстро, хронометраж главного маршрута, дом-школа-дом, был отшлифован до совершенства.
Как только за нами захлопывалась дверь, трудно открывавшаяся в начальных классах, а затем, дряхлевшая и мельчавшая, вместе с нашим взрослением , раздавалась продолжительная трель.
В начальной школе, звонками, украшенными длинными фигуристыми деревянными ручками, управляли дежурные. Это были важные второклашки-третьеклашки, надутые гордостью и неограниченной властью.
Они обеспечивались настоящими взрослыми повязками и с азартом следили за стрелками больших часов, нетерпеливо ожидая окончательной и главной отмашки старенькой, но самой строгой уборщицы.
Старушка отряжалась специально, чтобы, между бесконечными протирками полов, строго надзирать за важнейшим процессом, от которого полностью зависела вся школьная жизнь. А жизнь эта наполняла и заводила сложнейший школьный механизм, состоявший из тысячи учеников, нескольких десятков учителей, пары-тройки завучей и самого Директора.
Через несколько лет, в школе появились громкие, но безучастные электрические звонки. Магия звучания, при этом, растворилась, куда-то исчезла и улетучилась
Когда на улице дождило, все усложнялось. Перед зданием школы выстраивались долговязые строгие дежурные-старшеклассники. Они заставляли счищать и смывать с обуви налипшие комочки грязи, украшенные, зачастую, небольшими желтыми листиками.
В сплошь асфальтированном Тирасполе этот процесс занимал гораздо меньше времени, чем , например, в Сокирянах, где моя школьная жизнь только начиналась. В непогоду, там приходилось счищать с сапог или калош целые пласты тяжеленной грязи.
Затем, все ученики выстраивались во дворе и минут пятнадцать истово занимались физкультурой , копируя движения учителя, находившегося прямо перед взором.
В отличие от старой райцентровской школы, в Тираспольских, имелись даже свои собственные столовки.
Вместо сокирянских домашних бутербродов, с густым слоем шмолца ( куринного жира, идиш) или сливового повидла, которые наспех готовила дома бабушка, здесь, за пять копеек, продавали, и потрясающие пирожки с обжигавшим яблочным джемом, и рассыпчато-нежные рогалики, и многочисленные коржики, кольца и сочники.
Большим успехом пользовались знаменитые котлеты в тесте, капустные салаты, что за три копейки, с кусочком хлеба , а также полновесные обеды с первым, вторым и компотом, стоившие двадцать восемь копеек.
Так как наша память более склонна к сохранению приятных моментов, то стрессовые подробности уроков, занимавших львиную долю нашего времени и усилий, значительно проиграли обычным переменкам, насыщенным отчаянной беготней, приятными перекусами и бесценным общением.
Незабываемы оказались и наши новогодние утренники, танцевальные вечера, бесконечные кружки и смотры самодеятельности. А первые вечеринки, первые влюбленности, первые разочарования?
Дорогие учителя запечатлелись не столько качеством предоставленных знаний, сколько количеством смешных ситуаций, удачных шуток, а также наличием либо отсутствием доброты, ума или чувства юмора.
Наш Николай Николаевич, незамеченный в лирике простодушный физик, раскрасневшийся как кирпич, долго сдерживал слезы и, под конец, разрыдался на нашем последнем уроке.
В отличие от нас, возбужденно гудящих непосед, он прекрасно осознавал, что проводит свой последний-наипоследний в нашей совместной жизни школьный урок. И больше такого уже не будет. Не будет никогда.
Его, порывисто всхлипывавшего, бережно и, от непривычки к мужчинам, может, излишне осторожно и неуклюже поглаживая по плечу, отпаивали водой наши взволнованные заботливые девчонки.
Слез классной,- Эти Ароновны, математички - Зои Владимировны, исторички - Ольги Филипповны, «молдаванки» - Валерии Дмитриевны, англичанки - Клавдии Лазаревны, преподавательницы русского и литературы - Фаины Георгиевны, биологички - Веры Дмитриевны, я не запомнил. Видимо потому, что их не было. А может, к женским слезам у нас более привычны и не замечают?
Проделав несложное арифметическое действие, умудрился благополучно вычесть из нынешнего, тот, далекий выпускной 1972-го.
Получилось, что почти полвека спустя, я , вновь, наблюдаю массовое гуляние тысяч новых выпускников. Правда, уже не в Тирасполе, а в старом добром московском Парке Горького.
Девчонки в белых передниках, мальчишки с прикреплёнными на груди и тренькающими при ходьбе блестящими маленькими колокольчиками. И большая, очень большая, надпись на противоположном берегу, у самой Москвы-реки,- СЧАСТЬЕ В ПАРКЕ!
В наше время, такой точной навигации не было и в помине. Мы простодушно искали Счастье везде, где ни попадя - по всему Свету, надеясь встретить его искрящиеся разноцветные блестки у каждого встречного - поперечного.
Этот бесконечный процесс поисков продолжается и сейчас. Вчера, например, смешавшись с группами новых выпускников, мы с приятелем прочесали весь Парк.
Так, на всякий случай. А вдруг..?