Они стояли на углу Соборной площади и Луначарского и не смотрели друг на друга. Его взгляд пугливо метнулся поверх ее плеча, скользнул по пустому продуваемому октябрьским ветром пространству площади и замер; ее – неподвижно смотрел на голубой фасад трехэтажного старинного здания. Оно были оккупировано офисами сотовых компаний, банком и каким-то государственным учреждением.
Они встретились полминуты назад после девяти лет неведения друг о друге. Нет, каким-то ветром новости приносило, но они всегда делали вид, что им не интересны ни эти новости, ни тем более – подробности. Что было неправдой. Столкнувшись сейчас на улице, они лихорадочно думали, стоит ли эту традицию нарушить? Им было сейчас о чем спросить друг друга, но они молчали, боясь, что в словах мелькнет какое-то любопытство. Может, перебросившись парой фраз, разойтись? В конце концов, много воды утекло, и они стали чужими, с разными семьями и детьми, хотя когда-то и то и другое у них было общим...
Понимая, что пауза затягивается и надо что-то сказать или хотя бы сделать, он полез в карман и достал пачку сигарет. Он помнил, что она не любила запах табачного дыма, но нарастающий спазм в груди очень захотелось как-то снять и по возможности скрыть. Прикуривая, он немного отвернулся и, сделав неглубокую затяжку, спросил:
- Как Наденька, уже закончила школу?
Она посмотрела на его правую щеку, там, где синел от холода незнакомый ей шрам, и кивнула:
- Она сейчас в одиннадцатом.
- Понятно. Год пропустила?
- Нет, пошла на год позже.
Он хотел было спросить, почему так, но промолчал – этот вопрос затронет прошлое. Он только искоса бросил взгляд на ее уже в мелких морщинах высокий лоб и снова повторил:
- Понятно.
И это прозвучало как-то неловко и даже глуповато – что можно понять в жизни, прошедшей вдалеке от тебя, даже если это жизнь любимой дочери и когда-то любимой до боли и безумия жены, – и чтобы как-то сгладить ситуацию, он спросил:
- А ты все также работаешь в школе?
Ее взгляд уперся в ядовито-зеленую вывеску банка за его широкой и чуть согнутой спиной. Она усмехнулась и недоуменно спросила:
- А где еще? Не в банке же.
Подзабытый дрожащий тембр ее голоса, звучавший откуда издалека, словно она звала, нет, снисходительно разрешала подойти к ней, сейчас на секунду лишил его дара речи. Вздрогнув, он стряхнул пепел с сигареты и растерянно проговорил:
- Не знаю. Может, и в банке.
- Да, читать лекции по культуре речи.
Теперь слова прозвучали иронично-холодно, даже презрительно, ему эти интонации также были хорошо знакомы. “Нет, надо идти. Так лучше для обоих”, – подумал он. Чуть повернувшись, он опять бросил на нее взгляд, и увидел выбившуюся из-под из-под темно-красного берета золотистую слегка вьющуюся прядь. В висках у него сильно загудело, площадь за ее спиной качнулась, и он заметил, что она зябко повела плечами. Непонятно почему, он спросил:
- Ты идешь в школу?
- Нет, у нас совещание в доме культуры. Завтра – день учителя.
Ах да, ведь в начале октября у них всегда это совещание. Вот и тогда она была на нем и вернулась очень поздно, когда Надя уже спала.
Он приподнял воротник, поежился и сказал:
- Холодно.
- Да, топить еще не начали.
“Зачем она это сказала? Да, она живет все в той же квартире... Нет, надо попрощаться”. Он хотел было сказать, что ему пора, как она вдруг спросила:
- Саша, ты спешишь?
Так было всегда – она обладала какой-то странной способностью предугадывать действия других и читать их мысли. Еще в начале их общей жизни он сказал ей об этом и увидел испуг в ее светло-зеленых глазах. Тогда она сказала, чтобы он больше ей об этом не говорил. Чего она испугалась, он так и не мог понять...
Оглянувшись и не найдя урны, он бросил окурок на тротуар. Что ответить ей? Пальцы немного дрожали.
- Да, мне в энергосети нужно оформить подключение дома.
- Построился?
Ее голос опять прозвучал издалека, но это был скорее не вопрос, а констатация того, что давно ей было известно. Он даже поежился – нет, надо сейчас попрощаться и идти. Но он продолжал как завороженный смотреть в пустое серое пространство площади, словно боясь, что с первым его шагом оно войдет в него, заполнит, и тогда осенний ветер поднимет и понесет его. Куда? Опять в прошлое? В тот осенний вечер, когда все разбилось, рассыпалось и почти исчезло.
- Надя совсем девушка, спрашивала о тебе.
Ее слова прошелестели жестяной стайкой жухлых листьев за ее спиной и опали прямо на дорогу – проехавшая машина разметала их, они взлетели и легли теперь у ее ног. Надя – девушка? У него на секунду перехватило дыхание. Торопливо отвернувшись, он посмотрел в конец улицы, где проглядывался хорошо знакомый сквер, откуда ветер и нес листву.
Значит, скоро начнутся волнения, влюбленности? А если сразу, как тогда, почти двадцать лет назад у них? Казалось навеки…
- Скажи ей, что она всегда может мне позвонить. Если, конечно, позволишь…
Он почувствовал, что она, не отрываясь, смотрит на его щеку, но при последних звуках его дрогнувшего голоса тотчас опустила взгляд и начала рассматривать листья, что, казалось, приклеились к асфальту. Она даже чуть двинула их ногой словно желая удостоверится, что это – не так, но лист жалобно хрустнул под кончиком туфли и рассыпался. “Да, вот так все и происходит,” – подумала она и тихо ответила:
- Хорошо... Но у меня нет твоего номера.
Он назвал номер сотового.
- Мне хотелось бы с ней встретиться, – проговорил он, все еще глядя на серый асфальт в комочках грязи и как-то неуверенно добавил: – Если можно, конечно...
- Да, конечно, ведь ты отец.
По телу пробежала короткая теплая волна, но ледяной порыв ветра проник под курточку и стало опять холодно. Горячего чая он сейчас бы выпил. Но как? Распрощаться и пойти прямо в кафе за углом? А если и ей холодно? Промелькнула мысль, что на “холодно” у нее муж есть, но он тут же прогнал и забыл ее. Нет, все-таки, годы пришли и прошли, растворили горечь тех октябрьских дней.
- Я совсем замерзла. За углом есть кафе.
“А что, собственно, можно ожидать?” – усмехнулся он про себя, – “Столько лет прошло, но она осталась собой. Лучше в ее присутствии и не думать”. Его взгляд опять скользнул по прозрачной, как и десять лет назад, пряди, которую она сейчас пыталась заправить под берет, как тогда – откидывая легкой ладонью. Он откашлялся и неуверенно произнес:
- Да, чай сейчас бы не помешал.
Тотчас то ли кивнув, то ли склонив голову, она сделала шаг мимо него и, развернувшись, направилась в противоположный от сквера конец улицы. Он последовал за ней.
Вскоре они свернули за угол, где в конце квартала прямо на набережной возле моста находилось кафе. Она шла не быстро, чуть подняв голову вверх словно рассматривая перистые облака, сквозь которые над дальними крышами проглядывало глубокое бирюзовое небо. Когда-то из поездки на Урал он привез ей такого цвета бусы и колечко. Это было после третьего курса. Она радовалась как девчонка, хвасталась перед сокурсницами и все время говорила ему, что это – цвет ее мечты. Они очень шли к ее золотистым волосам, широким зеленым с голубой окоемкой вокруг зрачков глазам. Он успел заметить, что их цвет по-прежнему глубок.
Как и в прошлой жизни он шел сейчас немного позади, признавая ее право идти чуть впереди. Он всегда признавал это по праву ее красоты, считал это естественным. Впрочем и друзья, и родственники не находили в этом ничего необычного. Она просто была первой. Это жило в ней…
Из-за начала обеденного перерыва кафе уже наполнялось людьми. Проходя к единственному оставшемуся свободным возле окна столику, она пару раз кивнула. Он же остался стоять возле стойки, чтобы заказать чай.
- Еще что-то будете? – спросила буфетчица, когда он, все еще глядя ей в спину, попросил чай.
- Еще? Бутерброды с сыром.
Хотя он не чувствовал голода, но на всякий случай решил их заказать, тем более что она, как он помнил, любила сыр.
- И еще – два пирожных-корзиночки.
Взяв поднос, он направился к столику, возле которого она остановилась и уже снимала пальто. Пока он шел и поглядывал по сторонам, ему пришла мысль, что вокруг нет ни одного знакомого ему лица. Не удивительно – девять лет прошло, как он перебрался в дальнее село, и с тех пор приезжал всего несколько раз, да и то в последние три года, когда начал строить дом. Так что его, наверно, подзабыли, а кто-то уехал, кого-то не стало…
Чай обжигал губы, он пил маленькими глотками. Она съела один бутерброд и пирожное, он – неторопливо остальное. Спешить некуда – в электросети перерыв. Можно пока посидеть здесь, посмотреть, как ветер порывисто сметает с моста в реку листья и они разноцветными лодочками плывут по темно-зеленой поверхности воды, иногда сталкиваясь друг с другом. Она тоже глядела на мост, листья, мелкую рябь на реке, засохшие кусты осоки на том берегу.
На пару секунд она чуть повернулась в его сторону и как бы невзначай тихо спросила:
- У тебя, я слыхала, двое мальчишек?
Он вздрогнул, но взгляда от воды не оторвал, а лишь слегка кивнул. Острая как край стекла тревога шевельнулась в сердце. Зачем он с ней пришел в это кафе? Зачем вообще остановился и поздоровался с ней? Что ему ее жизнь? Она сама ее выбрала, когда в тот вечер сказала, что любит другого…
Поднимая чашку, он, обжегшись, чуть не опрокинул ее – колкая боль вошла в ладонь и отозвалась в еще не согревшемся теле. С тихим звоном он поставил чашку на блюдце. Вот и тогда он пил чай, не поднимая глаз от его бурой дышащей паром поверхности, а она стояла возле вздрагивающего под порывами осеннего ветра окна и, глядя в его темную пугающую пустоту, говорила. Вернее, произнесла всего несколько фраз, что сорвались почти потухшими звездами с черного неба и ударились о землю. Тогда мост, соединявший их, обрушился, и он следом за его обломками упал в пропасть, до дна которой летел почти год...
В те бессонные ночи он засыпал под утро и ему снилось, что он с ней и дочкой гуляет то здесь, по этой набережной, то в их любимом парке. В лицах встречавшихся детей ему он упрямо выискивал ее черты. Ноги несли его к знакомой пятиэтажке, но переступить порог дома, где его предали… На это не было сил...
Она пристально смотрела на него, он молчал – сил говорить не было. Так и не дождавшись ответа, она не спеша сделала несколько маленьких глотков, поставила чашку и сказала:
- Мне пора. Спасибо за чай…
Она видимо, хотела еще что-то сказать, но ее голос дрогнул и затих. Неловко развернувшись и, слегка задев столик, она подошла к вешалке. Он так и не смог произнести ни слова, только едва кивнул головой, дескать, пожалуйста. Да, им – все разное. Вот только Наденька!.. Ну, она скоро закончит школу и уедет учится. Вспомнит ли его? Хорошо, что пока о нем спрашивала.
Ее спина качнулась во входном проеме, застучали бамбуковые палочки занавески, и она исчезла. Он не стал выглядывать ее в окне, хотя знал, что краешком глаза может увидеть, как она идет по разбитой набережной и сворачивает за угол…
Да, тогда в первый год после развода он едва ли не каждый вечер проходил мимо своего бывшего дома, останавливался, смотрел на окна, на ее силуэт и другой, также ему знакомый, что иногда мелькали за гардинами. Он стоял, задрав голову, часами, и боль становилась все глубже, парализуя его волю, лишая последних сил. А через год, после того, как под этими окнами он попал под машину и еле выжил, он заставил себя все забыть. Вот только шрам на щеке остался… Его рука непроизвольно поднялась и коснулась уже отросшей за утро щетины…
Плоские облака затянули небо, капли дождя покрывали мелкой сетью стекло и стекали нервными кривыми струйками. Натягивая на ходу куртку, он вышел на улицу и пошел вдоль набережной, подталкиваемый в спину порывами ветра. Обогнув квартал, он оказался у дома культуры, чья парадная дверь была полуоткрыта и внутри появлялись и исчезали нечеткие человеческие силуэты. “Нет, входить незачем,” – подумал он и, повернувшись спиной к уже залитым дождем ступеням, посмотрел на все еще пустую площадь, трехэтажное здание с голубым лепным фасадом, возле которого они стояли меньше часа назад. Под незастегнутую куртку проник осенний холод и его тело беспомощно сжалось, пытаясь сохранить остатки тепла...
Он ждал звонка весь вечер, выходил курить на террасу. Жена сочувственно смотрела на него, но ничего не спрашивала. В очередной раз вернувшись на кухню, он поставил чайник и распечатал новую пачку сигарет. Она подошла, прислонилась к его плечу и, постояв с минуту, прошептала, что пошла укладывать детей.
Когда дверь за ней закрылась, он налил себе заварки и уже потянулся за чайником, как раздался пугающе громкий телефонный звонок. Он посмотрел на подрагивающую трубку и почувствовал, что его слегка качнуло. Только после пятого звонка он с трудом нажал зеленую кнопку и прошептал:
- Слушаю.
- Пап, это – я, – едва слышно произнесла дочь и всхлипнула.
Пауза длилась несколько секунд. Наконец он произнес:
- Надя...
Голос его сорвался, он едва сдержался, чтоб не заплакать. Дочь это почувствовала.
- Пап, ты не волнуйся. У мена все хорошо. Я заканчиваю одиннадцатый на одни пятерки, усиленно готовлюсь к ЕГЭ. Знаешь, я хочу поступать в медицинский, вот и Миша одобряет.
Миша? Кто такой Миша? Приятель, друг? Надя замялась... Ах, да его звали Михаил. Отчим.
Сильная, холодная волна хлынула откуда-то из полуоткрытой на террасу двери. Да, все понятно. Такой бодрый веселый голос. А он все эти годы тосковал и думал о них и о том, что дочь тоскует и ждет, плачет по ночам зовет его... Увы теперь понятно, что все это было не так, что его воображение придумывало то, чего не существовало, но чего его душа требовала. Да, память подбрасывала ему какие-то картинки, сцены, лица, и он не мог с ними расстаться, даже страстно хотел, чтобы они возвращались и возвращались...
Слушая дочь, он несколько раз вздохнул.
- Пап, ты не расстраиваешься? – спрашивала она и продолжала говорить.
Слегка отодвинув телефон, он повернулся и посмотрел в окно, где его смутное, почти незаметное отражение вздрагивало вместе со стеклом под порывами хлесткого ветра. У него мелькнула мысль, что ветер такой же сильный, как в ту ночь. Но странно, подумав об этом, он тут же удивился, что не ощущал привычной саднящей боли в сердце и в его мозгу не всплыл привычный вопрос “почему так все произошло?”. Он вдруг почувствовал, что он простил свою бывшую жену, уже не так, как раньше, тоскует по дочери и единственное, что сейчас ему хотелось, так это просто сидеть неподвижно за столом и смотреть в пустое окно.