В селе время, как будто, остановилось.
Я вышел из автобуса и попал не то в середину девяностых, не то в середину двухтысячных. Тот же магазин с двумя ступеньками, с которых постоянно наворачивались местные алкаши, и с тем же бедным, но постоянным ассортиментом. Та же деревянная церквушка с облезлыми синими стенами, которые время от времени подновлялись, но от этого не выглядели лучше и новее. Та же дорога от остановки до кладбища. Сначала несколько домов, выглядывающих с обеих сторон из-за побеленных заборов, как будто пытающихся разглядеть: «А кого же это к нам сегодня занесло? Какого рожна тебе здесь надо, путник?» Потом небольшой подъёмчик и село заканчивается. Справа когда-то была мельница: сейчас это просто голая площадка. Слева – маленькая дамба, с которой берёт начало ручей, впадающий в Икву и помогающий регулировать уровень воды в сельском пруду, который здесь называют словом «ставок». Дальше с правой стороны виднеются, заросшые камышом, ячейки рыбхоза, где разводят малёк. А слева тянется пруд. Получается, что ты идёшь по водоразделу или по дамбе. Через сто метров начинается лес. Огромные сосны охраняют вход в него. Надо поворачивать налево и идти по песчаной двухколейке вглубь молодого ельника – там сельское кладбище.
Вот где покой и воля. Внизу – пруд. Вокруг – лес. Лежи себе и радуйся. Хотел написать «радуйся жизни», но в том то и дело, что здешние обитатели уже перешли эту невидимую и для многих страшную черту – между жизнью и смертью. Радостного на кладбище мало. Благость есть. Спокойствие есть. Светлая грусть есть. А радости здесь нет. Как бы по-философски ты не относился к смерти, всё равно, понятие «радость» здесь неприменимо.
Несмотря на моё спокойное отношение к смерти (наверное, это можно назвать фатализмом), мне не нравятся похороны, кладбища и всё, что с этим связано.
Могилки мамы, бабушки и двоюродной сестры ухожены. Спасибо родственникам! Я приезжаю раз в несколько лет, потому что живу сейчас за тысячи километров отсюда, и, естественно, если бы не они – всё бы заросло давно.
Кладбище – это место, где время выступает в своём полном абсолюте. Здесь нет ничего лишнего. Только даты рождения и смерти. Всё чётко, понятно и бесповоротно. Нет никаких временных развилок: налево пойдёшь – коня потеряешь, направо пойдёшь – жизнь потеряешь, прямо пойдёшь – счастье найдёшь... Нет никаких безудержных надежд: воскресить никого и никогда ещё не удавалось. Нет иллюзий и заблуждений.
Прополов, больше для приличия и для того, чтобы занять чем-то руки, пока голова думает о вечном, молодую траву – я пошёл к выходу. По пути, читая надписи на могильных плитах, с удивлением заметил, что большинство фамилий мне известны, а со многими их обладателями я был знаком. Эта информация меня не напугала, но заставила встрепенуться и зашагать быстрее. Я прошёл мимо часовенки и, выходя, закрыл на крючок за собой кладбищенскую калитку. «Символично…» – подумал я про себя. Живые с уважением относятся к мёртвым, но всегда хотят подчеркнуть границу между нашими мирами – хоть даже и с помощью маленького проволочного крючка.
Я не стал возвращаться в деревню через дамбу, а решил проведать свою тётку, которая жила на хуторе, в пяти минутах ходьбы от кладбища. Хутор – это, тоже, своеобразное место со своим отношением к жизни и ко времени. В селе кажется, что время замедляется, когда приезжаешь из города. А на хуторе, такое впечатление, что оно, практически, останавливается, настолько это самодостаточное место. Вот дом, вот огород, вот летняя кухня с печью, вот сарай со скотиной, а за огородом – свой личный выход к пруду.
Тётка за последние лет двадцать, по моим ощущениям, ни чуточки не изменилась. Так же, не по годам, быстро бегает по своему хозяйству. Именно бегает, а не ходит. Поэтому, кажется что ты попадаешь в какое-то временное несоответствие: скорость передвижения тётки вокруг тебя несоизмеримо больше, чем скорость течения жизни на самом хуторе. Всё остальное, кроме тётки, живёт неспешно, вальяжно и неторопливо: корова, приходящая с пастбища, и не спешащая заходить в сарай для обеденной дойки; кошка, лениво лежащая на скамейке возле колодца во дворе, и взирающая свысока и без внимания, словно через или мимо меня; несколько кроликов, с явной неохотой шебуршащих в траве и ждущих, когда их отправят назад в клетки, где можно спокойно дремать и ждать очередной кормёжки; собака, которая полаяла, для приличия, когда я зашёл, а дальше потеряла ко мне какой бы то ни было интерес. И только тётка делала мир вокруг живым и имеющим смысл.
В километре от хутора было ещё одно село. В нём находится родник святой Анны с целебными свойствами и, поэтому, наплыв туристов и желающих искупаться, особенно в летние месяцы, там не иссякает. Я прошёлся пешком через село, повернул возле автобусной остановки, которая была конечной, направо и упёрся в стену из жаждущих исцелиться и просто освежиться в этот жаркий день в роднике. Купальня была небольшой, совершенно не рассчитанной на такое количество людей, поэтому образовалась очередь. А где очередь, там гвалт, шум и неразбериха. Вот и сейчас, несмотря на то, что часть людей отходила, чтобы набрать целебной водички в пластиковые бутылки, всё равно было много недовольных тем, что очередь двигается медленно. Городские жители привыкли к другому ритму жизни: напористому, резкому.
Когда подъехали два автобуса с немецкими туристами, я понял, что пора уходить: как бы время не повернуло вспять, и не начался сорок первый год. Благо и немцы, как нельзя кстати, появились.
Я сполоснул лицо, освежил шею и побрёл в свою Турью – место, где родился, где стояла дедушкина хата, где всё было знакомым и, до боли, родным. Именно побрёл, потому что спешить уже никуда не хотелось, до вечернего автобуса времени было вагон и маленькая тележка. Побрёл через лес, с удивлением понимая, что узнаю все эти перелески, обрывы, заросли малинника и земляничные полянки, резкие повороты, время от времени теряющихся и убегающих из-под ног, тропинок. Вот там слева должен быть загон для скота. Точно, так и есть. Чуть дальше по ходу движения должен протекать ручей с, переброшенным через него, деревянным мостиком. А вот здесь мы любили ловить огромных жаб и пугать ими девчонок-сверстниц. Потом тропинка сольётся с еле заметной дорожкой, наезженной подводами и постоянно заростающей травой, о которую мы резали босые ступни и щиколотки. Я, как будто, заново проходил тропинками своего детства. Ощущение было новым и волнительным. Казалось, что сейчас из кустов выскочат мои «боевые товарищи» и мы, гикая и похлопывая по бокам воображаемых коней, помчимся в атаку, в сторону песчаного карьера, где уже засел в обороне наш противник. Мне, действительно, захотелось в этот момент погарцевать и с улюлюканьем выскочить из лесу, но я остановил себя. Всё таки у времени есть свои принципы и оно может не простить чересчур глубокое проникновение в прошлое: выплюнет обратно.
Я шёл мимо карьера, который мы между собой называли «ямы’», с ударением на последний слог и вспоминал сколько же килограмм песка я приносил каждый день домой и как бабушка заставляла меня вытряхивать всю одежду, прежде чем войти в дом.
Сзади затарахтел какой-то транспорт. Я обернулся и увидел, как на горку, в сторону села вслед за мной вползает «Муравей». Мотороллер был зелёного цвета, сливался с зелёной растительностью и, если смотреть против солнца, то казалось, что сидящий человек с вытянутыми перед собой руками перемещается в пространстве, как индийский факир – паря над землёй. Я не смог сдержать усмешку и во все свои тридцать два зуба улыбался незнакомому человеку на мотороллере. Когда он подъехал ближе, то я понял, что с человеком мы очень даже знакомы, потому что он искренне улыбался в ответ.
- Что? Так сильно постарел, что не узнаёшь? – спросил он.
- Если честно, то вот только по голосу я тебя узнал.
Он спрыгнул со своего железного коня и мы обнялись, похлопывая друг друга по плечам.
- Какими судьбами в родные палестины? Ты же, вроде, в Россию переехал?
- На могилы приехал посмотреть да и домой хочу зайти. Там сейчас никто не живёт?
- В том то и дело, что лучше бы там кто-то жил. Может, дом был бы не в таком плачевном состоянии. А так… рушиться потихоньку.
- Да. Время не стоит на месте. Думаешь, не стоит туда ходить и расстраиваться?
- Уверен…
Мы постояли несколько минут, думая каждый о своём.
- Вот ты тут про время заговорил… Хочешь вернуться в прошлое? – его взгляд был серьёзный и не дающий повода для сомнений.
- Это как это? – недоумеваю я.
- Садись. Поехали.
- А твой Боливар выдержит двоих?
- Он и троих спокойно выдержит. Та ещё машина. Времени! – он улыбнулся, я сел сзади него и «Муравей», оправдывая своё название, потянул нас в лес.
Эти дебри я узнавал с трудом. За годы всё разрослось, заполонило некогда чистый сосновый лес и я, если честно, не понимал куда мы едем. Я примерно знал направление, но не мог вспомнить, что в этой стороне находится, за что бы память смогла зацепиться и выдать мне какую-то полезную информацию.
- Приехали. Не узнаёшь?
- Нет… – признался я.
- Посмотри туда! – Он махнул рукой в сторону какого-то странного нароста, выглядывающего из высокой травы.
- Неужели наша землянка!!!
- А то!!!
- И что, там что-то сохранилось?
- Всё на своих местах.
- Не может быть… – я недоверчиво смотрел на своего провожатого.
- Хочешь проверить?
- Да! – тут же согласился я и нырнул за ним в траву.
Места в землянке было мало: то ли земля осунулась со временем, то ли мы стали настолько больше, что с трудом поместились вдвоём.
- А ведь раньше тут помещалась целая шайка ребят! – восхищённо выдохнул я.
- Ага. Ты тут нам пересказывал книжки, которые читал у себя в городе: про приключения, про пиратов и разбойников, про всякие сражения.
- Точно. А ещё мы здесь иногда дождь пережидали. По-моему, даже, умудрялись жечь внутри небольшой костерок, чтобы согреться.
Я был в восторге. Ощущение чистого, незамутнённого и ничем не запятнанного счастья переполняло моё сердце.
- А вот эту штуку помнишь? – детский товарищ вертел в руках какую-то фигню, но в темноте было не разобрать, что это такое.
Мы вышли на свет и я вскрикнул от неожиданности.
- Это же мой самолётик?!? – одновременно и подтверждая, и спрашивая, завопил я.
- Ага. Он. Ждал тебя тут больше тридцати лет. Прикинь?
Я бережно взял в руки маленький железный самолётик – мой детский талисман и свидетель моих мечтаний о небе. И в этот же момент ощутил, что не имею права не то, что забирать его с собой, а даже держать его в руках я не имею права. Потому что я предатель. Оставив его здесь, я вскоре забыл про небо и зажил обычной, как все вокруг, жизнью. Я не стал лётчиком, как мечтал в детстве. Я почти не вспоминаю о небе над головой, глядя под ноги, чтобы не споткнуться о разбросанные по жизни проблемы и неурядицы.
Я молча отдал товарищу игрушку.
- Положить обратно? Уверен?
Я утвердительно кивнул головой и пошёл в сторону мотороллера.
… Вечерний автобус медленно увозил меня из прошлого. Чем ближе к городу, тем движение на шоссе становилось всё более оживлённым, по обочинам разгорались яркие рекламные баннеры, своим неоновым светом настойчиво зазывая меня в настоящее. В наушниках неугомонный Denny Vaise наяривал на гитаре свою «Дорогу в прошлое».