Воскресенье Субботина

Алеся Бажанова
   Виталий Субботин работал рядовым инженером на одном из небольших заводов по производству пластиковой тары. Но ему хотелось большего. В результате анализа своего бытия он пришёл к выводу, что находится в страшном отрыве от популярности и заработка, и решил как-то это исправить. Перебрав все возможные варианты, остановился на живописи. В этом непростом выборе решающую роль сыграли его давнишние занятия в детском художественном кружке.

   Со временем Виталий научился вполне сносно отображать окружающий мир - он писал небольшие картины со сделанных им же фотографий: снимки разбивались сеткой на квадраты, и он переносил кусочки мозаики запечатлённой жизни на холст. Попытки получить за свои творения приличные деньги успеха не приносили, но начинающего художника взял под своё крыло Миша Ласточка – оптовик, торгующий картинами на Пятачке. Как-то зимой он подошёл к Виталию и сказал:

   - Ты, Виталя, не парься. У меня - клиентура, Ласточку все знают. Чего зря прозябать тебе здесь в прямом и переносном смысле? Вон ты уже весь синий почти, а ни одной ещё не продал. Я твои пазлы быстрее пристрою, чем ты. И выгоднее. Ты мою таксу знаешь. И ещё. Ты уже должен быть наслышан – я надёжен как скала, с которой подрывники ещё не поработали. Так что оставляй все… Сколько их у тебя сегодня?

   - Шесть.

   - Не густо. Ладно. Шесть так шесть. И беги отсюда, согрейся чайком, водочкой, дамочкой. На тебя смотреть больно - скоро сосульки даже из ушей торчать будут.

   Виталий быстро согласился. Он действительно продрог от холода, но определяющим в этом решении было его почти абсолютное неумение торговать: «Миша легко может продать мои картины. Пусть не так дорого, как я бы хотел, но зато быстро. Плюс мне не придётся тратить много времени на Пятачке. Заходить, конечно, буду. Но торчать там весь день и уговаривать капризных покупателей – увольте. Лучше рядом в "Шалаше у Владимира" посижу».

   С тех пор Виталий отдавал свои картины на реализацию Ласточке и по воскресеньям появлялся на Пятачке как любитель и профессионал живописи в одном лице. Он не спеша обходил небольшую асфальтированную площадку, где по кругу под пластмассовыми навесами стояли торговцы картинами. Изредка здесь приторговывали изделиями из керамики, дерева, железа и стекла, но в основном Пятачок – «вернисаж» местных художников. По воскресеньям Виталий частенько заглядывал и в своё любимое кафе.

   Это было небольшое уютное заведение, которое принадлежало Владимиру – известному в городе меценату и коллекционеру. Владимир был нескромно богат, собирал как антиквариат, так и кое-что из современного, любил своих друзей - художников-писателей, и для них открыл недалеко от Пятачка кафе. Оно так и называлось: «У Владимира». Цены там были весьма доступные. А раз в месяц Владимир устраивал «скидочный день». Еда попроще, но зато многим творческим особам по карману. В такие дни его заведение было переполнено, а выручка даже превышала обычную. Помещение кафе было организовано как двухъярусный мини-амфитеатр, в котором располагались разделённые между собой полукруглыми перегородками обеденные зоны. На открытом пространстве возвышалась небольшая сцена. Там проходили выступления музыкантов, певцов, поэтов и писателей. Владимир часто сам приглашал кого-нибудь из старых или новых артистов. Над входом в заведение был сделан широкий, спускавшийся до земли двускатный навес, защищавший посетителей от ветра, солнца и осадков. Именно из-за этого навеса у кафе и закрепилось название «Шалаш», и публика собиралась в «Шалаше у Владимира».

   Виталий определил для себя воскресенье как время для посещения мест связанных с творчеством и искусством. В этот день он любил смотреть новые выставки, прохаживаясь по тихим залам местного музея, обсуждать на Пятачке с Мишей Ласточкой и другими знакомыми художниками новые события в мире живописи, участвовать в долгих дискуссиях в «Шалаше». Именно там, в «Шалаше у Владимира», затрагивались фундаментальные, основополагающие темы мироздания, религии, смысла жизни и роли в ней искусства. И не важно, что такие диспуты почему-то всегда в итоге заканчивались переходом на личности и обсуждением разного рода бытовых мелочей.

   Виталий однажды стал участником довольно интересной полемики, оказавшей, как ни странно, некоторое влияние и на его судьбу. В то воскресенье Субботин завернул в «Шалаш» выпить чашечку кофе. Посетителей в зале было немного, и Виталий отчётливо услышал шумный разговор: за дальним столиком сидели четыре человека, которые о чём-то очень эмоционально спорили. Это были знакомые Виталию молодые писатели - Семён, Ларик, Жора, и поэтесса – томная, волоокая Марина, которую все непременно должны были называть Марианна. Увидев Субботина, Жора помахал рукой:

   - Виталя! Давай к нам!

   - О чём щебет? – спросил, присев на свободное место, Виталий.

   - Как всегда – о главном! Об Его Величестве Искусстве! - торжественно произнёс Жора.

   - Жорж нам лекцию тут читает. А мы – удивляемся, – протяжно проговорила Марианна, картинно стряхивая пепел в небольшую пепельницу и выпустив вопросительную струйку дыма.

   - Не лекцию! – вспылил Жора. - А всё как есть излагаю. Вот Виталя – художник. Он нас рассудит.

   - Да задрал ты уже со своим изложением, – сказал, не отрываясь от поглощения лазаньи, Семён.

   Подошедший официант принял у Субботина заказ, и через пару минут Виталию принесли чашечку кофе и большой сэндвич с ветчиной и сыром.

   - Покрепче чего-нибудь не хочешь? - тихонько спросил Жора. - Со своим нельзя, а брать здесь – дорого. Но я угощаю.

   - Жорж тайно пронёс своё, и нам тут из-под стола наливает. Это даже приятно щекочет внутренние нервы, – негромко пояснила Марианна.

   - Ага, дрыналин потиху. Прячемся как в школе от директрисы, когда курили тайком, - подмигнул Семён.

   - Понимаешь, такой разговор, такой разговор! Без заправки – никак! – Жора немного плеснул под столом какой-то жидкости в пластиковые стаканы.

   - Эх! За искусство!

   Все беззвучно чокнулись. Жидкость оказалась виски.

   - Итак, друзья, продолжим!
 
   Жора оживился и с азартом стал пересказывать Виталию суть беседы:

  - Разговор у нас о взаимоотношении полов в литературе.

   Субботин вопросительно вскинул брови.

   - Не, - мотнул головой Жора, - не «про это». Мы рассуждаем тут об авторе и о поле его вдохновителя. Ты же не станешь отрицать, что музы, их было в Древней Греции девять, кажется, или около того, сейчас воспринимаются только как одна-единственная Муза, особа женского пола.

   - Согласен.

   - Вот видишь, он согласен, – обратился к продолжающему жевать Семёну Жора. - И я считаю, что если бы в те далёкие стародавние времена женщины активно занимались литературным творчеством, и были бы не Гомеры с Платонами, а Гомериды с Платонидами, то музами были бы особи мужского пола.

   - Почему?

   - Почему, почему? Да потому! Итак, ты, Виталя, согласен, что вдохновителем писателей и поэтов является Муза. Причём она может быть как воображаемой, так и вполне конкретной «девушкой за окном», или даже женой автора, что, согласись, бывает гораздо реже. А у писательниц и поэтесс им может оказаться «виртуальный вдохновитель», «творческий челевечек», «внутренний писатель», даже домовой типа английского Брауни… Мысленным образам вдохновителей зачастую сопутствуют воображаемые столы, чернильницы, ручки, пишущие машинки, клавиатуры, короче - всякая пишущая атрибутика. Подведу итог своего выступления: так или иначе, но Музе, как даме, пробиться к женскому сознанию сложно. Дорога перекрыта. Верно, Марианна? Тебя вот кто вдохновляет?

   - Ах, Жорж! Это всё так эфемерно… Сегодня одно вдохновляет, завтра – другое…

   - Не одно, а один! Один! – поспешил уточнить Жора.

   - Ну ладно, пусть будет один, но… но… их много… - удивившись собственным мыслям, протянула Марианна.

   - Марианна – девушка возвышенная и многогранная, видишь, много у неё вдохновителей, много! – переключившись на остатки салата, сказал Семён.

   - Да! Но все они мужского пола! – упорствовал «докладчик».

   - И каждый со своим столом! И как всё это в твоей хорошенькой головке-то умещается? - повернулся к Марианне Семён.

   - Ну, что скажешь? Я прав? У мужчин музы - женщины, а у женщин – мужчины! – восторженно заключил Жора, снова обращаясь к Виталию.

   - А как же Бах? – поправив очки с толстыми стёклами, подал голос молчавший всё это время Ларик. – У Баха вдохновителем был Бог!

   - Так и музы не главные. У них, в Древней-то Греции, за главного Аполлон был. А непосредственно с автором кто работал? Муза! Бог он всегда есть, а вдохновение накатывает урывками. Вот и выходит, что даже в случае с Богом есть кто-то, кто является непосредственным вдохновителем, - не сдавался Жора.

   - У Баха уже не спросишь… - Марианна медленно водила красивым ногтём по салфетке.

   - Не спросишь, не спросишь. А вот у Виталика - спросим. Что, Виталя, думаешь обо всём этом? – И Жора во все глаза уставился на Субботина, боясь пропустить хоть слово.

   - Я как-то до сих пор не задумывался над полом своих вдохновителей. Но мне кажется, что главное в том, что они, все эти Музы и Человечки, делают своё великое дело – вдохновляют.

   - Ах, Виталий! Ты так красиво и пафосно изъясняешься… - смотря куда-то в потолок проговорила Марианна и, повернувшись к Семёну, добавила: – Семён, тебе не наскучило всё время жевать? Ты и так слегка тучный.

   - Тучный? Жирдяй он непомерный! А может еда его вдохновитель? – съязвил Жора.

   - Да… Еда… Она… Хм. Тоже женского рода… Совпадение… – распевно продолжила Марианна.

   - Не совпадение, а точный диагноз! – с удовольствием отметил Жора.

   - Врачом заделался? – буркнул в ответ Семён.

   - А ты поспорь с кем-нибудь, что похудеешь, может и сработает, – предложил Жора.

   Марианна одобрительно кивнула и певуче продекламировала:

   - Если бы ты выиграла тот спор,
     Ты бы распрощалась с ожиреньем…

   - Сказала тоже, – нетерпеливо отреагировал Жора. – Семён что, по-твоему, женщина?

   - Ах, Жорж! Зачем ты понимаешь всё буквально? Поэзия – сплошь аллегория и тайные послания. Себе… Ему… Всем… - печально вздохнув, ответила Марианна.

   - Язык двустишия пугал своей простотой, - оценил экспромт Марианны Ларик, сосредоточенно смотря куда-то вдаль сквозь толстые очки.

   - А и правда, Семён, - повернулся к Семёну Жора, - кто тебя вдохновляет? Ты пишешь такую фантастику – оторваться невозможно: и интрига, и буйство характеров и красок, а уж закручено-то как! И откуда ты свои фантастические идеи берёшь?

   - Что, нравится? – миролюбиво ответил Семён.

   Видимо, поглощенная пища уже успела удобно расположиться в его теле и, благодушно махнув рукой, позволила Семёну пооткровенничать: «Валяй!»

   – Для творчества у меня здесь, - ткнув указательным пальцем в левый висок, продолжил он, - свора гончих припасена. Как вдохновение придёт, выпускаю их на поиски фантасмагорий в глубины своего подсознания. Иногда такое в зубах приносят – сам в шоке!

   Марианна округлила одновременно и рот и глаза, а Жора не удержался и сказал:

   - Э! Так это у тебя не стол с чернильницей, а псарня в голове умещается. Ха! Так ты сейчас не себя, а своих гончих подкармливал?

   - Да пошёл ты! Вот и раскрывай перед такими душу, - обиделся Семён.

   - Не дуйся: все гении страдают от гонений, - вздохнув, пожалела Семёна Марианна.

   Разговор за столом прекратился – на сцену вышли три музыканта и заиграли лёгкие джазовые мелодии. Через несколько минут беседа о вдохновителях продолжилась. Однако Виталий быстро попрощался - он решил сегодня зайти ещё и в музей, где проходила персональная выставка одного из местных художников. Он уже был на ней, но решил ещё раз посмотреть выставленные картины - очень уж необычными и самобытными они ему показались.

   Музей располагался в старом двухэтажном особняке с деревянным крыльцом и скрипучим паркетом. Направляясь туда, Субботин погрузился в размышления о недавней беседе. Он уже собрался подняться на крыльцо, как, зацепившись обо что-то, споткнулся. Теряя равновесие, Виталий машинально опёрся правой рукой о ступеньку. Ладонь скользнула по чему-то липкому. Субботин крепко выругался.

   - Чего матом-то крыть? Сам – розеватый. Вишь, всю работу мою испоганил, ирод, - сурово произнесла подходившая к нему грузная пожилая женщина.

   - Это что, свежая краска? – сказал скорее самому себе Виталий, рассматривая коричневые мазки на ладони. И, уже обращаясь к женщине, спросил: - А подпись «осторожно, окрашено» нельзя было повесить?

   - Мне сказали покрасить, я и покрасила. А вход с другой стороны крыльца. И написано же, вот, - женщина показала рукой на стоящий внизу лестницы неровный кусок картона, на котором виднелось слово «окрашено», кое-как накарябанное шариковой ручкой, и тут же воскликнула: – Ах ты, аспид! Да ты и загородку мне порвал?!

   - Это я за неё зацепился?

   - Я же говорю: бечёвку натянула для непутёвых, а ты - порвал!

   - Она же в тон краски, незаметная.

   - А я что, тебе здесь белую свадебную ленточку повязывать буду? Хорошо, что остаток краски не выбросила. Пойду замажу, пока совсем не высохла.

   «Можно было бы ту ступеньку и не подкрашивать – отпечаток как на Аллее звёзд получился!», - подумал Виталий. Он решил вернуться домой – никакого настроения рассматривать музейные полотна уже не было, а тем более угадывать: кто мог бы быть их вдохновителем. - «Что мне до чужих идей, своё бы что-нибудь создать, пусть даже название будет знакомое всем, но изображение оригинальное, авторское. Эй, вдохновители, где вы? Ни одного не вижу и не слышу. Пусто. Нет, сейчас только домой - краску надо оттереть. Вот вляпался! Надо же, надпись она поставила. У нижней ступеньки. Ещё бы прикопала. И что это за барьер - бёчёвка. Белая лента точно была бы заметнее…»

   И тут Виталий вдруг ясно представил, как на одной из стен картинной галереи висит его ББ. Да, именно ББ – «Белая Бесконечность»! На голубом фоне слева направо, снизу вверх, не из угла, а немного выше, идет сплошная белая линия. Рамка картины тоже будет нарисованной. Дойдя до рамки, белая полоса пройдёт и по ней. И обязательно картина должна висеть на стене такого же белого цвета, как и цвет линии. Тогда будет создаваться иллюзия, что линия не кончается, а, разорвав рамку картины, уходит в бесконечность.

***

   «Вот она, слава!» - банальное, избитое выражение, но, чёрт возьми, здорово всё же звучит, когда оно относится непосредственно к тебе! – с удовольствием думал Субботин, направляясь к своей картине, висящей в местном музее, где только что открылась очередная выставка произведений местных художников.

   - Да ты оригинал, Виталик! Наконец написал что-то особенное, можно сказать -  воскрес. Прими мои наилучшие! Видишь – любуюсь, – сказал Миша Ласточка подошедшему автору полотна. - Только я бы назвал данное произведение не «Белая Бесконечность», а «Самолёт пролетел», или «Белая нить разума», ну или «Косая растяжка». Но я не автор. Не обижайся. Просто у каждого своё видение предмета, особенно если этот предмет – живопись. И, скажу тебе по секрету - Владимир положил глаз на твой шедевр, а он, как известно, свои деньги на ветер не бросает. Не знаю, чем он ему приглянулся, но - поздравляю! Мне вот только любопытно, что это тебя так вдохновило на написание сего полотна?