Два серебристых тополя

               
       Лето, каникулы, жарко. Мы с подружкой Татьяной, решили сходить в гости к моей бабушке , не испросив на то разрешение родителей. Жила она в другом селе, за 10 км. от нас. Шли мы пешком по дамбе, по берегу реки. Идти пришлось довольно долго, впереди еще ждала переправа на пароме через реку. Когда, изнывая от жары и усталости,  добрались до парома, он оказался на другом берегу. Ждать надо долго,  когда приедут машины с зерном. Не далеко росли два больших серебристых тополя, под ними мы решили отдохнуть. Деревья стояли  очень близко друг к другу, и густые ветки срослись в одну большую крону.  От легкого ветерка листья издавали шум похожий на грустную песню, или нежный шепот. То становились серебристыми, напоминая  светловолосых  детей, а то превращались в темную зелень…

   Вдруг, из кустов послышался звон колокольчиков: - Динь, динь. - Потом показались две козы, которые жевали веточки и удивленно смотрели на нас. Вслед за ними к нам подошел старенький дедушка, и строго отчитал своих питомцев за их не послушание. Опираясь на палочку, он опустился на траву  рядом с нами. Завязался разговор. Мы  рассказали от - куда и куда идем, как нас зовут, корче – находка для шпионов. Выслушав нас, дедушка покачал головой и сказал:
- Нельзя уходить без спроса из дому, тем более так далеко.- Потом подумав, спросил:
- Хотите, я расскажу историю, эти двух красивы тополей.-  Мы закивали           головами и приготовились слушать.

     Случилось это очень давно. Здесь за поворотом реки находился старинный казачий хутор - «Деревяновка». Хутора давно уже нет, остался лишь одичавший сад. Еще до войны  там жили Макар и его жена Миланья. Был у них единственный сын – Степан. Окончив школу, Степан уехал учиться, потом армия, где и остался служить дальше. Отец Макар, когда узнал, что сын остался служить, был просто в ярости. Как он мог бросить хутор, своих родителей, да и невесту уже присмотрели. Всю свою ярость и природную жестокость, он вымещал на Миланьи. Таковы были устои казацких семей, жена никогда не имела права голоса. Часто в хлеву, где находилась скотина, она горько плакала, вытирая слезы  стареньким фартуком. Скрывая свои чувства от мужа тирана, чувства любви, нежности к единственному сыну, своей, родной кровиночки.

      Прошло время, Степан прислал письмо, что встретил девушку Элеонору и женился, что она врач и служит вместе с ним в одной части. Отец  просто был в ярости, он избил жену, а собаку просто покалечил:
 - Как он мог, не спросив благословения отца, жениться на иногородней, да еще еврейке.  -
Шло время, но отец так и не смог простить сына.

        Наступили страшные времена, шел 1941 год. И вот однажды под самый вечер, на пороге появился Степан, с двумя маленькими детьми. Мальчику на вид лет восемь, а девочке шесть. Дети были необыкновенно красивые, белокожие с черными кудрявыми волосами, и такими же черными как смоль глазами. Бабушка упала на колени, перед детками и нежно обняла, слезы радости потекли по щекам. Дед молча, как сыч, сидел за столом. Степан объяснил, что уезжают с женой на фронт, а детей некуда отправить.

   В 43 году, Кубань находилась под оккупацией фашистов. Через реку, наискосок от хутора, находилась большая станица Гривенская, куда часто наведывались немцы. Сами немцы там не находились, а оставили полицаев. Раньше в станице  был рыболовецкий колхоз, и после него остались большие погреба – холодильники. Вот туда и закрывали всех тех, кто не угоден новой власти. Раз в неделю приезжала машина-душегубка, в нее заталкивали людей, травили газом, потом вывозили за станицу и просто выбрасывали трупы. По ночам родственники тайком хоронили своих погибших.

       Однажды на хутор к Макару нагрянули полицаи, по чьему-то  доносу, что он укрывает евреев. Его трогать не стали, а детей забрали. Миланья голосила всю ночь, как волчица, лишенная своего потомства.
    Но мир не без добрых людей. В полиции служил друг детства Степана, еще и одноклассник - Николай, как потом говорили, что его специально оставили в тылу врага. Он ночью, тайно, выпустил детей, переправил через реку на лодке, к бабушке и дедушке. Миланья обняла своих внучат, своих родненьких ангелочков, уложила их спать и до самого утра просидела рядышком. Она нежно гладила милые кудряшки,  своей натруженной  шершавой рукой. Ее сердце сжималось от жалости и щемящей тревоги, как будто предсказывало, что видит она их, в последний раз. На зорьке, тихо ступая, вышла доить корову. Вернувшись в хату, она не увидела детей, кружка с парным молочком выпала из рук.  Миланья выбежала во двор, в сад, детей нигде нет, нет  и Макара. Ноги подкосились от страха за детей, мозг отказывался верить в происходящее. Почти ползком, добралась до реки, где  стояла лодка мужа. Но лодки на месте тоже нет, и она все поняла…

       Ночью, Николай нашел за станицей погибших деток.  Выкопал две могилки и там похоронил, а вместо креста, воткнул две веточки белолиственного тополя. Весной на Кубани  вотки палку в землю и та вырастит.

        В середине 43 года, когда Красная армия с тяжелыми боями освобождала Кубань, Степан  освобождал как раз  станицу Гривенская, и заскочил на свой хутор, увидеться с детками. По дороге он встретил тетку Пелагею, и та рассказала, как его отец сдал детей как евреев, как мать повесилась, не пережив такого горя.
       Степан не шел, а бежал, доставая на ходу пистолет. Во дворе отец кукурузой кормил курей, увидев сына, он вздрогнул от неожиданности и выронил чашку. Прозвучал выстрел, и эхом отдался за садом.
      Он шел, сжимая руками голову и покачиваясь со стороны в сторону, словно раненый зверь, еще не осознавая, что он не ранен, он – убит!!!

      Уже после войны на этот адрес пришло две похоронки, на Степана и Элеонору. Только потом, я поняла, что старик, который рассказал эту историю: - это тот самый Николай.

     Прошло много лет,  мне довелось побывать  на том месте, где росли два серебристых тополя. Река, подмывая каждый год берега, унесла одно дерево.  Другое все еще держалось за край обрыва, пытаясь сохранить память о той маленькой, невинно загубленной душе. Я погладила белый, шершавый ствол и пообещала, сколько буду жить, буду помнить этих деток.
          
 Умершие живут, пока их помнят живые.