Противостоящий

 










                Противостоящий   

          Моей жене  Ольге - другу, единомышленнику и  помощнику,  посвящается.   

                Часть 1

                Париж 1665 г.


     Благополучно миновав тёмную узкую улочку и уже чуя носом затхлую сырость Сены, Жак попал ногой в большую зловонную лужу и вышел к Гревской площади. До дома алхимика Гёлля оставалось совсем чуть-чуть: прямо на той стороне площади рядом с булочной в тусклом лунном свете угадывалось его окно на втором этаже.

    Парнишка  вытер дырявым рукавом камзола нос и на секунду остановился.
    Из-за угла дома появились два тёмных силуэта и тоже остановились, заметив Жака.  На мгновение тот помедлил, а затем  прижался спиной к влажной стене и выхватил из кармана раскладной нож.
     - Осторожно, Длинный, похоже, у него что-то в руке!
     Шепелявый голос «выдал» говорившего, и Жак его узнал.
    - Это ты, Жером? – выдохнул мальчишка. – Что это вы шляетесь по ночам, да  пугаете порядочных граждан?
     - Эге! Да это Жак, Жак из Авиньона! – пробасил Длинный, выходя из темноты.
    - Точно, он самый! – ощерился беззубым ртом Жером. – Как поживает твоя сестричка Николь? Я уже и забыл, какого цвета у неё глаза…
     Жака обдало запахом перегара и гнилых зубов.
    - Передай, что забегу вскоре, да не с пустым кошельком, правда, Длинный? – добавил, хихикая, он и хлопнул  парнишку  по плечу.
     - Меньше болтай, Жером, - проворчал тот, кого звали  Длинным, -  такого болтуна, как ты, свет не видывал!
     - А что? Ничего я  и не сказал, да и Жак – парнишка свой. Правда, Жак? Айда с нами, дружок, толковый напарник никогда не будет лишним! – ухмыльнулся Жером и смачно плюнул на и так уже скользкую и мокрую от сливаемых из окон нечистот, мостовую.
     - Некогда мне, парни, - шмыгнул носом Жак. – Еще увидимся, давайте…
     Парнишка спрятал раскладной нож, которым очень дорожил, за пазуху и решительно направился дальше.
     Этот турецкий, ручной работы, клинок он выменял у Поля-деревяшки на золотую пуговицу от костюма пьяненького франта. Тот выходил из кабака, ну а Жак помог ему добраться до кареты и незаметно оторвал таки пуговицу с его дорогого, расшитого золотом, камзола…
       Жак увлекся воспоминаниями и едва не пробежал мимо дома алхимика.
     С протекающей совсем неподалёку Сены тянуло прохладой, и ночь основательно вступив в свои права, раскинула туманную дымку по всему Парижу.
     Найдя, наконец, нужное ему окно, он достал из-за полы припасённую для этого верёвку и быстро скрутил петлю. Тяжёлый железный крюк от фонаря должен был выдержать его вес. Крюк торчал прямо над окном алхимика, и Жак приметил его ещё днём.   
     Парнишка кинул петлю и, не попав с первого раза, бросил ещё. Вторая попытка оказалась удачней, и маленький пройдоха, ухватившись за верёвку, подтянулся на руках и вскоре оказался на выступающем из стены бордюре, проходящем по всему периметру старого дома.
     За потрескавшейся рамой узкого окошка было темно, но не потому, что доктор Гёлль спокойно почивал и видел сны, а потому, что его там быть в эту ночь не должно. По крайней мере, так убеждал Жака аббат де Вернье.
     Поддев ножом старую раму, мальчишка открыл зазвеневшее цветным витражом окно и прыгнул в комнату.

    В просторное, пропахшее химикатами помещение через распахнутое Жаком окно пробивался серебристый, таинственный лунный свет, тускло освещая жилище алхимика.
     Широкий стол был уставлен ретортами, склянками и странными стеклянными банками, наполненными, видимо, какими-то порошками. У противоположной стены, в дальнем конце комнаты, нависая тяжёлым пыльным балдахином, возвышалась большая кровать алхимика, в которой сейчас никого не было. Возле закопчённого камина застыло старое резное кресло-качалка с наваленным на него тряпьём… Шкатулки, о которой ему говорил аббат, нигде не было видно.
     Жак достал из кармана два небольших брусочка кремня и кусок пакли, а из другого кармана выудил огарок восковой свечи. Через несколько минут комната алхимика осветилась тусклым светом, и мальчишка продолжил свои поиски.
     Напротив огромной кровати доктора Гёлля у стены высились ряды полок с книгами в толстенных кожаных переплётах. Здесь были труды всех доныне известных философов и учёных, признанных и непризнанных химиков, большие атласы известных лекарей и даже волшебные книги колдунов Магриба… Жак совсем забыл, зачем он сюда пришёл, и, подняв свечу, с удивлением разглядывал кожаные корешки фолиантов, с сожалением вспомнив, что не умеет читать.
     На кресле-качалке, словно живые, зашевелились лежавшие в беспорядке тряпичные лохмотья, и за спиной у мальчишки  уже стоял седовласый человек в тёмном, ниспадающем до пола, балахоне.

     - Зачем ты пришёл ко мне, маленький воришка? В моём доме тебе вряд ли удастся чем-то поживиться, разве вот только этими великими книгами!
     Жак вздрогнул, когда у него за спиной прозвучал этот властный голос, и обернулся…


     Служба закончилась, и отец Морис закрыл дубовые двери на защёлку. Он сегодня был доволен собой: его голос на проповеди звучал очень убедительно и как-то особенно торжественно. Краем глаза он успел заметить слёзы на глазах у дам, сидящих в первых рядах, а серьёзные, поникшие лица их мужей – добропорядочных и небедных прихожан – свидетельствовали о том, что проповедь удалась.
     - Гордыня, гордыня… - прошептал Морис, - никуда от неё не денешься…
    Он шёл вдоль рядов деревянных скамеек, сетуя на то, что Мари недостаточно хорошо следит за свечами: вон, сколько воска нагорело, висит гроздьями! Священник остановился у  гипсового  изваяния  Пресвятой Девы Марии. Скрюченные артритом пальцы с трудом собирали капли обгоревшего на аналое воска.
     Морис вспомнил, как когда-то давным-давно  он, молодой паренёк-служка, пришёл в эту церковь Святой Женевьевы. И настолько исполнителен и проворен был он тогда, выполняя все поручения преподобного отца Серафима. Суров был отец Серафим, суров и требователен. И если молодому тогда Морису казалось, что он проворен и скор, преподобный всё равно ругал его, заставляя наизусть  заучить Писание, упрекая мальчишку  в лености и неряшестве. «Ты ждешь от меня похвалы, - сказал он как-то, - и зря. Но не потому, что ты настолько плох и неспособен к службе. А, скорее, наоборот. Не хочу испортить тебя, сын мой. И когда-нибудь ты сам поймешь, почему…». Как давно это было! Истлели уже кости преподобного Серафима,  и сам он стал стар и сед, а  руки его больны и непослушны.

     Сухой тряпицей священник  осторожно смахнул пыль с лика Пресвятой Девы и негромко заговорил вслух сам с собой.
     - У каждого должно быть какое-то предназначение. Иначе нельзя. Даже ничтожные букашки, одолевающие по весне мои грядки с овощами, тоже для чего-то нужны.  А вот я – Морис – неужели недостаточно отслужил Господу и всё ещё нужен ему для чего-то? Устал, устал я… Господи, прости меня, грешного! – перекрестился он.
     Словно лёгкий ветерок пронёсся по залу церкви, ярче вспыхнули свечи перед иконами, и старый священник, открыв рот, застыл на мгновение с тряпкой в руке.  Старик вдруг почувствовал, что в церкви он уже не один и обернулся.
     На лавочке неподалеку от него сидел совершенно лысый молодой человек, одетый в длинный белый хитон. Он с улыбкой смотрел на старика Мориса, и взгляд его был настолько светел, что священнику стало не по себе. Судя по одежде, молодой ясноглазый парень был знатного происхождения, а потому и вёл себя достаточно спокойно. «Ох уж эти богатенькие!» - промелькнуло у Мориса.
     - Что вам угодно, сударь? Церковь сегодня уже закрыта, а служба давно закончилась. – Священник потёр ладонью болезненно ноющие пальцы. -  Кто вы?
     Молодой человек встал и оказался выше, чем казался вначале.
     - Можете называть меня Виолом, святой отец.
     - Какое странное имя, - смутился Морис, - никогда не слышал такое. Вы, наверное, прибыли издалека? Хотя…  На французском вы говорите отменно, но…
     - Перестаньте гадать, Морис. У меня нет родины, а языки людей я знаю все. Наверное, потому, что сам я – не совсем «человек».
     - Так кто же вы?! – прошептал старик  и почувствовал, что у него перехватило дыхание.
    - Не пугайтесь, святой отец, не нужно. Ваше сердце уже не так выносливо, как прежде. Хотя, умереть раньше, чем мы с вами поговорим, у вас все равно не получится.  Я принёс вам весточку от того, кого вы славите каждый день на своих проповедях, кому с усердием молитесь.
    - Так вы… - испуганно  произнёс священник.
     - Вы можете называть меня, как вам будет угодно, - снова присел на лавку Виол, – ангел, архангел… И всё равно это не будет истиной. Просто, я служу ЕМУ. Что-то, вроде секретаря. Вы ведь знаете, кто такой секретарь?
     - Конечно, конечно, я это знаю, видел у епископа! Но вы говорите странные вещи, - засмущался Морис. – Я - простой священник, и почему вы пришли именно ко мне? Ведь есть служители гораздо выше по рангу и…

     - Послушайте, отец Морис, доверьтесь мне и не рассуждайте о вещах, вам не ведомых. В вашем городке, среди ваших прихожан, есть молодой человек по имени Жан-Поль. Вы его прекрасно знаете. Сын плотника. Несколько лет назад они с отцом помогали вам укреплять балки на крыше вашей церкви.
    - Да-да, как же, я знаю этого парня! В церкви, правда, он бывает нечасто, но не пьяница и не дерется по ночам в переулках…
     - Так вот, святой отец, этот паренёк должен будет отправиться как можно скорее в Париж и найти там, в Париже, известного многим  доктора Гёлля - учёного и алхимика. У этого доктора  в потайном  месте находится некий предмет, от которого в назначенное время, а именно шестого июня тысяча шестьсот шестьдесят пятого года, то есть через месяц,  будет зависеть очень многое. Конечно же, при условии, что Сатана не доберётся до этого, не побоюсь слова, Священного устройства.
    - Вы принесли мне известие о приближающемся Апокалипсисе?! – вскрикнул Морис. – О Боже!!!
     - Подождите, святой отец, вы меня не дослушали! – рассердился Виол. – Сей предмет сейчас надёжно защищён, и силы зла не знают, где он. Поэтому, будет совсем нелишним присутствие в доме алхимика паренька по имени Жан-Поль. Почему именно он, я не знаю, да и вы не узнаете. Да и ни к чему вам это. Парнишка будет нуждаться в деньгах, - продолжил Виол, - и это естественно…

     Морису показалось, что тёмно-синий шёлковый кошель  возник,  словно из воздуха.
     - Возьмите это, Морис, и передайте Жан-Полю. И поторопите его: темнота тоже не дремлет, помните об этом, священник!.. У вас, уважаемый  свеча погасла, вон,  у распятия, - повернул голову Виол.
     Священник раскрыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но машинально повернулся туда, куда указал странный гость. Свечи, как и положено, горели у распятия Христа. А вот лысый парень исчез…


     - Вот спасибо тебе, Жан-Поль, как раз такая, как я хотела! Роза наверняка будет довольна: просто чудо, а не люлька!
     Тётушка Мари выпустила, наконец, новенькую, приятно пахнувшую свежетёсанным  деревом, люльку и, расправив свою широкую юбку, потянулась к соломенной корзинке.
    - Тут вот я  тебе и сальца кусок, и колбаски свежей конской, яичек с десяток… Вот, держи. Спасибо, дай тебе Боже…
     Тётка Мари подхватила сноровисто люльку под мышку и, шурша древесными стружками под ногами, направилась к выходу.
     Жан-Поль  с улыбкой посмотрел вслед толстой тётке Мари: вот ведь, ее дочь Роза опять ждёт малыша, хотя детей и так полон дом. Какой же это по счёту? Седьмой или восьмой? С ума сойти! А Робер-то какой молодец! Несмотря на то, что давно не молод, пятый десяток разменял… и на тебе: опять папаша.
     Парень присел на приготовленные для работы доски, сложенные у стены сарайчика, и, всё ещё размышляя о большом семействе Розы, потянулся за ветошью на верстаке.

     Жан-Поль – непоседа-Жан, как называл его когда-то отец – старый плотник Гийом. Почти год прошёл со дня его смерти. И теперь парень  понимал, что старый плотник был прав, прав, даже когда кричал на него, обзывая бездельником и лодырем, терпеливо показывая маленькому Жан-Полю, как правильно держать рубанок, как выбирать нужную для работы древесину. Да мало ли чему ещё учил его старик Гийом!
     Плотник Гийом был известен не только в пригороде Прованса, где жил с женой и сыном Жан-Полем, но и в самом Провансе  его тоже многие знали как отличного работника по дереву. Нелегко, ох, нелегко было заменить старого Гийома, ведь он был настоящим мастером!
     Жан-Поль вздохнул, вспомнив отца-плотника:  интересно, каким был отец, когда ему тоже было всего двадцать три года?..  Он тряхнул головой с густыми длинными, цвета воронова крыла, волосами. Как бы то ни было, но он тоже неплохой плотник, и заказов у него не меньше, чем было у отца, совсем не меньше! А настоящее мастерство непременно придёт, и когда-нибудь он станет лучшим плотником Франции. Парень усмехнулся таким мыслям и вытер руки от древесной пыли ветошью.

     - Здравствуй, Жан-Поль! – услышал он  нежный девичий голосок. – А я шла мимо и вот решила на тебя посмотреть. Здравствуй!
     Девушка прислонилась к дверному косяку и хитро посматривала на юношу.
     - Как дела, Полетт? – улыбнулся Жан. – Давно тебя не было видно. Как здоровье батюшки? Помнится, ты говорила, что он болен. Как он?
     - Отец ужасно  страдает от подагры и почти совсем не ходит, - грустно ответила Полетт. – На мельнице полно дел, а крестьяне очень ленивы. Там нужен хозяин, а хозяина «почти» нет… Жан-Поль, я подумала, может, ты последишь за порядком? Отец будет очень тебе признателен и…
     - Ну что ты, Полетт, у меня очень много работы! Мне хотелось бы тебе помочь, но я один плотник на всю округу. Заказов слишком много. Так что, извини, но…
     - Вчера у нас был лекарь из Парижа, он целый день возился с отцом и даже пускал ему кровь… - Полетт умоляюще посмотрела на Жан-Поля. - Но ему это совсем не помогло,   лекарь уехал, а отцу стало ещё хуже.
     Жан подошёл к девушке и нежно её обнял.
     - Полетт, Полетт…  Как же мне тебе помочь? У тебя отец болен, а у меня матушка совсем одна и уже давно не молода… Не грусти, Полетт, я что-нибудь обязательно придумаю, обещаю.
     - Может, погуляем сегодня вечером? В саду у церкви вишни зацвели. Так тепло…
     Полетт застеснялась и высвободилась из объятий Жан-Поля.
    - Не стоит печалиться, дорогая, - улыбнулся тот, - как только отец Морис ударит в свой колокол, созывая прихожан к вечерней службе, я буду ждать тебя у церкви. А пока ступай и передай привет батюшке, пусть скорее выздоравливает…


     … - Расходитесь по домам, прихожане! Расходитесь, службы сегодня не будет!
     Отец Морис обходил стоящих у церкви людей, шепчущихся в недоумении и посматривая на озабоченного чем-то священника.
    - Да что случилось-то, святой отец?! Может, объясните нам, почему мы не услышали сегодня вашу вечернюю проповедь? – отделился от толпы доктор Бернар.
     -  Успокойтесь, доктор, ничего плохого не случилось! – поднял руку, сжимающую чётки, Морис. – Просто, я немного болен, болен, понятно вам?...  Пожалуйста, кто-нибудь, передайте Жан-Полю, что мне нужно срочно с ним поговорить! Найдите его!..  Ну, а теперь расходитесь и помолитесь за всех нас святой Женевьеве. Расходитесь, прихожане!...


     Как и многие храмы этого смутного времени, здание монастыря Сен-Дени больше походило на крепость. Крышу монастыря венчали крепостные зубцы, а перед стенами на расстоянии в несколько метров проходил ров, наполненный водой. Деревянный подъемный мост, переброшенный через ров, служил единственным доступным путём, ведущим к воротам аббатства, а по обе стороны моста высились две сторожевые башни.
     Аббат Клобер, путаясь в промокших полах своего серого одеяния, ступил на мост и, торопливо его миновав, поздоровался с двумя молодыми служками, дежурившими сегодня у входа.
    - Храни вас Господь, дети мои! – снимая  мокрый капюшон, произнёс аббат. – А, это ты, Жюль? Дождь сегодня льёт и льёт, как из ведра. И должен, наверное, быть по-весеннему теплым, но, очевидно, это не так: иначе, почему мне так холодно? Грелку ко мне в спальню! И зажгите свечи, да побыстрее!

     Неслышно, мягко ступая по каменным плитам кожаными сандалиями, Клобер миновал длинный коридор и, скрипнув дверью, пробрался к себе в комнату.
     Помещение с невысоким сводчатым потолком было довольно просторным и служило аббату и кабинетом, и спальней. Прямо у двух узких, с красивыми витражами, окон был установлен небольшой алтарь, а перед ним на стене – крест с распятием. Чуть поодаль была видна большая мягкая кровать с тёмным шёлковым балдахином. Старый резной дубовый стол, удачно установленный  в противоположном конце комнаты, был освещён достаточно ярко стоявшими на нём подсвечниками с зажжёнными свечами.  «Старается мальчишка Жюль, старается, - усмехнулся Клобер. – Надо же,  успел раньше меня и свечи зажёг! А вот камин протопить забыл.  Ну, ничего, сейчас принесёт грелку, и можно будет уже отдохнуть».

     Сбросив мокрый плащ, аббат швырнул его на резной высокий стул у погасшего камина, устало присел на кровать и посмотрел на распятие на стене. Сегодняшнее его присутствие на сжигании этой ведьмы…« как её звали?…ага, кажется, Люси»,  сильно его утомило. И этот вонючий дым от костра, на котором ведьма  корчилась и дико орала, едва не лишил его чувств. Да…  Пятьдесят лет – это далеко не двадцать! Сколько костров с ведьмами он видел, теперь и не перечесть! Святая инквизиция знает свое дело. И он – аббат Клобер – никогда не оспаривает их решение. Хотя иногда, надо признаться, не видит повода, чтобы лишать жизни ту или иную бродяжку, которую ему представляют как ведьму. Но спорить с инквизицией он никогда не будет – себе дороже! Уж он-то эту публику знает!
     Клобер поёжился от ночной сырости, пролезшей  к нему в комнату. Куда подевался этот стройный дьяволёнок Жюль со своей грелкой? Ах,  этот Жюль, посланный ему в искушение, красавчик Жюль!
     Аббат почувствовал, что покрылся мурашками, предвкушая наслаждение молодой плотью, и хотел уже было позвонить в колокольчик, но тут дверь открылась, и на пороге появился  парнишка  в легкой белой накидке с грелкой в руках.
    - Святой отец, я принёс вам грелку, - белозубо улыбнулся юноша, - как вы просили.
     Он низко поклонился и подошёл ближе.
     Аббат, больше не в силах себя сдерживать, одним движением сорвал с него одежду и, схватив Жюля за голые ягодицы, бросил его на кровать.

       … Клобер осторожно ступал в ночи, освещая себе путь тускло горевшей, чадящей чёрным дымом, свечой. На Гревской площади повсюду угадывались в темноте устроенные для сожжения деревянные столбы с привязанными к ним женщинами, а под столбами – кучи хвороста. Аббат знал, что все они – ведьмы, и сейчас он будет поджигать их одну за другой, одну за другой…  А этот столб, что прямо посередине площади, почему он пуст? Кто-то же должен быть на нём, почему никого нет? Шёпот, повсюду шёпот… Он слышится всё громче. А истерзанные пытками женщины, те самые ведьмы, отвязались от своих столбов и, обступив Клобера, толкают его к тому пустому столбу, что прямо посередине.  «Этот столб твой, этот столб твой!...» - уже не шепчут, а кричат измученные нелепыми обвинениями молодые и, в большинстве своем, красивые женщины. «Нет, нет, я не хочу! Вы не можете меня сжечь! Я аббат, слышите?! Нет!!!...»
     - Нет!!! – закричал Клобер и… проснулся.

     Пересохшим ртом он с трудом проглотил комок в горле. Жюля на кровати не было. Но в тусклом свете свечи, горящей на алтаре, аббат увидел тёмную фигуру, сидевшую на резном стуле.
    - Ах, это ты, Жюль, - вытер разом вспотевший лоб Клобер. – Надо же, как ты меня напугал! Чего это ты сидишь среди ночи? Иди ко мне, мой мальчик!...
     - Боюсь, что не смогу доставить вам того же удовольствия, как этот молодой отрок, - услышал аббат и вздрогнул от нехорошего предчувствия.
     Незнакомец взял с алтаря горящую свечу и остался сидеть на стуле, держа свечу в правой руке, одетой в чёрную замшевую перчатку.
       Клобер спустил ноги с кровати и вглядывался в тусклый свет свечи, пытаясь разглядеть ночного гостя. «На разбойника он не похож, слишком хорошо одет, - размышлял он. – Чёрный берет, красного бархата костюм, чёрные же панталоны и туфли с золотыми пряжками… Очевидно, он знатного происхождения, - понемногу успокаивался аббат. – Ну и, конечно, шпага, куда ж без неё?». Лица аббат так и не рассмотрел и, наконец, придя в себя, спросил:
     - Кто вы такой и как сюда попали?
     - Зовите меня Альберто, - послышался хорошо поставленный голос. – Просто господином Альберто. О да, уже светает! – изящно повернул голову гость, вглядываясь в окно.
     И действительно, где-то вдалеке розовая заря расползалась по горизонту, окрашивая всё вокруг ещё нежным, молодым светом нового дня.
     - Я позову сейчас охрану, господин Альберто! Мне не нужны незваные гости! И вообще, как вы посмели сюда войти?!
    Клобер встал и решительно шагнул за колокольчиком.
     Гость едва уловимо повёл рукой, и тут же в грудь аббату ударили перепончатые крылья мелких тварей, похожих  на летучих мышей.  Священника  отбросило снова на кровать, где он, поскуливая от страха, стал тянуть на себя одеяло, словно пытаясь укрыться от наваждения.
    - К-к-кто вы?! – выкрикнул  он  испуганно.
     - Неужели, ещё не догадались? Ну же, господин  Клобер, напрягите воображение! Кого вы всё время поносите в своих благочестивых проповедях? И кому, в сущности, уже давно служите…

     - Эт-т-того не может быть!!! И если ты… вы…сам Сатана…как вы можете находиться в святом месте, среди распятий Христовых и святых икон?!
     - А-ха-ха-ха! – зло рассмеялся Альберто. – «Святое место», говорите вы.  И с чего это вы взяли, священник, что это место до сих пор свято? Хотите, я расскажу, что происходит в этих «святых» стенах? А, впрочем, вы и сами всё знаете. Ваша постель ещё не остыла от горячего тела служки Жюля. А вчерашние пожертвования прихожан? Где они? Они давно в кармане вашего помощника, отца Клода. Да что там, господин  священник, я знаю даже то, чего вы ещё сами окончательно для себя не решили!  Молоденькая прихожанка – симпатичная бедняжка Николь – это ваша следующая жертва? Как велика сила похоти! Не правда ли, аббат?
     Альберто  снял свой берет, и первые лучи весеннего солнца осветили, наконец, его лицо. Испуганный и обескураженный аббат увидел обыкновенный облик благородного человека. Тёмные волосы, нос с горбинкой… Ничего особенного.
    - А вы, святой отец,  наверное, ожидали увидеть рога у меня на лбу? – усмехнулся гость. – Бросьте, всё это выдумки невежественной черни, не более.  Послушайте, аббат, прикажите уже принести вина и свежих фруктов, что-то я проголодался.
     Клобер, уже с трудом воспринимая  действительность, суетливо натянул свои одежды и позвонил в колокольчик.

     - Это бургундское совсем неплохо, но оно могло бы быть и лучше, если бы не воришка Клод.
     Альберто  привольно развалился на стуле, то и дело наливая себе вина и отщипывая ягоды винограда, лежавшие на серебряном подносе.
     Клобер, тоже выпив, наконец, успокоился и с любопытством поглядывал на высокого гостя, всё более отмечая его благородное происхождение.
    - Позвольте вас спросить, робко поинтересовался  аббат, - зачем вы пришли  именно  ко мне? Ведь дел у вас, наверняка, и без меня хватает, и…
    - Да разве это дела? Так себе – делишки! Сбить кого-то  с пути, как он считает, истинного, развратить, пробудить зависть, злость…да и много чего другого. Но я вынужден отложить все свои «развлечения», чтобы появиться сегодня у вас. Увы, время поджимает, и, если всё пойдёт по плану, то уже меньше чем через месяц всё может измениться. И вы мне в этом поможете, священник.

    - Но чем я могу помочь тому, кто и так всё может? – Клобер старался не смотреть  в чёрные бездонные глаза Альберто. – Или…не всё?
     - Эко вас разнесло от бургундского, что вы осмеливаетесь говорить мне такое! – усмехнулся  ночной гость. – Но, к  сожалению, вы правы. Есть вещи, которые мне неподвластны: очень уж изобретателен мой братец, - ткнул он пальцем вверх, – мне бы его возможности!  Но мы отвлеклись. Итак, я предлагаю вам, священник, сделку. Слушайте же. Если вы, Клобер, думаете, что всё, что происходит в вашем аббатстве, никого не беспокоит, вы ошибаетесь. При всём вашем положении, у вас много завистников и «доброжелателей». Во дворце вашего короля Людовика давно уже ходят слухи о вашем аббатстве, и слухи весьма не лестные… Я заткну рты сплетникам и сумею успокоить самого сюзерена, внушив ему о вас совсем обратное. Более того, я заткну рот вашей  святой, как вы её называете, инквизиции  и уничтожу письменный донос вашего помощника отца Клода. -  Альберто  посмотрел на вытянувшееся лицо аббата. -  Ах, вы  и не догадывались? Простите, не знал. – Он поправил шпагу и продолжил: - Юный Жюль всегда будет к вашим услугам, как никогда он будет жаждать близости с вами и даже ради вас бросит своего возлюбленного, монаха Александра…

     Клобер впервые удивлённо взглянул в тёмный омут глаз ночного гостя.
     - И этого вы не знали? Ну, священник, да вы просто «святая простота»! Прошу прощения ещё раз…. Ну и наконец, юная красавица Николь, которую вы так страстно жаждите затащить в свою кровать, ответит вам взаимностью. Денег вам не предлагаю, зная, что они и так у вас в избытке.
     - Что я должен сделать? – облизал пересохшие губы Клобер.
     - Так, знаете ли, безделица… Рассказываю вам всё по порядку. Бывший настоятель вашего аббатства, преподобный аббат Сугерий,  во время капитального ремонта церкви в тысяча сто тридцатом году нашёл в гробнице святого  Дионисия таинственные чертежи, лежавшие в деревянной, отделанной золотом, шкатулке. По этим чертежам позднее был изготовлен некий предмет. Сей предмет долгое время хранился в Ватикане, а потом попал в руки одного учёного-алхимика. С тех пор прошло слишком много лет, но интересующий меня предмет и до сих пор хранится у внука этого учёного. Зовут этого человека - доктор Гёлль. Доктор  этот – известный алхимик и маг. Я бы давно отправил его на костёр инквизиции, но пока не могу этого сделать, так как не знаю, где старик  алхимик прячет некий  артефакт, который по праву должен быть у меня. Слишком сильную защиту придумал для него доктор. И если вдруг  алхимика  не станет, никто и никогда, не зная специальных формул-ключей, не сможет добраться до шкатулки…
     Альберто  налил себе ешё вина и поёжился.
     - Прохладно тут у вас за каменными стенами, - щелкнул он пальцами в сторону камина, и в нём тут же вспыхнул огонь. – Итак, сия шкатулка должна быть у меня не позднее шестого июня этого года. Позже она мне не понадобится, как не понадобятся и ваши услуги. Вы меня понимаете? О, да, я вижу, вы протрезвели и несколько напуганы. Расслабьтесь, священник, и выпейте ещё вина, это бодрит! На днях к вам придёт мальчишка Жак, кстати, братишка той самой Николь, которая вам так нравится. Она действительно чиста и непорочна, и поэтому дорогого стоит! Вы подготовите мальчишку, хотя он, если честно, давно готов, это мой протеже, так сказать. Пусть он отправляется к алхимику и попытается найти шкатулку. Если сразу ему это не удастся, пусть надавит на жалость и останется при алхимике в качестве ученика. Гёлль не берёт учеников, но для Жака он сделает исключение. Тот час, как только я получу шкатулку, я исполню для вас всё, что и обещал сегодня. Но если шкатулки не будет, не взыщите…
    - И как мне найти вас, когда всё будет сделано? – неуверенно спросил Клобер.
    - Искать меня не надо, поиски вам не понравятся, - усмехнулся Альберто. -  Я сам буду наведываться к вам. И вообще следить за всем, что происходит.
       Ночной гость опять налил себе вина и удовлетворённо хмыкнул:
     - Ах, Клод, Клод, воришка Клод… Нужно бы наказать его, аббат, за поставку такого вина в ваше аббатство. Но, в конце концов, это ваше дело… Не подведите меня, священник! Я не прощаюсь, ещё увидимся.
    Альберто  поправил вновь свою шпагу в дорогих золочёных ножнах и…просто растворился в воздухе.
    Клобер устало выдохнул и затряс головой, пытаясь прийти в себя, а затем встал с кровати и стал ощупывать резной стул, на котором только что сидел сам Князь Тьмы. «Быть может, у меня помутился разум? – тревожно рассуждал аббат, - и всё это лишь моё больное воображение?  Но ведь он только что ПИЛ моё вино и ЕЛ этот виноград!». Клобер взглянул на серебряный кубок, из которого пил гость, и тяжело вздохнул…

     … - Да не могу я, святой отец!  Работы много, и так еле справляюсь! А вы говорите – Париж! – Жан-Поль расстегнул камзол и почесал себе грудь. – Плотник я, плотником и помру. И потом, жить у этого колдуна мне совсем не хочется, что это вы придумали, ей-Богу!
     В церковном вишнёвом саду было тихо и уютно. Где-то в ветвях цветущих вишен суетливо посвистывала невидимая птица, провожая  тёплый майский день. Она готовилась ко сну и словно сердилась на Мориса и его молодого спутника,  мешавших  ей спать.
     - Ты говоришь ерунду, Жан-Поль! Никакой это не колдун, а человек учёный, знающий много того, что мы с тобой не знаем, а потому – достойный уважения. А поселиться у него на время тебе придётся…  Не спорь, не спорь, Жан!  Желание это – не моё, я ведь тебе рассказал. Так что будь послушен, сын мой. Вот тебе кошель, купишь себе лошадь, ну и всё необходимое  и – в путь!
     Морис замолчал и, думая о чём-то, смотрел слезящимися глазами на садившееся за лес кровавое солнце.
    - Когда я был совсем мальчишкой, мне довелось увидеть ангела, - снова заговорил он. – На нём были белые одежды, а лик его отличался неземной  красотой…   Я тогда сильно болел и лежал в доме моего отца почти в беспамятстве. Вот тогда-то я его и увидел. Он коснулся  своей рукой моей щеки и успокоил меня, сказав, что я не умру сейчас, и жизнь моя будет долгой при условии, что я посвящу её служению Господу.  Как знать, Жан-Поль, возможно, тебе уготована та же участь, и никогда больше не коснутся твои руки рубанка… Как знать… О матушке не беспокойся, - вспомнил вдруг Морис, - я буду навещать её, и она ни в чём не будет нуждаться.

     Покупка гнедой кобылы у местного брадобрея Себастьяна не заняла много времени. И, наскоро попрощавшись с матушкой, Жан-Поль, надев свой выходной пасхальный зеленого бархата камзол, отправился в Париж.
     Лошадёнка  у парня оказалась с норовом, хотя бывший хозяин и утверждал обратное, нахваливая её за покладистость и не лошадиную смекалку. Кобыла через каждые несколько минут начинала трясти своей головой и норовила ухватить Жан-Поля зубами за ногу. Вконец измучавшись, он наконец-то въехал в узкие улочки Прованса и остановился у первого попавшегося трактира.

     Парень передал лошадь в руки выскочившему из трактира чумазому, пропахшему кислой капустой, мальчишке и пнул ногой скрипучую дверь.
     В заведении жутко воняло прокисшим пивом, немытыми телами и ещё какой-то дрянью. За длинным деревянным столом в полутемном помещении сидели немногочисленные посетители, поодиночке и небольшими компаниями, пили пиво из огромных кружек, некоторые из мужчин курили пеньковые трубки, набитые голландским табаком.
     Жан-Поль выбрал свободное место и заказал у подошедшего к нему толстого, с блестящей загорелой лысиной, хозяина баранью лодыжку и кружку пива.
    Пока юноша пил своё пиво, оглядывая закопчённое жировым нагаром помещение трактира, в противоположном конце тусклого зала заиграли на скрипке.
     - Уважаемая публика! Только три дня перед вами в нашем уютном заведении будет делиться своим мастерством трио метеористов: братья Айон и красотка Люси! – объявил гнусавым голосом низкорослый мужичок в коричневом камзоле и заштопанных, видавших виды, панталонах.
     Завсегдатаи трактира загоготали и захлопали грязными ладонями.
     Поварёнок вынес два длинных подсвечника с уже горящими свечами и поставил их рядом со стариком-скрипачом.
     Откуда-то сбоку на освещенную площадку вышли двое не очень опрятных мужчин среднего возраста в обтягивающих их крупные толстоватые фигуры темного цвета трико. Следом за ними на площадке появилась и грудастая девица в таком же трико и кожаной юбчонке на бёдрах. Все трое разом поклонились и застыли в ожидании.
     Старик-скрипач заиграл весёлую музыку, и…троица начала пукать под звуки скрипки, умело попадая в такт, выпуская своими кишечниками ноты различной тональности и разного же тембра. Троица меняла высоту звука, периодически приседая, причём грудастая девица «выпукивала» басовые партии, а самый толстый из братьев, наоборот, выпускал из своих кишечных недр звуки высокой тональности.
     Публика выражала своё восхищение улюлюканьем и хлопаньем в ладоши.
     - Давай-давай, красотка Люси! – кричал бородатый пьяненький мужичок, стуча деревянной кружкой об стол. – Выходи за меня, и я научу тебя гудеть не только задницей, но и ещё кое-чем!...
    - …А-ха-ха-ха! Во, дает старик!...Да это же Леон, говночерпий!... – кричали вокруг.
     - Бери, бери её за себя, Леон! – кричал носатый парень с длинными, спутавшимися от грязи волосами. – Она будет пер..ть  прямо на твоей вонючей бочке, никто и не учует! Лучшей жёнушки тебе и не найти!...
     Трактир снова взорвался дружным хохотом. Но, похоже, что на бесстрастных метеористов это не произвело никакого впечатления. Они спокойно «доиграли» свою нехитрую мелодию и незаметно исчезли вместе со стариком-скрипачом.
    К ночи трактир опустел, и лишь пара молодых людей в широкополых шляпах продолжала наполнять себя пивом вперемешку с бургундским, громко рассуждая о чём-то.
     - Давай-давай, вставай, мы закрываемся! Да забирай свою вонючую шляпу. - Толстый хозяин в заляпанном жиром фартуке поднимал из-за стола напившегося верзилу.
     - Я хочу ещё бургундского… - бормотал здоровяк, -  я благородный господин и…
     - Завтра, завтра ты выпьешь бургундского. А сейчас уже поздно, и мы закрываемся. Приходите завтра, сударь…
     - Могу я снять у вас комнату на ночь, хозяин? – Жан-Поль подозвал толстяка и положил перед ним на стол серебряную монету.
     - Поднимайтесь наверх по лестнице, сударь, и занимайте любую комнату! – осклабился тот, пробуя монету на зуб. – Если хотите, я пришлю к вам девку.  Каких вы любите, сударь: толстых или худых, большегрудых или нет? Только скажите! – подобострастно бормотал семенящий следом за юношей хозяин.
     Жан-Поль жестом отправил трактирщика восвояси и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Выбрав первую попавшуюся ему в коридоре комнатку, он толкнул дверь и, не раздеваясь, упал на широкую кровать…


    … - Что же  мне делать с тобой, маленький воришка?
     Доктор Гелль зажёг большую свечу в заляпанном воском подсвечнике и, почёсывая окладистую бородку, внимательно рассматривал сидящего перед ним взъерошенного мальчишку Жака.
    - Как видишь, у меня нечем особо поживиться. Кроме этих книг, да химических реактивов, то есть порошков для моих опытов, пожалуй, ничего и нет.
     - Я голоден, сударь, - вытер нос рукавом Жак. - Не могли бы вы одолжить мне кусок хлеба и немного воды?
     - О, мой друг, конечно-конечно, я накормлю тебя! – засуетился  алхимик. – У меня где-то оставался кусок жареного кролика и даже есть немного рейнского вина.
     Доктор суетливо достал откуда-то из-под стола плетёную соломенную корзину и, открыв крышку, выудил оттуда бутылку вина и завернутый в тряпицу кусок мяса.
     - Судя по твоим не очень чистым одеждам, ты бедствуешь, и у тебя наверняка нет родителей. – Гёлль печально смотрел на жадно жующего кусок кролика мальчишку и качал головой. – Бедный мальчик! А сколько вас таких в Париже!
     - Да, сударь, я совсем один, - не моргнув глазом, соврал Жак. – Родители мои давно умерли, а хозяин дома выбросил меня на улицу. – Мальчишка перестал жевать, и на глазах у него появились слёзы. – Мне нечем было платить за моё скромное жильё, а хозяин ничего не хотел слушать… Простите, что я влез к вам, но чувство голода было сильнее меня, и…

     - Ты можешь не извиняться, мой мальчик, - грустно вздохнул алхимик. – Я бы не простил взрослого вора, который ленится и не хочет работать. Но ты ведь совсем малыш, и я тебя понимаю…
     Жак, как профессиональный артист, перенакопивший в себе чувство жалости, наконец, расплакался навзрыд, размазывая грязными ладонями стекающие по лицу слёзы.
     - Ну что ты, что ты! Я вовсе не сержусь на тебя, успокойся! – обескураженный Гёлль растерялся и вытащил из кармана клетчатый платок. – Вот, возьми!
     - Спасибо вам, сударь, за еду, - всхлипывая, произнёс плутишка. – Я, пожалуй, теперь пойду…
    - Подожди-подожди, куда же ты пойдешь? – засуетился доктор. – Ведь у тебя даже нет крыши над головой, тебе негде спать. - Алхимик почесал свою бородку. – А, знаешь что, оставайся у меня! Места всем хватит. А если подняться по этой лестнице, - Гёлль кивнул на деревянную лестницу с перилами, ведущую куда-то наверх, - то можно попасть ещё в одну комнату. Она вполне пригодна для житья, хотя и находится на чердаке. Вдвоём веселее, не правда ли, мой мальчик? – подмигнул он успокоившемуся, наконец, Жаку. – Будешь помогать мне растирать мои порошки. И будет славно!
     Мальчишка бросился в ноги к алхимику и попытался поцеловать ему руку.
     - Спасибо вам, сударь, вы спасли маленького Жака из Авиньона! Жак будет предан вам, и лучшего помощника вам не найти! – горячо говорил маленький пройдоха.
     Доктор отвёл его в комнатку наверху.
    - Устраивайся, малыш. Надеюсь, эта старенькая лежанка тебе понравится. Не Бог весть что, но спать можно. Ну а при свете дня комнатка не кажется такой мрачной: окно тут хоть и небольшое, но его вполне хватает… Ага, а вот уже и светает! – Гёлль посмотрел в окошко. – У меня много дел сегодня, малыш. Осваивайся. И, если ты не боишься крыс, которые частенько ко мне захаживают, то всё в порядке. Впрочем, у меня где-то была отличная крысоловка, я непременно её отыщу. А пока мне пора идти. Я оставляю тебя Жак, отныне ты – мой верный оруженосец и сторож всех моих богатств!
     Алхимик улыбнулся и, нацепив широкополую шляпу, удалился.
    Едва за доктором Гёллем закрылась внизу дверь, мальчишка поменял выражение своего лица с грустного на озабоченное и принялся за поиски.
     Жак обыскал обе комнаты алхимика, заглядывая во все углы, перерыл все книги доктора и даже залез под его кровать, где, конечно же, ничего не нашёл, и, чихая от пыли, бессильно уселся на стул. Аббат Клобер не мог ошибиться! И, если он сказал, что шкатулка у доктора, значит, так оно и есть! Но где же? Где её прячет этот колдун, прикидывающийся добреньким доктором-учёным? «Ничего не поделаешь, - размышлял Жак, -  очевидно, придётся до конца разыграть это представление, прикидываясь никчёмным бродяжкой, вызывающим жалость, и задержаться у колдуна».
     Мальчишка поднялся по лестнице к себе наверх и прилег, придумывая, как обмануть алхимика и выведать у него, где тот прячет шкатулку. Господин Альберто  ждёт от него благополучного результата, а подвести своего господина Жак не может!
     На подоконнике у окна что-то зашуршало, и Жак увидел большую серую крысу, державшую в мерзких своих лапках огарок свечи…



    - Ох, и ловок  же ты, папаша Бернар! Обчистил девку прямо на базаре, а она и глазом не моргнула! – захихикал беззубым ртом пройдоха-Морель. – А велик ли улов, папаша? – заёрзал на холодной плите воришка.
     - Кошель-то большой, да монет в нём – всего ничего, так, слёзы, - проворчал и сплюнул табачную жвачку Бернар. – И главное, запрятала его сбоку, под юбку. А юбок на ней – штуки три, не меньше. Думала, я не учую! Не родился ещё тот человечек, который схватит за руку Бернара! – папаша снова сплюнул и, зябко поёжившись, поднял ворот поношенного камзола. – Поищи-ка сухой хворост, пройдоха, надо бы запалить костерок, ночи еще слишком зябкие.
     Тот живо вскочил с могильной плиты и засуетился где-то в темноте между могил.
     - Ну, а ты, Люк, чем похвастаешься сегодня? Удалось ли тебе срезать чей-нибудь кошель?
     Бернар снова  отломил кусок прессованного табака и отправил  его себе в рот.
     Луна выбралась, наконец, из-за тучи и осветила кладбище Сен-Маклу, оживив тени старых  надгробий и католических крестов.
     - Я не настолько везуч, как ты, Бернар, - шмыгнул носом и поправил чёрную повязку на глазу тот, кого «папаша» назвал Люком.
     Он был худощав и длинноволос, а залатанный в нескольких местах его камзол не имел пуговиц и был подпоясан обычной верёвкой. Была и ещё одна примета, которая определяла прозвище этого вора – Люк-одноглазый: у парня не было левого глаза, который он потерял в пьяной драке. Но, несмотря на это увечье, Люка нельзя было назвать неуклюжим слепцом, а в драке ему не было равных.
    - От меня на базаре все шарахаются, как от прокажённого, - пробурчал он. – Камзол весь в заплатах, да ещё этот глаз… У меня уже день как во рту не было хлебной крошки! И знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты должен поделиться со мной монетами, Бернар!

     Люк неожиданно выхватил из недр ветхого камзола кривой нож и встал напротив Папаши Бернара.
     Главарь шайки Папаша Бернар злобно плюнул и поднялся с плиты.
     - Ты хочешь моих монет, Одноглазый? Так попробуй, отними их у меня! – разозлился он и не спеша вытянул из кармана тонкий стилет.
     - Да хватит вам лаяться! – появился с хворостом в руках Пройдоха-Морель.
     Он бросил сухие сучья между драчливой парочкой.
    - Посмотрите – ка  лучше туда! – указал он пальцем на тропинку между надгробий. – По-моему, к нам на заклание идёт богатенький господин! Ну, иди же, дурашка, иди, не останавливайся! – ухмыльнулся Морель.
     Папаша Бернар и Одноглазый Люк разом повернули свои головы в указанную Морелем сторону. Действительно, в лунном свете хорошо был виден шагающий в их направлении незнакомец. Даже издалека уже было заметно, что это господин знатного происхождения: звякала о надгробия его шпага в чёрных, отделанных золотом ножнах, а на красном  с чёрными  позументами бархатном камзоле переливалась в лунном свете брошь с большим бриллиантом.
     - Гляди-ка, Одноглазый, видать, сам Господь услышал твои стенания и послал к нам в ночи этого чудика! – удивился Бернар. – Может, он ненормальный? Какого чёрта он делает ночью на кладбище?
       - Вот сейчас потешимся! – хмыкнул Морель, «радушно» улыбаясь подходившему к ним франту.
     - Приветствую вас, незнакомцы! – окинул колючим взглядом блудливую троицу подошедший к ним господин. – Извините, что побеспокоил вас в этот ночной час, но мне необходимо знать, туда ли я попал. Это действительно кладбище Сен-Маклу?
    - У Пройдохи-Мореля вдруг неприятно засосало под ложечкой от предчувствия чего-то нехорошего. Но, взглянув на ухмыляющихся подельников, он проглотил неприятный комок в горле и тоже попытался усмехнуться.
     - Да не волнуйтесь, сударь, - будто бы учтиво проговорил хитрый  Папаша Бернар, - конечно, Сен-Маклу, так оно и есть! Видите, рядышком церковь с таким же названием.
     - Тогда хорошо! Теперь я и сам вижу, что не ошибся… Убирайтесь, мерзкие воришки! Вы мне больше не нужны, вон с кладбища!!! – в голосе незнакомца зазвучал металл, и троица разбойников опешила от такой наглости.
 
     - Однако!... – выдохнул Одноглазый и посмотрел на Папашу Бернара.
     Тот перехватил его взгляд и сплюнул табачную жвачку.
     - Конечно-конечно, мы тотчас уйдём! – осклабился он. – Но сначала, сударь, вы отдадите нам всё, что у вас есть. Поэтому, не задерживайте нас и раздевайтесь! – Папаша сделал шаг вперёд и вытянул руку с блеснувшим в ней стилетом.
     То, что произошло дальше, не успел осмыслить никто из плутовской троицы.
     Франт, не притрагиваясь к шпаге, просто коротко взмахнул рукой, и волосатая лапа Папаши Бернара с зажатым в ней стилетом противно хрустнула у локтя, а затем отвалилась, забрызгивая всё кругом тёмной кровью.
     Давно предчувствуя недоброе, Пройдоха-Морель разом вспотел от жуткой картины и хотел было закричать, но неведомая сила подняла его в воздух и бросила прямо на острые шпили стоящей рядом церкви.
     Одноглазый Люк в ужасе таращился единственным своим глазом на мычащего от боли, упавшего на колени Бернара. Но длилось это пару секунд. А затем могильная плита, у которой стоял Одноглазый, треснула пополам и разъехалась в стороны. «Что-то» потянуло Люка в разверзшуюся могилу, куда он  и упал, прямо на разложившийся и ещё зловонный труп. Плита встала на место. Но, если прислушаться, можно было услышать едва уловимые, доносящиеся из-под толщи могильной плиты жуткие вопли Одноглазого.
     Папаша Бернар уже не мычал. Он всё так же  стоял  на коленях, обессилено прижимая левой рукой кровоточащие остатки правой, и мутными от боли глазами смотрел на жуткого незнакомца.
     - Ты, по-моему, хотел увидеть меня без одежды, - поправил шпагу незнакомец. – Изволь, полюбуйся на Князя Тьмы перед смертью! – С него разом пропали его дорогие  одежды, и перед умирающим Бернаром предстал во всей красе злобный, с горящими глазами, чернокрылый демон. – А теперь ты укажешь мне дорогу, жалкий червь!
       Незнакомец вернул себе прежний вид, став тем, кто называл себя «господином Альберто», и, схватив Бернара за волосы, легко отделил его голову от тела. Подняв голову воришки, он дунул ей в лицо. На мертвом лице тотчас дернулся мускул, и открылись измученные глаза.

     - Ты будешь вести меня к могиле, могиле Даниэля Моро. Ну же, вперед! – приказал Сатана.
     - Ступай прямо, - глухо проговорили мёртвые губы, и Темный демон пошёл между могилами, держа в руке голову Папаши  Бернара. – Теперь направо, - произнесла через несколько метров голова, - налево… опять направо… эта могила перед тобой, - открылся в последний раз мёртвый рот, потускнели и подёрнулись мутной плёнкой глаза.
     Альберто безжалостно отшвырнул в сторону ненужную больше ему голову и остановился у могилы.
     На выточенной из цельного камня толстой плите в самом её центре виднелся полустёртый символ: свернувшаяся кольцом змея, взявшая в пасть кончик своего хвоста. В середине этого круга были высечены буквы: «Даниэль Моро», и чуть ниже: «Смерть – это только начало».
    - Ну вот, проказник Даниэль,  белокурая бестия, растлитель молоденьких девушек и не только девушек… Сколько судеб жалких людишек ты разбил, скольких сбил ты с пути истинного и обратил в мою веру! Неблагодарные человечки, погубившие тебя, вырезали на твоей плите пожирающую себя же змею – символ бесконечности, думая, наверное, что эта печать будет вечно удерживать тебя в могиле. Они ошибались! – Альберто положил руку на могильную плиту. – В моей власти воскресить тебя, что я сейчас и сделаю! И ты ещё послужишь мне, как служил когда-то!
     Тёмный коснулся своей шпагой поросшей мхом могилы, и в его глазах сверкнул зловещий огонь.
    - Встань, проснись, Даниэль! Повелеваю, воскресни!!! Время повернётся для тебя вспять. Встань же, Даниэль!!! – Жесткий властный голос Альберто звучал требовательно в тишине ночи.

     Подул взявшийся из  ниоткуда  ветерок, закрутив облако сухой прошлогодней листвы. С надгробной плиты исчез мох и плесневелые старые наросты, стал чётче виден барельеф  в виде змеи. И, наконец, огромная плита треснула пополам и разошлась в разные стороны.
     Сначала в проёме показались тонкие кисти аристократа, и, наконец, из каменного саркофага, чертыхаясь, вылез молодой белокурый человек в дорогом, золотистого цвета камзоле.
    - Какого чёрта эти святоши издеваются надо мной? И повесить-то толком не могут! – проворчал Даниэль, потирая рукой шею. – Вот ведь свинство: запихнули живого в могилу и… - Тут, наконец, молодой человек заметил Тёмного: - Ага! Кажется, я начинаю понимать происходящее! Приветствую тебя, Повелитель Тьмы! Как это я сразу же не догадался, что это твои проделки? – Он чопорно раскланялся с Альберто. – Значит, меня всё же повесили эти изверги в чёрных рясах.  И сколько же я пробыл в небытии?
     - Чуть больше шестидесяти лет, - усмехнулся Тёмный. – Но если бы не я, твой  истлевший труп и до сих пор являлся бы лишь домом для червей.
    - О Боже,  что у меня на шее?! – ужаснулся Даниэль. – Что это?
     - Это обрывок верёвочной петли от той самой верёвки, на которой ты висел. Что, мешает? – Альберто дёрнул за верёвку и бросил её в пустой саркофаг.
     - Вот ведь, служители в рясах даже шпагу и ту украли, а ещё святоши! И ведь что обидно, обвинить меня в растлении малолетней Валери – вздор! Вы ведь видели её, Князь! В свои тринадцать она выглядела очень аппетитно, и ещё неизвестно, кто кого растлил! – Даниэль хмыкнул. – А что они позволяют себе в своих аббатствах? Распутство и содомия, пьянки и обжорства! И куда только смотрит Всевышний? – Моро посмотрел на звёздное небо. – Я не понимаю… Интересно, как там сейчас красотка Валери?
    - Ваша «красотка Валери»  недавно скончалась в возрасте семидесятишестилетней старухи. – Тёмный поправил шпагу. – У меня к вам, Даниэль, очередное задание. Пойдёмте из этого мрачного места, и я вам всё расскажу по дороге…




Рим 1532 г.


     - Итак, сын мой Людовико, я объяснил тебе: эта работа очень важна для Ватикана, и только тебе я могу её доверить! – Священник налил себе вина из хрустального кувшина и продолжал: - Чертежи этой  поистине священной конструкции были совершенно случайно найдены в наших библиотеках. И поначалу им не придали особого значения. Но потом всё разъяснилось и встало на свои места. По поручению Священного Синода мы отдаём эти чертежи тебе, Людовико. Ну, а чёрный гранит самого лучшего качества тебе доставят завтра… Почему ты молчишь, сын мой?
     - Урбино, принеси ещё вина и фруктов! – крикнул великий скульптор. – И прикрой окно на веранде, сегодня слишком сыро и меня знобит!...  Эту работу, святой отец,  мог бы сделать любой другой искусный скульптор. Но раз вы доверили её мне, работа будет выполнена, если, конечно, Господь даст мне ещё сил, ведь я уже немолод… А теперь прощайте, святой отец, я слишком устал сегодня. Прощайте!
     Священник «скроил»  недовольную мину, но поднялся со стула и, перекрестив скульптора, направился к выходу.

     - Спроси меня,  Господь, доволен ли я прожитой жизнью? И я не смогу тебе ответить решительно и однозначно. Оглядываюсь назад и не нахожу дня, который принадлежал бы всецело мне. Обманчивые надежды и тщеславные желания мешали мне узреть истину, теперь я понял это. Сколько было слёз, муки, сколько вздохов любви, ибо ни одна человеческая страсть не осталась мне чуждой! – Людовико устало смотрел в окно на обильно увешанную виноградными кистями вьющуюся лозу. – Я бреду, сам не зная куда, и мне страшно! – прошептал он.
     - Да бросьте вы, сеньор Людовико, право, бросьте!
    Скульптор вздрогнул от неожиданности и повернулся к камину.
     Он сразу узнал этого человека в красной накидке и чёрном берете. Облокотившись о камин, на него смотрел…сам Сатана.

     - Зачем вы пришли ко мне, Князь? Что же ещё вы хотите от меня? Ведь однажды мы уже всё решили… Я – ваш, что же ещё? – Скульптор нервно сжимал свои сухие ладони. – Но я ведь ещё жив! Так дайте же мне умереть спокойно!
     - Не суетитесь зря, Людовико! Всему своё время, и я вовсе не тороплю вас, требуя немедленно умереть, вовсе нет! Надеюсь, вы не вправе сердиться на меня, прожив столь интересную жизнь в известности и почёте. Вашей рукой расписаны  известные соборы, вашим скульптурам и картинам уже сейчас нет цены! Но меня привело к вам неотложное дело. Священник, спустившийся несколько минут назад по лестнице вашего дома, принёс вам необычный заказ и чертежи. Этот заказ необычайно интересен и мне! И признаться, я рад, что в библиотеке Ватикана найдены не все рукописи, поясняющие работу этого изделия. Итак, любезный Людовико, вам придётся приобщить к вашим чертежам и вот этот фрагмент – так, безделица, так сказать, небольшое дополнение. – Тёмный протянул руку, и в его замшевой перчатке оказался небольшой свиток  пожелтевшего пергамента. – При помощи этого дополнения к вашим чертежам, сей предмет будет разделён ещё на одну секцию. Вот, смотрите сюда! – палец Тёмного уткнулся в линии чертежа на пергаменте.
     Скульптор посмотрел на чертёж, а потом взглянул в тёмные, бездонные глаза Альберто и, смутившись, покачал седеющей головой.   
     - Не терзайте себя загадками и ложными домыслами, любезный мой Людовико, это совсем не ваше дело. Да и опасаться вам нечего. В тот год и час, когда мне понадобится сей предмет, который вы сделаете, вас уже давно не будет в живых.  И потом, - наклонился к нему Тёмный, - строго по секрету, только вам, только вам… Десяток лет, интересных лет, полных страсти и любви я вам гарантирую! Ну как, договорились? Если это так, просто кивните. – Альберто обошёл скульптора и встал у него за спиной, опустив руки на высокую спинку стула. – А я уж постараюсь, чтобы молодой сеньор Кавальери, к которому вы так благоволите, уже сегодня вечером был у вас.
    При упоминании этого имени Людовико вздрогнул и суетливо закивал головой:
     - Я всё исполню, всё исполню! Это выше меня, выше меня, сильнее… Я сделаю всё, всё, что вы скажете!... Пожалуйста, уходите, уходите теперь!
     Тёмный довольно улыбнулся и, похлопав рукой по плечу старого скульптора, исчез.
     - Вина, Урбино, вина, крепкого, рейнского! – крикнул Людовико. – И, пожалуйста, повязку с яблочным уксусом! Скорее, скорее… - добавил он и зарыдал, обхватив голову руками.



Париж 1665 г.


     … В одиннадцать часов утра следующего дня Жан-Поль, то и дело уворачиваясь от здоровенных зубов норовистой  кобылы, въехал в Париж.
     Неподалёку от конечного пункта своего назначения он продал с большой уступкой свою  кусачую  лошадь  первому же попавшемуся ему на дороге деляге в большом широкополом  берете.  Освободившись  таким образом от забот по содержанию несговорчивой скотины, Жан-Поль, весело насвистывая, отправился прямиком к дому алхимика, то и дело справляясь по пути о местонахождении заученного наизусть адреса.

     - …И всё же я не совсем понимаю цель вашего визита ко мне! – Доктор Гёлль протирал тряпкой стеклянную реторту, с недоумением рассматривая сидящего на стуле Жан-Поля.
     - Если честно, я и сам не знаю, чем я могу помочь вам в трудную минуту, не обладая никакими специальными знаниями. Но это, увы, не моя воля, и даже не воля отца Мориса. – Он вздрогнул и пожал плечами. – А знаете, доктор…
     - Пожалуйста, говорите тише, мой друг, - приложил палец к губам алхимик. – У меня наверху спит маленький плут, мальчишка Жак. Пусть он отдохнёт, слишком много ему пришлось пережить в его недолгой жизни… Как полны событиями и интересны эти дни! – улыбнулся вдруг алхимик. – Вы знаете, мой друг, я ведь так одинок, и кроме моих книг и этих реторт мне и поговорить  не с кем. Не считая, конечно, моих нечастых заказчиков, которые, в сущности, меня и кормят. Одному - очистить от плесени монеты, другому - выплавить интересную подвеску из разных видов благородных металлов, да и много чего ещё…
     Гёлль вдруг выпустил стеклянную колбу из рук, и она, ударившись о каменный пол, брызнула весёлыми осколками.
     - Вот незадача! – проворчал доктор, но тут же снова улыбнулся. – Наверное, это к счастью! А вы оставайтесь, Жан-Поль, конечно, оставайтесь, если это необходимо!  Втроём нам будет значительно веселее!


    Напрасно алхимик беспокоился о том, чтобы не разбудить мальчишку Жака. Тот и не думал спать. Он чутко вслушивался в разговор двух мужчин внизу, надеясь услышать хоть что-то о спрятанной шкатулке. Но, к сожалению, так ничего и не услышал.
    Осторожно ступая, мальчик подошёл к окошку и, с трудом отодвинув задвижку, выбрался на черепичную крышу. Ловко балансируя, он добрался до ветвей старого каштана и, словно кошка, вцепившись в ветки, скоро оказался на мостовой.
     Жак отряхнул свою заштопанную куртку и, зацепив плечом толстую тётку с корзиной, побежал к аббатству. Оставаться бесцельно у этого сумасшедшего доктора у него не было никакого желания. Да и нужно бы рассказать Клоберу о появившемся у алхимика госте…

     … - Как жаль, дорогой Жан-Поль, что я не знаком с вашим преподобным отцом Морисом! Наверняка, это умный и положительный человек, хотя и священник. – Гёлль налил молока в глиняную плошку и протянул её парню. – Согласитесь, друг мой, что только человеку с чистыми помыслами  может явиться, как вы рассказали, ангел и предупредить его об ужасном приближающемся событии. Шестого июня тысяча шестьсот шестьдесят пятого года… То есть уже меньше месяца. Я не особо доверяю священникам последнее время: убедился в их лицемерии и даже невежестве, не говоря уж о других пороках. Но ваш Морис, Слава Богу,  очевидно, к таким не относится, и это славно!... ЧУдное это козье молоко, просто чУдное! – улыбнулся доктор. – У меня тут неподалёку  живёт молочница, у неё очень милое имя – Бриджит. Так вот, я беру молоко только у этой дамы… Но я отвлёкся. Итак, я не доверяю священникам, и у меня есть для этого основания. Но сейчас не об этом. – Гёлль  вздохнул и стал серьёзен. – Шкатулка со священным предметом из Ватикана действительно находится у меня. – Доктор посмотрел наверх и уже шёпотом продолжил:
    - Дело в том, что ваш покорный слуга не просто доктор и алхимик, как называют меня невежды. Я - маг и чародей уже не помню, в каком поколении. А отец мой учился магии у лучших колдунов Магриба! Эти умные книги…- Гёлль повел рукой в сторону огромных книжных полок, - эти книги древних химиков, философов и магов поистине волшебны, и только в них есть истина. Я догадываюсь, Жан, что ты неграмотен... - с укоризной посмотрел на парня доктор.
     - Нет, почему же, я немного умею читать и знаю счёт. Но мне хотелось бы знать всё это лучше, и если бы вы позанимались со мной, я был бы очень вам признателен! – Жан-Поль грустно улыбнулся и взглянул на мага.

     - Конечно-конечно, я с удовольствием буду учить тебя всему, что знаю. Но только не сейчас, мой друг. Насколько я понял, шестого июня этого года Сатана намеревается устроить всем нам светопредставление. И от шкатулки, которую когда-то передал мне мой отец, теперь зависит, как это у него получится. Но можешь не тревожиться, милый Жан-Поль, шкатулка хорошо спрятана. Но этого мало: мой добрый отец запечатал её такими магическими печатями, которые не сможет открыть Темный демон, у него ничего не получится. Конечно, при условии, что он не узнает заговора, то есть ключа. Но и даже тогда он не сможет дотронуться до предмета, лежащего в шкатулке, пока кто-то из смертных не отдаст его ему в руки.

    - Так что же хранится в этой шкатулке? – воскликнул Жан-Поль. – Почему она так нужна Князю Тьмы?
    - Этого я не знаю, друг мой, отец  так и не открыл мне эту тайну. Просто, когда  я вырос, он передал мне заклинание, и теперь его знаю только я, только я один.
    Гёлль  открыл жестяную банку и, пересыпав из неё какие-то невзрачные по виду серые камешки в ступку, стал отрешённо растирать их пестиком. Несколько минут он, казалось, никого не замечая, смотрел в одну точку, методично постукивая пестиком, словно забыв о сидящем напротив Жан-Поле.
     С улицы донёсся звон колокола из аббатства Сен-Дени, возвещая начало вечерней службы. Колокольный звон пробудил алхимика, и он, наконец отложив пестик, взглянул на парня.
     - Отец знал, что настанет тот день, когда силы зла заинтересуются шкатулкой и её содержимым. Он часто говорил мне об этом. Но для меня, тогда еще мальчишки, его слова являлись чем-то несуществующим и, скорее, вымыслом, фантазией. - Гёлль вздохнул и взял со стола стеклянный сосуд. – И вот этот день совсем близок, а вернее, он уже наступил.
     Алхимик высыпал в сосуд содержимое ступки и поставил колбу на подставку, внутри которой горела жёлтым огоньком зажжённая свеча.
     Жан-Поль наблюдал, как в раскаленной колбе пенится и булькает какая-то жидкость, совсем недавно бывшая серыми невзрачными камешками, и думал о превратности судьбы, распорядившейся, чтобы он, потомственный плотник, однажды бросил всё: свой дом, свою работу и отправился в Париж в помощь учёному-доктору, чтобы помешать Дьяволу… Но скажите, чем он может помочь, он, полуграмотный плотник против всесильного Князя Тьмы?!
     Меж тем алхимик стряхнул со стола крошки и остатки порошка и вновь достал свою плетёную корзину с провизией.
     - Отужинаем, друзья мои, сегодня, - произнес он. – Отужинаем, чем послал нам Господь, ведь «завтра», как известно, ненадёжный дар… Спускайся к нам, маленький воришка! – крикнул Гёлль. – Спускайся и раздели с нами трапезу!...




    - Даниэль, Даниэль, красавчик-Даниэль, тебя ждут или великие дела, или ужасный конец. – Мать печально смотрела на мальчишку, с жадностью поедавшего тыквенную кашу. – Тебе уже пятнадцать лет, Даниэль, ты белокур, а голубые глаза твои похожи на озёра с чистой водой. Но бойтесь пить воду из этих озёр! – Мать Тереза грустно вздохнула и вытерла ладонью появившиеся на глазах слёзы. – Слухи о твоих проделках будоражат жителей Парижа и вскоре могут дойти до самого короля!.. Когда тебе было два годика, и ты еще не мог оторваться от моей груди, помню, как ты однажды сильно укусил меня прямо за грудь, а когда я шлёпнула тебя, ты плюнул мне в лицо. Жаль, что ты этого не помнишь, Даниэль.
     Даниэль усмехнулся и посмотрел на Терезу.
    - И с чего это вы взяли, мамаша, что я не помню? Я помню это. И ничуть не жалею. А укусил, мамаша, я вас за то, что ваша пустая обвисшая грудь не могла меня больше насытить! – Он оттолкнул миску с остатками каши. – Хватит нравоучений и пустых воспоминаний, мамаша! Сегодня вечером я покидаю вашу вонючую клоаку, Париж, и с повозкой-шапито дядюшки Клода отчаливаю в Испанию. Поговаривают, что испанские молодухи очень горячи в постели, вот и проверим! – засмеялся Даниэль.
    Внезапно он стал серьезным и, нахмурясь, взглянул на мать.
     - Мне нужны ваши монеты, мамаша, сами понимаете, дорога неблизкая! Да и вдруг чего не заладится.
    - Какие монеты, о чем ты говоришь, Даниэль? – Тереза вытерла руки о дырявый фартук. – Откуда у меня, бедной прачки, могут быть лишние монеты? Заказов в последнее время всё меньше, а…
    - Гоните монеты, мамаша! – вскочил из-за стола мальчишка. – Я не могу без денег, надо мной все будут смеяться! Это вы все делаете из меня убийцу, а потом говорите, как я ужасен!
     Даниэль выхватил из-за пояса короткий нож и подошёл вплотную к матери.
    - Так тому и быть: я буду ужасен! – закричал вдруг мальчишка и вонзил нож матери в бок.
     Переступив через лежавшую в луже крови мать, он принялся обшаривать комнату в поисках денег. Вскоре поиски завершились, а в его ладони лежали две медные монеты.
     Даниэль Моро наклонился над умирающей женщиной и поправил седеющий локон, спадающий ей на лицо.
     - И стоило ли, мамаша, жертвовать собой из-за такой безделицы! – Даниэль усмехнулся и, подбросив вверх монеты, ловко их поймал. – Прощайте, матушка! – цинично бросил он напоследок и вышел из дома.


     Покачивалась на ухабах и скрипела несмазанными колёсами широкая цирковая кибитка, везущая в своём чреве белокурого голубоглазого мальчишку. Даниэль притворялся спящим, но как только большая телега с разукрашенным тентом миновала Булонский лес и выехала на опушку, Моро перерезал ножом горло дремлющего на козлах дядюшки Клода. Затем он сорвал с его пояса кошель с деньгами и растолкал спящую танцовщицу и жонглёршу Мари.
     - Ты забыл про фокусника, - прошептала девчонка, показав на свернувшегося в конце телеги карлика Оливера.
     - Ничего я не забыл! – хмыкнул Даниэль и, обтерев о штаны нож, тихонько пробрался к фокуснику.
     Он уже занёс над ним свой клинок, но тут карлик проснулся и, широко раскрыв свои и так большие карие глаза, торопливо заговорил, прикрываясь ладонью от направленного на него лезвия.
     - Я знал, я чувствовал, что ты – исчадие ада! Слишком красив твой лик и слишком лживы твои слова! Вижу, как много людей ты отправишь в бездну ночи! Но и тебе, Даниэль, не миновать расплаты. Так будь же ты прок…
    Фокусник не успел договорить свое  проклятие и, булькнув моментально накопившейся во рту кровью, затих.
    Моро вытащил из груди Оливера нож и, схватив за руку девчонку-жонглёршу, помог ей выбраться из телеги.
     - К чёрту Испанию! С деньгами и в Париже будет сладко. Нас ждёт интересная жизнь, Мари! Не грусти, подружка, всё только начинается!
     Девушка испуганно улыбнулась бледному от лунного света Даниэлю и, подобрав свой узелок, покорно пошла рядом с ним.

     Денег, которые Даниэль вытащил у убитого им циркача Клода, хватило им с девушкой ненадолго. А хозяин постоялого двора уже требовал оплатить комнату или убираться ко всем чертям.
     Мари всё чаще плакала в их убогой комнатушке, упрекая Даниэля в их бедственном положении. Она вспоминала цирковую кибитку и свои выступления, ей было жаль дядюшку Клода и фокусника Оливера.
     - Зачем, зачем, Даниэль, я согласилась пойти с тобой? Я верила тебе, ты обещал мне счастливую жизнь и говорил, что любишь меня!
     - Перестань скулить, девчонка! У нас будут деньги, нужно лишь немного переждать. Я, Даниэль Моро, появился на этот свет не для того, чтобы стать каменотёсом или горшечником. Моё предназначение совсем другое!
     Моро подошёл к Мари и схватил её руками за шею.
     - Я – красавчик и ловелас, - громко рассмеялся он, сжимая шею испуганной девушки, - я – прирождённый убийца и растлитель! И я ещё всем покажу, кто такой Даниэль Моро! Не пугайся, Мари, твоё убийство не входит в мои планы. – Даниэль хмыкнул и чмокнул девушку в щёку. – По крайней мере, пока…


     Большегрудая бакалейщица Клотильда де Жане давно не была так счастлива. Это было восхитительно, это было прекрасно! После пяти лет воздержания и угнетения плоти, с тех пор, как «дал дуба» её почтенный муженёк Винсент де Жане – бывший владелец бакалейного дела и собственной лавки,  у неё, наконец, появился любовник – молодой стройный красавец-блондин с голубыми глазами. Звали мальчишечку Даниэль Моро. Чертёнок Даниэль был неутомим в любовных утехах и, хотя Клотильда была старше его на пятнадцать лет, пылкого любовника это ничуть не смущало, и его умелые ласки в постели доводили Клотильду до умопомрачения.
     Клотильда старалась во всем потакать прихотям молодого любовника. У Даниэля появился новый, лазурного цвета гарусный камзол, который великолепно сочетался с цветом его глаз, шёлковые чёрные панталоны и, разумеется, скрипящие кожаные ботфорты со шпорами.
    Мадам изнемогала от любви к молодому пройдохе Даниэлю и часто в молитвах благодарила святую Женевьеву о таком неожиданном подарке.
     Ну а ласки Моро, меж тем, становились всё жёстче, и всё больше синяков и кровоподтеков красовалось на пышном теле влюбленной бакалейщицы.


     - Эта сисястая потаскуха прячет от меня свои деньги. – Даниэль поставил на стол корзину с провизией и посмотрел на притихшую Мари. – Снабжает меня, а вернее, кидает, словно нищему, мелочь на расходы… Ничего, Мари, сегодня я доберусь до кошелька толстухи! Ведь я же обещал тебе, что мы будем богаты. Вот увидишь, вот увидишь!
     Моро выкладывал из корзины на стол сыр, вино и окорок, и ещё что-то. А девушка боязливо наблюдала за ним, не смея ему возразить, пытаясь подавить в своей душе страх, который пришёл на смену любви и навсегда занял освободившуюся нишу. 

     С трудом придя в сознание, Клотильда поняла, что крепко привязана верёвками к стулу, на котором она сидела. Ужасно болела голова, и пульсировала болезненными толчками перетянутая верёвкой нога.
    За столом, наливая себе в серебряную чашку вино, сидел Даниэль.
       - Ах, Даниэль, что ты положил мне в вино? Я совершенно ничего не помню… Какой же ты выдумщик, мой Даниэль! – Клотильда едва ворочала языком и пыталась улыбнуться. – Что это за новые забавы, мой маленький Даниэль? Что ты ещё придумал?
    - Я отпустил прислугу, моя толстенькая курочка, - хмыкнул Моро, - и в доме мы одни. Поэтому, если ты будешь кричать, тебя никто не услышит. Ну, а если кто-то и услышит, то, зная твой необузданный похотливый нрав, подумает, что тебе слишком хорошо в постели.

    - Что ты задумал, Даниэль?! – стала приходить в себя Клотильда.
    - Ничего особенного, моя свинка! Просто сейчас ты расскажешь мне о том, где лежат твои денежки. И, может быть, я оставлю тебя живой.
    - О, Даниэль, зачем ты пугаешь меня? Ты смеёшься надо мной?
    - Ничуть не бывало, моя дорогая! Но за всё надо платить.
     Моро поднялся из-за стола и вынул из камзола нож.
       - Лучше по-хорошему, мой пупсик! – подошел он вплотную к Клотильде и прикоснулся ножом к её горлу. – Итак?
     - Нет-нет!!! Не убивай меня, Даниэль! Ведь я ещё так молода! Я скажу тебе, где лежат деньги! Зачем ты так со мной, Даниэль?! Я любила тебя и…
    - Где золото, Клотильда?! – крикнул Моро. – Ну же!
     По щекам грудастой вдовы потекли слёзы.
    - В комоде сзади потайная дверца, нужно нажать на крышку…
     Через несколько минут Даниэль держал в руках увесистый мешочек с золотыми монетами.
     - Я благодарю тебя, моя пышечка! – усмехнулся он, вновь подходя к Клотильде. – Мне будет грустно осознавать, что ты мучаешься в разлуке со мной, размышляя о несправедливости судьбы, терзаясь в сомнениях о бесполезности своих молитв к Всевышнему. А потому я решил избавить тебя от этих мук. И, пожалуйста, не благодари!
     Даниэль вынул нож и прикоснулся им к горлу Клотильды.


     Уже совсем затемно, вытирая окровавленные руки платком, Моро вышел из дома бакалейщицы. На боку за полой камзола приятной тяжестью давил кошель с золотыми монетами, и даже звезды на ночном безоблачном небе светили необычайно ярко в эти минуты улыбающемуся Даниэлю.
     Молодой негодяй  слишком поздно заметил бесшумно выскользнувших из тёмного переулка двоих парней в вонючих лохмотьях и не успел приготовиться к нападению. Удар ножа пришёлся в правое подреберье Даниэля, и он, теряя сознание от жгучей боли, вновь увидел безнадёжно далёкие, мерцающие тусклым светом, звёзды.


    - Слава Господу, ты очнулся, сын мой! Тебе, наверное, мешает солнечный свет, которого ты не видел уже больше месяца.  Сейчас, сейчас я задёрну занавеску.
     Даниэль заметил наконец расплывчатые очертания лица с седыми волосами и окладистой ухоженной бородкой.
     - Где я? – прошептал непослушными губами Даниэль. – Как я сюда попал?
     - Хвала Всевышнему, что я возвращался в тот час от своего старого  товарища, его зовут Артур. Он лекарь, хороший лекарь. Ведь, в сущности, благодаря Господу и Артуру ты стал поправляться! Так вот, я увидел тебя лежащим в луже крови почти голого… Конечно же, я не мог пройти мимо! И вот таким образом ты и попал ко мне. Надеюсь, теперь ты вскоре поправишься. Мой друг каждый вечер приходит ко мне и следит за твоим самочувствием. Извини, сын мой, я забыл назвать тебе своё имя. Меня зовут отец Доминик, а как мне называть тебя?
     - Зовите меня Даниэль, Даниэль Моро –  едва слышно произнёс мальчишка  и закрыл глаза.
    - Отдыхай, отдыхай, сын мой, ты еще слишком слаб!.. Кстати, друг мой, в доме, около которого я тебя нашёл, произошло жестокое убийство бакалейщицы. И сыскным чиновникам определенно ясно, что эти же люди пытались убить и тебя. Какая нелепая случайность, что ты проходил мимо как раз в эти минуты, когда негодяи, убившие бакалейщицу, выбежали из её дома и наткнулись на тебя! Возможно, ты живёшь где-то поблизости от того жуткого места, и твои родные волнуются сейчас? Я могу сообщить им о…

     - Нет-нет, у  меня никого нет в Париже, - тихо произнес Даниэль. – Я приехал  издалека и как раз искал в тот вечер, где мог бы остановиться, но  меня ограбили те двое и чуть не убили… Я благодарен вам, отец Доминик, за помощь, и, если вы не против, останусь пока у вас…
     - О Боже, конечно же, я буду рад нашему знакомству! И теперь мне будет с кем сыграть в кости, не коротая в одиночестве похожие друг на друга вечера!
     Доминик улыбнулся и  радостно потёр ладони.


     Потянулась вереница длинных, однообразных дней и вечеров, проведенных в доме отца Доминика.
     Давно затянулась  страшная рана в боку у Даниэля, но священник, трепетно заботившийся о парне, не хотел и слышать о том, что тот хочет его оставить.
    - Ты еще недостаточно окреп, сын мой! А жить тебе все равно негде. Не торопись, побудь еще немного со старым брюзгой…
     Доминик хитровато улыбался и снова бросал на стол костяные маленькие кубики, радуясь как ребенок, когда ему удавалось набрать максимум очков.
     Наконец, как только представилась возможность, Даниэль выбрался из дома священника и пришёл по старому адресу к постоялому двору.
     Вместо Мари дверь в комнату открыла носатая краснощекая тетка, с удивлением глядя на парня.
    - …Ты ищешь свою девчонку, - ухмыльнулся хозяин дома, - думаю, ты вряд ли найдёшь её. Париж слишком велик, и в нём легко затеряться. Она не платила мне за жильё, и мне пришлось выкинуть твою девку на улицу.
     Пожилой лысый сквалыга сидел в деревянной качалке у камина и, вытянув худые волосатые ноги, грел заскорузлые пальцы.
       Огонь в камине отбрасывал причудливые тени, тускло освещая лицо Даниэля, но горевшие яростью его глаза хозяин всё же увидел.
     - И не смотри на меня так, парень, не смотри! За свою долгую жизнь я видел и не такие взгляды!
     Это были его последние слова, потому что тяжёлый медный пестик, мирно стоявший до этого на каминной столешнице, запущенный ловкой рукой Даниэля, попал хозяину в голову и, с хрустом врезавшись в левую глазницу, так и остался в ней торчать.
    Моро не торопясь обыскал комнату и нашёл под подушкой на кровати сквалыги несколько золотых монет. Он ещё раз взглянул на мёртвого человека в качалке, затем вынул из камина горящую головешку и бросил её на кровать.


     Тайным агентам Кардинала никак не удавалось разыскать убийцу или убийц, так жестоко развлекающихся в самом центре Парижа.  Они хватали зазевавшихся бродяжек и жестоко их пытали, надеясь выбить признания. Но все было тщетно, настоящего убийцу поймать не удавалось. Да и кто бы мог подумать, что шикарно одетый молодой человек с изящными манерами и есть то самое тайное зло Парижа, зло, под маской красивого голубоглазого блондина.

     Даниэль, меж тем, не брезговал ничем, отнимая, порой, деньги даже у нищих бродяжек и уличных девок. Он не мог себе простить, что был так неосторожен и беспечен, ведь золотых монет Клотильды де Жане хватило бы надолго. Все чаще Моро бродил по ночным улочкам спящего Парижа в надежде встретить тех двоих жалких бродяг, которые вот так просто поживились его деньгами. И не беда, что он совершенно не запомнил, как выглядели их мерзкие рожи, он готов был отнять жизнь у любого, кто попадётся ему в ночи.
     За те два года, что Даниэль жил у отца Доминика, он выучился читать и писать, познал латынь, перечитал толстые фолианты о жизнях святых апостолов. Но как ни пытался отец Доминик приобщить Моро к священнослужению и христианской вере, из этого ничего не вышло. Даниэль считал,  что вера, какого исповедания бы она ни была, удел лишь людей слабых, надеющихся на чудо, всю жизнь набивающих мозоли на своих коленках, целующих липкие жирные пальцы местечковых служителей церкви, жертвующих порой последние гроши этим самым служителям. Моро не раз наблюдал, как забывая о святых заповедях и о своих проповедях, напивались в кабаках эти толстые приверженцы святой веры…

     - Ты опять идешь куда-то так поздно, сын мой, неужели тебе не хватает дня? Почему ты выбираешь ночь для решения своих неотложных дел? – Доминик отложил Евангелие, с укором посматривая на паренька. – Я слышал, Даниэль, что в городе по ночам орудует безжалостный убийца. И не в его ли руках ты оказался два года назад, когда я подобрал тебя чуть живого на мостовой?
     - Вы же знаете, отче,  что я ищу свою несчастную Мари, которая исчезла тогда же, когда меня ранили неизвестные негодяи. Мне кажется, что я найду её  именно ночью в каком-нибудь трактире, где она прислуживает посудомойкой или… Но нет, об этом лучше не думать! Ложитесь спать, святой отец, уже поздно! – Моро дунул на коптившую  в подсвечнике у входа свечу и, скрипнув дверью, скрылся в ночи.
     Побродив впустую почти всю ночь, парень  хотел было уже вернуться в дом к священнику, но тут неподалеку распахнулась дверь неприметного трактирчика и на тёмной, едва освещенной газовым фонарем, улочке оказалась  подвыпившая парочка 
    Средних лет, хорошо одетый франт мог быть отличной и лёгкой добычей ловкого Даниэля. Франт обнимал за талию пьяненькую девицу, явно потаскушку, и нетерпеливо тянул её в ближайший тёмный проулок, где они тотчас занялись любовью.
     Моро, брезгливо сжимая губы, ждал, когда похотливая парочка закончит свои дела. Но вот послышался смех куртизанки и негромкий, путающийся в словах голос франта. Даниэль выждал ещё немного и, когда франт с проституткой скрылись в переулке, бросился следом за ними.
    От удара острого стилета пьяненький кавалер хрюкнул и повалился на бок. Девица крикнула и, закрыв ладонями глаза, прислонилась к стене прямо под фонарём.
     Моро, не суетясь, сорвал с пояса мужичка толстый кошель и поднялся, вглядываясь в лицо проститутки.
    Девушка убрала, наконец, руки, и Даниэль отшатнулся: перед ним стояла…его Мари!

     - Мари!!! Как может это быть?! – задрожал голос Даниэля. – Я искал тебя всюду, Мари, и вот ты… как может это быть… ты стала куртизанкой, но почему, почему?!
    - Успокойся, мальчишечка, я давно уже не та Мари, какой ты знал меня когда-то! Всё просто, дружочек, всё просто! Девчонке просто нужно было выжить, и она выжила. А какой ценой, ты видишь сам. Ты бросил меня совсем одну, безжалостный Моро! – На глазах у девушки появились слёзы. – И я погибла. Так убей же и меня, у тебя это здорово получается! Правда, золота у меня нет.  Ну, что же ты медлишь?!
     - Пойдём со мной, моя бедная Мари! У меня есть, где жить, у меня есть деньги. Хочешь, возьми их! – Даниэль протянул кошель девушке. – Моя душа черна! – закричал вдруг он. – Черна, как бездна ночи! Но в ночи хотя бы есть звёзды, в моей бездне нет даже этого!

     - Мне не нужны твои кровавые деньги, проклятый Даниэль! И пусть я упаду ещё ниже, но мне не быть душегубкой, слышишь?! Убирайся ко всем чертям, убирайся!!!
     Мари вытерла на щеках слёзы и, все еще покачиваясь от вина, медленно пошла по тёмной улочке.
     Несколько секунд Моро, словно завороженный, смотрел вслед удаляющейся такой знакомой девичьей фигурке.
    - Мари!!! – то ли завыл, то ли жутко закричал Даниэль. – Я гибну, Мари!!! Я убью тебя, проклятая потаскуха!!!
    Он выхватил из-за пазухи свой кровавый стилет, но тут же его ноги подкосились, и Моро, рыдая, упал на скользкие камни мостовой.



    -… А что было потом, что же потом?...
     Даниэль налил себе вина из большого медного кувшина и, взяв хрустальный кубок, подошёл к резной балюстраде веранды, у которой стоял Князь Тьмы.
     Альберто не спеша смаковал терпкое итальянское вино, с любопытством разглядывая просыпающиеся улочки Парижа.
     - Что потом? – переспросил Тёмный. – Да ничего особенного. Через несколько дней, так и не оправившись от встречи с Мари, вы, Моро, повздорили со священником – отцом Домиником, и убили его. Ну а на следующий день вас взяли судебные приставы. Суд над вами хоть и был спешным, но парижане всё же узнали, что пойман кровавый убийца. И на Гревскую площадь, где вас вешали, сбежалось огромное количество народа. Была среди толпы и ваша возлюбленная. За всё время казни она не проронила ни слезинки, только всё смотрела на ваше бледное лицо, ожидая, как видимо, вашего раскаяния. Но так его и не дождалась…

    - Дальше я помню! – перебил Даниэль. – Помню, как на моей шее оказалась жёсткая веревочная петля, и я полетел в глубокий колодец открывшегося подо мной люка…
    - Кстати, девушка выпросила отдать ей для погребения ваше тело, и поэтому эпитафией на вашей могиле вы обязаны её заботам. – Альберто поправил на боку свою шпагу и, скрестив на груди руки,  взглянул на Даниэля. – Наверное, это славное чувство – снова ощутить своё тело, выпить хорошего вина, опять познать женщину, да и просто дышать этим воздухом грешного Парижа…

     Где-то внизу на противоположной улочке из трактира с вывеской в виде подковы донеслись звуки весёлой музыки.
     - К сожалению, мне эти познания незнакомы. – Альберто усмехнулся. – Ведь я бессмертен. Поэтому, испытать прелесть рождения вновь, мне не дано.
     - Ах, Князь, вы взволновали мою грешную душу и заставили вновь вернуться в  эту бренную оболочку! – Моро расстегнул ворот камзола и стал массировать рукой свою шею. – Я и сейчас ощущаю жёсткое прикосновение верёвочной петли и даже, кажется, чувствую её запах… Представляю, какой приём вы устроили моей душе там, у вас!
     - О, вам, Моро, этого лучше не знать! – глухо засмеялся Альберто. – Могу сказать только, что «приём» был жарким!… И вот ещё что. Я вспомнил о вашей Мари: она ведь до сих пор жива. Не знаю, что послужило тому, что она бросила своё похотливое занятие, возможно, ваша последняя с ней встреча. Но так или иначе, но в проститутках её с тех пор больше никто не видел. Девушка работала прачкой и швеей. А теперь у неё уже внуки, ведь ей скоро исполнится восемьдесят лет. Поэтому, берегитесь попасться ей на глаза, незачем волновать старушку! Но сейчас не об этом: хватит с нас лирики. Вы, Моро, конечно, догадываетесь о том, что воскрешение вашей души мне понадобилось вовсе не для того, чтобы распивать вот так запросто за беседой со мной это прекрасное вино. Извините, Моро, но это не так!

     - Да, конечно-конечно, Князь, полностью располагайте мной, ведь я теперь ваш должник! – Даниэль хмыкнул и грустно улыбнулся. – Валяйте, чего уж там!
     - Извольте, Моро, извольте…
     Первые лучи восходящего над Парижем солнца коснулись лица Альберто, пройдясь вначале по его крахмальному воротничку, затем пробежали по тонким властным губам, осветили нос с едва заметной горбинкой и, не задерживаясь, словно пугаясь чёрных, бездонных глаз, остановились на тёмном бархатном берете.
     - Представляете, Моро, как это несправедливо – быть бессмертным! – Альберто вздохнул. – Так хочется иногда забыться на время, на каких-нибудь лет сто, отдохнуть от тяжкого бремени творить зло. Хотя, это как посмотреть. Вопрос риторический: является ли зло таковым на самом деле… Хорошо ЕМУ там – наверху! - Тёмный усмехнулся и на миг подняв голову, посмотрел в небо. – Ведь что бы он ни сделал, априори – то есть несомненно – является истинным и несокрушимо правильным! ОН не ошибается, ОН просто не может ошибаться! И совсем другое дело – я. Так будем же соблюдать вековые, тысячелетние традиции. Пусть ЕГО лживая доброта сводит людей в могилы. Улыбайтесь, улыбайтесь, порядочные добрые горожане, слушая лживые проповеди жирных священников! Они уж точно знают, как выжить на этом свете без греха! – Тёмный зло рассмеялся и, блеснув чёрным омутом своих глаз, посмотрел на притихшего Даниэля. – Да, я – чёрная тень, всего лишь тень! Но именно туда, в прохладную тень спешит уставший от яркого солнечного света пустыни путник. И не важно, ЧТО отбрасывает эту тень: высохшее ли дерево в жарких песках или же потрескавшаяся от зноя скала.
     Альберто снял свой дорогой, расшитый золотом камзол, и остался в белой шёлковой рубахе с кружевным воротником. Талия Тёмного была плотно перетянута широкой чёрной тканью с заколкой спереди строго посередине. И, если на камзоле заколка сияла прозрачным, чуть голубоватым светом бриллианта, то украшение на талии словно капля крови поражала глубиной цвета искусно огранённого рубина.
     - Какой тёплый в этом году май, не правда ли, Моро?
     Альберто подошёл к столику, стоящему у балюстрады. Не снимая замшевых перчаток, он снова налил себе вина, а затем чуть помедлил и провел ладонью над столом. Рядом с медным кувшином тотчас появилась деревянная коробка, набитая доверху коричневато-зелёными палочками толщиною в палец.
    - Не хотите ли попробовать сигару, мой Даниэль? Уверяю вас, что в сочетании с вином это чудесно! Попробуйте же, ну, смелее! Позвольте мне показать вам, как это делается.
     Тёмный взял сигару, затем достал из кармана что-то похожее на маленькую гильотину и, сунув кончик сигары внутрь гильотинки, удачно отрезал закруглённый кончик.

     - А теперь всё то же, что делают с пеньковыми трубками. Нам нужен огонь…
     Привычно сунув сигару в рот, Альберто поднёс к ней указательный палец своей правой руки, из которого полыхнуло голубое пламя.
     - Вот и славно! – раскуривая сигару, пробормотал он и протянул её Даниэлю. – Сильно затягиваться не советую, - усмехнулся Тёмный, - табак слишком крепок.
       Моро, не слушая Альберто, вдохнул сильнее и тут же зашёлся в кашле.
    - К этому, несомненно, надо привыкнуть, - улыбнулся Князь. – И как только это произойдёт, вам откроется удивительное чувство блаженства, а в сочетании с хорошим вином чувство это только усиливается…  Но мы опять увлеклись самосозерцанием. А между тем, надобно и о делах подумать. – Тёмный прикурил себе сигару и продолжал: - Я устал от света дня, успокоит ночь меня…Я устал от света дня, успокоит ночь меня… Не подумайте, что это бред. Это маленькое и такое простое заклинание для вас, Даниэль. В дальнейшем, как только того потребуют обстоятельства, вспомните и произнесите эти слова. И главное: твёрдо и точно решите, чего хотите в данную минуту. Невозможного почти нет для этого моего нового заклинания. Да, чуть не забыл! Слова действуют лишь ночью, с полуночи и до первых петухов. Помните и не увлекайтесь! Ну, а теперь, наконец, о деле. – Альберто пыхнул сигарой и, сложив на груди руки, повернулся к Даниэлю. – Вы, Моро, должны найти алхимика Гёлля. Его в Париже знают многие. Спросите дом плотника Ришара из Уэльса, как раз в этом доме и найдёте нашего уважаемого доктора. – Тёмный усмехнулся и продолжал: -  У зловредного докторишки Гёлля хранится шкатулка, которая непременно должна попасть ко мне не позднее шестого июня этого года. Не позднее, Даниэль!  Где её прячет алхимик, неизвестно даже мне: так удачно были в своё время наложены на неё магические заклятия. Да что там заклятия! Ни вы, мой друг, ни я не сможем взять шкатулку, пока кто-то из смертных сам не отдаст нам её в руки! К алхимику мной уже послан мальчишка Жак, он будет всячески помогать вам, Моро. Но, если честно, на него у меня мало надежды. И наоборот, я доверяю вам, Даниэль. Иначе, на кой чёрт вы мне нужны, не правда ли? – Тёмный рассмеялся и снова взял хрустальный бокал в руки. – Видите, воскресший плутишка, я откровенен с вами, - произнес он. – И, если всё получится, то шестого июня тысяча шестьсот шестьдесят пятого года я открою Врата. И тогда всё изменится, абсолютно всё! На Земле воцарится МОЕ царствие, царствие справедливости и настоящей демократии! Никаких устоев, никакой лживой морали. Полная свобода! Это ли не прекрасно, спрашиваю я вас, Даниэль? Единственное, о чем вы должны помнить,  это то, что в случае неудачи вы тотчас окажетесь снова в небытии, а ваша душа опять будет «наслаждаться» моим гостеприимством. Как вам эта перспектива? Старайтесь, Моро, старайтесь! Ей-ей, оно того стоит! Да, чуть не забыл! – Тёмный прищурился от яркого света весеннего солнца. – Вчера к алхимику прибыл ещё один тип, его зовут Жан-Поль. Но прибыл он не от меня. У него другие цели. И это наш враг, Даниэль! Не стоит его недооценивать, он не так прост, как кажется, и он ЕГО избранник! – Альберто показал рукой вверх. – Это не моё дело, Моро, каким образом ты будешь решать эти проблемы. – Голос Тёмного стал жёстким. -  Надеюсь на твою сообразительность. – Он вскочил со стула и принялся нервно мерить шагами площадку мезонина. – Твёрдо запомните, Даниэль, шестого июня вы со шкатулкой должны будете оказаться в Парижских катакомбах, где найдёте алтарь, построенный монахами-протестантами. Я буду ждать вас у алтаря не позднее шести часов пополудни. Повторите заклинание, Моро, и отправляйтесь в дорогу…


     Бесконечно огромное, тёмное и в то же время прозрачное НЕЧТО в форме пирамиды плавно перемещалось в космическом пространстве на самой дальней орбите от Земли. Сквозь прозрачную тёмную поверхность основания этой огромной пирамиды была видна голубая планета с узнаваемыми очертаниями материков и океанов. Пирамида делилась поперечными платформами на множество секций, и на каждой из этих платформ и секций там и тут повсюду можно было увидеть огромное количество похожих на людей существ без малейших признаков растительности на голове. Все они не отличались разнообразием одежд, так как одеты они были совершенно одинаково. Серебристые, ниспадающие на пол плащи с капюшонами определяли их как один цельный организм, призванный для выполнения какой-то тайной и необходимой миссии.
    Самая большая секция в самом основании прозрачного чудо-творения казалась бы абсолютно пустой, если бы не такая же прозрачная  плита, похожая на огромный стол, уставленный хрустальными, в метр высотой, шахматными фигурами.
     На едва заметной возвышенности, расположенной вокруг стола сидели напротив друг-друга двое: Христос в длинных белых одеждах и одетый в наряд дворянина средневековья со шпагой на боку, Князь Тьмы.

     Христос едва уловимо повёл кистью руки, и одна из фигур на разлинованной поверхности плавно отодвинула пешку из тёмного хрусталя. Пешка растворилась в воздухе, словно её и не было.
     - Твой ход, повелитель ночи! И не думай целую вечность. Все равно  тебе у меня никогда не выиграть.
     - Это почему же, интересно, ты всё заранее решил? Партия ещё не закончена. Да и куда нам спешить, впереди лишь вечность.
     Тёмный поправил свою шпагу и щёлкнул пальцами. Рядом с ним на постаменте появился золотой поднос с бутылкой марочного вина.
     - Это что-то новое! – удивлённо произнес Альберто. – Завидую, что только тебе доступен замкнутый круг бытия: прошлое и будущее. Я ещё и не пробовал этого вина, а ты уже знаешь, какое оно. – Тёмный взял бутылку. -  Марочное вино, Массандра две тысячи двенадцатый год, Крым. Где это? Массандра…Крым… Нет, не знаю.
    - Вот и успокойся, Люцифер, ещё узнаешь и место, и какое на вкус это вино. Кстати, послушай, что это за имечко ты себе надумал за последнюю тысячу лет – Альберто?
    - А чем оно тебе не нравится? Главное – не имя, а что  за ним.
     Тёмный, наконец, налил себе вина в керамическую чашечку и, попробовав, удовлетворённо качнул головой.
     - Неплохо, совсем неплохо! Напоминает старое флорентийское, такой же букет послевкусия.
    Альберто двинул в воздухе кистью в замшевой перчатке, и шахматный конь плавно заскользил на плоскости.
    - Твой ход,  о, Светлейший! – ухмыльнулся Тёмный. – Игра продолжается. И если ты будешь играть по правилам, на этот раз я одержу победу.
     - Это когда же я нечестно играл? Ты что-то путаешь, Повелитель теней, обычно жульничаешь ты. Вот взять хотя бы твоего Даниэля Моро. Хуже себе и представить невозможно, этакий негодяй!
    - Что имеем, как говорится. Что имеем…
    - Ну да, всё верно, работа у тебя такая, - улыбнулся Христос.
     - Ты смеёшься, Светлейший, но смех этот преждевременен. Давай, доиграем до конца. Ходи же… - Альберто нахмурился и впился глазами в светлый лик Христа.
     Тот выдержал этот взгляд, отразив его голубым, добрым, лучезарным светом своих улыбающихся глаз. Он опять едва качнул рукой, и ладья плавно переехала на другое место.

    - Тебе всегда везло, братец! – Тёмный скрестил руки на груди. – Я родился первым, и вскоре был предан анафеме. Стал неугоден Отцу – создателю всего сущего. Ну, а затем появился на свет и ты. И на этот раз Отец не ошибся и правильно придумал твою легенду, убив, а затем воскресив тебя… И вот оно – черное и белое, плохое и хорошее. Всё, что ни делаю я – плохо, но всё, что приходит на ум тебе – изначально хорошо! Ты счастливчик, братец, по ЕГО воле.
     Тёмный жадно выпил ещё чашку и щёлкнул пальцами, черная хрустальная пешка двинулась вперед.
     - Зачем ты зря сотрясаешь воздух своими домыслами? Я не брат тебе, у меня нет братьев. – Христос грустно посмотрел на Альберто.
     - Ха-ха-ха! – громко рассмеялся Тёмный, но звуки его каркающего смеха растворились в огромном пространстве бесконечной пирамиды. – Конечно, конечно, нет! Кому же нужен братец из Преисподней! Я всем неудобен, я одинок и чёрен. И я проклинаем всеми… Но имею такое же право на жизнь, как и ты. Имею!!! – крикнул он.
     - Ну так что ж, живи себе, кто ж тебе мешает! – Иисус  улыбнулся. – Но ведь ты не можешь жить просто и спокойно, тебе непременно надо доказать, что ты – весомая фигура мироздания, и с тобой нужно считаться. И потому ты творишь зло вокруг…

    - Зло творят твои священники и инквизиторы, сжигая на площадях невинных женщин! – вскочил Тёмный. – Сжигают от твоего имени, обвиняя в колдовстве не причастных к этому людишек!
    - Заметь, мой тёмный соперник, решения о сожжении невиновных принимал не я, а значит, это на совести того, кто принимал, - вздохнул он. – Ты согласен, надеюсь?
     - Нет! Нет! Нет! Я никогда не соглашусь с твоими витиеватыми доводами и объяснениями! Одним движением своего мизинца ты способен отменить эти казни! Тебе стоит лишь подумать о невиновных, и они останутся жить!
     - Я не намерен отчитываться перед тобой, исчадие ада, кому и что мне дарить, жизнь или смерть! – Иисус тряхнул длинными волосами и нахмурился.
     - А как же твои заповеди? – усмехнулся Альберто. – Они в силе для всех или только для избранных? Мой помощник – Даниэль Моро – конечно же дрянь ещё та. На его счету много человеческих жизней, и его проклятая душа много лет принимала огненные ванны в моих лучших «санаториях». – Тёмный помолчал и отпил вина. – Но вдруг завтра он решит покаяться и попросит тебя его простить, примешь ли ты его покаяние?
     Христос внимательно и строго смотрел на Альберто, смотрел, не сводя глаз, излучающих холодное голубое сияние.
     - Мой ход, Люцифер! – произнёс, наконец, он, и большой хрустальный ферзь переместился на плоскости. – Шах и мат! – громоподобно прозвучал его голос.
     Иисус таял в воздухе, излучая холодный свет, и этот свет обжигал Тёмного. Альберто прикрыл рукой глаза.
     - Партия!... – прозвучал откуда-то издалека голос Иисуса.
     - Партия!... – повторило эхо уже тихий и скорбный его голос.



     … Большой колокол аббатства Сен-Дени глухо возвестил о том, что в Париже наступил полдень.
     Теплый майский день, радуясь щедро дарящему свои лучи солнцу, высушил, наконец вымощенные брусчаткой улочки Парижа от ночной влаги случайно заблудившегося дождя. Город, окончательно стряхнув с себя утреннюю негу, приходил в свое обычное для этого времени состояние.  Сновали  мальчишки посыльные; везли телеги, набитые свежим хлебом, булочные торговцы; судачили  под вывеской в виде сапога двое парней-сапожников, угрожающе пощёлкивая стальными ножницами для резки кожи…

    Жан-Поль, решив прогуляться по городу, с удовольствием наблюдал за жизнью горожан, любуясь Парижем, в то же время опасливо поднимая то и дело голову, внимательно следя  за окнами  верхних этажей: шансы быть  облитым ночными нечистотами или помоями были слишком велики. Это обстоятельство было совсем не в пользу большого города, и Жан грустно вспомнил свою деревушку.
     На углу у дома Агаты-маслоторговки, как гласила деревянная вывеска, ругались двое бродяг – уж больно удачным было это местечко для подаяний и уступать «хлебный» угол никому не хотелось.
    - Проваливай отсюда, замшелый козёл! Твоя дырявая шляпа вся в дерьме, уж не её ли видом ты хочешь выпросить милостыню?
     Говоривший это, зло оттолкнул худого парня в дырявой шляпе и вытер рукавом сопливый нос.
    - Чёрта с два я уйду отсюда, это мое место, лживый Симон! А моя шляпа всё чище твоих панталон! И если ты сейчас же не отстанешь, я расскажу о твоих проделках папаше Бернару, и он живо разберется с тобой.

     - Ха! Да знаешь ли ты, вонючий Патрик, что теперь я плевать хотел на вашего папашу Бернара! Несколько дней назад его прыщавое тело нашли на кладбище Сен-Маклу без башки. Так что можешь передать ему свою жалобу! – громко засмеялся говоривший всё это и оттолкнул руками опешевшего Патрика. – И если ты не уймёшься, то встретишься с Бернаром гораздо раньше намеченного тебе срока!...

     Жан-Поль не стал дожидаться продолжения этого разговора, а прошёл под старым вязом и оказался перед таверной с закопчённой деревянной вывеской «Кли-клу». Если в кошеле ещё водятся монеты, почему бы не перекусить крылышком индюшки, запив всё это бутылочкой бургундского? Юноша улыбнулся и, чувствуя, как заурчало в животе, толкнул ногой дверь.
     В таверне жалобно посвистывала флейта, а тонкие губы старика-музыканта выдували из простенького деревянного инструмента грустную мелодию. Прокопчённое  полутёмное помещение явно нуждалось в ремонте так же, как нуждалось и в посетителях. За дальним колченогим столом о чём-то судачили двое подозрительных типов в тёмных широкополых шляпах. Их разговор то и дело прерывался откровенным грубым смехом.
     - Ещё вина, хозяин! – завопил один из них. – И где, чёрт возьми уже, наш поросенок?! Ты, может, сам его съел? Скорее тащи его сюда, пока мы не разнесли твою харчевню, клянусь животом отца Филиппа!
     Откуда-то сбоку из неприметной двери выбежал услужливый и трусоватый хозяин в сером несвежем поварском колпаке. Он, выставив вперёд руки, нёс на деревянном подносе жареного поросёнка.
    - Ну наконец-то, - проворчали двое, - целый час пьем всухомятку!
     Хозяин поставил на стол поднос с поросёнком и, льстиво улыбаясь, хотел было «отвалить» восвояси, но тут один из них схватил его за руку.
     - Что это за чучело сидит у тебя за тем столом? – кивнул полупьяный бородач. – Ты посмотри на его рожу! Мало того, что он лыс, как коленка, а камзол его скоро истлеет от времени. Но к тому же его рожа в шрамах и шишках! Он, наверное, прокаженный, только этого не хватало для порядочных граждан! Гони его в шею, гони, слышишь?! Мы давно за ним наблюдаем, кроме кружки пива он больше ничего у тебя не заказывал. Это подозрительно…

    Бородач хотел было сказать что-то ещё, но тут лысый парень за соседним столом, словно услыхав, что речь идёт о нём, швырнул на стол золотую монету.
     - Ещё пива, хозяин! И жареных куропаток! Ну же, поживей!
     Трактирщик, позабыв о пьяненьких делягах, молнией метнулся к лысому парню и, склонившись в подобострастном поклоне, уже пробовал монету на зуб. Монета оказалась настоящей. Двое деляг за дальним столом крякнули и, позабыв о «прокаженном», занялись своим жареным поросёнком.
     Трактирщик убежал готовить заказ. А Жан-Поль не спеша пил свое пиво и наблюдал за лысым.
     Лысый парень и впрямь выглядел, честно говоря, «не очень»: обтрёпанная грязная одежда; на щеке свежий, еще кровоточащий, шрам…

    Пока Жан-Поль его разглядывал, к тому торопливо, явно понимая, что клиент «при деньгах», подходил хозяин с кувшином свежего пива и горшочком с жареными куропатками. Лысый набросился на еду, словно не ел целую вечность. Наконец, насытившись, вытер руки о свой видавший виды камзол. Он словно только сейчас заметил наблюдавшего за ним Жан-Поля и почему-то приветливо, как старому знакомому, кивнул ему и улыбнулся.
     Несмотря на то, что майский солнечный день только набирал свою силу, трактирчик был пуст, не считая двух странных типов в шляпах и лысого парня со шрамами на лице. Парочка в шляпах наконец насытилась своим поросёнком. Но жажда наживы, лёгкой, как им казалось, наживы была сильнее их скудного разума, а потому, наскоро пошушукавшись, они встали из-за стола и подошли к лысому парню в грязном камзоле.
    - Эй, убогий, не хочешь ли поделиться с нами своими монетами? – бородач наклонился к парню и прищурил свои свинячьи глазки.
    - По-моему, у тебя есть лишние! – осклабился другой. – Не томи нас и останешься жив.
     Жан-Поль не понял толком, что произошло, но успел заметить едва уловимый жест ладонью, которой пошевелил «Лысый». Что-то сверкнуло.  Двое чудиков в шляпах отлетели к противоположной стене и, ударившись об неё,  застыли на полу в нелепых позах.
     В трактире наступила пугающая тишина. Жан-Поль позабыл о недопитом пиве и удивлённо смотрел на лысого парня, продолжающего жевать, словно ничего и не произошло. В воздухе душного заведения явно чувствовался запах, какой бывает лишь после грозы. Из дверей, ведущих в грязную кухоньку, выглядывал испуганный хозяин, удивлённо разглядывающий «Лысого».
     Жан-Поль тоже был удивлён не меньше, чем хозяин убогого заведения. И пока в его голове рождались вопросы, «Лысый» встал и подошёл к нему.
     - Ты разрешишь мне присесть? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сел напротив.
    - Ловко у тебя это получилось, - кивнул Жан-Поль на всё ещё не пришедших в себя чудаков в шляпах.
    - А, ты об этом! Мне этого совсем не хотелось, но что же поделаешь, парни были слишком настойчивы. Но зато когда они очнутся, у них навсегда пропадёт охота приставать к незнакомцам. – «Лысый» грустно улыбнулся и взглянул на Жана. – Не докучает тебе отец Морис своими проповедями? Не стоит на него сердиться, ведь в его речах здравый смысл и житейская мудрость. Хотя надо признаться, не все священники столь мудры и бескорыстны в своём служении Отцу нашему.

     - Вы знакомы с преподобным отцом Морисом?! – произнёс, наконец, удивлённый Жан-Поль. – Я никак не ожидал, что вы…
     - Ах, это… Тебя смутил мой вид и это невзрачное одеяние… Не стоит делать поспешные выводы, судя о человеке лишь по его внешним признакам.
     «Лысый» провёл ладонью у себя над головой и опустил её на одежду, стряхнув будто бы соринки со своего драного камзола. Его лицо тотчас изменилось до неузнаваемости: исчез рваный шрам и лишаи, лик его стал чист и лучезарен. Засверкали неземным светом голубые глаза: они, смеясь, с любовью смотрели на Жана, словно пытались его взбодрить и утешить. С костюмом тоже произошли перемены. Теперь перед Жан-Полем сидел порядочный, хорошо одетый господин с накрахмаленным изящным воротником и дорогой шпагой в красивых ножнах.

    - Ну как, теперь лучше? Или мне вернуть прежний образ? – «Лысый» вздохнул: - Какие вы всё же недоверчивые, люди! Вам обязательно нужно увидеть чудо, иначе вы ну никак не поверите!  Да, это я говорил с отцом Морисом и просил его отправить тебя в Париж. Мне кажется, такая прогулка и смена твоего бытия подействуют на тебя только благотворно. Я предполагаю, какой вопрос ты хочешь мне сейчас задать, и отвечу тебе так: нам не дано знать, почему именно ты выбран для того, чтобы противостоять Ему. Мне это неведомо. – «Лысый» поправил свой тугой воротничок. – И хотя я знаю тебя ещё с младенчества, особого рвения в служении Господу мне увидеть в тебе не удалось. В церкви ты бывать не любишь, да и молитвы, по-моему, ни одной не знаешь… Но, как видно, всё это не имеет никакого значения. Главное – это твоя чистая душа.  Для Беса твоя душа в том качестве, каком она сейчас находится, самое страшное препятствие: ведь он бессилен перед чистотой, чистотой духовной. И, наверное, попробует обмануть тебя.  Поверь, это у него неплохо получается. Не поддавайся ему и постарайся не смотреть в его глаза, не надо, ничего хорошего ты там не увидишь. Запомни, Жан-Поль, та вещица, что лежит в шкатулке у алхимика, не должна оказаться в руках у Сатаны. Это слишком сильное оружие. Как жаль, что и уничтожить его нельзя, оно ещё послужит людям на земле… Кстати, мы ведь ещё так и не познакомились с тобой! – «Лысый» улыбнулся и протянул для рукопожатия свою руку. – Можешь называть меня Виолом. Имя необычное для твоего слуха, но хорошо запоминающееся.

     Они пожали друг другу руки. И Жан-Поль, позабыв о пиве, с уважением рассматривал нового друга.
    - Да, чуть не забыл! – Виол расстегнул свой камзол и вынул оттуда широкий, искусно сделанный пояс из неизвестного материала. – Вот, возьми. Носи этот пояс и не снимай, по крайней мере, пока всё это не закончится. Он будет оберегать тебя от врагов, а свойства его поистине чудесны… Ну, вот пока и всё. Сейчас мы с тобой расстанемся, но помни, если шестого июня Сатана получит в свои руки шкатулку, на Земле настанут чёрные времена, разверзгнется ад, и тысячи чудовищ  будут править на ней. Не допусти этого, на тебя вся надежда.
     Виол грустно улыбнулся и провёл у себя над головой ладонью. На Жан-Поля вновь смотрело грязное, побитое лицо бродяги со шрамом на щеке.
    На полу у стены зашевелились двое чудиков в широкополых шляпах, и «Лысый» поспешно вышел из таверны.
    Пока Жан-Поль размышлял над тем, что он услышал и увидел, скрипнула дверь таверны, и на пороге появилась девушка с корзиной в руках. Из-под кружевного чепчика выглядывали её русые локоны и, взглянув на неё, юноша почувствовал странное ощущение в подреберье. Не понимая, что с ним происходит, он следил взглядом за девушкой.
     Русоволосая красавица меж тем подошла к хозяину и стала выкладывать из своей корзины постиранное и отглаженное постельное бельё.
     - Вот, возьмите, сударь, всё отутюжено и накрахмалено, как вы и просили.
     Жан-Поль услышал этот нежный голос незнакомки и, положив пояс Виола в карман, понял, что готов идти за этой девушкой хоть на край света.
     Хозяин таверны, бурча что-то себе под нос, сгрёб в охапку бельё и, швырнув на стол несколько медных монет, скрылся в кухне.
    - А ничего крошка! – услышал вдруг Жан-Поль.
     Это произнес один из тех типов в шляпе. Потирая ушибленное плечо, он толкнул рукой своего дружка.
    - Я вижу по твоей роже, Леон, что тебе не терпится с ней познакомиться, не так ли?

     Бородатый тип по имени Леон осклабился и, плюнув на пол, поднялся из-за стола.
    - Эй, милашка, присоединяйся к нам! Весело проведём время, клянусь, ты не пожалеешь! Ну же, иди скорее к нам!
     Бородатый уже тянул испуганную девушку за столик, уверенно схватив её за руку. Девушка упиралась и просила оставить её в покое, но, похоже, что её просьбы не действовали на двоих придурков.

     Жан-Поль вскочил из-за стола и, схватив табурет, запустил им в голову сидящего за столом зачинщика. Табурет угодил тому прямиком в лоб, на несколько минут вырвав того из жизненного контекста.
     Бородач в шляпе, опешив, отпустил руку девушки и, взревев, как раненый бегемот, бросился на парня. Его кулак попал Жан-Полю в правую бровь, и юноша опрокинулся на стол. Но когда бородач Леон, торжествуя от предчувствия победы, занес над Жан-Полем другой кулак, тот ударил его ногой в челюсть, а затем вскочил со стола и двумя крепкими ударами отправил Леона на заплёванный пол.
     - Бежим скорее, ну же! – крикнул он девушке и протянул ей руку.
     Они выбежали из таверны и остановились, тяжело дыша, лишь миновав длинную вереницу домов на улице Мортельри.
     - Ну вот, мои предчувствия меня не обманули! – смешно всплеснула руками девушка. – Я забыла корзину и грязное бельё для стирки. То-то удивится хозяин таверны! Придётся ещё раз его сегодня навестить.
     - Я думаю, что сегодня туда уже не стоит возвращаться, - улыбнулся Жан-Поль и, вытащив из кармана пояс Виола, стал его разглядывать: интересный поясок…легкий и очень прочный…
     Он надел пояс  на рубаху под камзол и застегнул пряжку: вот так-то будет лучше!
    - Ну, а теперь давай уже познакомимся, красавица! Я – Жан-Поль из Прованса, вернее, почти из Прованса, есть там рядом маленькая деревушка, ну и… - Он засмущался и рассмеялся: - А откуда ты?

     Девушка раскраснелась от бега и выглядела сейчас ещё привлекательнее. Она сняла с головы свой ажурный чепец, и её русые волосы рассыпались волнами по хрупким плечам.
    - Меня зовут Николь. Так уж получилось,  матушка с отцом ждали мальчика, а на свет появилась я… Живу я тут неподалеку, возле липовой рощи.  Отец мой давно умер, так что мы теперь втроём: я, матушка и мой непутёвый брат Жак. – Николь помолчала. – Мы с матушкой стираем бельё на заказ, этим и живём. Хотя, впрочем, ты это уже успел заметить. Вот, наверное, и всё… Что ж еще?... А что ты делаешь в Париже? Ты, наверное, торговец кожей и приехал за товаром?

    - С чего ты это взяла? – смутился Жан-Поль. – Вовсе я не торговец. А в Париж приехал по делу. Но… - приложил он  палец к губам, - это пока тайна. Хотя, если честно, меня так и распирает тебе всё рассказать, Николь! А пока позволь мне проводить тебя домой, как знать, что ещё может произойти сегодня: Париж большой город, и подобных придурков, которые приставали к тебе в таверне, здесь, как я понял, предостаточно.
    - Ну что ж, - зарделась красавица, – проводи, если тебе так хочется. Только предупреждаю: я девушка порядочная и по воскресным дням хожу на церковную службу в церковь,что при аббатстве. Это я к тому, чтобы ты не затевал в уме что-нибудь этакое… - Николь мило улыбнулась. – Вперёд, мой кавалер! И можешь, если хочешь, взять меня за руку…



     Когда-то очень давно Герментина помнила, сколько лет она живёт на этом свете. Тогда ещё была жива её мать Люси. Но после смерти матери она сбилась со счёта и перестала считать. Зима ли, осень ли или лето – теперь для неё это  не имело значения, всё слилось в один серый, вечно тёмный день. Хотя, конечно же, летом всё же и по ночам было теплее, и это  благодатное время кормило её потом всю зиму. К тому же травы и коренья, да и мышей, жуков, лягушек и прочую необходимую для ворожбы живность можно было найти только летом.
    - Не балуй, слышишь, не балуй! – Герментина сбросила с плеча забравшегося туда ручного хорька: хорёк нетерпеливо покусывал её за мочку уха, требуя для себя еды.
     - Какой ты стал прожорливый, всё бы тебе жрать да жрать,- ворчала старуха. – Но помни: я перестану тебя кормить, если мыши опять съедят брынзу. Ты живёшь со мной уже много лет, благодаря моим снадобьям и отварам, и уже за одно это должен быть мне благодарен! Как же ты можешь лениться и не ловить этих мерзких воришек-мышей?
     Хорёк встал на задние лапки и внимательно, казалось, слушал то, что говорила ему колдунья.
     В землянке, несмотря на тёплый майский день, было как всегда прохладно и немного сыро. Едва слышно потрескивала горящая лучина, и возилась за перегородкой старая коза. Сколько себя помнила Герментина, всю свою длинную жизнь она провела в этой землянке в лесу на окраине Парижа. Её земляная нора, надёжно защищенная от случайных людских глаз, была выкопана ещё её материю Люси, когда та сбежала от безжалостных инквизиторов, сбежала с маленькой Герментиной на руках.

     Страшное осознание того, что тебя вот так просто могут сжечь на костре при присутствии многочисленной праздной толпы, было настолько велико, что, очевидно, передалось Герментине вместе с молоком её матери. Поэтому уже много лет колдунья Герментина откидывала деревянную крышку люка только ночью. И ночью же собирала и сушила грибы, ягоды и ставила силки на мелкую живность. Всего несколько раз в своей жизни она выходила ночью из леса на пригорок и заворожено смотрела на многочисленные огоньки большого города, в котором она никогда ещё не бывала.
     Маленькая козочка, которую прихватила из города мать, выросла во взрослую норовистую козу и всё ещё жила, не без «помощи» Герментины. И не только жила, но и давала молоко.
    Старуха была похожа на чёрную птицу, закутанная с ног до головы в полуистлевшие чёрные лохмотья, которые она не снимала с себя ни зимой, ни летом.
     Людей Герментина не видела уже очень давно и, если честно, видеть не хотела.
     Сегодня она выбралась из своей норы раньше обычного: уж очень манил колдунью запах цветущих трав, да и пару силков на жирных сусликов нужно было поставить.
    Переделав свои нехитрые дела и вытащив из ловушки зазевавшегося зайца, Герментина, словно тень, опасаясь быть замеченной кем-либо, возвращалась к своему логову. Увидеть сидящего на пеньке рядом с землянкой незнакомца в нарядной одежде да ещё и со шпагой на боку, она никак не ожидала, а потому испуганно хотела было спрятаться за дерево.
       - Ну, это уже через чур! – услышала она негромкий приятный голос. – Я думал, что ворожеи или колдуньи вроде тебя никого и ничего не боятся.
     - Что вам угодно, сударь? Зачем вы беспокоите старую женщину?  - Она с укором рассматривала незнакомца.
     - Меня зовут Альберто, - представился незнакомец и снял чёрный бархатный берет.

     Герментина увидела, наконец, лицо незнакомца и вздрогнула: слишком чёрными, бездонными и неживыми были его глаза. А заходящее за горизонт солнце высветило красным цветом хищный с горбинкой нос, пополнив образ чем-то пугающе-нехорошим. Она вдруг поняла,  что у неё из головы напрочь исчезли все заклятия и заговоры, и она бессильна перед этим черноглазым господином.
     - Не удивляйся, Герментина, но на меня действительно не действуют твои колдовские чары. Неужели твоя матушка Люси не рассказывала тебе обо мне? Странно, странно!

     Альберто отмахнулся от назойливого комара, а потом, словно вспомнив, насколько он всемогущ, щёлкнул пальцами в замшевых чёрных перчатках. Старуха почувствовала, как по её голове, покрытой тёмной накидкой, застучал дождь из мёртвых комаров. Их становилось всё больше, и вскоре под ногами уже лежал серый ковёр из насекомых.   
     - Поистине странное творение моего батюшки – это комары. Сколько же ещё понадобится тысячелетий, чтобы я мог привыкнуть к этим тварям. Вот уж воистину чУдны дела Его! – Альберто усмехнулся и покачал головой. – Но сейчас не об этом. Ты должна мне помочь, Герментина, ну а я уже в долгу не останусь. Твои снадобья и травы продлевают твою скудную жизнь, но и только. На вид ты остаешься старухой со скрюченными артритом пальцами. Я верну тебе молодость и красоту, о которой ты забыла, а ведь ты не всегда была старухой! К тебе вернётся твоя молодость и красота, твои груди нальются силой, а чресла твои желаниями любить, любви, которой ты так и не познала. Всё это вернется к тебе! И, самое главное, ты познаешь и ответное чувство.

     Тёмный помолчал, наблюдая за колдуньей, но та была совершенно спокойна.
    - Я всё исполню, что ты мне прикажешь, мой Господин, исполню, не обольщаясь твоей наградой: я так долго живу на свете, что уже позабыла,  как это – быть молодой и красивой… И еще. Я помню, как люди обидели мою мать. Они предали её, хотя она всегда им помогала. Мать лечила их недуги, помогала их детям, но всё равно они считали её чёрной колдуньей. Приказывай, мой Господин! – послушно склонила голову Герментина.

     - Ты должна приготовить зелье, от которого у человека развяжется язык, и он сможет поведать все свои тайны, рассказать спрашивающему у него всё, что знает. Когда же зелье будет готово, тебе будет нужно отнести его в церковь аббатства Сен-Дени и отдать его в руки аббату Клоберу. Если ты выполнишь это моё поручение, к тебе вернется твоя молодость и самое главное – страсть, страсть любви, взаимной любви. Не это ли является самой желанной мечтой женщины?
     Альберто снова надел чёрный берет и, сверкнув бриллиантом на своём камзоле, добавил:
     - Зелье должно быть готово в ближайшее время. А аббату скажешь, что это от меня для нашего общего дела… Я не прощаюсь, Герментина, и надеюсь, что мы ещё увидимся.
     Тёмный приложил руку к бриллианту на камзоле и растаял в воздухе.


     Рано утром, едва взошло солнце, и роса напоила травы, Герментина занялась поисками нужных кореньев, и вскоре необходимое зелье уже было готово. Колдунья перелила его в глиняный сосуд и плотно закупорила деревянной пробкой.
     Лишь к вечеру она добралась до Парижа и ступила босыми ногами на деревянный откидной мост аббатства Сен-дени.
    - Посмотри, Юбер, что это там за чучело идёт к нам по мосту? Ну прямо старая ведьма, да и только! – произнёс служка Оливер и толкнул в плечо задремавшего Юбера.
     Юбер нехотя взглянул в небольшое окошко, проделанное в воротах и тут же отпрянул, испугавшись увиденного. Прямо у ворот стояла старуха в чёрном ветхом тряпье. Она держала в морщинистых руках глиняный сосуд и, видимо, что-то хотела.

     - Что тебе нужно, старуха? – крикнул в окошко Юбер. – Служба давно закончилась и церковь пуста! Приходи завтра, если хочешь покаяться. А, судя по всему, покаяться тебе есть в чём,  старая потаскуха, - шёпотом добавил он и, прикрывая рот, негромко засмеялся вместе с Оливером.
    - Мне нужно видеть аббата Клобера, - требовательно произнесла старуха. – Мне нужно видеть аббата! – повторила она.
    - Вот ещё новости! – опешил Оливер. – А может, самого Кардинала? – тут же нашёлся он, и они с Юбером дружно, уже не стесняясь, заржали.
     - У вас будут неприятности, если вы не отведёте меня к аббату Клоберу. Отворяйте ворота, мерзкие развратники! – повысила голос Герментина.
     - Хватит лаяться, старая грымза! Тебе повезло, аббат недавно приехал. Но вот примет ли он тебя?
     Юбер нехотя открыл, наконец, ворота и объяснил Герментине, как пройти к аббату.


     В комнатке со сводчатым потолком даже летом бывало достаточно прохладно, а потому небольшой камин практически не успевал остыть.    Всему виной были, конечно же, толстые каменные стены замка, не пропускавшие тёплый воздух с улицы. Но аббат Клобер только здесь чувствовал себя спокойно, доверяя этим толстым стенам все свои тайны. И, читая сегодня в церкви вечернюю проповедь, он хотел только одного: скорее прийти в свою надёжную каменную берлогу и остаться, наконец, в одиночестве.
    После того, что произошло недавно, священник потерял смысл своего бытия, а как хорошо всё было до этого! Он – уважаемый всеми человек, твёрдо стоящий на грешной земле, понимающий  своё предназначение, поучающий прихожан своими проповедями, неся им слово Божие… Его личная жизнь – это его личная жизнь, и никто не был вправе совать туда свой нос. С мальчиками ли он спит или же жаждет затащить в свою холодную постель молодую девчонку – все это до поры было его личной жизнью. Так ему казалось. Но Нечистый, в которого Клобер, честно говоря, никогда не верил, вдруг разрушил эту гармонию. Он всё знал о нём, всё знал…

     Клобер, сидящий в шёлковой ночной рубахе на кровати, покраснел и покрылся испариной. Он поднял тяжёлую голову и посмотрел на прикрытое тёмной тканью распятие.
     - Я не вправе больше говорить с тобой, - прошептал Клобер. – Если бы я только знал, если бы только знал…
     Скрипнула тяжёлая дубовая дверь, и священник вздрогнул, вспомнив, что забыл её закрыть.
       В комнату вошла и остановилась у камина старуха в чёрном рванье.
    - Кто тебя пустил сюда, женщина? – устало произнес Клобер. – Что вам всем от меня надо?
     Старуха ничуть не смутилась и даже шагнула ещё ближе.
     - Я принесла тебе, мой господин, чудесное зелье. – Герментина протянула  ему глиняный сосуд. – Вот, возьми его, господин. Достаточно будет нескольких капель этого отвара, и у человека, выпившего его, не останется ни малейшего сожаления от того, что его воля ему больше неподвластна. Он расскажет тебе всё, всё, что ты хочешь от него услышать.

    - А почему ты пришла сюда, ко мне? Почему именно ко мне?!
     - Не волнуйся, мой господин, пришла я к тебе не по собственной воле. – На лице колдуньи, освещённом огнём горящего камина, появилось нечто, похожее на улыбку. -  Князь Тьмы послал меня сюда и велел передать тебе, что это зелье нужно для общего вашего дела. Подробностей я не знаю. – Герментина сунула бутыль в руки растерянного аббата. – Прощай, мой господин, прощай, дорога моя неблизкая, а уже темнеет.

     Пока Клобер удивлённо вертел в руках глиняную бутыль, старуха вышла, скрипнув дверью.  Ну вот…. Сатана не забывает о нём, прислал какую-то ведьму с зельем. А мальчишка Жак рассказал, что у алхимика в доме поселился какой-то тип по имени Жан-Поль. Что это за парень и что ему надо от Гёлля?
     Вспомнив о Жаке, Клобер тут же вспомнил и о его сестре Николь. Он видел её третьего дня в церкви. Она и вправду хороша! Как внимательно слушала она проповедь, проникновенно наблюдая за священником, вслушиваясь в каждое его слово, будто бы это он сам всё это придумал… «Ах, Николь, Николь, мне уже нечего терять… С того самого момента, когда меня посетил Сатана…» - Клобер мотнул головой, услыхав, что разговаривает сам с собой. Ну и пусть! Пускай будет, как будет.
     Священник вспомнил о бутыли и поднялся с кровати, чтобы поставить сосуд под стол. Женский крик, донесшийся с внутреннего двора аббатства, вывел его из оцепенения, и Клобер, набросив свой балахон, поспешил на улицу.

     Герментина покинула покои аббата и, спустившись по винтовой каменной лестнице, прошла по длинному коридору, оказавшись во дворике перед входными воротами. Не спеша она двигалась по направлению к ним и, когда до внимательно наблюдающих за ней двоих придурковатых монахов оставалось всего пару метров, она вдруг почувствовала происходящие с нею перемены.  По телу пробежала горячая волна, поднявшаяся с ног и до головы. Эта волна разом подняла её обвисшие груди, и они едва не вырвались из обветшалого платья, наливаясь позабытой упругостью. Взметнулись в стороны густые чёрные локоны, сменившие седые старческие клочья волос, мгновенно налилось живительной влагой и загорелось румянцем красивое молодое лицо. А ещё Герментина ощутила непреодолимое желание отдаться прямо здесь, прямо сейчас этим двум придуркам в монашеских рясах, с ужасом пялившихся сейчас на неё.

       Молодая и стройная Герментина наконец поняла, что с ней произошло и, подняв вверх руки, закричала от восторга, закричала от чувств, которые овладели ею, и, улыбаясь, направилась прямо к монахам.
     - Ведьма!!! – опомнившись, заорал Юбер. – Ведьма, здесь ведьма!!!
     Оливер стал пятиться назад и, наконец, споткнувшись, полетел на землю.
     На Герментину, наблюдавшую всё это, вдруг напал истерический смех, и она остановилась, буквально согнувшись пополам от неудержимого приступа смеха. Это продолжалось ещё какое-то время, пока подоспевшие из аббатства монахи не скрутили ей руки и не ударили чем-то тяжёлым по голове.

     … Герментина очнулась лишь на следующий день. Очнулась от холода, сковавшего её теперь молодые и красивые ноги. Жутко болела голова в области затылка, куда её ударили эти сволочи в монашеских рясах.
     Девушка осмотрелась и поняла, что находится в небольшой сырой комнате с каменными стенами и узким решётчатым окошком под самым потолком. Она лежала на старой соломе, брошенной в центре комнаты.
     Герментина приподнялась на колени и снова с радостью осознала, что всё это ей не привиделось, и её вчерашнее чудесное превращение – не сон. Она с удовольствием рассматривала свои новые красивые руки, покрытые атласной нежной кожей, проводила пальцами по лицу, ощущая, как оно упруго и мягко на ощупь…

     Пока девушка думала о том, как это обидно, оказаться за решеткой, когда тебе снова не больше двадцати лет, загрохотали железные засовы, и в комнату вошли вчерашние монахи.
     - Смотри, Оливер, наша ведьма очнулась! Как спалось, красавица, не жёстко было?
     Монахи дружно заржали.
     - Нет, Юбер, ей не было жёстко, наверняка ей было холодно, - осклабился Оливер. – Но это поправимо: во дворе аббатства уже всё приготовлено, чтобы тебя согреть!
    Монахи снова мерзко засмеялись.
     - Готова ли ты, дочь моя, предстать перед Господом нашим? – ухмыляясь, пропищал Оливер. – Вижу, что готова. Держи её, Юбер, надо связать ей руки.
    Герментина вырывалась и кусалась, не давая возможности двоим парням связать её, но монахи оказались сильнее и, связав Герментину, в придачу надавали ей тумаков.
     Во дворе аббатства ярко светило майское солнце, и девушка увидела чистое голубое небо. Вдохнув всей грудью свежий воздух, она на мгновение остановилась, подставив лицо солнечным тёплым лучам, но тут же, получив пинок от Оливера, покорно пошла вперёд.

     Молодую колдунью  привязали к столбу, и группа монахов засуетилась, укладывая вязанки хвороста к её ногам.
     Девушка безмолвно наблюдала за этими приготовлениями, вспоминая свою мать, которая когда-то спасла ей жизнь, спрятав её да и себя на многие годы в землянку в лесу. И вот теперь всё повторяется.
    Как и обещал ей Альберто, она вновь молода и красива. Только вот ни слова не сказал ей Князь Тьмы о том, что так быстро промелькнёт её молодость! Аббат Клобер предал её, теперь ей это понятно. Конечно же, он испугался за собственную шкуру. А ведь всё могло быть и по-другому, если бы Клобер отпустил ее…

     По щеке Герментины стекала скупая слеза вовсе не молодой красивой женщины, а человека, испытавшего нужду и лишения, страх и одиночество. Не было больше слёз у несчастной колдуньи, она все их выплакала когда-то там, в лесу, много лет назад.
     Девушка увидела, наконец, стоявшего совсем близко от нее аббата Клобера. Священник о чём-то тихо говорил с рыжим долговязым монахом, кивая на привязанную к столбу Герментину.
    - Господин аббат спрашивает тебя, не хочешь ли ты покаяться в своих чёрных злодеяниях? – выкрикнул рыжий. – Твоя вина доказана, все видели, как ты превратилась из старухи в молодую девицу! Аббат пожалел тебя, - продолжал он, - а потому тебя сожгут прямо здесь, в аббатстве. Ведь если бы тебя казнили на площади, то толпа ещё до костра забила бы тебя камнями.
    - Передай своему святоше, что в таком случае и его, так и быть, нужно сжечь прямо здесь, иначе жители города разорвали бы вашего аббата ещё до того, как закидать его камнями!
    Герментина прокричала всё это прямо в лицо Клоберу. Тот испуганно отшатнулся и, взглянув на рыжего, махнул рукой.

     Рыжий монах взял из рук Юбера горящий факел и приложил его к хворосту.
    Языки пламени побежали выше и выше, и вскоре Герментина почувствовала жгучую боль в ногах. И когда на ней загорелось её старое платье, она, задыхаясь от дыма и нестерпимой боли, крикнула:
     - Проклинаю тебя, Клобер!!! Пусть сам Сатана воздаст тебе по заслугам!!!...
     На мгновение, испуганный съежившийся аббат увидел в объятой пламенем фигуре колдуньи её лицо, которое вновь стало старым и страшным.
     Герментина подняла вверх горящую скрюченную руку, словно призывая Господа в свидетели этой несправедливой казни. А затем тело её дёрнулось и навсегда застыло в бушующем пламени.


    …Мальчишка Жак совсем не хотел возвращаться к чудаковатому алхимику Гёллю, но аббат Клобер де Вернье смог найти для него слова убеждения. Да что там аббат! Пройдохе Жаку никогда не забыть первой встречи с господином Альберто. А этот господин не чета какому-то аббату, и его приказы для мальчишки  после той встречи в доме лавочника (чёрт бы его побрал вместе с его толстой жёнушкой!) являются теперь самыми значимыми.

     Да уж, тот вечер маленький пройдоха  не забудет теперь до самого своего последнего дня! А всё началось с того, что его дружок Поль-деревяшка убедил его влезть ночью в дом к лавочнику Пьеру-мяснику, живущему на улице Англичан.
     «…Можешь мне не верить, но эта жирная свинья очень богат! – Поль то и дело вытирал ладонью сопливый нос и постукивал левой деревянной ногой по пустому бочонку из-под вина, на котором сидел. - Ты ведь сам жаловался мне недавно, что Агнеска не хочет дружить с тобой и обзывает жалким бродяжкой. А ведь тебе уже четырнадцать лет! Да и матери твоей приходится всё тяжелее, чтобы прокормить тебя и Николь. Толстяк Пьер нисколько не обеднеет, если ты «одолжишь» у него дюжину золотых монет. – Поль хмыкнул и зачем-то почесал свою деревянную ногу. – Выждем момент и ночью наведаемся к толстяку в гости. Я бы и сам управился, если бы не моя деревянная нога. Поэтому могу только постоять под окнами и, ежели что, свистну тебе…». Жак тогда сдуру согласился и, выторговав у «Деревяшки» его раскладной нож, направился ночью вместе с Полем к дому мясника. Поль, как и обещал, остался под окнами. А он, поколдовав немного со щеколдой на двери, пробрался внутрь.

     Мясник и вправду жил неплохо. Убранство комнат, отделанных дорогими тканями, огромный дубовый стол в гостиной с десятком мягких стульев с кожаной обивкой и длинными резными спинками – всё это говорило Жаку о безмятежной жизни мясника Пьера.
     Мальчишка чувствовал себя совершенно спокойно в этих роскошных комнатах, помня о том, что, как обещал ему Поль, хозяина не должно быть сегодня дома.
       Во мраке комнаты Жак заметил на лаковом комоде, что стоял у окна, серебряную посуду и, вытащив из-за пазухи мешок, направился к нему. Где-то рядом скрипнула половица, и из-за портъеры из смежной комнаты показалась плотная фигура в белой ночной рубахе.
    - Матильда, это воришка! Встань к входной двери, да побыстрее!... Попался, маленький негодник! – Фигура в белом медленно приближалась к Жаку. – Не бойся, Матильда, это всего лишь мальчишка, - вновь пробасил мясник. – Ступай к двери, слышишь?
     Мальчишка увидел, наконец, во мраке комнаты и другую фигуру в такой же ночной сорочке, как и у мясника. Он заметался по комнатам, понимая, что попал в ловушку.
     Дальнейшие события, произошедшие с ним, Жак помнил плохо. Лишь когда в доме утихли крики и стоны, он опомнился и пришёл в себя. Все его руки были перепачканы кровью. А сам он сидел на полу, с удивлением рассматривая свой окровавленный нож.
    Оцепенение продолжалось недолго, и вскоре Жак понял, что два неподвижных тела в белых рубахах  уже никогда не поднимутся на ноги… Пока он соображал, что же ему делать дальше, по комнатам пронёсся ветерок, и сами собой вспыхнули восковые свечи в бронзовых канделябрах. При их тусклом свете уже можно было увидеть кровавые лужи возле каждого лежащего на полу тела.

    - Ах, какая неприятная картина, не правда ли? – услышал Жак и повернул голову.
    У стола на стуле, повернувшись лицом к Жаку, сидел ухоженного вида, очевидно богатенький, господин в чёрном берете и красной накидке.
     - А ведь это ты их зарезал, мой мальчик, и никто другой! – произнес господин в берете. – Ну, ну, не стоит так волноваться, - продолжал он, наблюдая, как парнишка испуганно облизывает языком пересохшие губы. – Я тебя не виню, хозяина и вправду не должно было быть дома, но в последнюю минуту он передумал и не поехал в деревню за очередной партией мяса. Вот сам и виноват!… Поистине странные судьбы раздает мой братец людям. Они строят планы на будущее, во всём себе отказывают, копят монеты на лучшую жизнь – жизнь, которая будет завтра. Но ведь «завтра» может и не наступить! И вот вам плачевный итог. – Господин в берете задумался на секунду. – Скажу тебе по-секрету, только тебе, Жак, о том, что хозяйка – как её бишь?..  ах, да, Матильда!  – ждала ребёнка, по-моему, уже через пару месяцев. А потому и ребёночка ты, мальчик, тоже «того»… Я вижу, ты подавлен произошедшим сегодня? Хотя, оно и понятно, тебе ещё не приходилось лишать жизни людей... – Незнакомец внимательно посмотрел на мальчишку. – Пора нам уже с тобой познакомиться: Денница-Люцифер или Сияющий, а можно – и Утренняя звезда! – торжественно произнёс он.

     Жак открыл рот и округлил глаза.
     - Люцифер – это же Сатана! – прошептал он.
     - О, нет, нет, не называй меня так, мне неприятен этот псевдоним! – нахмурился Тёмный. – Так и быть, можешь называть меня господин Альберто. Иногда так, знаешь ли, для лести можно добавлять и Сияющий…  О чём это я? Ах, да! – улыбнулся он. – Итак, мой мальчик, если ты не хочешь оказаться повешенным за эти зверские убийства, доверься и послужи мне. Ну а я в долгу не останусь! Держи вот, для начала… - Альберто подкинул на руке в замшевой чёрной перчатке небольшой кожаный кошель и бросил его Жаку.
    - А как же это? – пришел, наконец, в себя мальчишка и кивнул на убитого мясника.
     - Ха, какая безделица! – усмехнулся Тёмный и взмахнул рукой.
    Исчезли бездыханные тела, и даже пятна крови будто бы испарились, словно их никогда и не бывало…

       Вот об этом и вспомнил сейчас Жак, медленно бредущий к дому алхимика. Вспомнил и об уговоре найти в доме Гёлля эту чёртову шкатулку, которую никто кроме доктора так и не видел.
     Поль-деревяшка еще издали заметил бредущего по улочке Жака и, поудобнее перехватив свой мешок, приветливо махнул ему рукой.
     - Привет, бродяга! – воскликнул он и, стуча деревянным протезом, поспешил навстречу мальчишке, улыбнулся и сбросил с плеча тяжелый мешок. – Только что подумал о тебе, есть одно дельце. Глядь, а ты топаешь навстречу.
     - Что у тебя в мешке, Деревяшка? – угрюмо спросил Жак. – Опять «увёл» что-то, что плохо лежит?
    - Посторонись! – послышался голос, и мимо мальчишек пронеслась карета, запряжённая тройкой резвых жеребцов.
     Поль чертыхнулся, отряхивая штаны от попавшей на них грязи из-под колёс, и посмотрел вслед удаляющейся повозке.
    - Вот изверги, чума их возьми! Носятся, как угорелые! – словно старуха проворчал он. – А в мешке у меня дохлые кошки. – Поль скривил рожу. – Целых пять штук. Полдня сегодня их ловил, да потом еще и душил…
    - Для чего они тебе? – ужаснулся Жак. – Чего ты задумал?!
     - Ничего такого я не задумывал. Я уже неделю занимаюсь отловом вонючих кошек, а душить их – прямо сердце кровью обливается! Но ничего не поделаешь: у дома Ришара из Уэльса прямо напротив кладбища Невинных есть таверна под названием «Гнездышко Огюстена». Вот у этого Огюстена я и работаю: поставляю «лучших кроликов» в его таверну. – Поль неожиданно по-детски рассмеялся. – Ему, видишь ли, неохота покупать кроликов у Луиса, тот недавно задрал цену, ну и находчивый трактирщик нанял меня для отлова этих милых тварей. А без шкурок они и вправду очень похожи на кроликов, так что клиенты ни о чём не догадываются, нахваливают  нежное и нежирное мясо! – Поль опять зашёлся в детском откровенном смехе. – Но не об этом я с тобой хотел поболтать. – Он стал серьеёным. – Во дворе у трактирщика, этого самого Огюстена, есть старый колодец. Ну, колодец – не колодец…в общем, он туда бросает скелетики этих кошек. Короче, воды в нем нет, да и не было никогда. Ты о катакомбах слышал? – прошептал мальчишка.
     Жак пожал плечами:
     - Ну…
     - Короче, этот колодец – один из входов в эти самые катакомбы! И у нас появилась возможность неплохо заработать, если ты согласишься, конечно. Давай присядем где-нибудь, и я всё тебе расскажу.
     Мальчишки заметили неподалёку каменные ступеньки бакалейной лавчонки и тут же уселись на них.
     - Как рассказал мне трактирщик, в катакомбах монахи устроили большой винный погреб. – Поль шмыгнул носом и продолжал: -  Монахи из Собора Парижской Богоматери устроили где-то там  погребок, вот у моего Огюстена и появилась идея разжиться нахаляву. Конечно, сначала нужно найти этот погреб. Говорят, в этих катакомбах ужасно темно и жутко. Ну, а уж если отыщем, трактирщик хорошо заплатит, он мне обещал. Возьмем с собой пару овечьих бурдюков, пару факелов и можно будет спокойно порыскать в этих катакомбах.  Авось и повезёт! Ну, так как, – ухмыльнулся Деревяшка, - согласен?

    В тот вечер Жак так и не попал к доктору Гёллю. Согласившись на предложение Поля-Деревяшки, он вместе с ним начал готовиться к спуску в подземелья, о которых в городе ходили нехорошие слухи. Поль вспомнил (как раз к случаю!)  подслушанный на рынке разговор двух крестьянок, рассказывающих об ужасах Парижских катакомб. И о чём только ни сплетничали друг с дружкой: и о разбойниках, живущих там, о маньяках-убийцах, и даже о группе людоедов, выходивших на поверхность исключительно для поимки новой жертвы…
     Жаку в конце концов надоели  эти страсти, и он попросил Деревяшку заткнуться или поговорить о чём-нибудь другом.
     Наконец, к вечеру всё необходимое было найдено, но заняться поисками винного погреба мальчишки решили утром следующего дня.


     Поль-Деревяшка не ошибся: многокилометровые тоннели катакомб действительно имели один из выходов прямо у таверны Огюстена. Заросший бурьяном еле приметный каменный колодец уходил внутрь на десятки метров. Примерно на двухметровой глубине в колодце  просматривалась плита-выступ, от которой по стенам тянулась вниз каменная винтовая лестница.
     Сначала Жак помог спуститься на выступающую из стены плиту Полю, затем сбросил к нему пару овечьих бурдюков и факелы. После чего и сам ловко прыгнул вниз. Осторожно ступая по скользким влажным каменным ступеням, приятели начали спускаться в черную нору подземелий.

     Наконец, когда под ногами зашуршал гравий подземного коридора, мальчишки зажгли свои смоляные факелы и двинулись вперёд. Коридор тоннеля из желтоватого известняка просматривался всего на несколько метров, благодаря коптящим факелам, и чёрной загадочной дырой уходил, казалось, в бесконечность.
    Примерно через каждые несколько десятков метров Поль рисовал на стене большим куском мела жирный крест, и они двигались дальше, внимательно глядя под ноги. Большие серые крысы, то и дело снующие по коридору, попадались всё чаще. Они ничуть не боялись непрошенных гостей и, смешно задирая усатые мордочки, таращились на ребят горящими бусинками глаз.

     Деревяшка и Жак  подошли, наконец, к развилке подземных галерей и остановились, не зная, куда идти дальше.
     Факелы горели уже не так ярко и, потрескивая, чадили чёрным дымом.
    - Куда же дальше, Деревяшка, направо или налево? – шмыгнул носом Жак. – Эти коридоры никогда не закончатся!
     - Предлагаю пойти направо, не люблю я левую сторону, я и сплю-то всегда на правом боку. – Поль усердно скрёб куском мела по стене, чертя на ней крест.
     - Как скажешь, Поль, это твоя затея, тебе и решать.
     Жак поднял факел и стал всматриваться в пугающую черноту коридоров.
    Неожиданно мальчишки вздрогнули от жуткого вопля, донёсшегося до них откуда-то из темноты. Через несколько секунд крик повторился снова, и внезапно из левого коридора выскочило «нечто», напоминающее человека.
     Существо маленького роста было одето лишь в одну набедренную повязку и, взглянув на приятелей тёмными провалами глазниц, исчезло в правом коридоре.
    - Ты знаешь, Деревяшка, что-то мне расхотелось заниматься поисками винного погреба, - тихо проговорил надтреснутым голосом Жак.
    - Да ладно тебе, парень, с чего бы это ты стал вдруг таким трусливым? Подумаешь, выбежал какой-то полуголый карлик! Мало что ли ты видел их в цирковых балаганах на площадях! – Поль шмыгнул носом и поднял факел. – Вперёд, Жак из Авиньона, докажи, что ты не трус! Иначе завтра об этом узнает весь Париж!

     - Черт с тобой, Деревяшка, - дёрнул щекой  Жак и достал из кармана свой нож, - плевать я хотел на карликов и прочую нечисть. Это они пусть меня боятся!
     - Так-то лучше, приятель! – усмехнулся Поль. – Так-то лучше…
     Они продолжили свой путь, зайдя в правый коридор и, осторожно ступая, прислушивались теперь невольно к каждому постороннему звуку.
     На стенах этого, то расширяющегося, то сужающегося коридора можно было увидеть следы от орудий для добычи известняка, необходимого когда-то для строительства Парижа. Бесконечно в никуда уходил подземный коридор, и Жака с Деревяшкой-Полем не покидало ощущение, что за ними кто-то следит, следуя по пятам. Несколько раз Жак быстро поворачивался, пытаясь увидеть преследователей, но всё было напрасно: никого позади не было, кроме пугающей темноты.
     - Ещё немного и у меня закончится мел, - хлюпнул носом Поль. – Чёрт бы побрал Огюстена с его дурацкой идеей о винном погребе! Мало ему дохлых кошек, которыми он кормит своих клиентов. Бродить тут можно хоть всю жизнь и ни черта не найдёшь!
     - Перестань ныть, Поль! Давай-ка лучше сговоримся так: пройдем ещё немного и, если ничего не найдем, поворачиваем назад.
    Жак поднял факел и посмотрел на Поля.
    Тот смущенно потупился, словно чувствуя свою вину за эту авантюрную идею, и кивнул головой.
     Неожиданно впереди коридор стал расширяться, и товарищи оказались на достаточно большой площадке, к их обоюдному ужасу заполненной до самого потолка фрагментами человеческих скелетов. Причем часть стены была выложена одними берцовыми костями, а другая ощетинилась чернотой пустых глазниц уложенных друг на друга черепов.
    - Однако… - прошептал Поль. – Это сколько же здесь людишек «отдыхает»… Интересно, кому это пришло в голову сложить стену из человеческих костей?
    - По-моему, я что-то слышал о захоронениях в катакомбах после эпидемии чумы, мать говорила, что это было очень давно. Наверное, это оно и есть.
    Жак, осмелев, подошел поближе, с интересом рассматривая жуткое сооружение. Присмотревшись получше, он увидел, что костяная стена имела едва видимую щель, и щель эта образовывала правильный прямоугольник, похожий на дверь. Он хотел было уже поделиться своей догадкой с Полем-Деревяшкой, но не успел этого сделать: дверь из костей действительно оказалась дверью и сейчас она распахнулась настежь.

     Через несколько секунд друзей окружили низкорослые полуголые существа. Они смешно наклоняли свои большие головы, щебетали что-то на непонятном языке и, казалось, даже были очень довольны и дружелюбны. Постепенно их становилось всё больше и больше и они всё теснее сжимали круг вокруг Поля и Жака. Их говор напоминал щебет диковинных птиц, пощёлкивания и посвистывания. Эти звуки наполняли помещение, а карликов становилось всё больше.
    Наконец, когда плотное кольцо мелких уродцев почти вплотную приблизилось к двум искателям приключений, один из карликов что-то вскрикнул, и наступила пугающая тишина. Тишина эта продержалась несколько секунд, а затем вся эта полуголая свора набросилась на свои жертвы.



       … Никогда еще в жизни Жан-Полю не было так хорошо. Неизведанное чувство переполняло его душу, и он не знал, что с этим делать. Полетт, что осталась в деревушке, была, конечно же, славной девушкой, но… Николь взволновала его душу, заставив его словно увидеть звёзды, звёзды, которых он раньше и не замечал. Это чувство восторга, чувство счастья пришло из его детства, когда однажды ранним летним утром он, путаясь ногами в ночной рубашонке, толкнул входную дверь и за ней увидел счастье: на залитой  солнцем веранде на деревянных перилах сидела большая бабочка, она была необычайно красива!  Маленький Жан никогда еще не видел такой красоты и, затаив дыхание от восторга, он потянулся ручкой к бабочке. Она же легко вспорхнула и, словно дразня его, сделав круг у него над головой, пропала. Она улетела, но навсегда оставила в душе маленького Жана ощущение чуда, ощущение счастья…
     Если бы кто-нибудь увидел сейчас в этот полуночный час его идиотскую улыбку, которая застыла  у него на физиономии, то, наверное, счел бы его непременно ненормальным.

     - Ах, Николь, Николь!.. - шептал  в упоении Жан-Поль. - Мы только что расстались с тобой, а мне уже не терпится увидеть тебя снова. Ах, Николь!...
     В небе над улочками Парижа улыбалась Жану полная жёлтая Луна, и в такт ударам его сердца откуда-то издалека доносились размеренные удары колотушки городского сторожа.
     Ночной ветерок, появившийся из ниоткуда, принес приятную прохладу и освежил пропахший нечистотами воздух большого города.
     Увлеченный своими романтическими мыслями, Жан-Поль не заметил две тени, выхваченные лунным светом. Тени вышли из темного переулка и встали на пути у парня.
    - Давно не виделись, приятель! И, по-моему, мы тебе кое-что должны.
     Юноша узнал этот голос и узнал широкополую помятую шляпу одного из «придурков», с которыми он повздорил в таверне.
     До дома алхимика оставалась какая-то  сотня метров, но дорогу перекрыли эти двое. И, судя по всему,  настроены старые знакомые были решительно.
     Пока Жан-Поль соображал, кого ему ударить в первую очередь, из тёмного проулка вышел еще один и, выхватив шпагу, решительно двинулся к «шляпам».
     - Защищайтесь, собаки! Двое на одного – это, по крайней мере, непорядочно!
     Незнакомец выкрикнул это и тут же проткнул острым лезвием крайнего, а затем двинулся к другому.
     «Придурок из таверны», никак не ожидавший такого развития событий, испуганно выхватил из-за пояса длинный нож, но защищался им недолго и вскоре тоже оказался на земле с проткнутым навылет брюхом.
    - Ха! Как приятно чувствовать эту память рук! – воскликнул незнакомец. – Особенно после многолетнего перерыва! Ух, собаки, никакого воспитания! Нападать по ночам на мирных горожан – это ли не свинство?

    Он пнул ногой лежащую на земле фигуру и подошел, наконец, к Жан-Полю.
    - Это очень опрометчиво, сударь, бродить по ночам темными улочками Парижа. Позвольте представиться: Даниэль. Даниэль Моро. А как вас величать, ночной путешественник? Вижу, что храбрости вам не занимать, коль вы не обратились в бегство. Кстати, это был бы совсем не выход: они наверняка бы вас догнали. Не лучше ли умереть достойно?

     Жан-Поль улыбнулся и протянул руку.
    - Меня зовут Жан-Поль, сударь. И вы, конечно же, правы… Конечно же вы правы, - повторил юноша, - наверное, не стоит бродить по ночам, это чревато вот такими встречами. Но у меня есть оправдание, - улыбнулся он. – Дело в том, что я влюблён… И попасть в дом, где я сейчас живу, раньше просто не представлялось возможным.
    - О, это меняет дело! – Даниэль вдел в ножны свою шпагу. – Любовь, страсть… Это, пожалуй, того стоит. Да что там! Я  и сам частенько влюблялся, - задумчиво добавил он. – Правда, ничего хорошего из этого не получалось. А в последний раз всё закончилось тем, что мне пришлось уехать, уехать далеко-далеко…и не спрашивайте меня – куда. Та страна так далека и так близка. Но лучше вам и не знать. А как там жарко, у-у-у…. Это что-то!
     - Так вы путешественник, Даниэль? – воскликнул Жан-Поль. – Как это интересно!
    - Вы думаете? – Моро усмехнулся. – Ну, кому как… У меня к вам просьба, мой друг. Париж мне совсем незнаком, да и остановиться мне негде, и даже постоялый двор мне сейчас не по карману… - Даниэль бросил хитрый взгляд на парня. -  Нельзя ли мне на какое-то время остановиться у вас? А там я что-нибудь себе непременно подыщу. Можно, наконец, заложить мою шпагу, она у меня дорогая.  В общем, что-то придумается, наверное.
    - Ну что ж, попробую уговорить старика. По-моему, он очень добр и сговорчив. Право, не оставлять же вас на улице, да еще ночью.
    Жан-Поль хлопнул Даниэля по плечу, и они не спеша продолжили путь к дому алхимика.


    -… Вот такие же мерзавцы недавно ограбили и убили дядюшку Жерома. Я сегодня опять заходил к его безутешной вдове… Хороший был человек. И мне помогал, находил клиентов. Да что там говорить, много, много негодяев бродят по ночам улочками Парижа, - нахмурился доктор Гёлль и поставил на стол ещё одну бутылку вина. – Так как вы говорите, вас зовут, молодой человек? – Алхимик внимательно вглядывался в лицо Даниэля.
    - Ну, вы, папаша, даёте! Понимаю, ничего не попишешь: возраст берёт своё. – Моро усмехнулся. – И перестаньте пялиться на меня, это, сударь, не совсем вежливо! Повторяю для тех, кто плохо слышит, - пьяненько засмеялся он. - Даниэль Моро моё имя. Слышите теперь?
     - Теперь слышу.
     Алхимик не сводил глаз с Даниэля. Затем  он опрокинул стаканчик вина и, отщипнув кусочек хлеба, встал из-за стола.
    - Поздно уже, друзья мои, давайте-ка спать. Комната наверху опять совершенно свободна: мальчишка так и не вернулся, - доктор покачал головой. – Маленький, глупый шалопай! Пропадёт он, ей-ей пропадёт!
    Гёлль посмотрел  вслед поднимающимся по лестнице парням и тяжело вздохнул, понимая и жалея о том, что все его знания бессильны, бессильны перед временем, перед увядающей плотью, и никакая магия не вернёт ему молодость, жажду любить и быть любимым… И всё же: где же он видел этого молодого франта по имени Даниэль Моро? Доктор снова вздохнул и, допив своё вино, отправился спать…

     …- Покаяние, покаяние…  Тебе совершенно ни к чему моё покаяние! И я это знаю, чувствую! Так что же мне делать?! Что же еще ты хочешь от меня?! – закричал аббат. – Зачем ты мучаешь меня?!
     Клобер стоял на коленях перед распятием почти голый, лишь прикрыв накидкой нижнюю часть тела.
     Снова и снова аббат наносил себе на тело порезы острым стилетом, вскрикивая от нестерпимой боли, и снова падал ниц перед распятием, разбрызгивая вокруг себя капли собственной крови.
     Вот уже несколько дней как он не призывал к себе служку Жюля и пытался забыть Николь. Он пропускал воскресные проповеди, поручив это дело своему помощнику Филиппу. Но ему не становилось легче и, наверное, как он подозревал, легче уже никогда не будет. Господу было неугодно его раскаяние, он не принимал его.
    Клобер ещё раз резанул себя по груди и, вскрикнув, вдруг истошно закричал и бросил стилет прямо в распятие. Затем вскочил с пола и ударом ноги распахнул дверь.
    - Жюля ко мне! Позовите ко мне Жюля, слышите вы?!  Скорее, скорее, Жюля!!!
    
       Клобер де Вернье очнулся только под утро. Комната была наполнена гарью прогоревших свечей, запахом тяжёлого перегара и, почему-то, крови.  Рядом на кровати на скомканных простынях лежало тело истерзанного, мёртвого служки Жюля.
     Аббат вспомнил, как задушил мальчишку в порыве страсти, задушил этого маленького растлителя, этого искусителя, толкающего его – Клобера - к пропасти. Но больше этому не бывать: нет мальчишки, и искушения тоже нет!
    Клобер нервно засмеялся и начал одеваться. Затем позвонил в колокольчик и приказал появившимся в дверях монахам отнести тело мальчишки в ледник.
    - …А завтра ночью похороните его на территории церкви…
     Монахи молча поклонились Клоберу и вынесли мёртвого Жюля.
     Ну вот, теперь он знает, что нужно делать, чтобы грех искушения не одолел его снова. Искусителя необходимо лишить жизни и – всего лишь! Нет искусителя, нет и греха!
    Священник  засмеялся от этих разумных мыслей, пришедших в его седую голову, и, усевшись за стол, искоса взглянул на распятие и налил себе вина. Всех, непременно всех ожидает такая участь, посмевших искусить, опьянить его плотью. Теперь он это знает!


    Клобер вздрогнул от собственного храпа и, проснувшись, поднял тяжёлую голову. Снова был вечер. У распятия горели зажжённые заботливыми монахами свечи, а напротив него за столом сидел тот, при виде которого у аббата заныло под ложечкой.
     - Да-а, священник, у меня нет слов! Просто, знаете ли, нет слов! – Альберто усмехнулся и покачал головой. -  Что вы творите, аббат? Что такое вы вытворяете?!
    Клобер взглянул гостю в его тёмные глаза и неожиданно для себя, совершенно не боясь того, кто сидел сейчас перед ним, произнёс:
     - Уж вам-то ни к чему поучать меня, князь! Ведь всё это – дело ВАШИХ рук, не моих.

     - Ах, вот как! – засмеялся Тёмный. – Мило, мило… ах, как это мило! Значит, это я – убийца и растлитель малолетних мальчиков? Ну, вы даёте, аббат! А на кой чёрт вы сожгли Герментину? Она-то вам чем помешала? Я наградил её молодостью, а она по вашей прихоти даже не успела насладиться этим моим даром. Слушайте, Клобер, да вы – сам дьявол! – Альберто  весело засмеялся своей шутке, но тут же стал серьёзен. – Но, хватит уже, слышите, священник? Хватит! Мои помощники тают и лопаются, как мыльные пузыри. Хорошо, что Герментина принесла вам зелье. Надеюсь, оно цело, священник? Хотя, какой вы к чёрту священник! Мальчишка Жак к вам тоже больше не придёт. Представьте себе: на днях его съели! Съели вместе с его товарищем в катакомбах. Остался от товарища один деревянный протез.

     Клобер вздрогнул и протянул руку к кувшину с вином.
     - Кувшин пуст, священник, - вздохнул Альберто и расстегнул верхнюю пуговицу камзола. – Но не надо никого звать, сейчас всё будет!
     Тотчас на столе появились фрукты и источающий великолепный аромат жареный молочный поросёнок на серебряном подносе. Бронзовый кувшин с вином, приятно охлажденным, снова был полон.
    - Пользуйтесь моими дарами, аббат, пользуйтесь дарами того, кого проклинали когда-то в своих проповедях!... Но я отвлёкся, - продолжил Альберто. – Зелье, которое оставила вам Герментина, должно попасть в руки к некоему Даниэлю Моро. Вы слышите меня, священник? Уж не знаю как, но найдите способ передать ему этот сосуд Герментины. Теперь я оставлю вас, аббат, в надежде, что вы перестанете делать глупости, а будете помнить о моём поручении. Времени у вас осталось всего ничего, ну а Даниэль Моро, как вы догадались, должен поспособствовать тому, чтобы шкатулка попала к вам в руки. А вы передадите её мне не позднее, напоминаю вам, не позднее шестого июня этого года.
     Альберто помолчал и отпил вина.
    - Кстати, Даниэль уже находится в доме алхимика, и вы теперь знаете, где его искать.
     Аббат неожиданно встал из-за стола и опустился на колени перед Альберто.
     - Прошу вас, Князь, прошу вас, - повторил он, - не мучайте меня! Отпустите! Отпустите, пока еще не поздно! Зачем я вам? Неужели на земле не нашёлся грешник, своими проделками превзошедший меня? Я не верю в это! Отпустите!

     - Встаньте, священник, - поморщился Тёмный. - Перестаньте унижаться. Хотя, если честно, я это люблю. Но это не тот случай, священник. Как же вы сразу не поняли моей затеи? Ведь это так цинично: вы - служитель Господу - помогаете мне прекратить существование этого лживого лицемерного мира! Чудный, воистину чудный подарок моему брату! Поэтому, мне были нужны именно вы, аббат. Больше никаких объяснений, слышите?  Вход в катакомбы, чтобы быстрее попасть к моему алтарю, находится у часовни Сент-Шапель. Не опаздывайте, аббат! Шестого июня без четверти шесть вечера я буду ждать вас. И не позднее!
     Альберто застегнул пуговицу на камзоле и пропал.



     Помощник аббата Филипп, тот самый Филипп, которому Клобер поручил читать воскресные проповеди, уже около получаса наблюдал в замочную скважину цирковое представление, происходившее в комнате Клобера. Ну, а как иначе можно было такое назвать?
     С аббатом последнее время вообще творилось что-то странное. И перемены эти стали происходить после сожжения на костре той самой ведьмы, что проникла в аббатство. Клобер стал замкнутым и нервным, закрывался у себя в комнате и часами издевался над своим телом,  то усердно нанося себе удары плетью, то делая порезы ножом, то фанатично отбивая поклоны перед распятием. Дошло до того, что он убил несчастного служку Жюля. И теперь в аббатстве идёт ропот, и кое-кто даже намеревается написать письмо самому Папе.

     А теперь Филипп наблюдает просто сумасшествие аббата, иначе это и не назовёшь. Клобер, очевидно, сильно напился с утра и заснул прямо за столом. А потом вдруг стал разговаривать сам с собой, в то же время словно обращаясь к кому-то, хотя в комнате кроме аббата больше никого не было. Дальше – больше. Клобер  наливал себе вина из давно опустевшего кувшина и делал вид, что закусывает чем-то также с пустого  стола. Ну а апофеозом этого сумасшедствия стало то, что аббат бросился перед кем-то на колени, очевидно умоляя «кого-то» о чём-то…
     Бедный старик Клобер! Он совсем дошёл до ручки и, скорее всего, помешался, иначе и не скажешь. Филипп, наконец, оторвался от замочной скважины и, выпрямившись во весь рост, покачивая головой, неслышно ступая, пошёл по коридору…


    На перекрёстке улицы Англичан и улицы Пеллетри (кстати, последняя славилась искусными мастерами по изготовлению кроватей)  судачила с самого утра небольшая толпа, состоящая сплошь из женщин разных сословий и возрастов.
     Темой для их жарких споров стала новость о приближающемся конце света. Новость эту как сорока на хвосте принесла горожанкам пышнотелая вдовушка плотника Археуса  Кристина.
     Кристина – женщина лет тридцати пяти – никогда не была красавицей. Но, обладая, тем не менее, шикарными формами бюста да и не менее пышной задней частью своего тела, не могла сказать о нехватке внимания к своей особе  со стороны мужского пола. Рыжеватые локоны, выбивающиеся из-под чепца, еще не тронутые сединой, смотрелись очень неплохо. И если бы не коричневая бородавка, словно прилепившаяся к носу с его правой стороны, вдовушка могла бы считать себя даже немного симпатичной. Но проклятая бородавка, доставшаяся ей по наследству от покойной мамаши, портила всё дело.

     Но сейчас Кристине было плевать на свою гнусную бородавку. Всем её существом овладело ночное происшествие, о котором она и поведала сейчас любопытным горожанкам.
    -… А не спится, хоть ты тресни! – в который раз рассказывала она о ночном событии. – Уже и квасу попила, и окно настежь открыла – вот, глядите, всю комары за ночь заели! – Вдовушка оголила до локтя свою пышную руку. – Ну, значит, опять легла и вроде бы даже задремала. Поворачиваюсь на бок, глядь,  а на кровати в ногах сидит мужик лысый! Сидит, значит, и смотрит на меня пронзительно. Аж не по себе стало! Я уже и заорать было собралась. Хотя, если честно, паренёк-то хоть и лысый, но симпатичный. Вот, значит, собралась, а он тихо так и говорит:  не бойся, мол, меня, ничего плохого с тобой не случится, только выслушай, что тебе скажу…
    «…а крыльев, крыльев не было у него…верно говорю, сам архангел Гавриил это был… да приснилось, только и всего…» - повсюду  слышались возгласы любопытных женщин.
     - Не слушай этих дур, Кристина, рассказывай дальше! – конопатая Агата взяла её за руку.

    - Ну, вот и говорит, - вздохнула вдовушка, - передай, мол, всем прихожанам, чтобы молились усерднее и чаще. От этого, мол, зависит, прекратится ли ваше существование шестого июня сего года. Просите, мол, Господа нашего о милости и…
    «…шестого…шестого…», - повторяли женщины.
     - Это что же, шестого июня – конец света? - Воскликнула, наконец, прачка Матильда. – Ох, мамочки!!!
    - …Сказал, значит и пропал, словно и не было его! – выдохнула Кристина. – А я свечку запалила и всю ночь-то у иконы так и просидела.
     - И не стыдно тебе, рыжая ты дурёха, пугать нас, благородных прихожанок, всякими россказнями?! – вышла из толпы незнакомая, хорошо и богато одетая дама. – Мужика у тебя давно, видать, не было, вот и мерещится с голодухи бог весть что! Не слушайте её, горожанки, не слушайте!
     На даму зашикали, и снова все загалдели со всех сторон.   



    Вдовушка Кристина редко бывала в церкви. И сейчас, понуро идя домой, не переставала удивляться тому, что именно к ней явился этот лысый парень и наговорил ей эти пугающие новости. «Вот, например, жена брадобрея, Марта, - рассуждала Кристина, - чуть ли не каждый день она в церкви, и все-то праздники она знает, и постится, и детей полон дом. Вот её бы и пугал концом света! У неё, поди, и грехов-то нет, давно все замолила». Кристина грустно вздохнула и толкнула скрипучую дверь, ведущую в небольшую комнатку, где она и жила последние несколько лет после смерти своего мужа, плотника Археуса.
    Она нежно провела рукой по верстаку, вспомнив, как приятно пахло свежеструганным деревом, как шелестели витые золотистые стружки…  Грусть снова заполнила её душу, и Кристина всплакнула, вспоминая Археуса.
     Муж не был  добряком, как не был и хорошим любовником. Но работягой он был точно. Да и жили они, можно сказать, неплохо. Археус избегал людей и общался с ними только лишь из-за заказов по работе. Трудно было сказать, любил ли он Кристину. Наверное, по-своему любил, так как руку на неё не поднял ни разу. Зато не чурался разных, порой и самых нелепых заказов, заботясь об их достатке. Вот на эти небольшие сбережения, которые удалось скопить, и жила сейчас Кристина.
    Она снова всплакнула, вспомнив его сильные, натруженные руки, и одёрнула тяжёлую штору, загораживавшую вход в комнату.
    На лавке за столом сидел незнакомый Кристине человек в красном камзоле и чёрном берете на голове. Ничуть не смущаясь, он бесцеремонно разглядывал женщину, пренебрежительно улыбаясь, словно был давно с ней знаком. От чёрных бездонных глаз незнакомца тянуло могильным холодом, и Кристина почувствовала, как беспокойно забилось её сердце.

    - Как вы сюда попали? Что за бесцеремонность?! – произнесла вдовушка и сама удивилась своей смелости.
    Гость молча улыбался и, казалось, не собирался отвечать на вопросы. Неспеша перебирая пальцами в чёрных замшевых перчатках, он поглаживал эфес своей шпаги, полностью увлечённый этим занятием.
    - Прошу извинить меня, сударыня, что, так сказать, не будучи приглашённым, посмел явиться в ваше скромное жилище. – Незнакомец опомнился и слегка поднялся, приветливо наклонив голову. – Позвольте представиться: Альберто, просто Альберто, без всяких титулов и званий. – Он улыбнулся, показав смущенной Кристине великолепные жемчужные зубы. – Сегодня ненароком услышал ваши разговоры… ну, помните, там, на улице… о приближающемся  конце света и не мог не поговорить с вами по этому поводу.
     - Но я вас не знаю, сударь. И почему же должна быть к вам благосклонна? Очевидно, вы узнали, что я вдова и живу в одиночестве. Это не делает вам чести, сударь, и потому я прошу вас немедленно уйти!
     - Вы, конечно же, будете удивлены, милая вдовушка, но ещё ни одному смертному не удавалось выставить меня вон против моей воли. – Тёмный стал серьёзен. – А вот я могу отправить вас куда-либо против вашей воли. Куда изволите?  Впрочем, все равно!
     Альберто щёлкнул пальцами, и Кристина – вдова Археуса -  полетела в пустоту. Ощущение, надо сказать, было совсем не из приятных.  Кристину крутило и мотало в абсолютной темноте, она пробовала закричать, но вскоре поняла, что не может этого сделать. А падение продолжалось. И тем ужаснее чувствовала себя вдовушка понимая, что когда-нибудь этот полёт прекратится, и она, несомненно, разобьется где-то там, на дне этой бесконечной пропасти.
     Словно материя с треском разошлась темнота, и прямо перед лицом женщины появилось лицо Альберто.   
     - Ну как, понравился ли тебе полёт, Кристина? Будем продолжать или всё же поговорим?
     - Остановите это! – взмолилась вдова плотника. – Прошу вас, остановите!
     Темнота ощерилась тысячами отвратительных физиономий, забулькало, затрещало и захохотало вокруг. Кристина в ужасе охнула и лишилась чувств.
    … Теплый огонёк пытался пробиться через закрытые веки, и вдовушка открыла глаза.

    Она лежала на постели. А рядом, с зажжённой свечой в руке, над ней склонился тот самый Альберто.
     - Вы меня, право, пугаете, Кристина. Ну нельзя же так! Уже и пошутить невозможно с вами! Ну-ка, ну-ка, вот, выпейте вина, и всё тотчас пройдёт, уверяю вас!
     У Тёмного в руке появился кубок с вином, которое он и влил вдовушке в рот.
     Через несколько минут Кристина, уже вполне пришедшая в себя, сидела на кровати и таращилась на Альберто.
    - Кто вы? – наконец спросила она и уже охотно приняла из рук Тёмного кубок с вином. – Вы – сам Сатана! Вы…
     - Ох, какое нехорошее слово – Сатана! – вздохнул Альберто. – Не люблю я такие вот словечки, право, не люблю. Мне недавно пришлось уже объяснять, как меня зовут, придётся повторить.
     Тёмный поднялся с лавки и, сверкнув бриллиантом на камзоле, гордо произнёс:
     - Я – Денница-Люцифер, он же Сияющий, он же Утренняя Звезда – любимый Сын Божий!
     Кристина, открыв рот, пьяненько и удивлённо смотрела на Тёмного. Затем икнула.
     - Так вы что, и вправду – Дьявол?!
    Альберто поморщился.
    - Какие же вы, женщины, и впрямь бестолковые! Ну сколько можно повторять, что… Послушайте, любезная вдова, не заговаривайте мне зубы! – опомнился Тёмный. – Или опять полетаем, а?
     Кристина замахала руками.
     - Нет, нет, не надо! Я всё поняла!

    - Вот и хорошо, – вздохнул Альберто, – вот, хорошо! Интересное дело, - зевнул он, - вот если бы сейчас перед вами вместо меня появился мой братец – он же Иисус – вашему благоговейному восторгу не было бы конца. Вы бы пали самозабвенно ниц и пускали бы слёзы. Что там! Ещё целовали бы ему ноги, били бы себя в грудь, признаваясь во всех грехах, и прыгали бы вокруг него, как мартышка на ярмарке. Реакция на моё появление  у вас кардинально противоположная: кроме страха – ни-че-го! Обидно, слушайте! Обидно, право… Я ведь тоже могу казнить и миловать. Я много чего могу!... Вот ведь как меня «понесло», последние тысячу лет я становлюсь брюзгой. – Альберто выпил вина и вытер губы шёлковым платком. – Наверное, старею, иначе и не оправдаешь мою излишнюю болтливость. Теперь давайте о деле. – Тёмный сложил руки на груди и посмотрел на Кристину. – Я знаю, любезная вдовушка, о вашем ночном визитёре, сообщившем вам о приближающемся апокалипсисе. И зачем только братец приукрашает то, что неизбежно должно произойти, пугая свой народ? – Альберто укоризненно покачал головой. – Уверяю вас, что всё не так страшно! Но да, сейчас не об этом… Ваш покорный  муженёк, добропорядочный плотник Археус,  хоть и слыл хорошим человеком, таковым на самом деле не являлся. Можно было бы многое  рассказать о вашем плотнике – тихоне и молчуне, но я не буду этого делать, недосуг, знаете ли. Да и зачем вам знать о покойном то, что вы не знали о нём при жизни. Совершенно ни к чему! – Тёмный встал с лавки и подошёл к открытому окну. -  Ах, какой чудный свежий вечерний воздух! Конец мая… всюду жизнь, всюду возрождение… м-да… Ваш муженёк Археус однажды мастерил книжные полки у некоего алхимика доктора Гёлля. Ну и прихватил у него одну вещицу, очень нужную мне вещицу. Прихватил, да и  спрятал. Ну а через некоторое время благополучно помер. А мне, знаете ли, просто необходимо иметь при себе эту маленькую штучку!

     Он посмотрел на Кристину. Но та, открыв рот, покорно и самозабвенно его слушала.
     - Хорошо бы узнать у вашего муженька, где он это спрятал.
    Кристина икнула.
     - Мой Археус умер уже почти год как, и не сможет ничего вам ответить!
     - Да это как сказать, как сказать, любезная вдовушка…
     Альберто прошёлся по комнатке и остановился у вырезанной из дерева картины, висевшей  на стене. Плотник Археус, очевидно, усердно старался, пытаясь вырезать барельеф любимой жёнушки, но вышло, все равно, «не очень».
     - Прелестная работа! – хмыкнул Альберто. – Вы тут легко узнаваемы, ну, прямо, как живая!
     Кристина улыбнулась.
     - Вам, правда, понравилось? У Археуса были золотые руки, он мог сделать всё, что угодно. Горожане его очень ценили.
     - Да уж, - воскликнул Тёмный, -  «прелестный» человек! Но не буду вас разочаровывать, что было, то было… Собирайтесь, вдовушка, мы отправимся с вами на кладбище, кладбище «Невинных», насколько я помню. Ведь именно там похоронен ваш любимый плотник.  Ну, что же вы? Собирайтесь!
     - Зачем, зачем это?! Что вы хотите на кладбище?!  Да и темно уже… - испуганно бормотала вдова.
     Альберто громко рассмеялся.
    - Нет, право, это забавно! Сам Сатана предлагает ей прогулку по кладбищу, а она боится! Кого же вам ещё бояться в моей епархии, когда самая страшная страшилка рядом с вами? Опомнитесь, вдовушка! Покажите мне могилу вашего деревянного умельца и будете свободны, обещаю. Ну, а если боитесь быть скомпрометированы, вам нечего опасаться: никто не увидит меня рядом с вами. Итак, в дорогу, любезная вдова! Хорошо, что  кладбище тут неподалёку.



     Кристина шла между рядами могильных плит, да и просто мимо покосившихся каменных крестов на еле заметных холмиках. Следом за ней гордо шествовал Князь Тьмы, и его величественная фигура отбрасывала в свете Луны причудливые тени, скользившие по заросшим травой надгробным плитам. В ночи тихо шелестели листвой платаны, словно нашёптывая вдове плотника о небезопасности её ночного путешествия. Шпага Альберто звонко цокала ножнами по надгробным камням, и этот звук далеко разносился в тишине кладбища.
     Уже вскоре вдова остановилась у каменного надгробия  и смахнула рукой с плиты прошлогодние пожухлые листья. «Археус-плотник» - проступила выбитая на камне надпись.
     - Ага, вот и славно! – произнес Альберто. – Хочу предупредить вас, Кристина, чтобы вы помалкивали и вели себя тихо и спокойно, что бы сейчас  здесь ни произошло. Дайте слово!
     Кристина молча кивнула, но даже в свете луны можно было заметить её бледное лицо.
    - Ну, начнем, пожалуй! – Тёмный  вынул из ножен шпагу и прикоснулся ею к плите.

    Луна совсем некстати скрылась за облаками, и Альберто воскликнул:
    - Вот ведь, зараза, ничего не видно!
    Он взмахнул шпагой и крикнул:
     - Эй вы, свободные души, застрявшие между мирами, принесите мне огня, ну же!
     Словно горестный шёпот пронёсся над надгробиями, и даже в темноте было видно, как тут и там от некоторых могильных плит стали отделяться белые прозрачные силуэты. Их становилось всё больше, и вскоре они уже кружились в странном хороводе вокруг Кристины и Альберто. Затем по этому жуткому хороводу, словно молния, мелькнула голубая вспышка и тут же превратилась в голубой плазмоид размером с хорошую дыню. Плазмоид легко взлетел вверх, а затем завис над могилой Археуса, осветив голубым светом надгробие.
     Растаяли белые тени, оставив после себя лишь  слабый ветерок, который слегка колыхнул рыжие волосы испуганной Кристины.
     Альберто довольно кивнул и снова прикоснулся шпагой к плите.
    - Встань, проснись, плотник Археус, Повелитель Теней приказывает тебе!
     С треском отодвинулась плита саркофага, и наружу вылез зловонный труп плотника.
    Но уже через секунду всё изменилось, и перед почти теряющей сознание вдовой стоял всё тот же плотник Археус, выглядевший совершенно естественно, словно и не умирал никогда.
     Плотник оказался высокого роста, с густой седоватой шевелюрой, крупным мясистым носом и длинными мушкетёрскими усами.

    - Неужели это ты, Кристина? -  проблеял не своим голосом плотник, внимательно всматриваясь в белое лицо вдовушки. – А это что за хрен с тобой рядом? – кивнул он на Альберто. – Никак, любовничек? Ага! Вот ты мне и попался, дурашка! – Археус засучил рукава камзола и двинулся к Тёмному.
    - Эге, каков весельчак! – поднял руку Альберто, и плотника словно парализовало. – Да ты, деревянных дел мастер, что, так и не понял, что давно преставился? Славно, славно… Как там тебе в моих пенатах, не слишком жарко?

     Плотника словно подкосило, так быстро он плюхнулся на колени.
    - Так это ты…вы… О, Великий, отпусти меня! Я вспомнил, всё вспомнил! И эту огненную реку, и истязавших меня исчадий…значит, я умер и… - плотник зарыдал и всхлипнул: - Но как же?!...
     - Это я призвал  тебя на этот свет. Я, великий  и любимый Сын Божий! – гордо выпрямился Альберто. – Призвал, чтобы ты ответил мне на мои вопросы. И от твоего признания будет зависеть дальнейшая судьба твоей души. Итак. Отвечай мне, где ты спрятал перстень Соломона, украденный тобой у алхимика? Говори же!

     - Нет ничего проще, мой господин, - хлюпнул носом плотник и поднялся на ноги. – Перстень в моём доме, в печке, за верхней заслонкой. Хотел было его выгодно продать, да не успел, помер… - Плотник горестно покачал головой и посмотрел на Кристину. – Верни меня в этот мир, Великий! Я пожил бы ещё, Великий, хотя бы с десяток лет…
     - Ты сказал мне правду? Надеюсь, что это так, - Тёмный убрал шпагу в ножны, - но вернуть тебя снова к жизни я не могу. Не всё решаю только я. Извини, плотник… Может быть есть другие просьбы? Ты не стесняйся, говори.
     Плотник опять хлюпнул носом и посмотрел на бывшую жену.
     - Тогда я хочу забрать её с собой! – обречённо вздохнул он. – Не так скучно будет.
    Бедная вдовушка отшатнулась и чуть не закричала от ужаса.
     - А вот это – пожалуйста! – ухмыльнулся Альберто. – Двоим, и вправду, веселее будет.
    - Нет, нет!!! Я не хочу умирать! Я не хочу к нему!!! – закричала Кристина. – Не-е-е-т!!!

     Но Альберто уже всё решил и, выхватив шпагу, коснулся ею плиты.
     - Жизнь загробная проста: всё вернётся на места! – крикнул он.
    Налетевший порыв тёплого ветра словно сухую листву сорвал с плотника его плотскую оболочку, вернув ему вид полусгнившего трупа. Труп намертво обхватил кричавшую от ужаса вдову и потащил её к раскрытому саркофагу. Отчаянные  крики вдовушки, были слышны ещё какое- то время. А затем задвинулась, встав на место, надгробная плита, и всё стихло.
     Погас и исчез голубой плазмоид, а выплывшая из-за туч луна осветила лик ухмыляющегося Князя Тьмы.
     - Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад…
    Альберто посмотрел на саркофаг, снова улыбнулся, убрал свою шпагу и не спеша пошёл вдоль заброшенных могил и покосившихся памятников.
     Перстень Соломона, много лет находившийся в роду алхимика Гёлля,  теперь снова будет у него. И если и дальше обстоятельства будут складываться так же удачно, то, пожалуй, можно будет наконец утереть нос братцу.
     Тёмный посмотрел на звёздное небо и приветливо помахал рукой, зная, что Господь видит его…



     … Даниэль проснулся раньше всех и крадучись выскочил из дома алхимика. Конкретных целей сейчас у него не было, но в любом случае нужно было дождаться, когда Гёлль останется один и тогда уже взять его, как говорится, «за грудки». Никуда он не денется и, конечно же, расскажет ему, где находится шкатулка.
     Ну а сейчас можно немного прогуляться по Парижу, такому знакомому и не очень. Слишком давно он гулял по этим улицам, многое изменилось с тех пор в Париже: новые дома, новые мостовые… Даниэль с наслаждением вдохнул утренний воздух проветрившегося за ночь города и, мягко ступая новыми замшевыми сапогами, двинулся наугад, совершенно бесцельно, по улочке.
     Моро находился в прекрасном настроении и блудливо улыбался каждой встречной красотке. Красотки в большинстве своём отвечали взаимностью и, стреляя глазками, убегали, даря напоследок белокурому Даниэлю страстные взгляды.
    Выйдя, наконец, на перекрёсток к хлебной лавке, Моро чуть не сбил с ног старуху в красной накидке, спешившую, очевидно, к видневшейся неподалёку церкви.  Старуха отлетела от парня к стене дома и уже собралась было осыпать его ругательствами, но почему-то так и застыла с открытым ртом, уставившись на Даниэля.
     - Прошу прощения, мадам, я рад, что вы удержались на ногах и…  Послушайте, какого чёрта вы на меня уставились?! – перестал улыбаться Даниэль. – Я, вроде, не прокажённый! Ступайте своей дорогой!

     - Это ты, Даниэль?! – проскрипела старуха. – Но этого не может быть! Я сама видела, что тебя повесили, и ты провисел на площади несколько дней, превратившись в зловонный синий труп. И все-таки, это ты, ты! И опять живой и такой же красивый!
    Моро повёл бровью.
    - Ты ошибаешься, старая женщина, меня зовут вовсе не Даниэль, конечно же, ты ошиблась!
     - Как бы не так, Моро, как бы не так! Хоть мне уже и много лет, но я не выжила из ума и помню человека, по чьей милости я стала когда-то проституткой.
     - Мари! – воскликнул Даниэль. – Неужели, это ты, Мари?! О Боже!
     Он прислонился к стене дома, почти с ужасом глядя на постаревшую морщинистую бабку, когда-то много лет назад такую красивую и молодую – его Мари.
    - Это я похоронила тебя потом по-человечески на кладбище Сен-Маклу. С тех пор прошло почти семьдесят лет, - продолжала старуха, - и вот теперь я вижу тебя снова живым и здоровым. Ты дьявол, Моро, ты – сам дьявол! И я расскажу о тебе людям! Тебя надо сжечь, сжечь на площади и развеять твой прах по ветру!
     - Подожди! – воскликнул Даниэль. – Подожди же, Мари! Ты всегда успеешь это сделать, а ведь нашему народу только этого и надо: ату его, сжечь негодяя, вот уж повеселимся!… А ведь я совсем не виноват перед тобой. Ты так и не выслушала меня тогда, когда мы случайно с тобой встретились. Позволь, я всё тебе объясню сейчас! Но давай сначала уйдём подальше от людских глаз, на нас уже обращают внимание. Вон в том узком переулке мы вполне можем с тобой поговорить.
     Даниэль взял старуху под руку и, несмотря на её нерешительность, увлёк за собой.
     В мрачном переулке,  полном зловонных луж, не было никого. Мари вырвала свою руку, прислонилась к стене и слезящимися глазами смотрела на Моро.
    - Мне просто не повезло, Мари, - начал Даниэль, - просто не повезло. Не повезло родиться красивым, но бедным. Я ненавидел свою бедность, ненавидел каждой клеточкой своего тела, своей души. Разве это зазорно: стремиться стать богатым и свободным? Мне всегда хотелось этого.  И я не пришёл тогда к тебе только потому, что был сильно ранен. Я просто не смог к тебе прийти!
     Даниэль сложил руки за спиной и незаметно для старой Мари вытягивал из-за пояса маленький острый стилет.
     - Ну а теперь, теперь ты веришь мне, Мари? Почему ты так безжалостна ко мне, скажи наконец, слышишь?! – крикнул Моро.
     На глазах у старой женщины появились слёзы, но она быстро смахнула их костлявой ладонью.

     - Что было – то прошло, Даниэль. И я давно простила тебя за мою разбитую судьбу и разбитое сердце. Но ты УМЕР много лет назад и был ПОХОРОНЕН мною! – Мари снова внимательно взглянула на парня. – А сейчас ты вновь живой и такой же молодой, как и прежде! Что скажешь мне ты сейчас на это?
    - Мне действительно нечего тебе ответить, Мари. Да, я – исчадие Ада. Да, я  - пособник Дьявола. И душа моя черна, как и прежде. Прости меня, Мари…
    Даниэль посмотрел по сторонам и быстрым привычным движением полоснул старуху по горлу. Потом брезгливо отбросил окровавленный стилет в сторону и собрался уже уйти, но почему-то обернулся.
     Мари, истекая кровью, опустилась на мостовую и последний раз взглянула на Даниэля. И он вдруг поймал этот полный любви и печали взгляд угасающих глаз ЕГО Мари…
     Даниэль бросился бежать по мрачной, грязной улочке, натыкаясь на случайных прохожих, безжалостно отталкивая их, с обезумевшими, налитыми кровью глазами. Даниэль убегал от самого себя, понимая, что не сумеет этого сделать уже никогда.



     Он пришёл в себя лишь спустя какое-то время, да и то  после того, как влил в своё нечистое нутро огромное количество пива.
     Хозяин замшелого трактира старался всячески угодить богатенькому франту, а именно так он расценивал хорошо одетого парня, зашедшего к нему в трактир средь бела дня.
    - Не желаете ли, сударь, раков? Очень свежие и крупные! – склонился над ним хозяин. Он время от времени облизывал свои полные губы и суетливо вытирал фартуком руки. – Есть колбаса из конины, жареные цыплята…
    - Больше ничего не нужно,  трактирщик, - решительно взглянул на него Даниэль. – Да и тебе, думаю, скоро ничего уже не понадобится.
    Этот потный толстогубый владелец питейного заведения был отчего-то неприятен Моро.
     - Разве ты не слышал, что осталось несколько дней до конца света?
     Трактирщик перестал облизываться и выпучил глаза на Даниэля. Затем, будто бы опомнившись, он осклабился и хмыкнул:
    - Сударь изволит шутить над Пеппино? Но Пеппино, сударь, уже много лет живёт на этой земле, и не раз за это время был пуган концом света. Всё это – сплетни местных вдовушек, вот что я вам скажу! Этим  толстомясым дурёхам заняться больше нечем, вот они и выдумывают бог весть что.
     - А вдруг ты ошибаешься, трактирщик? – Моро отпил пива и вытер с губ пену. – Ошибаешься, и конец всё же будет, а?
    - На всё воля Господа, вот что я  скажу. На всё его воля! – Пеппино сглотнул появившийся комок в горле и испуганно взглянул на Даниэля.
    - Ха! – стукнул  деревянной кружкой об стол Даниэль. – Нет, не только его воля, поверь мне, трактирщик! Не только его воля, теперь-то уж я это точно знаю.
     Моро швырнул на стол серебряную монету и вышел из трактира…



      В этом тихом пригороде Парижа Николь чувствовала себя легко и спокойно. Родительской дом, увитый плющом и виноградными лозами, стоял в низине у небольшой липовой рощи, и каждый год девушка с нетерпением ждала поры  цветения этих любимых ею деревьев. Благоухание, исходившее от липовой рощи, казалось Николь самым приятным запахом на свете.
     Как ни странно, но так же пахло и от волос Жан-Поля. И когда она сказала ему об этом, он рассмеялся и сказал, что липа – самый податливый древесный материал, и наверное от этого он  и пропитался этим запахом.
    Но Николь знала, чувствовала, что это не так. Просто Жан-Поль за эти несколько дней, проведённых с ним, стал ей близок и дорог. Видно поэтому дух липовой рощи (а Николь точно знала, что он существует)  и наградил её любимого этим прекрасным запахом.
     Девушка прогуливалась неподалёку от дома, и за ней следом увязалась её собачка Люми. Николь с улыбкой наблюдала за своей маленькой подружкой. Собачка резвилась в траве, пытаясь поймать зубами юркого кузнечика.
    - Глупая Люми, как ты беззаботна, и никто не может заставить тебя добывать себе пропитание работой! Тебе можно только позавидовать.
     Девушка присела на корточки и подозвала к себе собачку.
    - Ты бы оделась теплее, Николь, - позвала её матушка. - Посмотри, какая тёмная туча движется сюда, и потому так ноют мои ноги. Наверняка, не обойдётся без грозы… О, Пресвятая Мадонна, где же ты, мой глупый мальчишка Жак? Зачем ты никогда не слушал своей матери? – запричитала вдруг женщина и, прикрыв рот рукой, всхлипнув, скрылась в дверях дома.

     А над городом уже и впрямь вовсю властвовала гроза. Тёмные свинцовые тучи накатывали валами одна на другую, грохотал гром. И вот уже первые крупные дождевые капли упали на землю, и Люми, испуганно тявкнув, вприпрыжку понеслась к дому. Николь тоже, с грустью вспомнив пропавшего брата, нечаянно улыбнулась, наблюдая за собачкой, и последовала за ней. Едва за девушкой закрылась дверь, как на дворе стало темно, загрохотало и зашумело вокруг, и плотной стеной на маленькую усадьбу обрушился дождь.
     Закрывая ставни, Николь заметила, что к дому, фыркая и клубясь потным паром, подкатила тройка вороных, запряжённых в чёрную карету, из которой вышли во двор двое людей в монашеских рясах.

     - Мир дому сему! – появившись в дверях, произнёс маленький плотный парень с рыжими волосами, торчащими из-под капюшона.
     За ним следом появился и другой в такой же монашеской рясе и, отодвинув первого, шагнул в комнату.
    - Что вам угодно, святые отцы? – удивлённо спросила мать девушки. – Что привело вас к нам в такую погоду? Не иначе, вы сбились с пути и заблудились?
     - Нет, дочь моя, Господь уберег нас от искушений, и с дороги мы не сбились, - ворчливо ответил длинный парень в рясе.
     - И даже в таверну мы случайно не заехали, -  усмехнулся маленький, - а надо бы, ишь, как поливает… Прости меня, Господи, – тут же перекрестился он, - и от искушений меня избавь, и…
     - Заткнись, Дюпен! – окрысился длинный. – Сейчас не до этого! Мы из аббатства Сен-Дени, уважаемая. И послал нас аббат, господин Клобер де Вернье. У него есть срочное поручение для вашей дочери, и он просит её  незамедлительно приехать в аббатство. Лошади ждут и мокнут, уважаемая, а потому прошу вас поторопиться.
    - Но я не хочу никуда ехать, матушка! – выпустила из рук собачку Николь. – И если вашему настоятелю аббату, не помню, как его зовут, необходимо меня видеть, почему бы ему самому не приехать к нам?
     В воздухе на несколько секунд  повисло молчание, лишь недовольно ворчала, глядя на монахов, Люми. Первым опомнился длинный.
     - Дело государственной важности и не терпит отлагательств! – Он решительно шагнул к Николь и взял её за руку. – И, если будет угодно, это – приказ самого Его Святейшества Папы! С вашей дочерью ничего не случится, дочь моя, - повернулся он к женщине. – Она будет под надёжной защитой святой церкви и уважаемого господина настоятеля Клобера де Вернье.

     Мать устало развела руками, печально глядя на Николь.
    - Ничего, ничего, доченька, доверься им. Они служат в монастыре и заслуживают доверия. Ведь это не надолго, правда? – посмотрела она на длинного, и тот утвердительно кивнул головой.
     В небесах грохотало, не переставая, и крупные дождевые капли сменились градом, размером с хорошую горошину. Кусочки льда упруго лупили по крыше несущейся во мраке кареты, и вознице стоило немалого труда удерживать испуганных лошадей.
     Николь испуганно забилась в угол отделанного мягкой кожей и бархатом экипажа, стараясь не смотреть на нагло разглядывавших её монахов.

     - А она прехорошенькая, брат Луис, - ухмыльнулся маленький толстяк с пухлыми ручками и красным пропитым носом. Да, хороша молодуха, не то что те девки, которых нам по праздникам подбрасывает Клобер. Но приказ есть приказ: пальцем её не трогать. Только вот до аббатства ещё ехать и ехать, боюсь, не утерплю, - рыжий толстяк закатил глаза и весело заржал.
     Николь вжималась в угол кареты, холодея от одной только мысли, что эти грязные монахи смогут к ней прикоснуться. «Ах, матушка, и зачем ты позволила мне ехать с ними? Что-то недоброе происходит, и я это чувствую…». Девушка прижималась лбом к холодному стеклу окошка, думая о том, что угодила в ловушку.
    - Я тебе вот что предлагаю, брат Дюпен, - длинный сбросил свой капюшон, выставив напоказ плешивую голову с шишкой на боку. – Мы сейчас позабавимся с нею, не нарушая её девственность…ты понимаешь, о чём я? И пускай потом доказывает, что мы её трогали!
     - И как мне самому это в голову не пришло? – толстяк довольно потёр потные ладошки. – Ну, иди же к нам, красотка, иди, не ломайся, ничего плохого с тобой не случится!
    Николь в ужасе прижалась к стенке подпрыгивающей на ухабах кареты, наблюдая, как стягивает свои штаны плешивый. Не придумав ничего лучше, девушка отчаянно закричала и стала колотить кулачками по стенке кареты. Экипаж дёрнулся и остановился, а парочка похотливых монахов, не удержавшись на сиденьях, свалилась на пол.
     Дверца кареты открылась, и возница в широком плаще с капюшоном грозно прикрикнул на монахов:
     - Вы что, бездельники, забыли, что господин аббат велел довезти девчонку в сохранности?! Вот уже я доложу Его Милости, что вы затеяли, и тогда плетей и холодного подвала вам не избежать!
    - Ну что ты, Бернар, мы же просто пошутили, ведь верно, Дюпен? Мы к ней даже и не притрагивались! – плешивый Луис развел руками и мерзко ухмыльнулся.
    - Правда, правда, брат Бернар, ей-богу, пальцем не прикоснулись! – пропищал Дюпен. – Уж и пошутить нельзя!
     Возница погрозил монахам пальцем и захлопнул дверцу. Послышался щелчок кнута, повозка дёрнулась и вновь затряслась на ухабах.
     Монахи присмирели и уже не таращились вожделённо на Николь, лишь хмурились и о чём-то перешептывались друг с другом.



    -… И не нужно обижаться на меня, дочь моя, ибо не о себе забота моя, не о себе… Ну, а эти двое недоносков, что испугали тебя, будут наказаны, можешь не сомневаться в этом. – Клобер поднялся из-за стола и, подойдя к сидевшей на стуле Николь, встал у неё за спиной. – Слаб человек, дочь моя, слаб и малодушен. И от этого беды его. – Аббат словно случайно коснулся рукой золотистых локонов девушки и тяжело вздохнул. – Что же касается этих двоих служителей…как говорится, в семье не без урода. Да… Я приму меры, и они будут наказаны.

     - Вы так и не сказали, что вам от меня нужно, святой отец, - робко взглянула Николь на мерявшего шагами комнату, Клобера.
    - Давай, не будем спешить, - облизал пересохшие губы аббат, - не будем спешить… Вот вино, фрукты… Отдохни, дочь моя. Ты слишком расстроена случившимся, да и погода на улице довольно сырая, а дождь так и не закончился. – Клобер налил  в глиняный кубок вина и протянул его девушке. – Вот, Николь, выпей вина, оно согреет тебя и успокоит.
     - Я не хочу пить вино, господин аббат. И если у вас нет для меня никаких дел, я, пожалуй, пойду. – Николь, наконец, подняла глаза и посмотрела на Клобера.
     - Ты так молода, Николь, и так мила, - выдавил из себя подобие улыбки Клобер, - а я очень одинок, у меня никого нет, милое дитя, совсем никого. Почему бы тебе не остаться у меня, и не помочь мне в моих делах? А заодно и утешить старика… Можешь не сомневаться, я буду хорошо, даже очень хорошо тебе платить! Ты ни в чём не будешь нуждаться и навсегда забудешь о том, что когда-то была простой прачкой!

    - Как это может быть, святой отец?! Вы, настоятель монастыря, предлагаете мне стать вашей содержанкой?! Вы ли это, отец Клобер, тот самый  Клобер, чьими воскресными проповедями гордились прихожане? Как вы можете?! Я…
    - Ну хватит, хватит уже! – прервал возмутившуюся девушку священник. – Не думаешь ли ты, что я буду тебя упрашивать? Вовсе нет, этому не бывать! Отправляйся же снова стирать грязное бельё вшивых прихожан, это тебе больше подходит! Эй, кто-нибудь! - позвонил в колокольчик аббат.
    Дверь тот час распахнулась, и появились старые знакомые Николь – длинный Луис и толстяк Дюпен.
    - Проводите её до ворот! – рассерженно бросил Клобер и тут же подмигнул Луису. – Да посветите, не то сломает себе шею в темноте.
     Луис всё понял и мерзко ухмыльнулся.
     - Идите, сударыня, за нами, мы вас проводим, а то и впрямь упадёте.
    Николь шла за монахами по тёмному длинному коридору, понимая, что совершенно не помнит дорогу обратно: в этих каменных коридорах аббатства вполне можно было заблудиться.
     Наконец, монахи, державшие  в руках зажженные свечи,  остановились перед деревянной, обитой кованым железом, дверью, и, звякнув ключами, её открыли.
     - Тебе сюда, дочь моя, - проскрипел толстячок Дюпен. – Пройдёшь через эту комнату и по ту сторону найдёшь выход.
     Николь шагнула в комнату, и дверь за ней тотчас захлопнулась…



     Сиял всеми огнями Версаль. Тысячи и тысячи свечей трепетали огненными языками, а сотни слуг внимательно следили за тем, чтобы свечи не гасли, и, если это случалось, тут же зажигали их снова. На лужайке возле пылающего в ночи светом дворца были установлены столы с изысканными закусками на любой вкус, и не было такого блюда, которое повторялось бы дважды. Сотни дам и кавалеров съехались сегодня в Версаль по приглашению короля.
     Король Людовик четырнадцатый праздновал свой день рождения.
     Музыка, смех, шелест шёлка и атласа вечерних нарядов усердно напомаженных дам, шляпы с перьями и расшитые золотыми нитями камзолы блистательных знатных кавалеров – всё это смешалось сегодня цветным калейдоскопом в Версале. Празднование длилось уже несколько дней и, казалось, что этому не будет конца.
    -… ОН опять отказал мне в аудиенции! – Альберто ухватил кончиками пальцев в не снимаемых своих замшевых перчатках кисть винограда и бросил к себе на тарелку. – А ведь у  меня накопилось слишком много вопросов к НЕМУ, слишком много.
     Иисус сидел за столом напротив Альберто, не спеша смаковал красное терпкое вино и, едва заметно улыбаясь, слушал Тёмного.
    - Ты говоришь о Людовике, Князь? Зачем он тебе понадобился?
    - О каком Людовике? Ты что, смеёшься надо мной, братец? Да плевать я хотел на этого павлина! Сколько ты ему ещё подарил лет жизни? Десять? Двадцать? Сколько бы то ни было, но он смертен, и я мог бы прекратить его ничтожное существование прямо сейчас. Но не могу этого сделать: он – ЕГО ставленник. – Альберто кивнул головой на звёздное небо.
     - И что же ты хочешь? Господь никого не принимает с глазу на глаз вот уже тысячу лет, и я тоже не исключение. – Иисус улыбнулся и продолжил: -  И потом, я слышал, что через несколько дней ты затеваешь очередной апокалипсис? Нет, ну право, я тебя не понимаю, мой чёрный друг. Как ты наивен! Неужели ты думаешь, я позволю тебе это сделать?
    - Я вовсе не наивен! И не смей  шутить со мной! Я имею на всю эту цветную напомаженную публику такие же права, как и ты. Ну, или почти такие же. Что тебе до них, зачем ты носишься с ними?! – Тёмный  ударил кулаком по столу.
     Сидящая рядом с ним томная плотная дама, воркующая о чём-то со своим таким же плотным кавалером, испуганно вскрикнула и бросила на Альберто негодующий взгляд.

    - Хочешь, я расскажу тебе о каждом из этих дородных павлинов? – Тёмный налил себе вина, залпом выпил и продолжал: - Возьмём хотя бы герцога де Брюйона, что сидит сейчас слева от тебя, Светлейший.  Он погряз в распутстве и обжорстве. Следующий – граф Дрюон – ужасный  скряга, сквалыга, заморил голодом своих вассалов, требуя непомерные подати с каждого. Я могу долго ещё продолжать, Светлейший, и вряд ли тут найдётся хоть один благочестивый и преданный тебе христианин. Буквально все они – жулики, прохвосты и развратники!
     - Ты слишком обобщаешь, Повелитель Теней. Посмотри вон на того человека в светлом парике, - кивнул Иисус налево от себя. – Видишь? Да, да, вот тот, в тёмно-синем уже не новом камзоле. Это – граф Леонид. Он итальянец. И он ни разу не был в церкви. Но! Он чист и светел душой! Когда в его деревушке два года подряд выдался неурожай, и крестьяне стали голодать, он заложил своё поместье вместе со всем, что имел, и раздал  деньги крестьянам. И пусть такой он один среди всей этой праздной толпы, но за него я и буду бороться с тобой, Тёмный, и тебе его не отдам!
    Альберто вскочил, выхватил свою шпагу, взмахнул ею и ударил по столу. Разом всё исчезло: и ломящиеся от яств столы, и кавалеры и дамы, да и сам Версаль. Иисуса и Люцифера окружала тёмная пустота.
    - Смотри, о, Светлейший, смотри же! – повторил Люцифер.
     И увидел Христос сотни тысяч мерзких исчадий ада, стоявших за спиной Тёмного. Повсюду за Люцифером стояла готовая ринуться в бой армия перепончатокрылых тварей, с капающей серной слюной из пастей.

    - Стоит только открыться вратам, Светлейший, стоит им  только открыться! – торжественно произнёс Альберто.
     Иисус стал серьёзен и поднял вверх руку. Тотчас  рассеялась тьма, и режущий, ослепляющий своей чистотой свет заставил Тёмного закрыть глаза рукой. А когда свет немного утратил свою белизну, Тёмный убрал от лица руку и увидел многочисленную армию белокурых, белокрылых ангелов у Христа за спиной.
     - Я не позволю тебе этого сделать, даже и не пытайся! – произнёс Иисус и исчез.
     Тёмного ударило по глазам яркое освещение Версаля, вновь услышал он звуки музыки, праздный галдёж веселящейся толпы. Иисуса не было за столом. А к Альберто доверчиво наклонилась носатая, удушливо надушенная дама и видимо давно о чём-то ему рассказывала.
     - Простите, мадам, но не пошли бы вы к чёрту? – воскликнул Альберто и, вскочив из-за стола, пнул ногой мягкий венский стул…
    



… Вот уже несколько дней доктор Гёлль в беспамятстве метался по кровати, бормоча что-то бессвязное в бреду.
     Даниэль, с тревогой наблюдавший эту не вовремя свалившую доктора болезнь, приготовил травяной отвар по рецепту своей матери, благодаря Фортуну, что у алхимика нашлись нужные для этого травы. Куда-то пропал и Жан-Поль. Ушёл двое суток назад, да так и не появлялся до сих пор. С одной стороны, оно и славно: может сгинул где, и не нужно будет Даниэлю брать ещё один грех на душу. Но тут Даниэль вспомнил о том, что шкатулку может взять в руки лишь смертный человек, и понял, что без этого молодого плотника ему не обойтись.
     Дождь лил не переставая уже третьи сутки, и времени до назначенного Альберто часа оставалось всё меньше.
    Отвар, приготовленный Даниэлем, привёл доктора в чувство, и он впервые за эти дни крепко заснул.
     Нужно было что-то делать, и Моро решился. Он вспомнил заклинание, которому научил его Князь Тьмы, и этой ночью можно будет его попробовать в деле. Даниэль дождался полуночи, зажёг черную свечу и произнёс заклинание:    
    - Я устал при свете дня, успокоит ночь меня…
     Моро проговорил нужные слова и стал ждать результата, закрыв глаза. Тихо потрескивала горящая чёрная свечка, тяжело похрапывал в своей постели алхимик…и ровным счётом ничего не происходило.
     Но затем по телу Даниэля пробежала странная волна, и тело его покрылось липким потом. Парень  открыл глаза и не узнал свои руки: они были чужими.
     Даниэль вскочил в поисках маленького зеркальца алхимика, а когда его нашёл и посмотрел в отражение, понял, что волшебство состоялось: из зеркальца на него смотрел…Жан-Поль.
     Не желая больше терять времени, Моро растолкал спящего алхимика.
    - Проснитесь, проснитесь, доктор, время не терпит!
    - А, это ты, мой друг Жан-Поль! Хорошо, что ты наконец вернулся. А я вот совсем разболелся. Спасибо твоему товарищу Даниэлю, он всё это время поддерживал меня настоем из трав…кстати, где он? – Гёлль с трудом поднялся и сел в кровати.
    - Мне, право, очень неловко, доктор, - начал Даниэль, - но я всё ещё не знаю, где находится шкатулка…и я подумал: вдруг с вами что-то случится – ведь вы, доктор, уже не молоды, и…

    - Нет-нет, - закашлялся Гёлль, - ты, конечно же, прав, мой друг, конечно же прав… Сейчас я только зажгу свечу, сейчас…
     Старик с трудом добрался до стола и вскоре повернулся к Даниэлю с зажжённой свечой в руке.
    - А шкатулка, мой друг, не так уж и далеко, как тебе казалось. Да что там, мало того, она совсем рядом. Подойди же ко мне, мой мальчик, вот сюда, к этим полкам.
     Алхимик опять закашлял и, ухватившись рукой за книжную полку, толкнул её вперёд. Что-то щёлкнуло, и центральная секция полок медленно стала уходить в глубь стены и, наконец, остановилась, открыв сбоку темнеющий спуск со ступенями, уходящими  куда-то вниз.
    - Иди за мной, мой друг, да смотри, не оступись на ступенях.
     Доктор поднял свечу вверх и пошёл первым.
    Ступени уходили вниз и плавно поворачивали налево. Их было совсем немного, и вскоре перед Даниэлем предстала небольшая комнатка с абсолютно гладкими каменными стенами, посередине которой на полуметровом от пола возвышении стояла деревянная шкатулка.
    - Вот и она, вот и она… - Гёлль приблизил к шкатулке горящую в его руке свечу. – Видишь ли ты голубое свечение, Жан-Поль, что полусферой накрывает шкатулку? Это и есть защита. Но сейчас я сниму её, и ты сможешь взять в руки это чудесное творение неизвестного мастера.
     Гёлль произнёс несколько слов на латыни, и голубое свечение, опоясывавшее шкатулку, исчезло.

    - Ну, вот и всё. Теперь ты можешь взять её в руки. А заклинание для её защиты я напишу тебе позже, чтобы ты выучил его наизусть… Так что же ты, смелее! – Доктор с улыбкой посмотрел на Даниэля, не понимая его нерешительности.
     Даниэль на секунду словно задумался о чём-то, а потом смело протянул руку к шкатулке.
     Что-то негромко щёлкнуло, и Моро отлетел от шкатулки, сильно ударившись о стену. А над шкатулкой опять появился голубой купол.
    Гёлль удивлённо смотрел то на шкатулку, то на испуганного парня.
     - Этого не может быть! – наконец произнёс он. – Я снял заклятие, и ты мог взять шкатулку, но…кажется, я начинаю понимать! – Алхимик, прищурясь,  смотрел на поднявшегося на ноги Даниэля. – Ты – не Жан-Поль! – воскликнул он. – Ты – помощник Дьявола, вот почему ты не смог взять её! О, я старый болван! Как же я не почувствовал, что…
     - Не стоит так нервничать! – отряхнул камзол от пыли Даниэль. – Вы больны, доктор, и, наверное, что-то напутали в заклинании. Не суетитесь и попробуйте ещё раз. Снимите заклятие и увидите.
     Алхимик недоверчиво посмотрел на Даниэля, вытер вспотевший лоб и снова произнёс нужные слова.
     Свечение над шкатулкой исчезло. Наступила тишина, лишь потрескивал плавящийся воск свечи.
    - А теперь смотрите, доктор, вам это – уверен! – понравится.
    Моро быстро выхватил стилет и вонзил его Гёллю в грудь.
     Старик охнул и рухнул на каменный пол.
    - Спиритус са… - попытался произнести умирающий алхимик.
    Но Даниэль закрыл его губы ладонью и не отпускал до тех пор, пока доктор не испустил дух.
    - Вот и славно! Со шкатулки снято заклятие, и я знаю, где она. – Моро усмехнулся и поднял с пола не успевшую погаснуть свечу.
    По телу его опять пробежала волна, и он, уже не прикрывая глаз, заметил произошедшую с ним перемену. Даниэль снова стал Даниэлем.
     Где-то наверху послышался шорох, и Моро увидел спускающегося в подвал Жан-Поля…



     … В маленькой клетушке, куда заманили Николь, было темно и сыро. Лишь небольшое узкое окошко высоко наверху пропускало тусклый лунный свет, но оно было маленьким и узким, да и добраться до него у девушки всё равно бы не получилось. Николь пробовала кричать и звать на помощь, но ответом ей была тишина, лишь где-то в углу кельи в норе копошились мыши.
     Лязгнул засов, и в приотворившуюся дверь какой-то монах пропихнул охапку соломы. Затем снова дверь закрылась, и обессиленная девушка опустилась на солому, чувствуя, как на глаза наворачивают слёзы.
     Так в заточении прошёл день, затем ещё один.  Всё это время к Николь никто не приходил. Не считая монаха, приносившего ей пищу.  Девушка была в отчаянии, не зная, что же делать и как выбраться из этой западни. Наконец, она решилась и объявила монаху, приносящему ей еду, что ничего есть она больше не будет, пока её не выпустят отсюда.

     К вечеру следующего дня снова лязгнул железный засов, и в комнатку к пленнице вошёл аббат.
    - Мне искренне жаль тебя, Николь. – Священник уселся на услужливо подвинутый ему табурет одним из монахов. – Но ты должна меня понять. У меня нет выбора.- Клобер вздохнул. -  Или же ты соглашаешься остаться у меня в качестве прислуги со всеми вытекающими из этого обязанностями, или… - Он помолчал и пожевал губами. – Или тебя сожгут на костре как еретичку и ведьму.
    - Вы старый негодяй, Клобер! Жан-Поль найдёт тебя, мерзкий святоша! – закричала Николь. – Найдёт, и ты ответишь за всё!
     - Возможно, возможно… Но за эти стены ещё никто не попадал без моего на то разрешения. – священник  усмехнулся. – Глупая девчонка! Я – аббат и настоятель монастыря – предлагаю тебе безбедное существование, и что же я слышу в ответ? Любая другая почла бы за честь удостоиться таких привилегий, слышишь ты, маленькая дрянь?!
     - Господь всё видит, аббат, и он накажет тебя, вот увидишь! И очень скоро!
     Девушка вскочила с соломы и с жаром бросала эти угрозы священнику. Лицо её, до этого момента бледное и усталое, раскраснелось, по плечам рассыпались русые волосы.
«Ах, как она хороша! – услышал свои мысли Клобер. – Так хороша!  Отпусти её, отпусти, пока не поздно!...»
     Аббат тряхнул головой, прогоняя трусливые помыслы, и тяжело поднялся с табурета.
    - Вот что я скажу тебе, Николь… - Клобер на мгновение замолчал и посмотрел слезящимися глазами на девушку. – В моём монастыре давно нет Бога. Бог в аббатстве только один – это я! И потому я – аббат Клобер де Вернье – даю тебе ещё один день. А потом… О, я не хотел бы увидеть это «потом»!
     Настоятель  наклонил голову, чтобы не ударить её о притолоку, и вышел из кельи…




    …- Вот ты где, Даниэль! – спустился по лесенке Жан-Поль. – Что это за помещение, и что ты тут делаешь?
     Моро стоял перед входом в комнатку и закрывал собой  убитого алхимика и шкатулку.
     - Ты должен помочь мне, Даниэль, слышишь? – торопливо произнёс Жан-Поль. – Моя Николь в аббатстве Сен-Дени, и я уверен, что аббат удерживает её силой. Идём же скорее, и по дороге что-нибудь придумаем!
    - Да-да, сейчас, сейчас, конечно, я помогу тебе! Вот только…
     С этими словами Даниэль оттолкнул Жан-Поля и побежал вверх по лестнице.
    - Куда же ты, Даниэль?! Постой!
     Только тут в свете брошенной Моро свечи юноша заметил лежавшего в луже крови алхимика и бросился к нему. К сожалению, доктору уже ничем нельзя было помочь, и Жан-Поль только закрыл ему ладонью глаза.
    В центре комнатки на каменном возвышении  плотник  увидел шкатулку и догадался, что это и есть та самая шкатулка с загадочным предметом внутри, от которого через день так много будет зависеть. Он подошёл к загадочному ящичку и взял его в руки. Что же произошло тут, и от чего погиб доктор Гёлль? Неужели это дело рук Даниэля? Но почему, почему?..  Жан-Поль не находил ответа, но одно ему было понятно: доступ к шкатулке открыт, заклятие, очевидно, снято. Остаётся только одно: взглянуть, что же там внутри.
     Юноша легко откинул деревянную крышку и вынул наружу небольшой остроугольный предмет из какого-то чёрного камня. Скорее, это было похоже на сложенные вместе треугольники, напоминающие крышу маленькой часовенки у него в деревушке. Из чёрного куска необычной формы камня, на каждой его стороне выступали из стенок разные по величине полусферы. А сам камень разделялся поперечными сечениями, и сечений этих было ровно четыре.
     Жан-Поль положил гладкий необычный предмет на место и закрыл шкатулку.
     Теперь шкатулка была незащищена, и это было ужасно. К тому же завтра – уже шестое июня, и сам Сатана будет искать её! Ну что ж, пусть попробует её получить!
     Он поставил шкатулку на место, поднялся по лестнице и стал ждать «гостей»…




    … Даниэль бежал по улице к монастырю, еще не понимая, что нужно делать: ведь времени почти не осталось, и завтра Князь Тьмы будет ждать его со шкатулкой  в катакомбах.
    Моро налетел грудью на скрюченную бабку, торчащую на дороге, и хотел было уже оттолкнуть старуху в сторону, но та подняла голову, и Моро вздрогнул: вместо старушечьего лица он увидел лицо…Князя Альберто.
     - Торопись в монастырь, - процедил сквозь зубы Тёмный, - и скажи этому болвану Клоберу, чтобы обменял девчонку на шкатулку.
     Лицо Альберто тут же изменилось на морщинистую старушечью физиономию.
     - Куда прёшься, чёрт тебя дери? Чуть не угробил пожилую даму! – загнусавила бабка и грозно помахала Даниэлю клюкой.
     Как ни торопился Моро в аббатство Сен-Дени, но в монастырь его не пустили, сославшись на то, что аббата Клобера нет на месте.
     Священник же, если его можно было назвать таковым, никуда из монастыря не уезжал, всё было значительно проще: Клобер был смертельно пьян в этот вечер. А потому, находясь почти в беспамятстве, ни к какой аудиенции был не готов.
     Проклиная и поминая нехорошими словами Клобера, Даниэль отправился на ближайший постоялый двор, где и снял комнату на ночь…


    …На следующий день в монастыре вовсю шли приготовления к казни на костре. На всем уже привычном месте был вкопан новый столб, и к нему усердные монастырские монахи уже несли вязанки сухого хвороста.
     - Чудный денёк, не правда ли, Луис?
     Толстяк Дюпен, обливаясь потом, тащил к столбу вязанку хвороста. То же самое делал и длинный, которого звали Луисом.
    - Самое то для вознесения на небеса! – усмехнулся длинный. – Я знал, что она плохо кончит. Ясное дело – ведьма!

     День и в самом деле выдался солнечным. Прекратился, наконец, надоевший всем дождь, и солнечные блики играли на острых шпилях аббатства.
    Клобер был уже во дворике неподалёку от места намеченной казни. У аббата жутко трещала голова, готовая, казалось, развалиться на куски, и болела печень. Морщась от недомогания, священник  делал вид, что читает Евангелие, которое он держал в руках. Но больше всего на свете ему сейчас хотелось рассола из-под солёных арбузов и покоя.
     Наконец, привели Николь и крепко привязали к столбу.
     Появился и монах Вигерий с горящим факелом в руке.
     Аббат подошёл к Николь и осенил её крестом.
     - Готова ли ты, дочь моя, предстать перед Всевышним? А это произойдёт через несколько минут! Готова ли ты покаяться перед Ним?


     - Не слушайте его, люди! – выкрикнула Николь. – Я ни в чём не виновата! Он предложил мне сожительствовать с ним, а я отказалась, в этом и есть моя вина!
     Монахи остались безучастны и никак не отреагировали на крики девушки.
    - Ты зря распаляешься, Николь! – тихо произнёс аббат. – Эти люди и не такое слыхали, не только такие жалостные речи  слышали эти стены. Даю тебе ещё одну минуту. А потом ты успеешь сравнить, что лучше: быть со мной или сгореть на костре… Подойди-ка поближе, Вигерий, - махнул Клобер монаху с факелом. – И когда я кивну, можно начинать.
    Николь с трудом воспринимала происходящее: как это может быть, чтобы вот так – ни за что – тебя могли лишить жизни! А ведь ей только семнадцать лет! На смену испугу и отчаянию пришла злость, и девушка прожигала своим  взглядом старого развратника Клобера.
    Аббат же вовсе не смотрел на Николь. Всё для себя уже решив, он отрешённо смотрел себе под ноги и, спрятав Евангелие, перебирал рукой гранатовые чётки.
    Вигерий с факелом в руках нетерпеливо топтался на месте и ждал разрешающего жеста от аббата. Но вот Клобер тяжко вздохнул и спрятал в карман чётки. Вигерий обрадованно приготовился.

     - Отмените казнь! Немедленно отмените казнь!!! – послышался властный голос, и во двор аббатства, отталкивая преследовавших его монахов, вошёл Даниэль. – Кто здесь аббат Клобер? – спросил Моро, но увидев гордую осанку, тот час его угадал. – Послушайте, аббат, я принёс вам привет от Альберто, - тихо произнёс Даниэль, и священник  вздрогнул. – Что вы тут творите, аббат? Какого чёрта? Эта девушка нам нужна СЕГОДНЯ! Или вы забыли, любезный, какое нынче число?!
     Клобер вдруг вспомнил, всё вспомнил и испугался. Он отчаянно махнул рукой Вигерию, что факел больше не нужен, и пылающая палка полетела в чан с водой.
    - Я – помощник Князя. И я нашёл шкатулку у алхимика. Но проблема в том, что я не могу к ней прикоснуться, как, впрочем, полагаю, и вы тоже. Да-да, милейший, не удивляйтесь! Вас, в принципе, больше нет. Да и я – лишь оживший труп. Но Светлейший может продлить наши с вами жизни и щедро наградить, если сегодня у него всё «выгорит», я имею ввиду – получится. И он сам подсказал решение: нужно лишь обменять эту девчонку на шкатулку! – Даниэль взял Клобера под руку. – Сейчас мы вместе с вами и девчонкой пойдём к дому алхимика, упокой, Господь, его душу! – осклабился Моро. – И предложим Жан-Полю этот обмен.

    - Но он же может не согласиться, – прошептал Клобер, - и…
    - Согласится! Непременно согласится, и мало того, даже пойдёт с нами в катакомбы.
     - Развяжите её! – крикнул аббат. – Я отменяю казнь!
     - Вот вы какая… - Даниэль подошёл к Николь и бесцеремонно принялся её разглядывать – А я ведь недавно спас вашего Жан-Поля от ночных грабителей. Да-да, представьте себе! Так что, вы у меня в долгу… Ну а теперь, милая девушка, мы с вами и господином Клобером пойдём к вашему жениху. И если вы будете меня слушаться, уверяю вас, что с вами ничего уже не случится. Карету господину настоятелю! – крикнул Моро, и монахи, понимая, что этот франт имеет над аббатом власть, тотчас побежали исполнять его поручение.
     Вскоре уже  экипаж аббата Клобера выехал из ворот монастыря и направился к дому доктора Гёлля.
    Карету трясло на булыжной мостовой, но это обстоятельство не огорчала Николь и она радовалась, что так невероятно всё разрешилось. Она смотрела на своих спутников. Угрюмый старый святоша, читающий когда-то душещипательные воскресные проповеди – волк в овечьей шкуре, иначе и не скажешь. Но кто же этот молодой красивый франт, спасший её от неминуемой смерти? Из того, что он наговорил аббату, она мало что поняла: какой-то обмен её на шкатулку…какую шкатулку? И что вообще всё это значит?
     - Кто вы, сударь, и почему вы спасли меня от этого негодяя?
    Николь задала вопрос Даниэлю и тут же гневно посмотрела на Клобера. Аббат лишь поморщился и стал смотреть в окно.

     - Зовите меня Даниэлем. А кто я, вам пока лучше и не знать. – Воскресший красавчик  поправил выбившийся из-под шляпы русый локон. – Но смею вас уверить, что сегодняшний день вам запомнится надолго. И не потому, что вас, сударыня, пытались сжечь на костре. А впрочем, скоро вы всё увидите сами.
     Моро выглянул на улицу и крикнул вознице, чтобы тот остановился.
    - Ну, вот мы и на месте. Вы, аббат, останьтесь в карете и ждите нас. Не думаю, что мы задержимся надолго. Прошу вас,  сударыня, следовать за мной. – Даниэль подал Николь руку и помог выбраться из экипажа. – Позвольте мне взять вас за руку, сударыня. И предупреждаю, чтобы вы не дёргались, иначе всё закончится очень плохо. – Моро вынул свой стилет и, улыбнувшись, показал его девушке. – Заходите в дом, красавица, заходите же  не стесняйтесь!
     Даниэль крепко схватил Николь за руку, и они вошли в комнату алхимика.
     На табурете посреди комнаты сидел Жан-Поль со шкатулкой на коленях. Но увидев Николь в сопровождении Моро, он вскочил, крепко сжимая шкатулку в руках.
    - Николь, почему ты в обществе этого негодяя?! – воскликнул юноша. – Что происходит?!

     - Ах, ах, какие эмоции, какие чувства! Не иначе, это любовь! – Даниэль приставил стилет к горлу девушки. – Сядьте, Жан-Поль, сядьте, если не хотите видеть её мёртвой.
     Жан-Поль попятился назад и присел на табурет.
    - Вот теперь хорошо. Послушайте меня внимательно, приятель. Времени у нас осталось совсем ничего, а потому предлагаю вам следующее. Сейчас мы все вместе поедем в одно не очень, скажем так, хорошее место, где вы передадите эту шкатулку одному господину. И как только вы это сделаете, я сейчас же отпущу вашу девушку.
     - А почему бы тебе сейчас не забрать у меня эту шкатулку и самому не передать её в руки своему знакомому? – Жан-Поль сделал вид, что удивлён.
    - Долго рассказывать, приятель, да и ни к чему. Сказано же тебе, как мы поступим, и не нужно лишних рассуждений, иначе заколю твою девчонку. Ну же! – Даниэль сверкнул глазами и прижал стилет к горлу Николь.
    - Хорошо, я согласен. Но предупреждаю, что первому, кто попытается взять у меня шкатулку, я размозжу голову! – Жан-Поль вынул из-под камзола мушкет и направил его на Даниэля.

    Остроконечный шпиль часовни Сент-Шапель, богато украшенный скульптурами и декоративными элементами, возвышался над островком Сите и был хорошо виден издалека. Однако дорога туда оказалась неблизкой, и бесконечно ворчавший Даниэль то и дело торопил возницу и успокоился лишь тогда, когда экипаж выехал на мост через Сену.
     Перед самой часовней их остановил дозор гвардейцев Кардинала, но увидев в карете аббата Клобера, гвардейцы не стали задавать лишних вопросов и пропустили экипаж с миром.
    Даниэль отдал в руки аббата свою шпагу, наказав тому заколоть Николь, если она вздумает двинуться с места, и взял честное слово с Жан-Поля, что он не покинет карету, а сам отправился на поиски входа в катакомбы.
     Излазав все окрестности небольшого дворика перед часовней и то и дело чертыхаясь, Моро, наконец, обнаружил у западной стены часовни большую деревянную крышку люка, засыпанную прошлогодней листвой и песком.
     Спуск в катакомбы не занял много времени и, наконец, аббат с Даниэлем и Жан-Поль с Николь оказались внизу, в тёмных стенах известковых отложений, в широком коридоре, уходившем в темноту.

    - Над нами, друзья мои, гордо возвышается часовня Сент-Шапель, - ухмыльнулся Даниэль, поджигая припасённый заранее факел. – А в часовне этой, говорят, находится Терновый венец, сами знаете кого. – Он засмеялся. – Как циничен мой Господин: никакого сочувствия к почитателям Христовым!
     - Замолчи, Моро! – воскликнул Жан-Поль. – Делай своё дело и веди нас, куда тебе надо, но только не богохульствуй.
     - Простите, сударь, что не подумал о ваших христианских убеждениях! – издевательски скривился  негодяй. – Ладно, ладно, не буду. Идите вперёд и не останавливайтесь, мы и так едва успеваем.
     В тусклом свете коптящего факела под ногами то и дело попадались человеческие останки: то кости, то черепа, и Николь в ужасе закрывала глаза, боясь нечаянно наступить на то, что когда-то было человеком. Вскоре коридор повернул направо и оборвался впереди у сделанного из неизвестного камня алтаря, в нишах которого были видны чёрные восковые свечи. На самой середине прямо под висящим под потолком козлиным черепом из земли выступало основание колонны высотой около метра, с плоской поверхностью и углублением в виде треугольника.
     - Ну, вот мы и на месте. А Князь что-то задерживается. – Даниэль поднял повыше факел и осветил алтарь.

    - Ничего не бойся, Николь, слышишь? Что бы ты ни увидела сейчас, только не бойся, я с тобой, Николь! – посмотрел Жан-Поль на девушку, которую удерживал рядом с собой Даниэль, и увидел, как она грустно улыбнулась ему в ответ.
    Разом на алтаре вспыхнули чёрные свечи, в воздухе разлился запах серы, голубое свечение наполнило помещение, и прямо из алтаря навстречу Жан-Полю двинулась прозрачная сущность. По мере приближения прозрачная фигура принимала человеческий облик и, наконец, полностью преобразившись, остановилась прямо у колонны.

     На Жан-Поля лукаво смотрел человек среднего роста, в чёрном берете, красном дорогом камзоле и чёрных же панталонах. Он был кареглаз и темноволос, с прямым, чуть с горбинкой, носом. Завершала композицию шикарная шпага на поясе в золотых ножнах.
     - Как чудесно  это мгновение, господа, - мгновение перед финалом. Или перед началом. Это – кому как. Но право, чУдно. А какие люди сегодня участвуют в последнем аккорде бытия! Скромная девственница, Николь, если не ошибаюсь? Похотливый развратник, он же – аббат Клобер де Вернье. – Тёмный стал серьёзен. – Вы, аббат, так меня и не послушались! И на кой чёрт нужно было мне передавать вам зелье Герментины, если оно не пригодилось? Да вы, несчастный развратник, чуть не загубили всё дело! А потому, не взыщите, я накажу вас, аббат. Эй, мирмики! – крикнул Альберто. – Можете забрать аббата, мне он больше не нужен!
     Тут же из ниоткуда, из невидимых щелей полезли отвратительные зеленолицые карлики. Они словно муравьи облепили вопящего от ужаса Клобера и потащили его в темноту.
    - Думаю, что его  съедят, - усмехнулся Князь. – Но сейчас не об этом. – Тёмный взглянул на Даниэля: - Теперь о вас, мой юный друг. А вы знаете, Моро, я вами  доволен. Вы отлично справились с моим поручением, а потому я награжу вас вечностью. И никаких адовых мук больше, никаких.
    - Неужели, я буду жить теперь вечно?! – воскликнул улыбающийся Даниэль. – Спасибо, Князь!
    - Дорогой Моро, жить вечно – это определение философское. В конце концов, ничего вечного нет под Луной, вы же понимаете. А потому небытие – и есть та самая вечность. Прощайте, прощайте, мой друг, у меня мало времени, с детства, знаете ли, привык к распорядку.
    - Но как же?!.. – выдохнул Даниэль.
    Но Альберто уже коснулся его кончиком своей шпаги, и Даниэль рассыпался, превратившись в облачко пыли.
     - Дайте-ка, я посмотрю на вас, мой герой. Правда, ничего геройского вы ещё не сделали, да и вряд ли уже сделаете…
     Альберто подошёл поближе, внимательно всматриваясь в лицо Жан-Поля.
    Николь прижалась к юноше, и он тоже обнял её.
    - Вы сейчас отдадите мне шкатулку, и я вас отпущу вместе с девчонкой. Вот и всё, и никакого геройства! Ну же, давайте, давайте! – протянул руку Князь, и Жан-Поль положил в эту руку шкатулку. – Ну, чудесно! – воскликнул Альберто.
    Он вынул из шкатулки чёрную пирамидку и поднёс её к лицу.
    - Когда-то давным-давно эта забавная штучка предназначалась для предотвращения моих опытов над этим миром.  Но я сумел решить эту проблему и с помощью великого скульптора немного доработал конструкцию. Вот, взгляните: у неё появилась ещё одна плоскость, и ещё одна полусфера. А ОН, бедный, ну никак теперь не может решить тот самый алгоритм, который сам же и придумал. – Альберто усмехнулся и посмотрел вверх. – Сейчас я совмещу нужные плоскости с отверстиями в углублении этой колонны…ну и всё. Можете поприсутствовать, если хотите, - кивнул он Жан-Полю.
    - Вы обещали отпустить нас, Князь, если я отдам вам это!
    - Конечно, конечно! За кого вы меня принимаете? Слово я держу. Итак, начнём, пожалуй! – Тёмный вынул из кармана камзола круглые золотые часы на цепочке. – Вот, полюбуйтесь, новинка: карманные  часы. Прелесть, правда? Ага! Без одной минуты… Пора.

    Альберто вставил чёрную пирамидку в отверстие на колонне, и та наполовину погрузилась в нишу. Тотчас что-то завибрировало и загудело, и Чёрный в упоении поднял вверх руки.
     Грохнуло так, что у Николь заложило уши, и она зажмурилась от страха.
     Пуля, вылетевшая из мушкета Жан-Поля, ударилась в пирамидку и, выбив ту из паза, отбросила далеко в сторону.
     Смолкло жужжание и гул. Альберто растерянно смотрел на дымящийся мушкет, а затем бросился за пирамидкой. Но как ни устраивал он гранитное чудо в отверстие колонны, ничего уже не происходило.
     - Как…это…это невозможно! – суетился с пирамидкой Князь. – Что же это…нет, нет!!! – закричал Тёмный, поняв, наконец, что опоздал.
     По коридору пронёсся холодный ветер и, собрав облако пыли, ударил им в лица влюблённых. Они устояли на ногах и уже бесстрашно смотрели на Альберто.
    Но Альберто  больше не было. Огромный, зловонный демон с перепончатыми распахнутыми крыльями нависал над Жан-Полем и Николь.
     - Что ты наделал, смертный?! – выдохнул демон и замахнулся когтистой лапой.
     Белая вспышка отбросила в разные концы коридора молодую пару и чёрного демона.
     - Слово!!! – прозвучал грозный голос. – Слово!
    
    
                Конец первой части
 



                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
    
    
     Что с нами произойдет завтра – не знает никто. Как говорится, хочешь рассмешить Господа Бога – расскажи ему о своих планах на завтра. Возможно, он удивится твоей наглости и оптимизму, и в «небесной канцелярии» по электронной почте полетит его одобрительно-разрешительная подпись под ровным столбцом букв изящного шрифта о том, что «гражданин такой-то намерен завтра сотворить то-то и то-то, а потому Совет Святейших «даёт добро» на проезд гражданина такого-то до станции  такой-то на скором поезде номер такой-то, а посему в виду разрешительного вышеуказанного не чинить препятствий такому-то на всём протяжении пути до конечной станции. И непоседу и хулигана Вовку Хрюкина, намеревавшегося положить на рельсы костыль, дабы сделать из него нож, конкретно на перегоне между станциями Лихомановка и Пустобрёхино лишить такой возможности и за два часа до прохода экспресса с велосипеда столкнуть, непременно при этом сильно разбив ему колено. От сего действа Вовка Хрюкин забросит металлический костыль в кусты и поковыляет вместе с велосипедом домой, а сотни пассажиров скорого поезда останутся живы, и гражданин такой-то иже с ними…». Необходимо также помнить о настроении начальника «небесной канцелярии», а настроение у него может быть разным, и тогда…сами понимаете, что тогда: Вовка Хрюкин костыль таки на рельсы пристроит и, утирая сопливый нос, благополучно о нём забудет, увлекаемый сорванцом Серёгой подсмотреть за двумя купающимися в пруду девчонками… А бывает и такое: Вовку с велосипеда сбросят и коленку ему разобьют, а вот о Дарье Петровне со станции Чумовая забудут. И понесёт эта тётка Дарья Петровна к проходящему поезду печёные пирожки с мясом, скажем так, мясом не совсем свежим, и гражданин такой-то пирожки эти нехорошие купит и благополучно съест, а вдогонку отправит внутрь полбутылки водки. До станции назначения он, конечно же, при таком раскладе ни за что не доедет и в лучшем случае пролежит в местной зачумлённой вонючим туалетом и тараканами на кухне больничке дней двадцать. Ну а в худшем, сами знаете, что… В общем, по всякому бывает.
       Ну, а пока, утомленный московскими пробками и летней, московской же,  духотой  Олег Ракитин – системный администратор одной из многочисленных компаний центрального мегаполиса России – собирался в отпуск.
     Россияне, совсем недавно шагнувшие из светлого социализма в загнивающий  капитализм, со всей полнотой чувств принялись навёрстывать упущенное. Очереди за коврами, холодильниками и прочей хозяйственной утварью исчезли. Но проснулся дремавший десятилетиями азарт к евроремонтам и путешествиям за границу.
     Олег, не желающий  выглядеть «белой вороной» в коллективе, тоже несколько стран посетил, начиная с Турции и заканчивая Таиландом. Попил вволю халявного пива и оставил след своего сандалия  на кирпичах пирамид Гизы.
     Ракитин  – коренной москвич тридцати пяти лет от роду. Как часто говорил он сам, находился в полной гармонии души и тела. Правда, с личной жизнью всё как-то не складывалось: знакомых подружек было достаточно, но ни с одной из них он  себя в качестве мужа не представлял. А случайные курортные романы так случайными и оставались. 

    Хотя, если честно, Ракитин был уже однажды женат. Вернее, сожительствовал с одной экзальтированной особой. «Особу» звали Соней. Миниатюрная рыжая девица тридцати лет жила в двухкомнатной «хрущевке» рядом с Павелецким вокзалом. Жила не одна, а с мамой. Мамочка Сони в свое время «легла костьми», но «вымучила»  таки дочку, внушая ей, что та должна стать великой скрипачкой нашего времени. Сколько помнила себя Соня, с ней рядом всегда находилась скрипка. Маленькая, очкастая девчушка с первого класса таскала с собой не только пузатый ранец, набитый учебниками, но и футляр со скрипкой. Она завистливо смотрела на одноклассников, бросающих свои ранцы на ледяные горки, используя их в качестве санок. Ничего этого Сонечка позволить себе не могла: нужно было идти в музыкальную школу, и она, громыхая футляром по ранцу, понуро брела на уроки музыки. Нетрудно догадаться, как ненавистна была девчонке её скрипка, с изнуряющими её маленькую душу этюдами и гаммами. Фаина Соломоновна – мама Сони – которой кто-то, видимо свыше, внушил, что её дочь должна стать великой скрипачкой, не жалела сил, бдительно следя за занятиями дочери и добилась таки результата: в музыкальном училище Сонечка уже любила свою скрипку. Гордо вышагивая майскими теплыми вечерами возвращаясь с занятий, она с любовью прижимала к себе футляр, совершенно не понимая парней-оболтусов, слоняющихся без дела, бренчащих на расстроенной гитаре у подъезда. Когда же кто-то из таких «оболтусов» пытался с нею познакомиться, девушка осматривала наглеца с головы до ног, затем фыркала и гордо удалялась, всем своим видом показывая, как безразличны ей эти лоботрясы.  На третьем курсе консерватории Соня связалась с кришнаитами и на каникулах побывала вместе с ними в Индии, где с нею произошёл нравственно-моральный перелом, после которого девушка бросила учёбу и около полугода пребывала в «состоянии нирваны», заставив, таким образом, Фаину Соломоновну  ввести в рацион своего питания  капли валокордина. Когда, наконец, воспаленное сознание Сонечки позволило ей рассуждать логически, она опомнилась и занялась репетиторством. Фаина Соломоновна, в конце концов, окончательно убедившись в недостижимости поставленной цели, успокоилась и махнула рукой.

     Олег познакомился с Соней на вечеринке у своего давнишнего приятеля Семёна, спьяну наткнувшись на сидящую в углу девушку с задумчивым ликом и длинной коричневой сигаретой в зубах. На следующий день Сонечка перебралась со своей скрипкой в квартиру к Ракитину, чем ввергла в шок кота Апофиза, оказавшегося ярым ненавистником скрипичных звуков и даже собравшегося  по этому поводу «свести счеты с жизнью»,  попытавшись выпрыгнуть с шестого этажа.   
    Сонино каждодневное пиликание на скрипке поначалу внесло в жизнь Олега приятное волнующее разнообразие, и он, не обращая внимания на одуревшего кота, послушно внимал звукам изящного инструмента, предаваясь глубоким размышлениям, подчас  вкушая даже иллюзии. 

     Все закончилось совершенно неожиданно. Ракитин явился домой как-то раньше обычного и застал чувственную Соню совершенно голой в объятиях какого-то бородатого типа непонятной национальности. Парочка предавалась утехам Камасутры под виолончельное произведение Масснэ. Ракитин не стал устраивать скандал, а просто бросил в комнату к «чувственным особам» пустой чемодан и футляр от скрипки.
    В общем, на следующий день Олежек вновь был свободен, но, как ни странно, совершенно об этом не жалел. Что касалось кота Апофиза, так тот просто одурел от такого неожиданного счастья и целый день носился по квартире, всем своим видом показывая хозяину,  как им «свезло»…            

     Отчаянно обязывающим чувством патриотизма Ракитин  не страдал, а отдых в средней полосе нашей, не кстати огромной, страны его тоже не прельщал. Любил Олежек отдыхать на полуострове.  И не на каком-то там, а на Крымском. А точнее, в любимом им городе Севастополе.
     Не любить этот белокаменный город было невозможно. И Олег, часто ездивший туда сначала с мамой, а позже уже и один, почувствовал это довольно скоро. Ему казалось, что город этот – не реален, а как только он садится в поезд и едет домой, в городе тот час начинается   другая жизнь: оживают сказочные персонажи Джанни Родари, и Чиполлино вступает в борьбу с сеньором Помидором, а по крутым лестницам улицы Марата скачет безалаберный Буратино.
    Вот уже не первый год  Ракитин  останавливался в Севастополе по одному и тому же адресу. Дом находился недалеко от Площади Восставших, а хозяйка квартиры Ирина Спиридоновна была всегда рада видеть Олега, и с  июля по август  месяц квартира ждала его в полной готовности.


    
     В широком офисном туалете была оборудована нелегальная курилка, причем оборудование это ограничивалось банкой из-под кильки вместо пепельницы и колченогим стулом, на котором уже восседал Толик Воронов – руководитель группы технической поддержки клиентов.
     Толик был большим и вечно потеющим субъектом «средненеопределённого» возраста. Он начинал активно  лысеть, причем, с макушки и напоминал  католического священнослужителя, снявшего с головы епископскую шапочку.
    - А, Олежка! – заулыбался он зашедшему в курилку Олегу. – Ты, говорят, в отпуске с завтрашнего дня. Куда намылился? Неужто, опять в Крым  поедешь?
     - Да, Толян, ты угадал, - доставая сигарету, ответил тот.
    - И не надоело? Слушай, у меня шурин  недавно  отдыхал в Черногории, очень хвалил! Правда, говорит, тётки там страшные, но ничего, под пиво пойдут, - заржал Толик…
     Ракитин хмыкнул и, выпустив дым в хохочущую физиономию Толяна, вышел из уборной.
     На улице бесновалось лето, зазывно манили парней  загорелыми ляжками молодые девицы, а в воздухе витали флюиды любви и безрассудных поступков.

     Олег шёл к станции Метрополитена, наблюдая за стоящей в пробке Можайкой, рассуждая про себя о плюсах и минусах автовладельцев. Минусов набралось больше, чем плюсов, и Ракитин, окончательно уверовав в правильности своих выводов, успокоился.
     Сколько себя помнил Олег Ракитин, его отец, когда ещё был жив, не столько ездил на своём «Москвиче» цвета детских испражнений, сколько всё время его чинил. Проблемы у машины  советского  автопрома  возникали  перманентно, и мать Олега давно уже махнула рукой и старалась забыть, что во дворе в неказистом металлическим гаражике стоит что-то, называющееся автомобилем. Отца же она, смеясь, называла «автолюбителем-мазохистом», а иногда и просто «Козлевичем», очевидно намекая то ли на известного персонажа и обладателя «Антилопы», то ли на принадлежность мужа к семейству парнокопытных.


     Как бы то ни было, но к Ракитину не перешла вредная привычка отца «любви» к машинам. И Олег, наверное, даже был рад, что не страдает «автозависимостью».
     После смерти отца он за копейки продал его «Москвич» вместе с гаражом и навсегда «закрыл» для себя автомобильную тему.
     На последнем курсе института, где Ракитин очень неплохо освоил компьютерное программирование, сокурсники ребята только и говорили о новинках зарубежных «авто», пытаясь втянуть в эти разговоры и Олега, но все было безуспешно, и от него отстали, считая его, по-видимому, чудаком. А «чудак» Ракитин вскоре приобрёл себе неплохой немецкий горный велосипед и всё своё свободное время отдавал этому увлечению, колеся на нём по паркам и скверам Москвы…
     До станции метро оставалось совсем немного, но терпение Олега лопнуло и, остановившись у лавчонки с напитками, он взял себе бутылочку кока-колы. Когда над Москвой  раскидывал свои щупальца антициклон, и в столице «случалась» жара, она была тягуче-вязкой как кисель, заставляя москвичей искать прохладные водоёмы а  порой и просто фонтаны. Пить на ходу было неудобно, и Ракитин повернул во двор, где и присел на лавочку у детской площадки.

    Наблюдать за копошащейся в песочнице детворой было интересно: такие ещё маленькие, но каждый уже личность, у каждого свой характер, свои маленькие хитрости. Олег, улыбаясь, благодушно посматривал на малышей и как-то сами собой вспомнились слова отца: «Я верю, сын, что каждый человек рождён на земле не просто так, и у каждого в жизни своё предназначение, о котором он не догадывается до поры. А многие так никогда и не узнают, зачем они прожили пустую, как им кажется, жизнь, так ничего и не сделав хорошего. Но если вдуматься, то можно вспомнить те или иные эпизоды, происходящие с нами, которым мы поначалу не придаём значения. В нашем мире всё взаимосвязано. И каждый наш поступок обязательно имеет смысл. Тот же алкоголик, «прожигающий» жизнь, отравляющий её своим близким, однажды случайно толкнет парня-прохожего, и сосулька с крыши упадет рядом, не причинив тому вреда, а в дальнейшем парень станет академиком и придумает что-то очень, очень  важное… Вот и ты, - прищурил добрые глаза отец, - для чего-то нужен. Да что там: просто необходим! – рассмеялся он, взъерошив Олегу чуб…»
     Несмотря на то, что вагон был набит до отказа, Олегу удалось присесть. И он, чувствуя себя мокрой шпротиной, едва уместился между двумя большими тётками, которые придавили его с двух сторон своими  жирными  жаркими плечами.
    Запахи вспотевших тел и тёплого воздуха Метрополитена, врывающегося в открытые форточки, щекотали нос Ракитину, и он, начинающий дремать под размеренный стук колёс, чихнул, на  мгновение закрыв глаза. А когда вновь открыл их, не поверил  тому, что увидел.

     Только что набитые до отказа вагоны электропоезда были совершенно пусты. За окнами всё быстрее и быстрее мелькали дежурные огни подземки,  всё более раскачивающийся состав бросало из стороны в сторону. Мимо окон мелькнула огнями и исчезла станция, захлопали, словно взрывающиеся патроны колёса на перегоне, а фонари за окном слились в одну светящуюся линию.
     Олег вскочил и побежал по пустому вагону к началу состава. Ударившись бесчисленное количество раз о поручни и прочую никелированную «хрень», он оказался, наконец, в первом вагоне и уже видел ссутулившуюся спину странного человечка в чесучовом пиджачке, сидящего на месте машиниста. Всего несколько метров отделяло Ракитина от «человечка», когда тот повернулся к нему и блестнул стеклами пенсне.
    - Станция Новослободская! – крикнул «чесучовый».
     И…Олег проснулся…



     Дина Андреевна Грановская – дама лет тридцати – ужасно боялась бомбёжек. И всякий раз, слыша звуки пикирующих самолетов, бросалась закрывать все окна, и  опускала светомаскировку, несмотря на дневное время суток.
     - Муська, ну где же ты, Муська! – металась она по квартире в поисках любимой кошки. А найдя её где-нибудь, забившуюся под шкаф, хватала на руки и, прижав испуганное животное к груди, ложилась на кровать и укрывалась с головой старым потрёпанным пледом. Ей казалось, что страус в похожих ситуациях поступает правильно, и она следовала его примеру. И, как ни странно, это ей помогало: в дом до сих пор не попала ни одна бомба. А вот соседним – не повезло: все лежали в руинах.

     Но сегодня, наконец, наступила тишина, и Дина Андреевна поняла, что в город вошли немцы.
    Она совсем не боялась немцев, а, наоборот, была даже рада их приходу. Ну не любила она Советы! Да и, по правде сказать, было за что.
     Ее отец – граф Андрей Грановский – успел уехать с остатками армии Деникина из Севастополя, прихватив и маленького сына Владимира. А вот его жена Аннушка, как ласково называл её граф, ехать  наотрез отказалась и осталась вместе с Диной в городе. Долго пребывала Аннушка в неизвестности и томилась в разлуке с Андреем, но ещё больше скучала по Володе.
    Чтобы не возникало лишних вопросов у пролетариев о доходах и средствах существования, устроилась Грановская  в местный  драмтеатр – преподавать хореографию. Дину она теперь постоянно таскала с собой, прививая ей любовь к танцу.
     За год до своей смерти  Анна Грановская  с оказией  получила, наконец, письмо. Письмо было из Берлина от повзрослевшего уже сына Владимира.  Грановский  писал, что отец  внезапно  скончался  от апоплексического удара, и он остался совсем один, ему тяжело и очень  одиноко, но, Слава Богу, его взяли в семью чужие люди и готовят к карьере военного.
     Тревожно  билось  сердце у Анны Андреевны. Да так тревожно, что перестала она ходить в театр и затосковала. И однажды Дина, вернувшись из школы, застала её сидящей в любимом кресле без признаков жизни.
     Девушка  осталась одна, но так как она была уже старшеклассницей, её не стали трогать и в интернат она не попала. Назначили какое-то жалкое пособие по потере кормильца, а вскоре отыскали дальнюю родственницу, живущую на другом конце города.
    Стала неизвестная Дине старушка её опекуном. Появилась она у неё всего один
раз, вместе с усатым комиссаром в кожанке. Дрожащим голосом старушенция уверила Грановскую, что является троюродной сестрой  Аннушки, и  что до совершеннолетия Дины всё в этом доме принадлежит ей. Та спорить не стала. А старушенция больше не появлялась, наверное, отдала Богу душу, так  иногда  думалось  Дине.

     К счастью, совсем недолго молодая и красивая девушка пребывала  в одиночестве,  появился у неё  ухажёр – Александр Кунцевич.  Александр был из простой семьи, и когда  Дина  впервые привела его к себе в квартиру, растерялся. Да и не удивительно. Квартира небольшая, но очень уютная, и повсюду серебро да старинные картины – подлинники известных мастеров. Воодушевлённый  увиденным и  разомлевший от настоящего марочного вина, Александр тут же сделал Грановской  предложение. Она отказываться не стала, лишь предупредила, что фамилию менять не станет, выполняя волю отца, завещавшего фамилию не менять.
  Через неделю Александр с удовольствием переехал в квартиру к молодой жене, а через год она родила Никитку. Когда началась война, Никитке исполнилось десять.
    Вскоре Александра по брони отправили куда-то на Урал, что-то там строить, и он уехал вместе с Никиткой.
    Дина Андреевна покидать Севастополь отказалась наотрез. И снова осталась  одна…




    Лёха Тарасов допил оставшийся в банке рассол и вытер тыльной стороной ладони давно не бритый подбородок. Нет, все-таки Ленка права, нужно «завязывать» с выпивкой, до добра это не доведёт. После вчерашних посиделок с Витюхой и Коляном в башке кто-то упорно стучал, словно тупой деревянной киянкой, будто бы просился выйти наружу. Пульсирующие тупые удары продолжались даже после двух проглоченных таблеток аспирина, и это было невыносимо.
     Через кухонное оконце Лёха увидел привычную глазу картинку: кусок балаклавской бухты  с прогулочными яликами и красавицами яхтами  у причала и голубое пятно искрящегося на солнце моря.
    - Море, море…помешались они все на этом «море», - проворчал Тарасов.
     «Давай купим лодочку, давай купим  лодочку, Колян же тебе предлагал! И недорого, - вспомнил Лёха Ленкин  нудеж. – Катать отдыхающих будем. Ты чё, не понимаешь, что это – деньги?»

    Он тогда наорал на Ленку и послал ее к такой-то матери. Ну не понимает баба, что у него «морская» болезнь, что не переносит он ни малейшей качки, а потому и море недолюбливает. Вот поискать  золотишко по пляжам – это ему нравится. И когда отдыхающие-загорающие «рассасываются» по своим норам, на охоту выходит Лёха со своим металлоискателем. Правда, последнее время ему как-то не фартило. То ли отдыхающие стали бдительны, то ли ещё чего, но золотой улов стал невелик, и Ленка ворчала всё больше, называя его неудачником и недотёпой. Эх, не даром, совсем не даром  он вчера поутру встретил у магазина свою престарелую тётку Глашу.
     Та  увидела Лёху у винного отдела и обрадовано засеменила к нему.
     - Ох, Лёша, хорошо, что тебя увидела, дед-то мой совсем разболелся, несколько дней как не встает с постели. Мы с ним хоть и не вместе давно живем, но ведь не чужой человек… Съезди ты к нему, отвези вот, я тут ему насобирала… А у меня-то уже и сил нет на автобусах трястись.
     Тарасов хотел было отвертеться от посещения деда Юры, но посмотрел на слезящиеся жалкие глаза тётки  Глаши  и согласился. Старик Юрий Николаевич тоже приходился ему дальним родственником, а потому вроде и не чужой, вспомнил Лёха и, взяв у тётки пакет с продуктами, потащился к маршрутке. Неизвестно что там не поделил старик со своей тоже совсем немолодой женой, но продали они свой дом на улице Рябова и, купив по «однушке», разъехались в разные стороны. Тётка Глаша жила теперь в Балаклаве, а старик остался в Севастополе, в однокомнатной квартире на улице Юмашева.

    -… Вот такие вот дела, Лёша, старый я дурак, «разбежался» со своей кикиморой, а вот заболел – и воды подать некому…
     Юрий Николаевич кивнул Лёхе на початую бутылку водки, и тот снова наполнил стаканы.
     - Все ревновала меня дура старая, то к соседке, то к врачихе. А какой из меня жених в восемьдесят пять лет, скажи на милость? Вот и маюсь теперь один… Да и ей, поди, не сладко-то, дуре.
    Глаза старика наполнились слезами, и он, неловко смахнув их рукой, потянулся к сигаретам.
     Лёха «махнул» ещё стаканчик и вышел на балкон. Старик продолжал говорить ещё о чём-то, но Тарасов уже его не слушал, думая о нелепости положения старых людей, «разбежавшихся» в таком возрасте… Нет, Ленка, конечно, права, на таком «золотоискательстве» особо не заработаешь, вспомнил вдруг парень  слова жены. А что же делать? Не в порт же, в самом деле, грузчиком идти. Да и не потянет Лёха такую работу, силёнка уже не та, вернее, не было её ,особо, никогда, этой самой силёнки… Может, вправду лодочку да извозом через бухту, а?.. Лёха Тарасов представил пенящиеся водовороты, идущие от кормы, и качающийся на волнах ялик: туда-сюда…туда-сюда… Чувство тошноты  подступило к горлу, Тарасов тряхнул головой и полез в карман за сигаретой.
    Внизу у подъезда две маленькие девчонки пытались накормить котёнка куском булки. Котёнок булку явно не хотел и отчаянно вырывался из рук маленьких «благодетельниц»… Жалко, конечно, Ленку, «бьётся» в своей больничке за гроши….   Лёха затянулся  чуть было не погасшей сигаретой и снова глянул вниз.

    К подъезду подкатила иномарка-такси, и из её чрева стала выбираться семейка из трёх человек. Лысый крепкий мужичок  лет пятидесяти, затем показалась его «жинка» - утомлённая московской суетой блондинка, и прелестное юное создание – темноволосая длинноногая девица, наверняка – выпускница школы.  Лысый кивнул блондинке, чтобы рассчиталась с «водилой», и деловито полез в багажник за здоровенным чемоданом на колёсиках.
       - Отдыхающие! – раздражённо  плюнул Тарасов. – Едут и едут, намазали им тут, что ли…
    Хорошо бы и им с Ленкой тоже «махнуть» куда-нибудь, в Турцию, например, а то в Египет… Санёк Туровский был недавно, понравилось ему, рассказывал о пирамидах, бедуинах. Правда, говорит, чуть акула не тяпнула. Но ведь не тяпнула же!..
     Лёха вспомнил вдруг их первое знакомство с Ленкой. Угораздило его тогда попасть в «пироговскую» больницу с аппендицитом. Чёрт бы их  побрал тогда, этих двух молодых подвыпивших хирургов, которые ковырялись у него в животе, словно золото искали, целых два часа с лишним. Но всё же кое-как аппендикс оторвали, слава Богу. Привезли в палату, где Лёха «забылся» тяжёлым сном. А поутру – на тебе! -  чуть свет медсестричка шустрая выключателем щёлкнула, всех разбудила: кому градусник, кому клизму, кому ещё что… А Лёхе приказала «вставать и ходить!» Это со свежей-то раной живота, видали?!   Ну, он, конечно, возмутился: мол, что за дела такие, только после операции и такие вдруг требования. Вот сестричка «шустрая»  ему и объяснила, что, мол, так и надо, а то спайки какие-то там могут появиться…  Немного попозже он с ней познакомился поближе, когда она «в ночь» дежурила. Вот так медсестричка Ленка Сорокина и стала позднее его женой… Вспомнились ему и ночные прогулки по больничному скверу. Они мило  ворковали с Ленкой о том, о сём, а в воздухе  романтично благоухала мимоза и таинственно  воняло  трупами из старого здания морга…

     Когда он снова вернулся в комнату, Юрий Николаевич уже говорил о погоде.
    -… А не помню, чтоб в августе месяце – и такое жаркое море, прямо кипяток… Испоганили погоду-то, мерзавцы… Как у тебя, Лёша, с работой, не устроился ещё где? – словно опомнился старик, вглядываясь бесцветными глазами в Лёхино лицо.
     - Да так, дядь Юр… Золотишко потихоньку потерявшееся ищу на пляжах по вечерам…
    - И что, много находишь? – оживился дед.
    - Найдешь тут много, как же! Охотников до этого прибавилось, чуть не до убийств порой доходит. Территорию делим, чужих гоняем…
     - Погоди-ка, погоди, – вспомнив что-то, остановил его старик. - Сходи на кухню, там, на полке, увидишь, банка металлическая такая  из-под крупы. Тащи её сюда.
     Тарасов пожал плечами, но за банкой, покрытой слоем пыли, сходил и передал её оживившемуся  старику.
     Юрий Николаевич  чавкнул  крышкой  и  вынул из банки пожелтевший листок бумаги.
     - Во время войны, Лёха, был у меня дружок Петька – Петька Сёмин. Давно это было, он потом на мине подорвался, уже после освобождения Севастополя. А жил Петька в Балаклаве. Пронырливый был да ушлый. Нам тогда лет по тринадцать стукнуло  не больше, всё нам конечно  интересно…
     Старик развернул сухими, пожелтевшими от сигарет пальцами, листок и продолжал:
     -  В сорок втором немцы что-то искали недалеко от Бочки смерти. Возможно, что и золото, не знаю. Ну а Петька в то время там мотался, вот и подсмотрел, и место запомнил. Мне сказал, чтобы сохранил я листок, потом, мол, сами посмотрим. Только вот «потом» для него уже не было. Я понимаю так, что это -  карта, где то место указано. Всё сам хотел сходить, когда помоложе был, да то недосуг, то неохота, а потом и вовсе забыл. Держи, вот. С «железякой»-то твоей несложно найти будет, может, и повезёт.
    - Спасибо, дядь Юр, конечно, - взяв листок, ответил Тарасов, - только давно небось там  всё перекопали.
    - Перекопали али нет, то мне неведомо! – разозлился вдруг старик. – А попробовать стоит!..


    Лёха икнул и с жалостью посмотрел на пустую банку из-под рассола. Вот такой разговор случился у них вчера с Юрием Николаевичем. Бред, конечно… Но вдруг подфартит?! Ленка сегодня в «ночную» дежурит в больничке-то. А  вот как стемнеет, и попробуем. Хорошо, что балаклавская Бочка смерти совсем недалеко.
    Совсем уже стемнело, когда Лёшка на своём потрёпанном  велосипеде добрался по старой дороге к заброшенному форту. Только здесь, пожалуй, на самой высокой точке горной гряды Балаклавы было не так жарко. Откуда-то снизу сюда едва уловимо долетал свежий бриз, и, если прислушаться, можно было услышать негромкий шелест морского прибоя.
    Тарасов спрятал велосипед за стенами полуразвалившегося форта и распаковал  своё нехитрое снаряжение.    
    Посветил фонариком на листок ещё раз, сверил  полустёршиеся  карандашные ориентиры с местностью.  По всему вы ходило, что искать нужно было  метрах в пятидесяти от форта. Лёха включил дисплей металлоискателя и, пройдя в нужном направлении, принялся за работу.
     Ему сегодня явно везло, и уже через несколько минут дисплей загорелся ярче, а в наушниках чётко и громко  запищало. Сигнал был очень чёткий и не исчезал в радиусе метра. Что-то большое и металлическое было буквально под ногами. Тарасов особо не обрадовался, так как понимал, что под слоем ракушечника и прочей ерунды может быть всё, что угодно, начиная от ржавой арматуры и заканчивая десятком неразорвавшихся снарядов – форт-то был совсем рядом.
    Спешить было некуда. Он достал из рюкзака небольшую сапёрную лопатку, затем положил включенный фонарик на землю и очертил лопаткой квадрат для поиска. В голове у Лёхи  внезапно возник образ ящика с золотыми слитками и печатью Вермахта на каждом куске благородного металла…  Поплевав на ладони, он взялся за лопатку, уже представляя, как тяжело будет ковырять  каменистую почву.
     Неожиданно у него за спиной раздался звук рвущейся плотной ткани, и Тарасов испуганно повернулся.
     Совсем рядом с ним прямо в воздухе появилась тонкая огненная линия, словно невидимый  лазер резал воздух с тем самым странным звуком рвущейся ткани. Линия с треском поползла слева направо, затем стала опускаться вниз, затем справа налево и снова поползла вверх.
     Лёха, как заворожённый, смотрел на эту «хрень», ничего не понимая.
    Линия, меж тем,  соединилась вверху, образовав, таким образом,  прямоугольник, висящий в воздухе. Треск прекратился.  А затем весь  прямоугольник засветился тусклым голубым светом, и Тарасова, словно пушинку, стало засасывать в светящийся голубой проём. Сопротивляться было бесполезно, к тому же руки и ноги совершенно его не слушались. Скованный непонятной силой Лёха Тарасов влетел в голубой прямоугольник и, уже более ничего не ощущая, понёсся в пустоту…

     Если бы Лёха мог это видеть, то, наверное, решил бы, что сошёл с ума. Словно в камере обскура, вне времени, в тёмной пустоте появлялись и исчезали иллюзорные образы, разноцветными бисеринками перемещались  сиксиллионы  молекул информации. То тут, то там из этих разноцветных бисеринок выстраивались геометрические фигуры. Иногда они вырастали до неимоверных размеров, затем на мгновение фигуры останавливали свой рост, происходило их деление, и они разлетались в никуда. На их месте вырастали новые, выстраивая ещё более замысловатые геометрические контуры, порой совершенно невообразимые по конструкции. Какое-то время им удавалось занять бесконечное на вид пространство, чтобы затем, разделившись на группы, исчезнуть навсегда.
     Тарасов ничего этого уже не видел. А то, что недавно было его телом и самой сущностью, превратилось в две маленькие тусклые бисеринки, которые устремились к общему потоку и соединились с более крупными, становясь строительным материалом для построения вечности.



     Чёрная, сверкающая лаком, иномарка летела по Рублёвскому шоссе, лихо обходя другие машины. И когда плотность этого потока стала чересчур навязчивой, у иномарки опустилось стекло левой передней двери, и рука в чёрной замшевой перчатке прилепила на крышу авто синий проблесковый маячок. Это действие на какое-то время дало возможность беспрепятственно проехать чёрному «Мерседесу» ещё пару километров, но потом он, отчаянно сигналя клаксоном, всё же увяз в плотной пробке и был вынужден остановиться.
    - Нет, ну ты посмотри, Лаврентий, сколько машин, а? И ведь не Париж, не Лондон – Россия! Та самая лапотная Россия, в которой каких-нибудь сто лет назад неграмотное население преобладало.
     Человек, произнёсший это, сидел за рулём чёрного «Мерседеса». Он был статен и черноволос, а волевые его лицо и нос с горбинкой выдавали в нём личность благородного происхождения. Одет черноволосый был в летнюю джинсовую пару, но с повязанным на шее, несмотря на жаркий июль, кашне чёрного цвета. На руках у него были мягкие замшевые перчатки, а на правом мизинце светился таинственным светом платиновый перстень с рубином. Рядом с ним вольно развалился на сиденье пожилой, невзрачного вида лысоватый  человечек в песочного цвета чесучовом костюмчике.
    - Да, Альберт Викторович, это вам не средневековая Франция, - усмехнулся «чесучовый», блеснув стёклышками пенсне.  А Россия – ну что же, Россия, людишки в ней не хуже и не лучше других, такие же алчные, такие же ведомые и доверчивые. Всякие попадаются, вам ли не знать.
    - Ты прав, Лаврентий, прав.
     Альберт удобно уселся в кресле и вынул из бардачка сигару
    - Такие-то они такие, да далеко не все. И вообще, если честно, не люблю я работать в России. Сколько уже было провалов и неудач, стыдно вспоминать. Пришёл вчера к одной…заметь, Лаврентий,  сам пришёл, тебя беспокоить не стал. В Домодедово живёт в «хрущёвке» двухкомнатной, сама ничего себе, ладная такая блондинка средних лет. Не так давно мужа похоронила, осталась с сыном-подростком. На работе у неё не заладилось, пришлось уволиться. В общем, концы с концами сводила, непонятно на что жила. А тут и сынок с приятелями на машине разбивается. Схоронила, поседела вся. Ну, думаю, самое то: моя со всеми потрохами. Пришёл, представился. Ничего, приняла, коньяком угостила, поболтали, посудачили. Предложил ей работу непыльную. Ты же знаешь, Лаврентий, я не тиран какой-нибудь, да и работа хорошая. Единственное условие – от НЕГО отречься,.– Темноволосый ткнул пальцем в потолок. – И что бы ты думал?  Аж в лице переменилась и убраться попросила к моим чертям! – Альберт улыбнулся. – Ну не дура ли? А ты говоришь Россия…

    «Чесучовый» мелко кивал головой и, ухмыляясь, смотрел на застывший поток машин на дороге.
     - А что это мы стоим, Князь? – опомнился он. – Вам же только бровью дёрнуть, а то полдня стоять будем.
    - Действительно, - хмыкнул Альберт, - совсем забыл, представляешь? – Он погасил сигару. – Пошалим немного… - И взмахнул рукой.
    Весь поток машин тот час  поднялся метра на три над дорогой, и Тёмный нажал педаль газа.
     «Чесучовый» втянул голову в плечи и, хихикая, наблюдал, как над ними проплывали днища многочисленных авто с охреневающими, наверное, сейчас в них пассажирами.
    В дачном посёлке Николина гора было тихо и умиротворённо. Машина Тёмного не спеша проплывала между неказистыми, старой постройки, дачами и большими, сверкающими стёклами причудливых окон и разномастностью лепнин свежевыстроенными коттеджами. Наконец, он остановил  «Мерседес» у большой старой бревенчатой дачи  с проржавевшим почтовым ящиком на заборе.
     Подельники выбрались из машины, и «чесучовый» долго крутил кнопку старого звонка, прислушиваясь к глухим трелям, доносившимся из дома.
     - Ну хватит! – психанул Альберт и ударом ноги распахнул рассохшуюся дверь.
     В нос «чесучовому» ударил мерзкий запах дохлой кошки, и он, сверкнув пенсне, повернулся к Князю.
    - Странно…я же знаю, что он должен быть дома, - удивился Тёмный, - звонил ему третьего дня.
     В просторной, уставленной антикварной мебелью гостиной на кожаном старинном диване, откинув голову навзничь, сидел седой старик в домашнем атласном халате. Старик был бледен, а рот его запрокинутой головы приоткрыт, блистая золотыми коронками.

    - А старичок-то, похоже, тю-тю! – присел на стульчик «чесучовый». – Вот оно чем воняет, оказывается. А я думал, кошка сдохла.
     Он ухмыльнулся и взглянул на Альберта.
     - Да, пожалуй, уже четвёртый  день, как помер, - прикоснулся перчаткой к подбородку Князь. – Знакомьтесь, Сидор Яковлевич, это тот самый кэгэбэшник, который мне нужен. Зовут его Родион, Родион Ионов.  Мы с ним давно знакомы, ещё с начала тридцатых, были, знаете ли, общие делишки. Кстати, этот самый Родион участвовал в расстреле царской семьи. Когда ты, Пустовалов, был настоящим Лаврентием, ты это знал. Долгую жизнь прожил по человеческим меркам Родик, долгую. Конечно же, не без моей помощи. И умирать, вроде, не торопился…
     Альберт прикоснулся к уголку воротничка  торчавшей из-под халата старика рубашки.
    - Ну, так я и знал! – криво  усмехнулся он. – Раскусил ампулу с ядом, старый козёл. Неужели совесть замучила, через столько–то лет! А ведь я просил его об одолжении – узнать, где находится вещичка одна. Эх, Родик, Родик… Ну да, ведь от меня так легко не отделаешься, обещал – значит, надо сделать, тем более, знал, для кого.

    Тёмный обошёл старика и встал у него за спиной, а затем положил свои руки ему на голову и что-то прошептал. Тотчас кэгэбешник вздрогнул, затем дёрнулся ещё раз и зашёлся в приступе кашля, продолжавшегося несколько секунд. Затем он посмотрел тусклым взглядом на сидевшего напротив Пустовалова.
     - Кто вы и зачем сюда пришли? – проговорил жутким голосом Ионов и только потом заметил Тёмного. – Не может быть! Это вы, Князь?! – Старик качнул головой. – Но зачем вы опять не даёте мне покоя, разве я не умер? – прикоснулся он дрожащими пальцами к воротнику рубашки. – Или же яд потерял свойства?
    - Успокойтесь, Родион Николаевич, умерли, умерли… Но не торопитесь так уж, вы мне ещё нужны. Мне нужно всего лишь узнать у вас, как у заслуженного и обласканного привилегиями и наградами почётного чекиста, к кому попал некий предмет из чёрного гранитного камня. Помнится мне, он хранился у некой известной нам с вами дамы в Севастополе. 
    Старик кивнул и поднялся с дивана.
     - Моя картотека у меня на втором этаже, - глухо прошептал чекист. – Ждите меня здесь, я скоро вернусь.
    Он прошаркал негнущимися ногами к лестнице и стал подниматься наверх.
       Едва Тёмный уселся на диван и взял в руки очередную сигару, как за окном дачи послышался звук подъехавшего авто. Хлопнула дверца, и Пустовалов, подскочивший к окну, доложил Альберту, что по дорожке к дому идёт средних лет дама и вот-вот уже будет в доме.
    - Ага, это, наверное, его внучка. Забеспокоилась, почему дед не отвечает на звонки, вот и принесла её нелёгкая, - уточнил Альберт и щёлкнул пальцами.
     Внучку словно парализовало, и она как вкопанная застыла на дорожке.
     Пустовалов удовлетворительно кивнул головой и поднял вверх большой палец. Тёмный лишь добродушно усмехнулся и закурил сигару.
     Вскоре заскрипела ведущая наверх лестница, и в гостиную спустился старик Ионов.
    - В этой папке вы, Князь, найдёте всё, что вам нужно, - проскрипел он и плюхнулся снова на диван. – Отпустите меня, Князь, я слишком устал… - Старик повернул к Тёмному седую голову. – Слишком устал…
    - Да вот теперь – нет проблем, Родион Николаевич!
     Альберт листал  переданную ему стариком папку и лишь на мгновение отвлёкся.
    - Жизнь с годами всё сложней, отпусти меня скорей! – чуть слышно произнёс он, и старик Ионов вытянулся на диване, как прежде, запрокинув голову.
    У окна кашлянул Пустовалов и прикрыл ладошкой нос.
     - Вот ведь и запах снова появился, - пожаловался он.
     И подельники, не задерживаясь более, вышли из дома.
     На дорожке возле застывшей внучки топтался большой рыжий кот  и тёрся той об ноги.  Пустовалову, бредущему за Альбертом, пришла в голову мысль пошутить, и он, схватив рыжего кота, засунул его в тёткину хозяйственную сумку и застегнул молнию.
     Тёмный завёл двигатель «Мерседеса» и щёлкнул пальцами в тёткином направлении. Внучка тут же дёрнулась и пошла, с недоумением взглянув  на хозяйственную сумку, и вскоре скрылась в доме.

    Альберт Викторович, как всегда, был точен, и ухоженная средних лет дама действительно приходилась внучкой заслуженному чекисту Ионову Родиону Николаевичу. Внучку звали Владленой, в своё время при рождении оной Родион Николаевич настоял, чтобы её назвали именно так в честь вождя мирового пролетариата. Владлена Сергеевна вела класс фортепиано в консерватории и слыла среди тамошних педагогов женщиной хладнокровной и целеустремлённой. В свои сорок с небольшим дама успела похоронить двоих мужей и сейчас сожительствовала с третьим, плотного телосложения мужчиной, заведующим городским спорткомитетом.

    Владлена Сергеевна всю свою сознательную жизнь несла на лице тайну неразрешённой задачи и твёрдо намеренно шагала по жизни с целью задачу эту решить, не смотря ни на что. Задачку просто необходимо было решить, и Владлена Сергеевна однажды лет этак в пятнадцать услышала, как мать рассказывала отцу о том, что «старый козёл», так она называла чекиста-деда, прячет где-то на даче награбленное ещё в годы войны золото блокадников-ленинградцев  и не хочет делиться своими сокровищами с родственниками, и тайну сию не выдаёт.
     Много воды утекло с тех пор. Сначала умерла от рака мать, а затем и отец, немного её пережив, отошёл в мир иной. Владлена Сергеевна осталась в квартире вдвоём с дедом-чекистом, но тайну дедовых сокровищ узнать так и не смогла. Надеялась, правда, что почётный чекист хотя бы перед смертью откроется ей и всё расскажет, но дед оказался на редкость живучим и рот держал на замке. Как ни старалась пианистка, как ни ублажала деда, всё было бестолку. Закончилось это тем, что они окончательно разругались, и почётный чекист навсегда переселился на дачу, не желая более никого видеть. Владлена Сергеевна всё же надеялась на лучшее и периодически деду позванивала. Но тот был всё так же зол и сухо отвечал на её вопросы.

     И вот вдруг на днях дед позвонил ей сам и попросил её приехать как можно скорее на дачу, так как он чувствует себя неважно, а сказать ему есть что. Владлена, ждавшая этого разговора (а она и не сомневалась в том, что старый чекист, наконец-то, откроет ей свою тайну), пулей помчалась на дачу, жалея лишь о том, что сожитель Павлуша в командировке и приедет только через несколько дней.
     Родион Николаевич и в самом деле был плох. Он, шатаясь от бессилия, встретил внучку в дверях, и вскоре она узнала о том, что старик смертельно болен и осталось ему, видимо, совсем немного времени.
       - Ну что же, дождалась ты, видно, Владлена, своего счастья, - проскрипел старик.
     Он то и дело тряс головой и кривился от приступов боли.
       -  Плохо мы с тобой жили, не уважала ты старика.
Родион налил себе трясущейся рукой в стакан минералку и неодобрительно взглянул на внучку.
- Да ладно, что ты вдруг вспомнил-то, дед?
Она старалась не смотреть на измождённое его лицо и желала лишь одного: скорее услышать то, ради чего она жила все эти годы и чего ждала всю жизнь.
- Знаю, знаю, что вы все, начиная с твоей матери, желали от меня услышать только одно: где я прячу своё золото. Но это – МОЁ золото! – вдруг страстно проговорил дед. – И почему я должен был с вами им делиться?

    Он закашлялся и едва перевёл дыхание. Снова налил себе воды.
- Повезло тебе, Владлена…у меня рак лёгких, и дни мои сочтены. А потому я хочу сказать тебе, где я спрятал своё золотишко. Его много, так много, что хватит и тебе и   твоим правнукам! Повезло то как, - снова покачал он головой.
Владлена Сергеевна вжалась в кресло и внимательно слушала старика, словно боялась спугнуть его желание открыться ей, боясь, чтобы он не передумал. (Говори же, говори же, старый ты облезлый козёл! Я столько лет оказывала себе во многом, завидуя тем, кто мог себе позволить дорогие шубы и машины, тем, кто считал меня ничтожеством). «Говори же!» - чуть не вырвалось у неё, но она взяла себя в руки и лишь облизала пересохшие губы.
- Вернёшься сюда через пару дней, - заговорил дед. – Меня к тому времени уже, очевидно, не будет на этом свете…
  Родион Николаевич вдруг дёрнулся и болезненно сморщился.
- Но  если буду жив, не взыщи, золота я тебе не отдам.
Владлена съёжилась и похолодела.
- Ну да ладно, слушай меня внимательно, - опомнился дед. – В кладовой за противоположной от входа стенкой есть тайник. Одной тебе не справиться: стена хоть и деревянная, да потрудиться придётся. Ну да твой мордоворот-сожитель пусть хоть немного поработает, небось ничего тяжелее доносов не держал.
Старик засмеялся, но вдруг скривился и громко скрипнул зубами.
- А теперь прощай, Владлена, прощай! Увидимся  на том свете. Прощай!

Владлена ехала домой сама не своя. Судьба наконец-то повернулась к ней лицом, и скоро, совсем скоро начнётся жизнь другая. Старика ей было ничуть не жаль: открылся, наконец, через столько-то лет, урод! Чего ждал? Эх, сбросить бы с десяток годков, вот тогда бы!... Вспомнив о  золоте, она улыбнулась и даже поздоровалась с недругом-соседкой по площадке.
Владлена Сергеевна терпеливо выждала несколько дней, а потом позвонила деду на дачу. Трубка ответила длинными безответными гудками, и Владлена поняла, что старика больше нет.

Когда за внучкой захлопнулась дверь, старик зло рассмеялся:
- Золота моего захотели! Халдеи! Тупицы! А чем вы, собственно, его заслужили? Только и ждали со своим тупорылым сожителем, когда я сдохну.
Старик вдруг вспомнил хмурое морозное утро января сорок второго года. Он, тогда ещё лейтенант госбезопасности, шёл по известному ему адресу на Невском проспекте, точно зная, что у умирающей от голода пожилой актрисы есть драгоценности. И за эту спрятанную под шинель банку тушёнки она отдаст ему всё – все свои цацки, которые сейчас ничего не стоят в блокадном Ленинграде. Всё тогда случилось,  как он  и ожидал. Исхудавшая бледная актриса отдала, поскуливая от вожделения, глядя на банку тушёнки, все свои золотые побрякушки, и он уже хотел было уйти, но вдруг подумал о банке, которую можно продать ещё раз… Актриса, похоже, даже не успела удивиться, когда Родион схватил с кровати подушку и через неё выстрелил ей в голову…

Родион Николаевич  посмотрел в окно, за которым цветным калейдоскопом бесновалось лето, последнее лето его жизни, и почувствовал на губах давно забытый солоновато-горький привкус скатившейся по щеке слезинки. Жалость к себе сменилась вдруг злостью, и Ионов, скрипнув пружинами старого дивана, поднялся и направился к кладовой. Но неожиданно словно вспомнил о чём-то и засмеялся каркающим старческим смехом: ничего они не получат, ни его недотёпа внучка, ни её потный слюнявый сожитель. Ещё посмотрим, ещё… Он вздрогнул от жгучей боли, которая сковала лёгкие и огненным буром прошла снизу доверху.
     Родион  с трудом добрался к дивану, мысленно моля о пощаде, но боль не отступала и становилась только сильнее. В коробке с ампулами обезболивающего не осталось ничего, и старик, обливаясь холодным потом, почти теряя сознание, решился. Он, как учили когда-то, схватил зубами уголок воротничка у рубашки и раскусил ампулу.


Владлена Сергеевна расстегнула в прихожей сумку, из которой, к её удивлению, выскочил рыжий взъерошенный кот, и прошла в комнату.
Мёртвый старик с запрокинутой головой ничуть её не напугал. Она ожидала этого, рисуя в своём воображении увидеть мёртвого деда, лежащего в туалетной комнате со спущенными штанами, или нелепо скрюченного, упавшего посреди комнаты. Слава Богу, старик умер достойно и, одетый в атласный халат, сидел на диване, лишь устало запрокинув голову на спинку.
Морщась от мерзкого трупного запаха, она позвонила по мобильному, сообщив Павлу о смерти старика.
- Можешь приезжать, - добавила Владлена. – На даче я одна, всё готово. И пока ты будешь ехать, разберу, пожалуй, хлам в кладовой.
Через полчаса кладовая была очищена и, зияя пустотой, манила скорее оторвать заднюю деревянную стенку, скрывающую её счастье. Счастье было золотым и нетерпеливо сучило ножками, призывая взять его на руки.

Вскоре подъехал Павел и, боязливо поглядывая на мёртвого старика, деловито разложил в кладовой чемоданчик с инструментами. Ловко орудуя маленьким ломиком, он легко оторвал верхние доски и, попросив Владлену светить ему фонарём, принялся за доски снизу.
Наконец всё было готово. Павел с Владленой увидели узкую нишу с выступающей из неё боковиной здоровенного чемодана.
- Ну, вот и всё, Павлуша, вот и всё! – выдохнув, опустила фонарик женщина. – Как это странно, Павлик, мы не пляшем с тобой от радости, а ведь радость вот она…можно потрогать. Странно, правда? – Владлена устало обхватила руками лицо. – Ну что же ты, тяни уже наружу этот чёртов чемодан! – выкрикнула она вдруг. – Тяни!
Павел опустился на корточки и, ухватив тяжеленный чемодан, потянул его на себя. Но тот лишь слегка сдвинулся с места. Павел с силой дёрнул его наружу. Что-то щёлкнуло, и Владленин сожитель увидел выскочивший из ниши кусок проволоки.
- По-моему, твой дед… - успел проговорить Павлик.
Мощный взрыв потряс дачный посёлок, раскидав на сотни метров остатки дачи Родиона Ионова, превратив в золотую пыль набитый драгоценностями чемодан. Большая противотанковая мина, установленная на растяжке под днищем чемодана, поставила жирную точку в правах  наследства. Раз и навсегда.
    
    
   
     Белый мраморный пол уходил в никуда, ослепительно  сверкая, как отполированный лёд. Помещение – если это можно было назвать помещением -  не имело начала и конца.  Яркий свет,  казалось, лился отовсюду. Но источников освещения  как таковых  не было, как не было и потолка. Большой стол полусферической формы находился в центре пространства и имел три полукруглых углубления. Напротив каждого из углублений стояли  большие,  красивые  кресла. Кресла были каплевидной формы, сделаны из такого же белого мрамора, как уходящий в бесконечность  пол и сам стол.
     Из туманной дымки пространства вышли трое и не спеша направились к столу. Их  почти  прозрачные,  яркие, золотистого цвета плащи, под которыми  угадывались их совершенные  фигуры, ниспадали до пола и струились по нему.
     Они сняли капюшоны, открыв свои головы, совершенно лишённые признаков какой-нибудь растительности. Затем  эти трое подошли  к столу и  сели в кресла, которые тут же приняли удобную для каждого из них форму.
    - Зачем ты собрал нас, Тинус? –  задал вопрос по виду самый  младший  из них.
    - ГОСПОДЬ  просил меня об этом, - негромко ответил высокий и  кареглазый. – Человечеству  в очередной раз грозит уничтожение. А ОН конечно же  не хочет этого. И ты ведь не забыл, Крон, что люди должны САМИ предотвратить эту катастрофу. Как всегда, нам  нужен новый  Герой, готовый противостоять, а если надо и  пожертвовать собой во имя земной цивилизации.
     - Так сколько же  времени у них осталось? –  вступил  в разговор третий – Виол.
    - По земному календарю – получается  ровно семь дней. А затем зажжённое им же светило, или как люди его  называют – Солнце, выплеснет такое количество плазмы, что Земля этого не выдержит  и  просто поджарится.
     - И что, на этот раз тоже найдётся  Герой?    
     Крон поправил капюшон и посмотрел на Тинуса.               
     - Да, Герой есть, хотя он сам ещё  этого не знает, -  кивнул  кареглазый. – Теперь нам нужно сделать всё возможное, чтобы он выполнил всё то, что от него ждут. Падший, конечно же, опять хотел бы этим  воспользоваться.  Он как прежде  противостоит нам и будет всячески мешать.  Ты, Виол, и ты, Крон, должны не допустить этого. Ну, а теперь давайте посмотрим на источник.
     На сферической поверхности стола появились светящиеся линии, которые становились все ярче и, наконец, переплетаясь, поднялись над столом, преобразовавшись в голубой шар с узнаваемыми  океанами и континентами…



       …День начинался совсем не так, как хотелось Олегу.
    Сначала «подвёл» будильник, и Ракитин  вскочил, как ошпаренный, на час позже запланированного. Быстро запихнул в чемодан приготовленные с вечера вещи и стал  искать кота Апофиза, который, как назло, куда-то подевался.
     - Апофиз, Апофиз! – на всю квартиру орал он. – Если ты, подлая морда, сейчас же не вылезешь, уеду и оставлю тебя без жрачки на три недели!
После этих слов про «жрачку»  Апофиз словно материализовался в пространстве. Котяра вопросительно мяукнул и посмотрел на Олега. Схватив кота в охапку, он выскочил на площадку и позвонил в дверь соседке Светланке: Света обещала приютить кота, взяв его на полный пансион.  
    - Ну, счастливо тебе отдохнуть! – заулыбалась соседка, принимая Апофиза. – Много не пей и с девушками поаккуратнее!
     До метро было совсем недалеко, и  Ракитин, схватив чемодан, совсем уже было приготовился к небольшой пробежке, но услышал скрип тормозов и, оглянувшись, увидел Толяна. Тот высунулся  в окно своего вишнёвого «Ситроена».
     - Олег, давай, садись уже. Тебе, как я понимаю, на вокзал? Моментом долетим!
     Моментально долететь не удалось и через пять минут они как назло плотно застряли в пробке. А до отхода поезда оставалось минут двадцать.
    - Чёрт тебя принес на мою голову, Толян! – нервничал Олег. – Я бы на метро – уже на вокзале десять раз бы был! Ну, делай уже что-нибудь!
     - Да, что ж я могу? По тротуару же не поедешь, - оправдывался Воронов.
     Ракитин  нервно курил, и  чертыхался  представляя, какой «геморрой» его ожидает в случае опоздания на поезд.
    Но тут неожиданно  рядом с машиной Толяна, словно из ниоткуда, появился мотоциклист на «Хонде». Не снимая чёрного шлема, он повернул голову к машине.
    -  Тебе на вокзал? – услышал ошарашенный Олег и растерянно кивнул. – Давай, садись быстро! – произнес мотоциклист. 
    - Олег, да успокойся ты, сейчас поедем!
     Толян  будто хотел задержать его. Или ему это только показалось? Ракитин лишь нервно махнул другу рукой и пересел к мотоциклисту.
     На Севастопольский  поезд он успел и тут же завалился спать на своей  верхней полке.


  Олег   проснулся  от громкого  голоса, вежливо просившего «приготовить паспорта»,   и  свесил голову вниз.
     - Добрый вечер, молодой человек! Ну что, выспались?
     Голос принадлежал шустрому на вид  мужичку  лет шестидесяти, сидевшему  напротив на нижней полке. Одет «человечек» был в потёртый чесучовый пиджачок, а на носу у него красовалось пенсне.
     «Надо же – пенсне! – удивился  Ракитин. – И где он его откопал?»
    Он спустился вниз и сел за столик. Безумно хотелось  есть, и потому пришлось  достать приготовленный для этого случая бутерброд и термос с горячим  кофе.
    Пограничники,  наконец,  закончили свою работу, и дядька, сидевший напротив, оживился.
    - Нутес, давайте знакомиться! – сверкнул стёклами пенсне незнакомец. – Пустовалов Сидор Яковлевич. А как вас величать?
      «Во блин, мало того, что в пенсне, так еще и – Сидор!» – улыбнулся  Олег.
    - Олег Ракитин, - представился он, внимательно  рассматривая «чесучёвого».
     Поезд набирал ход. Провода за окном скакали то вверх, то вниз; молодые берёзки то прижимались к самой насыпи, то боязливо убегали от неё, а где-то далеко по всему горизонту раскинуло свои щупальца уходившее на покой  кровавое солнце.
     Человечек в пенсне, представившийся Сидором Яковлевичем, развил, меж тем, бурную деятельность, и, проиграв несколько раз Олегу в карты, достал из своего чемоданчика бутылку текилы и бутылку «смирновской».
    Вскоре от выпитого количества алкоголя Олега совсем «развезло», а вот тип в чесучовом  пиджачке , как ни странно, держался молодцом.
     - Ну, и здоровы же вы пить, Сидор Яковлевич!
    У Ракитина уже совсем заплетался язык.
    - Большая практика, Олежек, большая практика! Да и живу давно на земле грешной… И почему это  Господь так «носится» с людишками? Ведь они большие грешники, но вот ведь – прощает, всё  прощает! Разве это справедливо, молодой человек?
     Олег смотрел  на Сидора, а видел какую-то мерзкую харю в пенсне:  прыщеватый нос, похожий на картофелину, покрытый чёрными волосками; хищные зелёные глаза, в которых плясали огненные человечки. Пенсне стало раздваиваться вместе с носом, и Ракитин затряс головой.

    - А не пора ли нам проветриться перед сном? Заодно и покурим. Вы не против? – участливо поинтересовался  Пустовалов.
     В тамбуре было душно и противно пахло железнодорожным – сивушным -  перегаром. Сидор Яковлевич  заботливо открыл боковую дверь, и тамбур сразу же наполнился  чистым вечерним воздухом  и стуком колёс.
     Олег подошёл к открытой двери и мотая, как конь, копной светлых волос с наслаждением глотал свежий воздух.
     - Что, Олежек, свежо?
    Он вдруг почувствовал, что рука Сидора Яковлевича взяла его под локоть и с силой,  которой он не мог противиться,  потянула в открытую дверь. Ракитин вмиг протрезвел, так как с ужасом почувствовал, что и в  правду  не может сопротивляться.
    В этот момент в тамбуре неожиданно появился совершенно лысый парень в чёрном костюме.
    - Молодые люди, сигареткой не угостите?      
     - Нету, нету у нас сигарет! –  раздражённо прошипел Пустовалов, но руку Олега все же отпустил.
    - Ну почему же «нету», пожалуйста, прошу!
     Олег сунул руку в карман и достал сигареты.
    Они закурили. Ракитин,  вспомнив  повернулся к Сидору, но того рядом не оказалось. Олежек  пожал плечами и удивленно-пьяненько  произнес:
     - Пфф…, куда-то делся…
     - У вас в купе есть свободное место?
    «Лысый», не мигая, смотрел на него бездонными карими глазами.
     Ракитин  внезапно покрылся  испариной и утвердительно кивнул.

     Утром  его разбудила назойливая муха, усевшаяся  к нему на лицо.
  «Пенснастого»  Сидора Яковлевича внизу не оказалось, а на его месте сидел высокий, лысый парень в чёрном костюме. Закрыв глаза и сложив руки на груди, он дремал.
    Похмелья, как ни странно, не было, что Олега очень удивило, да и чувствовал он себя прекрасно.
    Ракитин  спустился с полки и направился  в туалет, где долго мылся и брился, покрякивая от удовольствия. Когда он вернулся  назад, то обнаружил, что и «лысый» тоже пропал.
    До самого Севастополя  Ракитин  ехал в пустом купе и грустно смотрел в окно, подперев голову рукой.
    Севастополь встретил его прекрасной, ясной  погодой и шумными тётками на вокзале, предлагавшими «недорогое, благоустроенное жильё». Улыбнувшись и вдохнув полной грудью чудесный воздух приморского города, Олег подхватил чемодан и не спеша поплёлся  к стоянке такси…



     …Дина Грановская переживала немецкую оккупацию довольно легко. Слишком много всевозможного добра было накоплено в свое время её отцом – графом Андреем Грановским. И хотя золотых и серебряных безделушек в доме становилось всё меньше, так как Дина любила хорошо и вкусно покушать и поэтому периодически что-то продавала на местной «толкучке», её это не особо волновало. А вскоре ей предложили вести балетный класс при драмтеатре: ну, любили немцы балет, что тут скажешь! В общем, все складывалось удачно. Тосковала, правда, Дина по Никитке, но надеялась, что всё как-нибудь устроится.
     В один из осенних вечеров Дина Андреевна сидела в любимом мамином кресле и предавалась грустным  воспоминаниям. Кошка Муська лежала у неё на коленях и усердно мурлыкала, очевидно  благодарила  хозяйку за сытую её кошачью жизнь. Тускло светящая лампа под абажуром то и дело мигала, и Дина собиралась было ложиться спать. Негромкий стук в дверь заставил её вздрогнуть. Удивляясь, кого бы это могло принести, она встала и нехотя направилась в прихожую.
     На пороге стоял немецкий офицер, судя по чёрной, красивой  форме – эсэсовец.
     - Добрый вечер, госпожа Грановская! – на хорошем русском произнёс немец. – Разрешите войти - И, не дожидаясь приглашения,  прошел в квартиру.
    Поскрипывая блестящими лайковыми сапогами и едва уловимо благоухая, наверняка французским, парфюмом, он медленно прошёлся по комнате, внимательно всматриваясь в пейзажи на картинах. Наконец,  остановился у стола и снял фуражку.
     - Разрешите сесть, фрау? – спросил он и, придвинув стул. – Меня зовут Вильгельм Грановец.
    Офицер  улыбнулся и посмотрел на Дину Андреевну.
    - Неужели, ты не узнаешь меня, Дина?
     Она удивлённо смотрела на него, не понимая, о чём он говорит.
     - Ну, хорошо, - выдохнул немец, -  а если по-другому, то я – Владимир Грановский. Твой брат.
     Дина охнула, бросилась ему на шею и расплакалась.


    Потом они ещё долго сидели за бутылкой французского коньяка, говорили, говорили и не могли наговориться.
     Дина рассказала Владимиру о смерти мамы. И у него на глазах появились слезы.
    - Ты, знаешь, Дина, я ведь так скучал в Германии по тебе и по маме! Отец многое для меня сделал, но, к сожалению,  так рано ушёл…мне тогда  было очень одиноко, Дина. И вот теперь мамы тоже нет…
     Владимир снял китель и прилёг на  старый, кожаный диван. Закурил. В комнате приятно запахло хорошими сигаретами.
     - Знаешь, сколько ни пытался там, в Берлине, вспомнить эту нашу квартиру – не получалось, так…какие-то отрывки: канделябры, картины…  Правда, отчётливо помню Приморский…и мы все вместе: ты, мама, отец… У мамы в руках какой-то нелепый зонтик от солнца… Как давно это было, как давно….
     Дина сидела у него в ногах и слушала.
     - Ты не против, если я сегодня останусь у тебя? –  словно смущаясь, спросил  Грановский.
    Дина радостно закивала:
    - Конечно, конечно, оставайся!
    - Я, Дина, в Севастополе не случайно. Командую спецподразделением СС «Мертвая голова». Ну и у нас тут есть небольшое дельце, о котором я тебе говорить не могу…
    Поняв, что и так наговорил слишком много, спохватившись, Владимир перевёл разговор на другую тему.
    А поручено было Грановскому и его спецгруппе, в которую входили экстрасенсы и ясновидящие, ни много ни мало, разыскать в Крыму, а именно, в районе Севастополя находящиеся, якобы там, подземные пирамиды.
    Совсем недавно Гиммлер со своей командой, находясь в служебной командировке, не где-нибудь, а в Гималаях, наткнулся на некую информацию. В одном из труднодоступных монастырей им случайно попались  старые манускрипты, расшифровав  которые,  стало понятно, что  речь там идет о тайнах неких пирамид, которые при определённых условиях и манипуляциях могут стать тем самым сверхмощным оружием возмездия, которое ищет Гитлер.   Там же были и координаты этих пирамид. После расшифровки стало ясно, что  находятся они в Советском Союзе, в Крыму, а где-то в районе Балаклавы есть и подземный ход, ведущий к этим подземным сооружениям.
    Вот эту информацию и хранил Вильгельм Грановец, или же – Владимир Грановский.
     …Они проговорили с Диной почти всю ночь. А утром Грановский простился  с сестрой  и,  обещая скорую встречу, ушёл.

     Поиски подземного хода затянулись, и Вилли Грановец начинал нервничать. Эти доморощенные экстрасенсы никуда не годились. Вместе с ними он облазил все балаклавские утесы и – никакого результата. А Гиммлер требовал ускорить работы, ну, а на него, в свою очередь, давил сам Гитлер.
     И вот, когда терпение Вильгельма упало до нуля, и он все больше начал налегать на спиртное, из Кракова привезли какого-то ясновидящего-еврея.  Еврей сносно говорил по-немецки и был  немедленно  представлен Грановецу.
    - Меня зовут Вацлав, господин полковник, Вацлав Вакульский.
    - Садитесь, господин  Вакульский.
    Вилли показал рукой на походные плетёные кресла. И когда потрепанный очкастый  еврейчик уселся напротив, стал бесцеремонно его рассматривать.
    - Мне нужен результат, господин ясновидящий, и как можно скорее. Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю, - наконец произнес он.
    - Я готов, господин полковник, но мне необходим  покой хотя бы на время: я устал, и должен сосредоточиться.
     Вакульский  шмыгал носом то ли от волнения, то ли от страха. И Грановский подобрел.
    - Да, конечно, конечно.  Вам будет предоставлена такая возможность. Но завтра к вечеру я жду вас. Желательно, с результатом.
     Еврейчик радостно закивал и убежал…

     Вечером следующего дня в летнем лагере  Грановеца, разбитого прямо у подножья остатков старой Генуэзской крепости,  снова появился  Вацлав Вакульский. Вилли предложил ему сесть, и они устроились в уютных,  плетёных   креслах. Полковник откупорил бутылку мадеры и налил вино в фужеры.
     - Сигару, господин Вакульский?
     - Давайте, перейдём сразу к делу, господин полковник, -  засуетился Вацлав.
     Грановец удовлетворенно кивнул.
     - Я ЭТО видел, господин полковник, пирамиды действительно есть. Есть и подземный ход, ведущий к одной из них и, кстати, он находится совсем недалеко отсюда.
    Вилли вскочил с кресла и, удовлетворённо потирая руки, уставился на Вакульского.
    - Ну, наконец-то! – обрадовался он. – Наконец-то, какой-то результат! Продолжайте же!
     - Пирамиды находятся не только на Крымском полуострове, они разбросаны по всей земле: где-то на поверхности, а где-то и под землей. Я не знаю, для чего их в таком количестве создали, но я чувствую огромной силы энергию, затаенную в них. И еще… - он сделал паузу. - Ваша экспедиция может закончиться трагедией для вас и ваших подчинённых.
     - Ну, не стоит так сгущать краски, господин Вакульский! Если всё получится, вы станете очень состоятельным человеком.

    - Поймите, господин  полковник,  вы  пытаетесь  проникнуть  в сферу непознанного для человека, и это очень опасно!
    - Господин Вакульский, давайте не будем говорить банальные фразы о риске и шампанском, нужно заниматься делом. Вы должны найти этот подземный ход и только. А большего мне от вас не нужно.
    - Хорошо, господин полковник, тогда начнём. Нам необходимо подняться на ту гору, - махнул рукой Вацлав. – Кажется, там у русских было какое-то укрепление в виде дзота или бункера.
     Через некоторое время отряд из десяти человек был возле оборонительного укрепления, сделанного прямо в скале, нависающей над морем.
    - Русские называют это место «бочкой смерти», - произнёс  Грановец. – Они распространили слухи, будто бы мы сбрасываем отсюда пленных солдат.
     Вакульский с испугом  посмотрел  на Грановеца. А тот, перехватив его взгляд, поспешил добавить:
    - Не стоит так волноваться, господин Вакульский, это всего лишь слухи и не более…
     Солнце  уставшее за день  уже почти совсем коснулось воды,  а Вацлав все ходил со своими металлическими рамками в руках по окрестностям  укреплении. Но вот он остановился и сказал:
     - Это здесь…

    
     Толик Воронов прекрасно помнил тот день, когда ЭТО произошло.
    В политехе, где он учился на втором курсе, дела совсем не «клеились», и вопрос об отчислении Толяна давно висел в воздухе пыльного деканата.
    -… Ты «вылетишь» Воронов, учти это! – пугала его секретарша декана Зоечка. - Из твоих не закрытых «хвостов», милый Толик, скоро можно будет связать неплохой мост через Нил!
    - А почему именно через Нил? – удивлённо поинтересовался  горе студент.
    -  Потому что «хвосты» эти – крокодильи. Не «хвосты», а «хвостищи»! – вытаращила свои «коровьи» глаза Зоечка.

    После вчерашнего застолья с дружками у Толяна жутко болела голова, а во рту словно поселились бомжи или нагадили те самые нильские крокодилы. Он бесцельно бродил по городу, рисуя в своей голове наброски ближайшей перспективы: «вылета» из политеха и бесславного возвращения в свой маленький, «зачуханный» городок в Тульской области. Городок этот был настолько мерзок, а жизнь в нем настолько пакостна, что Толик даже название «любимого» городка пытался не вспоминать.
     Толян задумался и  неожиданно налетел на попа в длинной черной рясе, а, подняв тяжёлую голову, увидел церковь. «Зайти, что ли, свечку поставить… попросить…» - мелькнуло у него в голове. Он сунул руку за пазуху, пытаясь нащупать крестик, но тут же вспомнил, что проиграл эту золотую «безделушку» на днях в карты.  «Ну ты, блин!» - плюнул Воронов, но в церковь,  однако же,  зашёл.

    В церкви  шла  служба. Трещали свечи, а возле читающего проповедь священника застыли с благоговейными физиономиями старушки в светлых платочках, трепетно внимая словам батюшки. Обыкновенные старушки, каких много. И если молодёжь в массе своей любит тусоваться в клубах и дискотеках, то старушки наши, очевидно  в силу своей возрастной несостоятельности, нашли себе достойное развлечение и местом своих смиренных «тусовок» выбрали церковь. Казалось бы, что ж тут странного и особенного, и никакая это не тусовка, а место намоленное, благостное, взывающее к покаянию и смирению. Но тут Толян вдруг вспомнил, что далеко не все эти, застывшие сейчас в духовном экстазе тётки, выйдут из храма блаженно-смиренными, несущими добро и участие ближним своим. Далеко не все, но многие из них нетерпеливо будут толкаться локтями в «маршрутке» и никогда не уступят место беременной молодой девушке. Всячески хуля и понося ближнего своего, они будут, как ни в чём не бывало,  поститься и бегать в «церкву». Вот только для чего?...

Старые церковные стены давили на Толика, а в ликах святых праведников ему чудилась злая усмешка, и они словно шептали ему, чтобы он уходил скорее отсюда.
- …Не для тебя, не для тебя это таинство... - говорили ему глаза святых апостолов, -  ты не знаешь, не знаешь… - шептали повсюду, и кружились в безумном хороводе свечи на алтаре.   
    Воронов купил в лавке  у скучающей очкастой  тётки  свечку и, намереваясь пробиться поближе к попу, стал аккуратно, а иногда и не очень, проталкиваться через бабулек. До читающего свою проповедь бородатого одышливого священника  оставалось совсем чуть-чуть, когда к Толяну  нервно повернулась старуха, и он увидел… мерзкую осклабившуюся харю с пустыми чёрными провалами вместо глаз и носа. Воронов вскрикнул от неожиданности и, споткнувшись о чью-то ногу, полетел на пол.
     Всюду тотчас загалдели и залаяли  беззубыми  вонючими  ртами. К Толяну  потянулись сморщенные, скрюченные руки с ороговевшими жёлтыми когтями на пальцах. Хохочущий бородатый поп с восковыми пятнами на рясе, горящие свечи, скрюченные артритом пальцы…. Всё это закружилось перед Вороновым, и он, испуганный, вскочил на ноги, грязно выругался и, зашвырнув свечку, выбежал из церкви.

     Словно в беспамятстве, ничего не соображая, он дотащился по первого попавшегося гастронома, купил там «чекушку» водки и две бутылки пива…



    Волны, идущие от катера, закручивались пенными барашками  и,  словно пытаясь обогнать  друг друга,  таяли где-то вдалеке.
    Катя Грановская стояла возле  самых поручней и смотрела на привычную панораму удаляющейся Южной стороны. Ну разве может надоесть эта знакомая, такая милая  сердцу картина? Год от года её Севастополь становится более современным и, не теряя своего величия, по-новому красивым. И если человек, приехавший в первый раз в этот город, не замечал обновлений, то люди, родившиеся здесь и прожившие не один десяток лет, гордились, что город развивается и хорошеет. Грановская  поправила рукой волосы и улыбнулась.
     Девушке  недавно исполнилось двадцать девять лет. За плечами остался институт и печаль неудачного  замужества. Костик был, в принципе, неплохим парнем, но хорошего мужа из него так и  не получилось: его постоянные  тусовки  и ночные гонки на мотоциклах всё больше раздражали  Катю. Закончилось это тем, чем и должно было закончиться: Костик Нестеренко  забрал свой мотошлем и, сделав Кате «ручкой», с пафосом  произнёс: «Прощай, любимая!»,  напоминая себе, наверное, в ту минуту Остапа Бендера.   Грановская, по началу загрустившая  было, однако быстро взяла себя в руки  и стала наслаждаться одиночеством, переехала снова к бабуле на свою любимую улицу Марата. Не бывает  худа без добра, и у неё  сразу же появилось  время для чтения художественной литературы и просмотра мелодрам, которые Костик не любил, а она просто обожала.


    Бабуля постоянно твердила ей о том, что она слишком доверчива и добра к людям: «…и поверь мне, Катюша,  эта твоя доброта ничего хорошего тебе не принесет. Неужели ты этого не понимаешь?...».  Она понимала, конечно, понимала, но вот такая она, какая есть! Терпела своего Костика, сколько могла. Но даже и у неё, оказывается, есть лимит для доброты.
     «Куда уж нам, пролетариям, до Вашего Высочества, госпожа графиня!...» - вспомнила вдруг Грановская.  Муженёк тогда завалился в дом под утро в измазанной грязью куртке и бросил свой мотошлем у дверей в коридоре. Он был пьян. Впрочем, такое последнее время не являлось неожиданностью для неё.  «Что происходит, Костик? – А что такого происходит? – осоловело посмотрел на неё парень. – Посидели с приятелями в баре, выпили чуть-чуть… Послушай, Катюха, почему я должен перед тобой всё время оправдываться? Родословная  подвела, да? Ну конечно…»
    Катя слушала пьяную его болтовню  и не понимала, что с ним случилось, куда подевался тот, другой Костик, которого она знала когда-то…
    
    Константин  Нестеренко  познакомился с Катей  год назад на раскопках в Херсонесе, где он проходил практику от своего археологического факультета одного из московских ВУЗов. Девушка уже и не помнила, по какому случаю она оказалась в тот день на руинах древнегреческого города.
     Молодой русоволосый парень, бережно перекладывающий черепки древней амфоры, одарил её бирюзовым взглядом и поинтересовался, который час… С этой банальной фразы и началось их случайное  знакомство. А через месяц Костик уже окончательно перебрался в Катину съемную квартиру и выпросил в своем институте академический отпуск. Коренной москвич Константин Нестеренко, на время оставив пыльную Москву, обосновался в Севастополе и, забыв об археологии, стал обзаводиться друзьями. Море Костика совсем  не волновало, а вот приобретенный по случаю подержанный «байк» завладел им целиком, и все свободное время он в компании молодцев в потёртых кожаных куртках колесил на мотоцикле  по окрестностям Севастополя, получая от этого, по-видимому,  истинное удовольствие. Странная метаморфоза, произошедшая с умным начитанным парнем, по началу  беспокоила  Катю, но вскоре девушка догадалась, что всему виной является её происхождение.  Слишком часто и слишком завистливо напоминал ей об этом Костик.
    

     Сегодня  Катя решила отправиться  на Северную  сторону  к  своей подружке  Эмке Сотниковой.  Эмка вечно ворчала и учила ее жизни, хотя сама по себе имела мерзкий характер и не уживалась ни с одним из своих гражданских мужей, которых она меняла как перчатки.
     Они уже несколько часов сидели в современно обставленной  уютной Эмкиной кухне, пили кофе, причем  подружка  «трещала» и курила без перерыва. От ее болтовни и дыма у Кати  ужасно  разболелась голова. Ей давно хотелось уйти, но она всё не решалась, боясь обидеть подругу.
     - Какая ты, Катька, недотёпа!  И чем тебе Костик не угодил – не понимаю.  Ну, подумаешь, любил погонять по ночам на байке, ну и что?
     Эмма всё говорила, а Катя стояла у окна и смотрела на хорошо просматривающуюся отсюда Южную бухту.
     - Подруга, эй, да ты меня не слушаешь, что ли? -  разозлилась Эмка.
     - Нет, Эм, я просто задумалась, извини, пожалуйста.
     - Может, махнем куда-нибудь? Возьмем путевки и – привет! – А,  Катюх?  Выпустила облако дыма  Эмка.
     - Ага, в Сибирь!  Нет, никуда не хочу. Да и отпуск через неделю заканчивается... Ну, ладно, подруга, мне пора, -  засуетилась Катя. – Созвонимся.
     Они поцеловались и Грановская убежала.
     Всю обратную дорогу на катере Катю не покидало ощущение, что на неё  кто-то пристально смотрит. И еще ей казалось, что вот-вот должно что-то произойти…
     «Ничего не хочу, - сказала наконец она себе. – Никаких приключений и никаких мужиков! Эту оставшуюся неделю буду загорать, купаться и читать книги!»
     Солнце палило немилосердно, и с каждым днем это чувствовалось все больше. Температура воды у берегов Севастополя поднялась до двадцати девяти градусов, чего никогда раньше в августе не наблюдалось. Кровавые закаты стали обыденным явлением, и ярко-красное солнце садилось в море нереально огромным, раскалённым шаром…



     Эмка Сотникова закрыла за Катей дверь и вынула из кармана халатика «мобильник».
    - Можешь приезжать, ушла твоя «бывшая»… И зря переживаешь. По-моему, ей «по-барабану», по крайней мере, мне так показалось.
    Девушка положила телефон на столик и снова закурила. «А что собственно происходит? Да ничего особенного, как говорится «дай Боже, что тебе негоже». Эмма достала из шкафчика пачку ароматного бразильского кофе  и принялась резать на ломтики пупырчатый лимон.

    …С «катюхиным» Костиком Эмка познакомилась у них на свадьбе. Собственно свадьбы как таковой, в широком смысле этого слова, не было: так, посиделки в узком кругу друзей-приятелей. Но глаз на  спортивную  фигуру Катюхиного жениха она «положила» сразу, и в перерывах между тостами они таки умудрились выкурить с «молодым» по сигарете. И Эмка вкратце, не вдаваясь в подробности, рассказала ему о том, что является владелицей небольшого отеля в Севастополе под названием «Вавилон».
Если честно, то она ожидала от Костика более открытой реакции, но тот и «ухом не повел», лишь ответил коротко: «Поздравляю. Это, наверное, классно». Да, она прекрасно понимала, что проигрывает Кате и во внешности, да и в возрасте тоже: Катюха была  младше её на пять лет. Но она всё же решила не сдаваться так просто и через месяц позвонила Костику с просьбой о помощи: в отеле свернули  кран, и надо было срочно его починить. Нестеренко, конечно же, откликнулся и вскоре уже подкатывал на своем «байке» к воротам отеля. Он оказался неплохим и сговорчивым парнем. А где-то через пару месяцев Эмка затащила его в постель. Нигде не работающий Костик вскоре стал полностью зависим от Эмкиных денежных подачек. Катя Грановская ничего этого не знала, не смея даже и предполагать о том, что Эмка могла вот так распорядиться её судьбой. Отношения с Костиком у Кати постепенно сходили «на нет», а совсем запутавшийся парень уже и не пытался что-либо исправить…

     Эмка неловко  повернула нож и вскрикнула от боли: чёрт бы побрал этот лимон! Она швырнула нож в раковину и прикоснулась губами к кровоточащей ранке на пальце. Кровь не останавливалась, и Эмма прошла в комнату в поисках аптечки.  Перебинтовав, наконец, палец, она вернулась на кухню и вскрикнула от увиденного. 
     На стульчике за столом сидел незнакомый пожилой на вид мужичок в пенсне и помятом чесучовом пиджачке.
     - А...как вы тут…вот… - промямлила Сотникова.
     - Здравствуйте, Эмма Сергеевна. Не волнуйтесь вы так, пожалуйста. Я из ЖЭКа. Дверка-то у вас открыта была. Я уж звал вас, звал, да всё  бестолку. Потом смотрю, вы  пальчик перевязываете. Ну я отвлекать не стал и вот… да вы садитесь, садитесь, пожалуйста, в ногах, знаете ли, - хихикнул «чесучовый», - правды нет. И, если честно, Эмма Сергеевна, её – то есть правды, - вообще нет… Ой, что это у вас на полочке? – вдруг вскрикнул он. – Иконка! Какая красивая!
    «Чесучовый» вскочил, взял икону и словно случайно  положил её плашмя.
     - Что вам нужно? – пришла в себя Эмма. – Я знаю всех наших «коммунальщиков» и вас среди них не видела. Кто вы?!
    - Да что ж вы так разнервничались?  Ну не из ЖЭКа я, и что? Поверьте, это ничего не меняет. И потом, у меня к вам дельце есть одно. Садитесь, давайте поговорим… Ох, извините, совсем забыл вам представиться! – «Чесучовый» почесал  грудь под пиджачком и продолжал: - Пустовалов, Сидор Яковлевич. Свободный, так сказать, художник и даже где-то журналист. Кто-то, знаете ли, собирает марки, значки там и всё такое…ну а мне очень интересны людские судьбы.  Суетитесь всё, бегаете, добро наживаете и в то же время в церковь ходите. Смех, право, да и только!

     Пустовалов снял пенсне и, подышав на стёкла, протер их платочком.
    - Скажу по секрету…только дайте слово, что – никому!– Пустовалов приложил палец к губам: - Никому!..
     Эмма присела на табурет и удивлённо слушала странного мужика, похожего чем-то на небезызвестного Лаврентия Павловича.    
    -… и сам когда-то, чего греха таить,  жил похожей жизнью, приворовывал, конечно. А как же иначе? Иначе не проживёшь. Не поверите, даже в «церкву» ходил, - продолжал «чесучовый». – Но мы с вами отвлеклись. Кстати, у вас выпить не найдётся? Люблю порой вот так, за беседой…

     - Если вы сейчас же не скажете мне, что вам от меня нужно, я вызову милицию! А выпить  у меня нет.
     Эмма сложила руки на груди и, покусывая нижнюю губу, смотрела на Пустовалова.
    - Ну как знаете, - поправил пенсне «чесучовый». – В общем так, Эмма Сергеевна. Ваша подруга  Катерина Грановская через несколько дней станет участником событий, в которые она не должна вмешиваться. И вы должны её в этом убедить.
    - Какие события? В чём убедить? Что-то я не совсем понимаю…
     Она взяла со стола сигарету и чиркнула зажигалкой.   
    - Да и не надо вам, милая девушка, ничего понимать! – вспылил Пустовалов. – Сказано же: передайте, чтоб не строила из себя героиню и сидела бы дома!
     Сотникова выпустила в Сидора струю дыма.
    - А не пошли бы вы, папаша, куда-либо! И вообще, кто вы такой?!  Короче: валите-ка отсюда, а не то я мужа позову! Да он вот-вот прийти должен.
    - Вы про мужа изволили сказать, - усмехнулся Пустовалов, - это про Костика, что ли? Да не муж он вам пока, и я думаю, что никогда им уже не будет. И на какие деньги отель ваш был выстроен, я тоже знаю. Хотите, расскажу?
     Эмка изменилась в лице и показала Пустовалову рукой на дверь.               
    - Пошёл вон, старый козёл! И не зли меня лучше! Вон!!!
    - Ухожу, ухожу, Эмма Сергеевна! Только вот не пожалейте потом… Дура ты, девка, - плюнул Сидор поднимаясь с табурета, - дура и есть!  И насчёт водки меня обманула!
     Он протянул руку в направлении шкафчика, и оттуда, словно по волшебству, вылетела прямо ему в руку бутылка водки.
    - За твое здоровье пить, пожалуй, не буду, ни к чему. А вот за детей твоих, которые у тебя могли бы быть, выпить стоит.
     Пустовалов лихо сорвал зубами крышку с бутылки и, приложившись к горлышку, выпил почти до дна.
     - Сдается мне, что мы больше не увидимся, Эмма Сергеевна! По крайней мере, на этом свете – уже точно! Прощайте, Эмма Сергеевна! – крикнул он и выпустил из рук бутылку.
    Бутылка, вопреки всем законам физики, повисла в воздухе. И, пока охреневшая от увиденного Сотникова, на неё таращилась, «чесучовый» пропал…



    … Ирина Спиридоновна – дама шестидесяти лет, она же и  хозяйка квартиры – встретила Олега как всегда очень радушно и, пока Ракитин распаковывал свой чемодан, заботливо крутилась на кухне.
    - Олежек, а я тебе кофейку сварила, с дороги очень освежает, - щебетала она.
    - Да я вроде как  помыться хотел, - появился на кухне Олег с махровым  полотенцем на плече.
     - Помыться успеешь, а пока давай-ка горяченького, пока не остыл! – настаивала хозяйка, наливая Ракитину бодрящий напиток. – Посиди-ка со мной, гость московский, да поговори немного. Вот кофейку с тобой выпью,  ну и поеду к себе на дачу, мешать тебе не буду, - улыбалась Ирина Спиридоновна, внимательно рассматривая Олега. – Вижу, что возмужал, совсем взрослым стал…  А семьей, видать, так и не обзавёлся? Ну да ничего, успеешь ещё, какие твои годы!

    Женщина вдруг загрустила  и задумчиво посмотрела в окно.
    - А у нас, Олежек, жара, ну такая жара! – продолжала она через минуту, помешивая ложечкой дымящийся кофе.
    Ирина Спиридоновна «жужжала» о всякой ерунде ещё минут сорок, затем выкурила выпрошенную у Ракитина сигарету и, пожелав ему хорошо отдохнуть, а заодно не забывать выключать газ и воду, «отчалила», наконец, на дачу.          
    Олег открыл окно на кухне и присел на подоконник. Он  удовольствием дышал чистым  воздухом белокаменного  города, искренне радуясь предоставившейся  возможности ещё раз побродить по его тенистым улочкам и уютным скверам. Ракитин находился сейчас в странном состоянии блаженства и покоя. И, наверное, именно это состояние упоительной неги и можно было назвать счастьем. Он с улыбкой смотрел вниз, на проходивших в нежной спелой кожице загара девушек, и радостно понимал, что и у него всё ещё впереди, и через день-другой ему вернутся забытые за год болезненно-приятные ощущения на подрумянившейся от ласкового солнца, коже.
       Тёплый вечерний бриз шевелил его волосы, и Олег вдруг вспомнил те далёкие мгновения его детства и жаркие летние месяцы, когда его, совсем ещё мальчишку, мать отпустила к тётке в Севастополь. Тётка жила тогда в старом, чудом почти не разбитом  бомбами доме, на улице Ленина и особо не волновалась, что Олежка целыми днями шатался во дворе. Да и то – времена были другие, и пережившая войну тётка, наверное, ничем уже не озадачивалась и лишь просила его  не опаздывать к обеду.

     Вспомнил Ракитин и соседку Ленку, её дверь была прямо напротив тёткиной. Ленка подружилась с Ракитиным, и они вместе облазали все окрестности Корабельной стороны. А когда девчонка оступилась на крутом каменистом спуске  к бухте и содрала себе коленку, Олег заботливо приложил к её кровоточащей ране лист подорожника. Он тогда как бы невзначай коснулся рукой её покрытой пупырышками ноге и навсегда запомнил то ощущение нежной тёплой кожи. Да, несомненно, Ленка была тогда заводилой и всюду тянула Олега за собой. Не без её помощи он нашёл в вырытом для строительства дома котловане  старый проржавевший штык-нож. А на Приморском, куда Ленка его затащила для ловли рыб, вытащил с её помощью большого чёрного бычка. Дома тётка долго не хотела его жарить, допытываясь у Олега, откуда сия рыба, и не нашёл ли её тот уже без признаков жизни…  Детали... Как важны в нашей жизни детали, те детали, из которых и складываются по крупицам мгновения нашего бытия…

Однажды пару лет назад Ракитин в очередной свой приезд в Севастополь не утерпел и решил ещё раз взглянуть на старый дом давно умершей тётки. Он увидел те же чугунные цацки больших ворот при входе во двор, и тот же платан, на котором он когда-то вырезал ножом банальные слова влюблённого мальчишки: «Олег плюс Лена равняется любовь». Платан вымахал в высоту и раздался вширь,  но сколько ни искал Олег старого признания в любви,  так и не нашёл. Ракитин сфоткал сам дом и уже хотел было спуститься по крутой лестнице к подъезду, когда к дому подкатила серебристая иномарка, и из неё вышли двое – ухоженный, модно одетый мужичок с аккуратной бородкой и молодая, красивая девушка. И это была та самая, конопатая когда-то, Ленка. Олег тогда почему-то расстроился и, скрипнув чугуниной старых ворот, стряхнул с себя кусочки ностальгического прошлого, решив никогда более не ворошить исковерканные временем, покрытые наслоением перемен, пазлы…

    Поездная усталость давала о себе знать, да и нетерпение поскорее окунуться в море заставило Ракитина лечь пораньше. Уже почти засыпая, Олег вспомнил вдруг того странного типа в пенсне и чесучовом пиджачке.  «Сидор Яковлевич… - прошептал сонно Олег, - вот так имечко…»
     Утром он наскоро перекусил и бросил в потёртый  рюкзак ласты. Изменять традиции не хотелось, а это означало непременное  посещение пляжа в Стрелецкой бухте. Возможно, не самого чистого, но уютного и, самое главное, лишенного скользких  каменюк и острой  гальки под ногами. Одиноких девиц, ищущих приключений, на пляже тоже всегда было в избытке, и сие внушало большую надежду.
     Протомившись около двадцати минут  на остановке на Площади Восставших, Ракитин чертыхался и уже подумывал взять такси, когда, наконец,  натужено  пыхтя подъехал нужный автобус.
     В салоне автобуса никого не было, кроме трёх симпатичных девиц. И едва Олег устроился на сидении, как они тут же начали обсуждать его между собой.

    - Ах, какой молоденький, посмотри, Нелька. И, наверное, москвич, - начала сидевшая недалеко от Ракитина грудастая блондинка.
      - И какой хорошенький, и беленький, наверное, только что приехал. Чур, мой! – вступила  в разговор ещё одна – зеленоглазая брюнетка,  и  пересела поближе к нему.   
    Через минуту Ракитин млел от гордости в окружении трёх очаровательных молоденьких девушек, кокетливо им улыбался и, раскрасневшись, болтал всякую ерунду.
     Та, которую звали Нелли, устроилась позади Олега и ласково обнимала его за шею. Виолетта уселась слева и, наклонив к Ракитину шикарный бюст, вытянула губки для поцелуя. Девушку, сидевшую справа через  проход, звали Клара, она держала его за руку и нежно её поглаживала.

    - Поедем с нами, Олежек, мы устроились совсем неподалёку от пляжа. Поедем, не пожалеешь! Ну, решай же! – шептала Олегу на ухо Виолетта.
    Ракитин, окончательно одуревший, полностью забывший о своем таком сильном утреннем желании побыстрее окунуться в море, хотел было уже «забить» на пляж и согласиться  приятно провести время, но тут автобус остановился, и в салон, поблёскивая большим крестом, зашёл священник.
     Девицы ойкнули и, забыв про Олега, кинулись к выходу, на ходу превращаясь в сгорбленных дурно пахнущих старух. Хихикая, они выскочили из автобуса, а та, что представлялась Олегу «Виолеттой», махнула ему скрюченной ручкой и крикнула:
       - До скорой встречи, красавчик, ещё увидимся!
     Автобус с места  рванул вперед, и ошарашенного от увиденного Ракитина вдавило в кресло. Рядом сидел побледневший священник и мелко крестился…

     Никогда ещё Олег не был так нетерпелив. Он пулей выскочил из автобуса на конечной остановке, вихрем пронёсся по аллее к пляжу и, наскоро побросав на песок вещи, бросился в воду. Ныряя снова и снова, сдерживая накативший приступ тошноты, Ракитин тёр морской водой свои губы и руки, с ужасом вспоминая трёх мерзких старух, прикасавшихся к нему.
     Чуть позже он уже лежал на горячем песке, стараясь успокоиться и осмыслить произошедшее, а затем взял ласты и снова шагнул в воду.
    Наконец-то наплававшись вволю и окончательно  придя в себя, Олег вышел из моря, в одной руке держа ласты, а в другой пару рапанов. За ними пришлось   не один раз  нырять – слишком глубоко они находились. Ракушки были большие, и  Ракитин  был вполне доволен  такой  прибавкой к своей коллекции.
    Уже подходя к своему лежаку, он обратил внимание, что к девушке, загорающей неподалеку от него, явно приставали двое парней, по виду – местные аборигены. Активно жестикулируя, они что-то говорили, как понял Олег, куда-то приглашая её пойти. Девушка отнекивалась и просила оставить её в покое.
     Ракитин ситуацию понял правильно и направился прямо к ним.
     - Ребята, в чем дело? Подвинься, Иринка! Ты знаешь, вода – просто класс! – обращаясь к девушке, проговорил он.
    Парни молча смотрели на  Ракитина. Смотрела на него и девушка.
    - У вас есть какие-то вопросы к моей жене? – нарочито  удивлённо спросил  он у аборигенов.
    Парни переглянулись и нехотя встали с песка.
    - Извини, брат! – сказал белобрысый, и они не спеша удалились.
    - Простите, но я подумал, что вам необходимо помочь и…
    - Да, всё верно! -  улыбнулась девушка. – Они приглашали меня в их компанию, а мне этого совсем не хотелось. Так что, спасибо вам за вашу сообразительность. Я – Катя. А вы?
     - Олег, - представился Ракитин. – И я думаю, теперь нам придется провести какое-то время вместе: видите, как они поглядывают в нашу сторону?
    Через час Олег и Катя много знали друг о друге. Олег шутил, рассказывая  московские небылицы, а Катя с удовольствием  его слушала и смеялась.
     Народу на пляже становилось все меньше, послеполуденное солнце было просто непереносимо, а они, перебравшись под тент, все говорили и говорили… Опомнились новые знакомые лишь тогда, когда на пляже не осталось никого, и толстая тетка с ключами в руке «вежливо» попросила их удалиться: пляж закрывался.

    Олег с Катей, совершенно этого не заметив, прошли от Стрелецкой  бухты  до центра города пешком, пока не оказались у Катиного дома.
    - Слушай, Катя, это же моя любимая улица -  улица Марата. Я её с детства помню, она мне всегда нравилась, Так вот где ты живешь!
    - Да, это наш дом. Когда-то мы жили здесь все вместе, а потом папа и мама погибли, погибли совсем  случайно  – они отравились газом. В то время мы с бабулей гостили у родственников, поэтому и остались живы… Так мы и жили с бабулей одни. А потом это глупое замужество… Но теперь мы опять с ней вместе.
     - У тебя интересная фамилия – Грановская.
    - Между прочим, эта фамилия принадлежала ещё моему прапрадеду, а он был граф, - улыбнулась  Катя. – Фамилия  наша передавалась из рода в род, не меняясь, – такова была воля прапрадеда.
    - Значит, ты у нас – графиня! – добродушно  рассмеялся  Ракитин и чопорно поклонился…


    Священник одного из местных приходов отец Афанасий пулей влетел к себе в квартиру на четвёртом этаже и, тяжело и одышливо дыша, позабыв снять ботинки, плюхнулся в кресло итальянского производства, отделанное персикового цвета кожей.
    - Ты что это, батюшка, с глузду съехал или в трапезной лишку принял? В ботинищах  грязных да по немецкому ламинату! Куда тя чёрт несёт?!
    Широкотелая, грудастая попадья Наталья, грозно подбоченясь, подошла к Афанасию. Отец Афанасий затравленно взглянул на жену и вытер ладонью вспотевший лоб.
    - Подожди ты, дура, не до тебя сейчас! Тут такие дела творятся, что не дай Господи! Как знал, как чувствовал.  А всё ты, всё ты, всё тебе мало… Дура!
    - Не пойму я никак, о чём это ты? – попыталась вытаращить белужьи глазки попадья. – Никак, удар у тебя от жары сделался? А нече на вонючих автобусах ездить! Подумаешь, невидаль -  поп на собственной машине! Так нет, неудобно ему, что люди подумают! Вот и езди, дурень, на автобусе!

     - Да помолчи ты! – вскочил с кресла поп.
     Он суетливо стал ходить из угла в угол и истово креститься.
     - Значит, Господь-то всё видит и как знак во искушение мне этих тварей и послал. Ох, поделом мне, грешному, поделом!..
       Попадья ничего не понимала и от этого всё больше наливалась пунцовой краской, следя взглядом за шагающим по комнате священником. Наконец терпение её лопнуло, и она, ухватив мужа за рукав рясы, толкнула его в кресло.
    - Ты меня, Афоня, лучше не зли, говори уже толком, что стряслось-то? Говори, лихоманка тебя возьми!
     Священник зыркнул  глазами на попадью.
     - Еду я сегодня, значит, домой, а вернее, только в автобус-то зашёл. А он полупустой, парень какой-то только да девицы распутные, три девицы-то. Ну вот значит… А я как только зашёл, девки-то эти меня увидели, вскочили и бегом к дверям. Смотрю я, а они и не девки уже крашеные, а старухи мерзкие, страшные, сгорбленные. Ведьмы одним словом.  Повернулись ко мне в дверях, а одна мне и подмигнула. Веришь, чуть у меня сердце-то от страха не выпрыгнуло!
     Афанасий вздохнул и снова перекрестился.
    - Слышь, Афоня,  - прошептала попадья, - а может привидилось тебе? Может, выпил чего лишнего с отцом Александром, вот и…
    - Да какое там привидилось, чего ты зря болтаешь?! Да и не пил я сегодня хмельного-то… Нет, это – Он, Он меня искушает, зная о грехах моих, ох, худо мне, худо! Неси-ка портфель мой, Наталья. Поеду в храм, покаюсь отцу Александру, да портфель этот с деньгами проклятыми от прихожан полученными ему отдам! Пусть епитимью наложит на меня или ещё что… Всю ночь сегодня в храме на коленях молиться буду, может и сжалится Господь-то!

    Попадья Наталья хотела было возразить и устроить скандал, ссылаясь на то, что и сам-то отец Александр не чист на руку, но, взглянув на очумелое лицо супруга, лишь кротко, не подобая своему плотному сложению, вздохнула и пошла за портфелем.
    Отец Афанасий выскочил из подъезда и угодил взглядом в стоявший неподалёку заботливо прикрытый брезентовым тентом новенький «Мерседес». Преодолев яростное желание подбежать к этому чудо-автомобилю и броситься в его объятия, так как автомобиль этот был его, Афанасий плюнул и чуть не плача потрусил на остановку общественного транспорта, придерживая под мышкой  портфель, набитый денежными знаками.
    На конечной кольцевой остановке в Стрелецкой бухте священник, отдуваясь и ощущая тяжесть вспотевшей на спине рясы,  забрался  в  пустой автобус под номером шесть и, осенив себя крестом, уселся на сиденье.
    Он смотрел в запылённое окно на побитую кое-где осенними красками листву, и вспоминал, как потихоньку, сам того не понимая, стал ворюгой. Квартира у моря, шикарная дача, машина…и всё это на деньги прихожан, на их пожертвования. Пожертвования не ему, отцу Афанасию,  а…
     - Вот и славно, еле успел. Наверное, сейчас уже и поедем, - услышал отец Афанасий и увидел устроившегося рядом с ним на сиденье пожилого мужичка в песочного цвета сюртучке, несмотря на жару, и к тому же в пенсне.
     Священник прижал к груди портфель и отвернулся.
     Хлопнула дверца водителя, и автобус, натужно урча, тронулся в путь.
    На следующей остановке в салон зашли три симпатичные молодые девушки и уселись неподалёку от отца Афанасия. Ему вдруг стало так хорошо и спокойно на душе, что он улыбнулся и повернулся к сидевшему рядом с ним «чесучовому».
     - Вы не скажете, который сейчас час, товарищ? – произнёс священник и вздрогнул от колючего взгляда из-под пенсне.

    - Торопишься, Афоня, покаяться спешишь, да? Вспомнил! Опомнился!
    «Пенснатый», похожий на Берию  мужичок снял своё пенсне и аккуратно стал протирать стёклышки клетчатым платком.
    - Вы кто?! – сиплым голосом, не узнавая его тембра, спросил ошарашенный священник. – По-моему, мы с вами незнакомы, а почему вы…
     - Ой, батюшка! А я смотрю, вы это или не вы, - проблеял «пенснатый» и натянул на нос своё пенсне. – Вы бы, батюшка Афанасий, отдали бы мне портфель с денежками, целее они у меня будут, а вам-то они уже вроде как и ни к чему. Поздно опомнился-то, священник, поздно! И всенощной никакой не будет, да и крестного хода с иконами тоже не будет. Дай сюда портфель, поп! – закричал вдруг «чесучовый» и дёрнул у Афанасия портфель.

    Священник хотел было закричать «караул, грабят!», но увидел, что вместо лица у «чесучового» череп с чёрными провалами глазниц, и разжал руки.
    Вокруг вдруг потемнело, словно ночью. Автобус бешено набирал ход и летел, будто по воздуху, а за окнами мелькали огненные всполохи. Скорость у трещавшего по швам автобуса всё увеличивалась. С треском отлетела крыша, полопались в стеклянную пыль окна, загорелась и превратилась в пепел обшивка сидений, испуганно выставив напоказ ржавые пружины. Ужасно заскрежетало, и металлические  пластины  пола разлетелись, словно бумажные листки, оставив лишь голый остов несущихся во тьме остатков автобуса.
     Священник в ужасе ухватился за поручень и закричал, обливаясь холодным липким потом. Вокруг него парили в воздухе и тянули к нему свои костлявые руки три мерзкие носатые старухи, ещё недавно бывшие симпатичными девицами…
    Автобус под номером шесть остановился на улице  Большая Морская не доезжая до остановки. К нему тотчас подъехала, сверкая проблесковым маячком, «скорая помощь». Кричавшего и размахивающего руками священника санитары с трудом вытащили из переполненного автобуса и, нацепив на него смирительную рубашку, запихнули в карету «скорой помощи».


     …Ночью Олегу снился  мрачный,  странный сон. Они с Катей бежали по какому-то длинному и узкому тоннелю. Там, впереди, в конце  коридора было нечто такое, от чего зависела жизнь на земле. Бежать становилось все тяжелее и тяжелее, не было больше сил, а сзади их уже  догоняли какие-то люди.
     - Катя, держи! – крикнул Ракитин, бросая ей какой-то предмет. – Я их задержу!
     Девушка  смело бросилась вперед к светящемуся голубоватым светом проему. Олег почувствовал  что-то и  повернулся  назад к приближающемуся человеку.  Яркая вспышка света озарила тоннель, сильно  ударив  его  в плечо, и он упал, закричав от обжигающей боли…

     Олег  вздрогнул, судорожно вздохнул  и,  наконец,  проснулся. Жутко болела неловко подвёрнутая во сне рука. Ракитин поднялся  и  распахнул окно. Почти  сразу   в комнату ворвался пьянящий  аромат цветущей мимозы, а свежий утренний ветерок окончательно привёл его в чувство. Полоска голубого моря где-то  там вдалеке навязчиво,  словно дразня,  манила к себе. А старое  кладбище  Коммунаров, расположенное  почти  напротив дома, грустно напоминало,  что ничто в этом  мире, к сожалению,  не вечно…



    … Эмма ничего  не стала рассказывать Костику о странном «пенснатом» мужичке в помятом старомодном костюме: наверняка, не поверит, а то и решит, что у неё что-то с головой.
     Она вдруг вспомнила  свою школьную подружку Алку Петрову. Та в школе была круглой отличницей и редко когда выбиралась на пикники и гулянки, которые частенько устраивали ребята-одноклассники. Петрова была красива и неприступна, успев в последних классах разбить сердце не одному парню. Ей пророчили отличное будущее, классную работу и успех во всём. Поначалу всё так и было. Петрова с отличием  закончила  Московский Государственный Университет, успела «сходить» замуж, развестись и даже «отхватить» аспирантуру. Что происходило потом, не знает никто, только однажды Эмка встретила Петрову и едва её узнала: двадцативосьмилетняя девица выглядела значительно старше своих лет, а одета была просто ужасно. Её когда-то красивые голубые глаза горели безумным светом. Она было болезненно худа и неопрятна. Петрова тоже узнала Эмку и в разговоре «ни о чём» вдруг попросила ту ей помочь: «Сотникова, помоги мне! – неожиданно зашептала она, глядя на Эмку безумным взглядом. – Давай поднимемся ко мне в квартиру, и ты сама всё увидишь!». Эмка конечно же согласилась помочь бывшей однокласснице и пошла за ней следом. На втором этаже пропахшего мочой подъезда Сотникова безошибочно совершенно неожиданно для себя самой угадала, что за дверью с наполовину выжженной поролоновой  обивкой и проживает бывшая отличница, подававшая большие надежды, гордость семьи и школы – Алка Петрова.

 Петрова дрожащей рукой  неуверенно ковыряла ключом дверной замок, а Эмка стала принюхиваться: да, несомненно, мерзкий запах тухлятины просачивался из-за двери Петровой. Догадка подтвердилась, как только Алка, наконец, открыла выжженную дверь. В квартире царил хаос и запущенность, а запашок стоял «ещё тот». Петрова, совершенно не реагируя на весь этот кошмар, меж тем приложила палец к губам и поманила Эмку за собой в комнату. «Вон там за диваном он прячется! – шептала она. – Вчера пришла, смотрю, а он выглядывает. Я ушла на кухню, а он полежал, полежал за диваном и ушёл». «Да кто «он»-то? – не выдержав, вскрикнула Эмка.  -  «Как «кто»? Мужик, в спортивном костюме. Здоровенный такой! Наверное, изнасиловать меня хочет!» – горячо зашептала безумная Петрова…

    … - Зачем она приходила, о чём говорили? 
    Костик  доедал сочный шницель, запивая его пивом.
    - Так, ни о чём, печки-лавочки… Она ведь до сих пор ничего не знает, считает меня своей подругой. – Эмка присела рядом и закурила. – Даже как-то неудобно. Последнее время только об этом и думаю.
    - Только вот не надо «терзаний души», - посмотрел на неё Нестеренко, - всё бы и так развалилось, и без твоей помощи. Возможно, чуть позже. Но финал был предсказуем. Да, кстати, завтра мы с ребятами катим в Ялту, встречаемся там с Харьковскими байкерами. Будем делиться опытом.
    - Тебе не кажется, дорогой Костик, что пора бы уже заняться делом? А то кроме мотоцикла тебя последнее время ничего не интересует. Мы же договорились, что отель будет «на тебе»  и…
    - Ладно, ладно, не горячись, Эм, а то мне это кого-то напомнило. Сгоняю в Ялту и займусь отелем, обещаю! Пойдем спать, дорогая, поздно уже…

    
     … Уютный отель «Вавилон»  приятно радовал глаз новаторскими идеями современной архитектуры. Расположенный в тени старых платанов, обвитый по фасаду виноградными лозами, он был совсем незаметен издали, и если бы не сияющая днём и ночью неоновыми буквами вывеска, его трудно было бы найти.

    - Эмма Сергеевна, в пятом и восьмом номере трубы забились, горячая вода почти не идёт. Постояльцы жалуются, а что я могу сделать? Слесарь Колька Честнов уже пятый день на работу не выходит, - щебетала молодая девушка-администратор, спешащая вдогонку по коридору за Эммой Сотниковой.
    - Как появится Честнов, позвони мне! Уволю, к чёртовой матери! Совсем обалдели, распустились!... Чуть не забыла, - остановилась Эмма. – На днях в отеле появится новый управляющий – Константин Степанович Нестеренко. Прошу любить и жаловать. Может, хотя бы он наведет порядок. Нет, ну это надо, трубы…и в разгар сезона! Ты, Наташа, вот что: дозвонись, пожалуйста, до этого гнусного прогульщика Честнова и передай ему, что если не появится завтра на работе, может совсем не приходить!... Вы ко мне? – спросила она у полноватого парня в очках, сидящего на стульчике у кабинета с табличкой «Директор» на двери.
    - К вам, к вам, Эмма Сергеевна. Я с проверкой пожарной сигнализации. Давайте, пройдём к вам в кабинет.
     Толик Воронов подхватил с пола большой пузатый портфель и показал Эмке красную корочку удостоверения.
    - Конечно,  конечно, - заулыбалась Сотникова, - проходите, пожалуйста!... Наташа,  сделай нам  быстренько кофейку, - кивнула она  девушке, пропуская  Толяна в кабинет. Затем подмигнула  администраторше: - Ты знаешь, какого… и коньячку не забудь.
     Воронов уселся в мягкое кресло и от чашечки кофе с коньяком отказываться не стал.
        Он не спеша выпил кофе, чокнулся с гостеприимным директором рюмкой с коньяком и с интересом поддержал разговор о немыслимо жаркой погоде на полуострове.
    - Спасибо, Эмма Сергеевна, за гостеприимство. Я – человек, умеющий быть благодарным, а посему осматривать весь отель не стану. – Воронов улыбнулся Сотниковой: - Тем более, что центральный щиток пожарной сигнализации вижу у вас  в приемной. Разрешите, взгляну? – подошел он к щитку и «пробежал» пальцами по кнопкам. – Ну вот, все нормально. А, простите, «мобильник» свой не дадите позвонить? У моего, кажется,  батарейка села.
       Воронов демонстративно  похлопал себя по карману джинсовых шорт.
     Сотникова  почему-то покраснела.
     - Вот незадача, я его в машине оставила… Так вот же городской есть, - оживилась она.
     - Вот и хорошо, - улыбнулся Толян. – У вас за этой дверью что, подсобка что ли? Нужно бы взглянуть. Ключи у вас?
     - Конечно, вот, пожалуйста, ключи, - протянула ему связку Эмма.
     - О, да у вас тут прямо небольшой склад. Хорошо, что окон нет… Ага, а это у вас что? – спросил Воронов, пропуская Эмму вперед, и как только девушка прошла внутрь, он захлопнул за ней дверь и закрыл её на ключ.
    - Откройте, слышите?! Немедленно откройте!!! – колотила изнутри по двери Сотникова.
     Толян прислушался и удовлетворенно ухмыльнулся. Затем достал из портфеля бутылку с бензином, облил жидкостью дверь и всё, что попалось под руку.
    - Говорили тебе, дура, просили тебя…а ты… - прислонившись к двери, выкрикнул Воронов. – Теперь уже не исправить! – добавил  он  и, бросив зажжённую спичку, выскочил из кабинета.
    Через минуту Толик был уже на улице  и задрав голову смотрел вверх.
     На втором этаже в кабинете директора с треском лопались  стёкла  окон, а  хлынувший внутрь поток воздуха сработал как пороховой заряд. Через несколько секунд весь второй этаж отеля был объят пламенем.
     Стараясь не вслушиваться в отчаянные крики постояльцев,  Воронов одернул марлёвую рубашку и не спеша пошёл по улице…


    … Всю обратную дорогу из Ялты в Севастополь Костика Нестеренко мучили дурные предчувствия, да и сны последнее время как будто бы «сговорились», показывая по ночам ему какие-то гадости.
    Предчувствия его, как выяснилось, были не случайны. «Вот тебе - бесшабашное ничегонеделание, вот тебе – гонки на мотоцикле, ну и вот тебе – предательство Кати…». Костик сидел на бордюре неподалёку от остатков сгоревшего Эмкиного отеля, сгоревшего вместе с Эмкой.
     Наташа, чудом уцелевшая, рассказала ему о том, что за полчаса до пожара в отель приходил какой-то «очкастый пухлый хрен», представившийся инспектором пожарной охраны. И словно  в насмешку, едва он покинул отель, тот вспыхнул, как спичка.

    Нестеренко беспомощно постукивал своим мотошлемом по асфальту, стараясь не дышать гарью пепелища, словно боясь ненароком уловить запах оставшегося от Эмки пепла.   
    Было уже совсем темно, когда Костик подкатил на своей «Хонде» к дому, в котором он совсем недавно пытался выстроить своё счастье вместе с Эмкой. Прихватив в винном магазинчике, что был по соседству, бутылку водки, Нестеренко поднялся в квартиру.
    Здесь всё  снова  напоминало о ней:  из полуоткрытого платяного шкафа быль видны её вещи, а в гостиной едва уловимо пахло любимыми  Эмкиными духами.
     Костик и не заметил, как выпил бутылку водки, почти не закусывая.
    Пепельница была полна окурков.  Костик  высыпал их в пакет с мусором и вышел на площадку к мусоропроводу. Пошатываясь от внезапно  накатившего опьянения,  он вернулся  в квартиру и захлопнув за собой дверь.
     За столиком на кухне подперев голову руками, сидел незнакомый ему пожилой мужичок в пенсне, одетый в  помятый, старинного покроя,  песочного цвета чесучовый пиджачок.
    - К-как вы сюда попали? К-какого чёрта вы тут делаете?! – Костик пошатываясь, смотрел на незнакомца.
     - Ох, как же вы мне все надоели: «как да почему»! –  проворчал  «чесучовый». – Дверь надо лучше закрывать, когда идёшь мусор выбрасывать!
      - А-а-а... - неуверенно пробормотал Костик.
     - Примите мои соболезнования, так сказать, по поводу  кончины  вашей молодой подруги. Но, знаете ли, она сама виновата, не прислушалась к пожеланиям пожилого человека, заупрямилась, нахамила. Вот и итог!
    Нестеренко вспомнил о «пожарнике», приходившем в отель. Но тот был полный, правда, тоже в очках…  Он тряхнул головой, прогоняя головокружение.
     - Говорите яснее и проваливайте! -  Костик  сел напротив и потянулся к пачке сигарет.

    - Как скажете, как скажете! – усмехнулся Пустовалов. – Ваша бывшая жена – Катерина Грановская – вскоре может оказаться участницей одного не очень хорошего дела и даже может погибнуть. Так вот, предупредите её, пусть сидит дома и ни во что не вмешивается, и ни с кем не знакомится. Так будет лучше для всех, и для неё тоже.
    - Это всё? – всё больше пьянея, проворчал Костик.
    - Да, в общем, всё, - застыла на лице у Сидора искусственная улыбка.
    - Хорошо, я скажу ей, обязательно скажу…
     У Нестеренко заплетался язык, и он мало что уже понимал.
    - Вот и ладненько – засуетился Пустовалов, - вот  и хорошо! Совсем другое дело! А то «ничего не скажу, проваливайте»! Сама и виновата.
    Он встал из-за стола и, похлопав Костика по спине, направился к дверям.
    - Адьёс, молодой человек! Приятно было поговорить!

    Костик очнулся, когда хлопнула входная дверь, и вспомнил разговор с «пенснастым». Надо немедленно предупредить Катюху, немедленно!!!
     Нестеренко мчался на мотоцикле по ночному городу, пытаясь прийти в себя и протрезветь. К сожалению, это не получалось. Он сдернул с головы шлем, так как почувствовал, что задыхается в нём, но теплый, не успевающий остывать воздух, мало что изменил. Встречные машины слепили фарами снова и снова. Надо обязательно всё рассказать Кате, ведь она ему совсем не чужая и очень-очень хорошая! Он вспомнил Катино лицо и лишь  на секунду закрыл  глаза… Лобовой удар встречной машины был настолько сильным, что Костик вместе с остатками мотоцикла подлетел высоко в воздух и сложенный пополам, словно тряпичная кукла, ничего более не ощущая, упал где-то в овраге.



     Вечерний парижский экспресс, следующий до Москвы, нетерпеливо, словно бык на родео, пускал пар, а за окном купе мелькали дамские  шляпки и цилиндры.
     - Купите цветы для вашей дамы, месье! – услышал Андрей Александрович  и, отложив газету, выглянул в окно.
     На платформе молодой парнишка в голубой униформе торопливо перебирал букетики фиалок в своей большой корзине, предлагая самый лучший из них щеголеватого вида франту в коричневой шерстяной паре.
     Андрей вспомнил, что его Аннушка безумно любит эти меленькие невзрачные цветы и грустно вздохнул. Ничего, уже скоро, скоро он увидит её и, окунув лицо в её белоснежные локоны, забудет обо всех неудачах, преследующих его последние месяцы. Всё ещё непременно наладится, ведь Пьер обещал ему возобновить поставку мануфактуры по приемлемой цене и в рассрочку. Нельзя, конечно же, нельзя было во всём доверять приказчику, но кто же мог подумать, что этот человек, ещё вчера обещавший ему своё участие и преданность, окажется обыкновенным вором.
    Наконец, на платформе три раза ударили в колокольчик, и нетерпеливо сучивший паром паровоз дёрнул состав, стремясь поскорее вырваться на волю свободной железной колеи.
    Андрей Александрович Грановский закурил сигару и принялся просматривать парижскую периодику за последнюю неделю, внимательно изучая биржевые торги и стараясь не читать политические экзерсисы партийных предводителей.
    За окном мелькали черепичные крыши парижских предместий, и мелкие редкие перелески резали на куски заходящее за горизонт солнце.
     В дверь купе постучали, и появился седоватый стюард.
    - Ваше сиятельство, тут к вам некий господин просится. Уж я говорил ему о том, что граф, мол, один ехать изволит. Но он очень настойчив, доложи, говорит графу, а более не твоё дело. Прикажете пригласить?
    - Да, конечно, пусть заходит, - кивнул удивлённый Грановский, и в купе, улыбаясь, вошёл молодой, совершенно лысый мужчина.
    Он расположился на соседнем диване прямо напротив графа и вдохнул, не скрывая удовольствия, ароматный сигарный запах.
    - Извините мою настойчивость, Андрей Александрович, но так уж сложилось, что встретиться с вами нам необходимо, - произнёс лысый.

    - Вы, наверное, из жандармерии, сыском занимаетесь? – осведомился Грановский. – Да, вот так…доверишься  человеку, а он жулик, оказывается. Да я ведь всё уже в участке написал и…
     - Нет-нет, граф, я не из полиции! – молодой человек усмехнулся. – Я так издалека, что вам, граф, и не объяснить сразу, вы, наверное,  и не поймёте. Да и стоит ли… Ох, совсем забыл вам представиться, меня зовут Ви…, в общем, Владимиром. И как вы уже поняли, к жандармерии я никакого отношения не имею. – Он поправил воротничок накрахмаленной сорочки и продолжил: – Короче, Андрей Александрович, я сейчас вам передам некий предмет и объясню, что к чему. А остальное уж от вас зависит.
     Лысый наклонился и достал откуда-то из-под столика нечто, завёрнутое в плотную бумагу, перевязанную бечёвкой.
     Грановский вдруг вспомнил, что «лысый» пришёл в купе налегке, без всякого багажа, и даже никакой лёгкой сумки с ним не было. Тот перехватил его встревоженный взгляд и улыбнулся.

    - Перестаньте себя мучить догадками, Андрей Александрович, зачем вам это? Просто в жизни есть многое, о чём вы не знаете, и я не буду тревожить вас рассказами и объяснениями. Впрочем, вы человек образованный и просвещённый, а потому вот вам объяснение вкратце.  Этот предмет был изготовлен когда-то великим скульптором по просьбе самого Папы Римского. Для чего, этого скульптору не объяснили, да он особо и не спрашивал. А дело в том, что у этого кусочка минерала имеются удивительные свойства, и однажды с помощью этого минерала ваша планета может быть спасена. Или же уничтожена. Смотря кому в нужное время он попадёт в руки. Спрятать надёжно или уничтожить минерал мы не можем, он ещё понадобится людям. А потому он до поры будет храниться у вас дома. И что бы ни случилось, никогда его никому не дарите и не продавайте. Вот собственно и всё, наверное. Ну а своим близким можете сказать, что приобрели его на парижском аукционе: понравился  мол, вот и купили.
     Грановский прикурил сигару и закашлялся.
    - Вы что, ненормальный? Мне сразу не понравился ваш странный вид, и эта бритая голова… Признайтесь, вы сбежали из психиатрической лечебницы? Возьмите свой минерал и немедленно уходите, слышите? Да, я человек образованный, а потому не обязан верить вашему бреду. Уходите!
     Лысый молодой человек ничуть не смутился, а лишь вздохнул.
    - Трудно с вами, людьми образованными. Ничему-то вы не верите, всё вам доказывать надо, м-да… Ну что же, не хочу очаровывать вас мелочами. Скажите ещё, что это фокусы. Сейчас диван, да и пол вашего купе исчезнут, и вы полетите под колёса. А потом побеседуем.
     Грановский хотел переспросить, не послышалось ли ему, но не успел. Что-то щёлкнуло, а затем диван и пол под ногами просто пропали. Падая на рельсы, граф увидел, как в замедленном сновидении, смазанные маслом оси колёс, шершавый гравий между шпалами. Затем тело его что-то сильно сдавило и бросило под колёса. Красным фонтаном брызнуло на лицо, и отделившаяся от туловища его голова проводила угасающим взором уезжающий вдаль вагон… Всё это длилось секунду, а затем в темноте стали слышны звуки, и Грановский открыл глаза.

     Он сидел в своём купе на том же месте, напротив ему улыбался тот самый  молодой человек и помешивал ложечкой в стакане с чаем. Андрей Александрович, чувствуя, как липки его пальцы, поднял к глазам руки и ужаснулся: кисти их были в крови. Видение длилось лишь мгновение и исчезло.
    - Ну, как вам, граф, впечатляет? Или ещё хотите адреналинчика? Ладно, ладно, я извиняюсь за слишком жёсткое доказательство, но право, знаете, обидно как-то…
     -  Дайте мне воды… - попросил граф, - и, пожалуйста, откройте окно.
     Он был бледен и тяжело дышал, вспоминая, что с ним произошло.
     Через пару минут Грановский уже внимательно слушал «лысого» и, соглашаясь, кивал ему головой. Наконец, странный гость  развязал пакет и отбросил в сторону бумагу.         



     … Небольшая, сделанная из какого- то красивого  минерала пирамидка сантиметров пятнадцати в основании и такая же по высоте, делилась тонкими поперечными линиями на четыре части. Она была иссине-чёрного цвета,  на каждой из её плоскостей находилось несколько как бы выходящих из неё полусфер, одни из них были совсем маленькие, другие  побольше. Но только четыре  её  полусферы были одинакового размера.
    Дина Андреевна смотрела на это удивительное творение неизвестного мастера и вспоминала о том, как мама рассказывала ей когда-то: «…Андрей привез эту пирамидку с парижского аукциона еще задолго до революции…». И она так и осталась с тех пор в их доме.  Они с отцом тогда ещё долго пытались понять, что означают эти полусферы: украшения и причуды художника или же имеют какой-то конкретный смысл…

    Теперь Грановская  держала пирамидку в руках, пристально её  рассматривая, как будто видела впервые. Мелькнувшая было в её голове мысль отнести это чудо на «барахолку» и обменять на кусок сала, быстро исчезла: не дадут за неё сала, да и память об отце всё же.
    Она вздохнула и поставила пирамидку на место. Придётся дожидаться Владимира. Брат должен скоро придти, и она подавив в себе гордость , попросит у него немного немецких марок.
     Но Владимир Грановский  так и не пришел в этот вечер. А пришли к Дине совсем другие люди…

      На бывшей площади Ушакова, ближе к Историческому бульвару, жители осажденного Севастополя устроили небольшой базарчик. Здесь можно было купить  и сала, и хлеба, да и много чего другого. Не чурались зажиточные продавцы и обмена: ведь «для кого – война, а для кого – мать родна». За эти поистине «волшебные» дни оккупации на таком стихийно созданном рынке, если подойти с умом, можно было сколотить  целое состояние, и, судя по роже этого мордастого мужика, он был уже близок к цели.
     Гриша поправил автомат за плечами и подошел поближе к лохматому, явно не аристократического происхождения, мужичку.
    - Что продаёшь? – выплёвывая  семечную шелуху, поинтересовался Григорий.
    - Да всяко-разно, - засуетился мужичок. – Можно сало, можно рожь, можно всяко, чего хошь! – ощерился он беззубым ртом. – Вы скажите, господин, чего вам надо, можь, и найдется.
    - Масло есть? – сплюнул опять Гриша. – Чистое сливочное?
    - А как же! – оживился беззубый. – Мало-мало есть.
     Он полез в мешок и вытащил на свет  завёрнутый в кусок ткани брусок масла.
    Григорий кинул мужику пятьдесят марок и, брезгливо взяв завернутое в тряпку масло, положил его в карман.
     Шагая по узкой улочке севастопольской слободки, встречая заискивающие взгляды жителей, Гриша откровенно  радовался: наконец-то он – маленький неприметный человечек – может с гордо поднятой головой подойти к любому из них, потребовать, отнять, наказать, да и просто расстрелять из своего автомата. Теперь он, молодой двадцатилетний парень,  рассчитается с ними  сполна за отца, сгинувшего где-то в сталинских лагерях, за больную, жившую  впроголодь все эти годы, мать, да и просто за то, что  для всех этих людишек он был «буржуйским  выродком», изгоем. Всё стало на свои места с приходом немцев, всё изменилось и – даст Бог! – ещё изменится к лучшему. Григория уже не раздражало, что иногда из какой-нибудь подворотни, из-за заборчика он слышал в свой адрес: «фашистский прихвостень!». Он даже был рад этому. Ведь никто ещё не осмелился крикнуть это ему в лицо с глазу на глаз. Боятся…пусть боятся. И правильно и  очень хорошо!


    Единственным человеком, кого Гриша уважал, несмотря на то, что знал о её неодобрении Гришиной новой «работы», была девушка с окраины слободки. Девушку звали Дора. Она была старше его лет на десять, растила маленькую дочку и даже в те советские страшные годы не осуждала подростка Гришу и никогда не называла его «буржуйским отродьем». Только ей позволял Григорий осуждающе смотреть на него и говорить ему правду. Вообще парню казалось, что Дора была «не от мира сего»: большими  красивыми голубыми глазами она открыто смотрела на  всех людей и никогда ни о ком не сплетничала.  А ещё Григорий знал, что у Доры, защищая Севастополь, погиб муж. Но ни разу у него не мелькнула мысль донести на неё немцам.
    Сейчас Дора что-то стирала в деревянном корытце  возле крыльца полуразрушенного домика и тоже заметила Григория.
     - Здравствуй, Дарья! Как поживаешь? – полицай  поправил неудобно висящий за спиной автомат.
     - Как все, Гриша, так и я.
     Она бросила в корытце тряпку и вытерла руки о рваный фартук.
    - Неправда, Дора, не как все, а много хуже, чем другие. И дом у тебя разбит, и дочка голодная…

    - Может, хочешь уговорить меня пойти к немцам работать? Так не пойду я. – Она опустила красные натруженные руки. – Не пойду!
     - Да нет, чего ты вдруг решила? – растерялся Григорий. – Я знаю, Дарья, не уважаешь ты мой выбор, ну, что у немцев я...не уважаешь. А я вот тебя уважаю, Дарья. За доброту твою, за открытость…
       Он вытащил из кармана плитку немецкого шоколада и протянул его Доре.
    - Возьми. Не для себя возьми, для дочки возьми.
    Та посмотрела на Григория своими усталыми красивыми глазами, и он вдруг испугался:  сейчас откажется не возьмёт!  Но девушка  опустила взгляд и взяла плитку.
    - Спасибо…
     Это было несколько дней назад, а сегодня…сегодня…
    Григорий Потребный целый день  мучился в догадках и никак не мог понять, что за субъект разговаривал с ним вчера вечером, и какая у того субъекта корысть.
   
     Потребный служил у немцев полицаем. Поступил на службу сразу же, как только те заняли город. Быстренько рассчитавшись с людьми ему неугодными, коих он знал в округе, завалил гестапо доносами на коммунистов и евреев. Немцы, впрочем, уже устали выезжать по его наводкам и косились на него невесело. И только  штандартенфюрер Лифке похлопывал его по плечу всякий раз, как только видел, и обещал представить к награде.
     …Так вот, сидел  вечером  Григорий в скверике, скучал: лето, жара, придраться, как назло, не к кому. Положил он автомат свой на скамейку, а китель немецкий, наполовину расстегнул. Глядь  – а перед ним стоит господин хороший в костюмчике летнем, несмотря на войну, кажется, даже  в новом. Что Григорий еще заметил, так это то, что господин этот был совершенно лыс, ну прямо как бильярдный шар.
     Сел этот фраер рядом, закурил, а потом и стал говорить.
      - Вы ведь, Григорий, хотите хорошо заработать?
    - Ну, допустим, хочу, - недовольно ответил  Потребный  и, в свою очередь, тоже задал вопрос: - А вы кто будете, господин хороший? Документики бы ваши посмотреть.
    И  резко подвинул к себе автомат.
    - Ах да, конечно, конечно! –  вздохнул  незнакомый франт  и достал из кармана  удостоверение немецкого офицера.
    Гриша  крякнул и  китель уважительно  застегнул.
    - Извините, господин лейтенант!
    - Ну, ну, перестаньте. Я к вам по делу и вопрос свой уже задал. Ну, так как?
    - А что за дело, господин лейтенант? –  услужливо поинтересовался  Григорий, вновь  расстёгивая  мундир.

    - Да дело-то пустяковое. На улице Марата проживает некая дама – Дина Андреевна Грановская. Она потомственная графиня Грановская. Ее отец – граф – в двадцатых годах убежал от большевиков за границу. Ну, а её мать и она остались в Севастополе. Мать несколько лет, я знаю,  уже на том свете. Так что дама живет одна. А ценностей в доме ещё предостаточно. Берите, что хотите, а мне принесите небольшую пирамидку: она черного цвета и никакой ценности не представляет. Вы её сразу увидите. Стоит она, по-моему, на комоде.
    Гриша отвернулся в сторону, чтобы не выдать своих загоревшихся глаз, а когда повернулся, то на скамейке уже никого не было. Куда подевался этот лысый было непонятно, но еще непонятней было то, что он не объяснил ему, куда же принести эту пирамидку. Да он и адреса этой графини не оставил, спохватился было Григорий, а потом вспомнил, что на этой улице уцелело после бомбежек всего два дома.
    В этот же день он узнал у жильцов уцелевших домов, где живёт Дина Грановская. Осталось малое: нанести визит этой даме.

    Вечером Потребный  уже сидел в будке сапожника Салиха Фаизова. Будка эта находилась недалеко от комендатуры, и Фаизов всегда был «при деле»: очень уж любили господа офицеры почистить сапоги, а иногда и поменять набойки – мелким ремонтом немцы тоже никогда  не брезговали.
    - Как живешь, Салих? –  поинтересовался  Григорий, присаживаясь на стульчик.
     - Живу, хлеб жую, -  нехотя проворчал  Фаизов и принялся чистить Грише сапоги.
    - А у меня к тебе, дорогой, дельце есть, - подставляя другую ногу, произнёс Потребный.
    Салих поднял голову, буйно заросшую чёрными  волосами, и сверкнул на Григория своими татарскими  колючими  глазами. У него  давно были свои счёты с Советами, и он по всякому подвернувшемуся случаю пытался эти счёты свести. Доносил, выслеживал, подслушивал и т.д. За что и пользовался безусловной  благосклонностью оккупантов.
    Потребный  вкратце изложил своё предложение: «обчистить» квартиру Грановской, ну, а Фаизов, конечно же, согласился.

     На следующий день ближе к вечеру они постучали в дверь к Дине  Андреевне.
    - Что вам угодно, господа? –  приоткрыв  дверь, удивлённо спросила  девушка.
     Она держала полосатую  кошку на руках, а Муська, словно что-то предчувствуя, испуганно  шипела на незваных гостей.
    - Мы хотели кое-что уточнить, - нагловато произнёс  Григорий.
     Он был в полицейской форме и наверное от этого  чувствовал себя уверенно.
     Окинув взглядом квартиру, Потребный пришёл к решению, что «лысый» явно преувеличил наличие ценностей: так…барахло старинное, кушетки да комоды. Ну, да на стенах какие-то картинки не пойми каких  авторов.
     Пока он старательно  «заговаривал зубы» Дине, Фаизов  тихонько  подошел к ней сзади и ударил рукояткой револьвера по голове.
    Дина Андреевна вскрикнула  и, схватившись  за голову,  упала навзничь. Кошка, наконец,   вырвалась  из её  рук, с диким завыванием прыгнула на подоконник, потом на форточку и скрылась в темноте.
    Потребный  наклонился над  Грановской  и прижал пальцы к сонной артерии.
- Ну, вот, Салих, одной графиней стало меньше, - ухмыляясь,  констатировал он. – Ты её у
убил…


    … Молодое  майское  солнце нехотя уходило куда-то за горизонт,окрашивая красным нежные, недавно распустившиеся листья деревьев.
     В сквере почти не было народа, и Воронов вполне «отошёл» от церковных «приключений». Он допивал последнюю бутылку пива, вольготно развалившись на лавочке. В душе у Толяна зияла пустота, думать ни о чем не хотелось, и выпитая бутылка водки с пивом утверждала это желание.
    - Анатолий! – услышал Воронов и повернул голову.
    Справа от него возле лавочки стоял мужичок неопределённого возраста в распахнутом, несмотря на тёплый вечер, тёмном демисезонном пальто. На чуть крючковатом носу  у чудака отсвечивало красным заходящим солнцем пенсне. Вообще, мужичок «прикинут» был совсем неплохо, но только как-то старомодно, что ли.

     - А мы чё, знакомы? – заплетающимся языком «проскрипел» Толик. – Что-то я не припомню, вы из института  наверное?
     - Что вы, Анатолий, какой институт, Бог с вами!
     «Чудаковатый» испуганно  повертел головой по сторонам и с  чувством плюнул.
    -  Вот ведь, видите, до греха доводите своим непониманием! Я из другого «ведомства»…
     «Пенснастый»  осклабился и чуть наклонился вперед.
    - Позвольте представиться: Пустовалов Сидор Яковлевич. Разрешите присесть?
    - Да не жалко, садитесь! – «хрюкнул» Толик. – Ну и говорите, чего надо.
    - Мне? Совершенно ничего-с! Скорее, вам. Скорее, вам.
    Пустовалов снял пенсне и стал протирать его платочком.
    Толян с удивлением смотрел на него, прикидывая, дать ему «в репу» прямо сейчас или погодить.
    - Нет-нет, не подумайте чего! И вообще, как вы можете о таком даже думать? Хотя… - Сидор Яковлевич словно опомнился и  с чувством продолжил: - Словом, я  знаю о ваших проблемах. В институте у вас прямо беда! И поверьте мне, совершенно скоро вас обязательно отчислят. И поедете вы в свой родной  Бо…всеми забытый городишко со всеми вытекающими отсюда последствиями. Девушки у вас нет. Да и неудивительно: полюбить этакого увальня и с такой перспективой, как у вас!

    - Слышь,  дядя, ты «базар» фильтруй, – вырвалось у Толяна, - а то «накачу», несмотря на пенсне! Короче, чего надо?
    Пустовалов вдруг придвинулся вплотную к Воронову и цепкой, неожиданно сильной рукой сжал ему плечо.
    - Помнишь, - горячо зашептал Сидор Яковлевич ему на ухо, - помнишь, когда тебе было лет пятнадцать и ты влюбился в соседку по площадке, Ленку, а она на тебя даже не смотрела, презирала просто такого прыщавого «задрота», как ты? Так вот, ты тогда ещё, разозлившись на весь мир, сидел у себя на балконе и, разрезав палец, кровью нарисовал на стене  перевернутую пентаграмму, а проще говоря, звезду и  поклялся Ему в верности? Ну, вспомнил? Он тебя услышал. Услышал ещё тогда. Просто времени не было  тобой заниматься…
     Толян отодвинулся от Пустовалова и, трезвея, посмотрел на него.
    - Используй, используй свой шанс, и всё  повернется вспять! Не каждому, поверь, не каждому достаётся такая удача….
    Сидор Яковлевич хищно смотрел на удивленного Толика.
    -  Мы можем  это сделать прямо сейчас. Нужно будет «метнуться» в одно место и подписать кое-какие бумаги.  Делов-то!
     Воронов, окончательно протрезвев, смотрел на Пустовалова и наконец-то выдавил:
     - Я не знаю…я должен подумать…если можно.
    - Можно, конечно, можно! Только не долго. Вот тебе номер телефона, звони, когда надумаешь.
    Он сунул в руки Толяна листок с номером. Затем встал со скамейки и поправил пенсне на носу.
    - Я думаю, денька через два, да?
            Затем Пустовалов пересек сквер и, перепрыгнув через заборчик, сел в черную иномарку. Машина, завизжав колёсами, резко рванула с места и скрылась из виду…


В конце декабря тысяча девятьсот пятьдесят третьего года в семье работницы треста «Москвашвея» или же по-новому фабрики «Большевичка», а именно у Антонины Пустоваловой (в девичестве Кривошеевой) родился мальчик.
Маленький и тщедушный Сидор Пустовалов долго мучил беременную мамашу и ещё в утробе яростно сучил ручками и кривыми ножками, доводя бедную Антонину до отчаяния. Причем, начинал это делать как назло на людях, будь то магазин или прачечная, а то и просто автобусная остановка. Окружающие в тот момент беременную Антонину граждане созерцали «дивную» картину. Живот беременной женщины бурлил и раскачивался, то там, то тут из него показывались округлые шишки, и Тоня в ужасе пыталась унять буянившее в животе чудо: ловила своими руками вырастающие наросты, отчаянно озираясь на окружающих.
            Когда же, наконец, Сидору настал срок рождения, он упорно не хотел этого делать, измучив вконец Антонину, оравшую диким голосом на всё родильное отделение. В конце-концов,  маленький Сидор появился таки на свет вопреки всем правилам акушерства – задницей вперёд и успел при этом шлёпнуть ножкой в лицо заслуженной акушерке.
            - Не ребёнок, а исчадие ада! – бросила в сердцах акушерка, не догадываясь, насколько она близка к истине.
            Маленький, похожий на черноглазую обезьянку, Сидор продолжал мучить свою мамашу и во младенчестве, неистово кусаясь при кормлении его грудью. Антонина рыдала и ходила к бабкам-знахаркам, прося у них какого-нибудь снадобья для успокоения маленького демона. Бабки кивали головами и, припрятывая Антонинины червонцы, обещали скорейший положительный результат. Результата, конечно же, не было, так как Сидор ни в какую не хотел проглатывать отвары из трав, и никакими хитростями обмануть его было нельзя, потому как  чувствуя посторонние вещества, добавленные в молоко, он начинал плеваться и яростно лупить молодую мамашу кулачками.

           В детском садике, куда однажды отправили пятилетнего Сидора, не стало покоя воспитательницам, нянечкам и бедным одногруппникам Пустовалова. Детский садик «стоял на ушах» и как манны небесной ждал, когда же  это маленькое отродье чем-нибудь заболеет. А мальчишка не болел, не приставала к нему даже обычная простуда, не говоря уже о чём-то большем.
            Когда Сидор пошёл в школу, вконец измученная Антонина, к тому времени успевшая развестись с уставшим от мальчишки мужем, молила Бога, чтобы Сидор остепенился и был бы послушным учеником. Но то ли Господь был в те минуты «не доступен» для общения, то ли ещё что, но результата не было. Ученик Сидор Пустовалов слыл грозой класса и первым хулиганом школы.
          Сколько разбитых мальчишеских носов, замученных кошек и расколотых окон было на счету у Сидора, не знал, наверное, даже он сам. Антонина обивала пороги церквей и беседовала часами с батюшкой, надеясь хоть как-то повлиять на мальчишку. Не помогало ничего.
           Неожиданно для всех классу к десятому Сидор Пустовалов присмирел и поменял тактику своего поведения. Теперь он не дрался открыто с одноклассниками, так как выросли одноклассники и силёнок набрались. А Пустовалов хоть и вытянулся, но оставался всё ещё субтильным подростком и силёнкой не блистал. Неугодных ему товарищей он наказывал по-другому. Ябедничал на них завучу или писал  доносы директору школы. А иногда и просто за бутылку портвейна договаривался со взрослыми парнями, и те, особо не вдаваясь в суть проблемы, избивали после  уроков пустоваловского обидчика.

Наконец, школа осталась позади, а следом за нею и целлюлозно-бумажный техникум, который Сидор посещал через раз, но всё же закончил.
Парень, к удивлению мамаши Антонины Пустоваловой, рано полысел и всё более походил на известного кровавого помощника Сталина товарища Берию. К двадцати восьми годам у Сидора начались проблемы со зрением, и он, презирая обыкновенные роговые очки, приобрёл себе по случаю пенсне, чем окончательно стал соответствовать своей новой кличке «Лаврентий».
Работать Сидор не желал и целыми днями мотался по Москве со своими приятелями-стилягами, покупал странные шмотки и диски для проигрывателя, почему-то отпечатанные на целлулоидных снимках грудных клеток и тазобедренных суставов.
Вскоре к удивлению соседей тётка Антонина, никогда и ничем не болевшая, неожиданно для всех тихо скончалась во сне, и «Лаврентий» остался один в однокомнатной квартирке на Старом Арбате.
Странные сны последнее время докучали Сидору, и он, вскакивая среди ночи в поту и включив ночник, тихо трясся, не понимая, что происходит. В этих снах к нему приходили окровавленные, с дырками в затылке командиры Красной Армии, красивые женщины с удавками на шее, да и много кто ещё. Сидор горстями глотал снотворное, но это не помогало, сны повторялись, и Пустовалов пристрастился к водке: только она блокировала ужасные сновидения и на какое-то время помогала забыться тупым, мутным отключением сознания.
Очередная пьянка с хипповатыми друзьями закончилась как всегда поздно, и Сидор поплёлся провожать домой Ленку Истомину.  Девушка  жила неподалёку от станции метро «Арбатская», и потому решили пройтись пешком.
  - Классно «оттянулись», скажи, Лаврик? – цеплялась за локоть Пустовалова Ленка. – Вот скажи мне, Лаврентий, какой му…к назвал тебя Сидором? Имя непонятное, старинное какое то,  просто умора!
- Мать назвала, - поправил сползающее пенсне Пустовалов. – А чё, те не нравится?  Ну и вали давай, вон, кстати и пришли почти! – Он покачнулся и подтолкнул девицу в спину. - Давай, Ленка, топай! Имя ей не нравится... – буркнул он и посеменил в сторону дома.

Далеко отойти Пустовалов не успел. Из переулка вышли двое и без лишних разговоров стали его шмонать. А когда тот принялся отбиваться, просто ударили его ножом в сердце. Когда к истекающему кровью Сидору подбежала Ленка Истомина, всё уже было кончено.
…Пустовалов открыл глаза и увидел прямо над собой коптящую голубоватым светом засиженную мухами люминесцентную лампу. Морщась от боли в левой стороне груди, Сидор попробовал сесть на своём холодном ложе и только тут понял, где он находится. В холодном помещении с облупившейся масляной краской на стенах на алюминиевых столах, накрытые простынями, лежали покойники.
- Что за хрень? Какого чёрта… - втягивая носом странным приторный запах, произнёс Сидор.
- Да вот уж действительно странно – после удара ножом в сердце оказаться в морге, а не где-нибудь ещё! – услышал он и повернул голову.
Рядом с ним справа от стола, на котором ещё несколько минут назад лежало его бездыханное тело, сидел темноволосый франт в чёрном заграничном костюме.
Тут Пустовалов понял, что сидит он на столе абсолютно голый, и натянул на себя простыню.
- Вы кто? – судорожно сглотнул Сидор, оглядывая незнакомца. – Вот изверги, мать его, отправили, видать, меня в морг, а я – вот он – живой! Сейчас бы водочки для согрева, а?...
Пустовалова мелко трясло. А незнакомец улыбнулся.
- Потом будет водочка, Лаврентий, потом. А сейчас давай поговорим. Неужели ты ещё не понял, что сегодня ночью на Арбате тебя убили, и жив ты снова только благодаря мне?
- Так вы доктор, что ли? – шмыгнул носом Сидор. – Я вам очень доктор благодарен. Но почему я в морге-то?!
- Ты всегда был бестолковым, Лаврентий! – ухмыльнулся черноволосый. – А в морге ты потому, что доктора тебе были ни к чему. Умер ты, зарезали тебя, неужели непонятно?.. Да, сыровато тут, однако.
Незнакомец встал и подошёл к соседнему столу. Откинул простыню и посмотрел на рыжеволосого усатого парня.
- Проснись, дружок!
Он хлопнул рыжего мертвеца по щеке, и тот тотчас вскочил, натягивая негнущейся синей рукой на себя простыню.
- Вот тебе деньги, сбегай-ка к ближайшему ларьку за водкой. Только быстро, понятно?
Рыжеволосый кивнул и, обернувшись в простыню, потопал к выходу.
Пустовалов открыл рот и с ужасом посмотрел на стоявшего рядом франта. Но тут же он улыбнулся, словно догадался о чём-то.
- По-моему, я врубаюсь…это Санька Панкратов меня разыграл! Напоил до смерти и в морг отвёз. А вы тут теперь комедию разыгрываете. Ну, блин!
- Конечно, конечно, Лавруша, и как ты только догадался? – всплеснул руками черноволосый. – А вот и наш посыльный! – кивнул он на рыжеусого покойника в простыне с бутылкой водки в руках. – Ну-ка, ну-ка подойди поближе, - попросил он рыжего и резко сдёрнул с него простыню.

Пустовалов увидел на голом синюшном теле глубокий, словно у потрошёной курицы, разрез от шеи до пупка и отсутствие в этом разрезе нужных для жизни органов. Металлическая каталка отъехала в одну сторону, а в другую упал потерявший сознание Сидор Пустовалов…
При тусклом свете Луны в скверике у фонтана на лавочке сидели двое. И если бы кто-то их сейчас увидел, то наверное удивился бы тому, что один из граждан был закутан в простыню и, икая то ли от страха, то ли от холода, то и дело наливал себе в стакан водку. Он чокался со своим, одетым во всё чёрное, приятелем и, внимательно слушая то, что тот ему говорил, только часто кивал головой.

Санитар Фёдор Семенченко с похмелья морщился от головной боли и не сразу попал ключами в замок на двери морга.
- Ну что, соскучились, жмурики? – выдал он, заходя в зал, уставленный каталками с мертвецами. – Сейчас дядя Федя опохмелится и…
Семенченко вдруг увидел пустой металлический стол и вспомнил о пареньке  с ножевым ранением, которого привезли вчера ночью.
- Не понял… - произнёс Фёдор, - а где…?
Он вмиг протрезвел и облизал пересохшие губы.




     … Вильгельм Грановец спешил. Несколько человек пленных русских стали копать в указанном Вакульским месте и, наконец, опустившись на глубину около метра, лопаты застучали по чему-то металлическому.  Грановец  присел  на корточки и в углублении увидел  металлическую плиту  большого люка со странными символами на ней.
      Солдаты откинули, наконец, крышку, которая в диаметре составляла, приблизительно, метр с небольшим. Вильгельм  удивлённо смотрел на металлические скобы ступеней, уходившие в глубину.

    - Дитрих, отгоните пленных! – приказал он лейтенанту. – А мы с господином Вакульским хотим посмотреть, куда ведёт эта нора. – Держите фонарь! Следом иду я, двое автоматчиков – замыкающие. Вперед.
     Они стали  не спеша  спускаться в шахту. Метров через двадцать вертикальный,  узкий тоннель закончился. Посветив фонарем, Вацлав увидел, что дальше тянется горизонтальный коридор шириной около двух метров. Стены коридора были сухими и гладкими на ощупь, повсюду на них виднелись какие-то символы и рисунки пирамиды со странными полусферами на сторонах – маленькими и большими.
     Вакульский сутулясь  пошёл по коридору  вперёд, за ним, прислушиваясь к тишине, следовал Грановец. Через несколько сотен метров они заметили впереди голубоватое свечение  исходившее от  непонятного источника. Воздух вокруг постепенно становился  сильно озонированным. Наконец, все   вошли в помещение, которое по всему и являлось генератором  этой  голубоватой,  холодной иллюминации.
    Большую часть странного  помещения занимала  широкая  и, казалось, зеркальная плоскость  какого-то сооружения. Под углом  восьмидесяти  градусов эта поверхность уходила вверх и пропадала где-то под потолком.
     Грановец  осторожно  подошёл ближе и прикоснулся рукой к матовой гладкой поверхности.
    - Вацлав, что это, по-вашему? – спросил он.
    - Я думаю, господин полковник, что это и есть одна из многих пирамид. А вернее, мы с вами видим только верхнюю часть одной из плоскостей. Смотрите, здесь какие-то символы и знаки!
    Свет в комнате вдруг стал ярче, раздалось негромкое гудение, и в пирамидной плоскости появилось углубление  в виде  пирамидки со сферическими впадинами.
    - Кажется, я догадался, Вацлав, - посмотрел на поляка  Грановец. Эта ниша для маленькой пирамиды является ключом. Только ЧТО мы можем  включить  с его помощью? Неужели, это и есть сверхмощное оружие?! Тогда, как оно работает? И, потом, кажется, я уже видел такую маленькую пирамидку и даже знаю – где.
     В эту минуту гудение явственно  стало возрастать, а проём, через который они вошли в помещение, с негромким шорохом перекрыла гладкая, на вид – каменная -  плита. Автоматчики стали беспокойно оглядываться по сторонам.

    - Успокойтесь, солдаты, мы в ловушке… - устало промолвил  Вилли.
    В пирамидальном отверстии что-то щёлкнуло, и прямо над ним в воздухе появились яркие голубые цифры: шестьдесят. Цифры стали меняться, вот уже – пятьдесят шесть, пятьдесят пять…
    «Это обратный отсчет, -  догадался  Грановец. – А что потом… Пирамидка у Дины, наверное, она и есть этот ключ… Но кто мог подумать, что всё так неслучайно?»  –  Вилли нервно засмеялся. – Поздравляю вас, господа, это, очевидно, КОНЕЦ, - произнёс он.
     В воздухе остались нули. Послышался  странный  свист, потом – хлопок, и в помещении не осталось воздуха.  Агония длилась несколько секунд, и, наконец, безжизненные тела четырех человек остались лежать у пирамиды.

    Из служебной записки: «…Господин Рейхсфюрер! Довожу до вашего сведения, что полковник  Вилли  Грановец и ясновидящий поляк Вацлав Вакульский в ходе поисков нашли подземный ход, ведущий в неизвестном  нам  направлении. Примерно через полчаса, как они спустились в него с двумя солдатами, видимо, что-то произошло, так как крышка люка автоматически захлопнулась. Наши усилия её открыть, а потом и взорвать, оказались тщетны. Полковник  Грановец, очевидно, погиб смертью героя. Разрешите операцию под кодовым названием «Горгона» считать завершённой.  Заместитель начальника спецотдела лейтенант Дитрих  Граббе».



     … Олег изнывал от скуки и жары.  Он ещё с утра созвонился  по мобильнику с Катей и пригласил на пляж, но Катя извинилась и сообщила ему о том, что, к сожалению,  бабуля сегодня  плохо себя чувствует – поднялось давление, да и немудрено: такая жара в августе месяце бывает нечасто.
     -  Ты, пожалуйста,  не волнуйся, я сама тебе вечером позвоню, - объяснила ему девушка.
    И вот уже несколько часов он бесцельно слонялся  по городу, ему было скучно. Странно, но  никогда раньше ничего  подобного не случалось, ведь он не в первый раз отдыхает один!
    Ракитин  совершенно случайно  заглянул  в ювелирный и купил  там  первую попавшуюся  золотую цепочку, а заодно и крестик. А потом, сам не понимая, почему, поднялся по ступенькам в храм Покрова Пресвятой Богородицы и освятил крестик, терпеливо отстояв всю службу. Когда он, словно осенённый чем-то светлым и  благостным вышел, наконец,   из храма,  ноги сами понесли его в сторону Приморского бульвара.

    Поглазев на картины  местного  вернисажа,  Ракитин  приятно удивился новым талантливым художникам, выставившим сегодня свои работы. Порыскал глазами по сторонам и, купив мороженое, он, наконец, удобно  устроился  на лавочке в тени.
     Напротив  в фонтане  плескалась неугомонная  ребятня, бегая друг за другом, они обливались водой и весело смеялись. На секунду  позавидовав их свободе,  Ракитин услышал голос:
     - Олег Ракитин?
     Парень  удивленно повернулся и увидел рядом с собой совершенно лысого парня, похожего чем-то на актера Фёдора Бондарчука. Одет незнакомец  был просто и в то же время очень элегантно. Белая рубашка «марлёвка» и такие же белые брюки с какими-то тесёмками и шнуровкой под коленями. На ногах – летние сандалии из белой кожи.
    - Ну, я – Ракитин, и что?
     - Меня зовут Виол, -  представился  лысый. – И я хочу, чтобы вы выслушали меня. Только, пожалуйста, не перебивайте и не пытайтесь сдать меня в «психушку».
    - Обещаю, валяйте!
     - Дело в том, что у человечества осталось мало времени,  всего четыре дня…
     - А что потом? – спросил Олег. – Метеор? Астероид? Или ядерная война?
    Он с усмешкой рассматривал Виола.
    - Вы обещали не перебивать меня.
     - Слушай, извини, но давай на «ты», а? – вытирая пот со лба, улыбнулся Олег. – И потом, имя у тебя такое странное…
    - Хорошо, давай на «ты», - нетерпеливо  ответил «Лысый», - правда, я старше тебя на несколько тысячелетий. Но, если тебе так удобнее, почему – нет?
     Подтаявшее мороженое холодно закапало на пальцы. Ракитин  остолбенело смотрел на Виола, на зная еще, как реагировать на эти сумасшедшие «откровения».
    - Да ты «гонишь»! –  он хотел было рассмеяться, но, поперхнувшись, закашлялся.
     - Ну, так ты готов к информации? –  лицо «лысого» оставалось беспристрастным.
       Олег вдруг почувствовал появившуюся  слабость и настойчивый приказ сосредоточиться.

    - Да,  готов я, готов  -  неуверенно  произнёс  он.
    - Я не буду рассказывать о мироздании в целом, - сказал  Виол, - да это и не к чему. Просто все сложней, чем вы, люди, думаете. А Отец наш, - Виол показал пальцем на небо, - очень изобретателен и не лишён чувства юмора. ОН очень любит вас и, как ты понимаешь, мог бы прекратить все ваши распри и войны в одно мгновение. Но… существуют правила и законы, которые ОН сам же и придумал. А правила эти таковы: только вы сами вольны любить и ненавидеть, начинать войны и их же заканчивать. И даже спасти себя от конца света вы должны сами. Да, ОН вам доверяет, правда, корректирует иногда ваши действия и поступки… Через четыре дня на Солнце произойдет мегамагнитная  буря, и к Земле устремится такое количество плазмы, которое будет способно поджарить планету. Чем всё это может кончиться, ты, наверное, догадываешься.
    - Так что, это и есть апокалипсис?! – посмотрел  на Виола Олег, вытирая ладонью разом вспотевший лоб.
      - Быть может… - задумчиво ответил Виол. – Правда, майя немного ошиблись с месяцами: не декабрь, а август две тысячи  двенадцатого года.
     - И что, ничего уже нельзя сделать?!
    Олегу вдруг стало душно, и он дернул ворот футболки.
    - У Земли есть защита на этот случай. Но сама по себе эта защита не сработает: её надо активировать. И ты должен будешь это сделать.
    - Ну да, нашли героя! Да я и драться-то толком не умею!
      - Ну не скромничай, ты не знаешь своих внутренних резервов, а они у тебя есть, поверь мне!

    Виол продолжал:
     - На Земле построена целая сеть пирамид. Расположены они во многих местах. О некоторых вы - простые смертные – знаете, а о некоторых и понятия не имеете. Все они соединены между собой. В каждой из пирамид находится мощный аккумулятор энергии. Тебе нужно будет включить реактор главной из них. Находится она под горной грядой известного тебе городка Балаклава.  После активации  сработает вся цепь пирамид, и Землю окутает защитный энергетический купол. Но сделать это нужно до восемнадцати часов двадцать девятого августа этого года. Но этого мало…
    Виол посмотрел на него, и Олег удивился спокойствию  непроницаемого лица.
    «И ведь даже не потеет!» -  подумалось вдруг ему.
    - К главной пирамиде добраться – не проблема. Я позже объясню тебе, где находится вход. Но нужен специальный ключ, чтобы реактор активировать, а он – утерян. У меня есть  адрес одного человека, того, который последним держал его в руках. Возможно, он тебе расскажет, где сейчас находится ключ.  Теперь запомни: ключ – это маленькая пирамидка, каждая сторона которой равна, примерно, пятнадцати сантиметрам. Абсолютно черного цвета, с разными по величине полусферами на сторонах. При этом, она разделена на четыре части, и, если посильнее нажать, то части эти начнут крутиться вокруг своей оси. Когда ты доберёшься до основной пирамиды, ты увидишь в ней отверстие, соответствующее ключу. И, пока работает таймер, ты должен будешь вставить пирамидку в отверстие, но при этом сопоставив её крутящиеся части с впадинами в углублении. Если ты не успеешь – не уложишься в минуту – всё будет кончено: из камеры уйдет воздух, и ты погибнешь…  Да, чуть не забыл! Мы – Хранители, то есть – Светлые. Но, как ты понимаешь, есть ещё и Тёмные силы. И они уже, если ты заметил,  начали охоту за тобой и будут разными способами  мешать  тебе  отменить конец света.
     Олег потрогал цепочку с крестиком, висящую на шее, и вопросительно посмотрел на Виола.

     - А-а-а.. - улыбнулся  тот, - ну да, конечно, штука сильная. Но при условии, что ты действительно веришь.
     - Я думал, такое только в кино бывает, - выдохнув  пробормотал Ракитин  –   Во, блин, влип!
    - Записывай адрес старичка, у которого, возможно, находится ключ.
    Виол продиктовал адрес и, пока Олег записывал, незаметно исчез.

    Ракитин  пытался  осмыслить услышанное сейчас от этого странного типа. Может быть, его кто-то разыгрывает? Шутка приятелей, которые тоже сейчас отдыхают в Севастополе? А что, очень даже правдоподобная версия! Иначе откуда «лысый» знает, как его зовут? Остаётся одно: найти этого старичка и выяснить всё на месте.  Олег бросил остатки недоеденного мороженого в урну и вдруг понял, вернее, почувствовал, что всё, что сказал странный парень, несомненно, является ПРАВДОЙ!   
     - …нет Сергунчик, тебе никак нельзя находиться так долго на таком жарком солнце! – услышал Ракитин и повернул голову.
     Справа от него на соседней скамейке сидела  эксцентричная  пара. Средних лет дама в большой соломенной шляпе и ярком цветастом платье, на ногах у дамы были надеты гольфы с изображением маленьких чёрных собачек. На фоне белых, до колена, гольф с этими самыми чёрными собачками нелепо смотрелись ярко-оранжевые сандалии и красный огромный зонт от солнца. Композицию завершала зелёная сумочка, разрисованная большими белыми ромашками. Под стать даме выглядел и тот, кого она называла «Сергунчик» - толстый седой дядька в больших роговых очках с такими мощными диоптриями, что, казалось, огромные чёрные глаза его, много раз увеличенные стёклами, живут своей отдельной жизнью. На голове у гражданина  красовалась здоровенная кремового цвета панама. Белая, непомерного размера футболка с красной надписью «I am a  super man» обтягивала его толстое потное тело. Венцом одеяния являлись, по-видимому, толстенные красные кроссовки. На руках у «супермена»  поскуливала малюсенькая лохматая собачка.
    - Успокойся, успокойся, Сергунчик, - гудел толстый «супермен», - сейчас пойдём домой, ляжем баиньки…
     До Олега, наконец, дошло, что  «Сергунчиком» звали вовсе не толстого, потного   дядьку, а этот маленький живой комочек шерсти.  Ракитин «крякнул» и, решив не испытывать более судьбу (мало ли кто ещё подойдет и сообщит ему, что в созвездии Кассиопеи идёт война, а он выбран предводителем восстания добрых зеленых орков и без него – ну никак!), встал с лавочки с намерением  посетить всё же ближайший пляж, пусть даже без Кати. Самым близким от Приморского бульвара, несомненно, был «Хрустальный» -  не совсем уютный, с бетонным покрытием вместо тёплого песка. Но выбирать уже не приходилось.

   Ракитин  нетерпеливо разделся и, бросив шорты с футболкой прямо на бетонный парапет, нырнул в воду.
    С удовольствием он подставлял грудь водной стихии и, коротко взмахивая руками, торопился наплаваться вволю, словно не надеясь когда-нибудь ещё раз это сделать.
    - Как вам сегодняшняя водичка? – услышал Олег. – Несказанно хороша, не правда ли?
    Рядом с ним, попыхивая сигарой, неспешно плыл средних лет ухоженный загорелый брюнет.
    - Я бы сказал, что слишком даже тёплая, - отозвался Ракитин. – И вообще жутко жарко.
    - О, разве это жара? – сверкнул белозубой улыбкой незнакомец. – Вот там, где обитает ваш покорный слуга, действительно, я вам скажу, жарковато… Я вижу, что вы один, молодой человек, и потому приглашаю вас к своему бивуаку. У меня, знаете ли, дюжина отличнейшего чешского пива припрятана у во-о-н того хитроватого официанта. Так как, принимаете приглашение?
    Все столики летнего ресторанчика были заняты, но для общительного брюнета столик был свободен, и как только незнакомец с Ракитиным за ним обосновались, к ним тут же подлетел и склонился в поклоне парень-официант.
    - Всё самое свежее, Андрюша, и самое вкусное. Пару бутылочек флорентийского красного вина, пожалуй, можно в графине, дабы не изумлять и напрасно не раздражать почтеннейшую публику. Да, и не забудь моё чешское пиво… А мы с приятелем пока поболтаем.
    Официант подобострастно склонился и, поправив скатерть, убежал.
    - Нуте-с, давайте уже познакомимся, - протянул сильную мускулистую руку с золотым перстнем на мизинце брюнет. – Альберт Викторович, - представился он. – Можно просто без отчества.
    - Ракитин, Олег, - отчего-то смутился парень, разглядывая щеголеватого брюнета.
    - Я приметил вас, Олежек, ещё на бульваре.
            Брюнет закурил новую сигару, достав ту из коробочки красного дерева, и кивнул на коробочку Олегу, предлагая угоститься. Ракитин вежливо отказался. А брюнет продолжал:
    - Смотрю, а тот лысый ненормальный парень уже около вас, мой друг, околачивается. Ну, думаю, пропал парень: сейчас этот сумасшедший начнёт ему о конце света рассказывать, и то, что вы, Олежек, избранный.
    - То-то я думаю, - выдохнул обрадованно Ракитин, - а я ведь, было, ему уже поверил! И почему таких на свободе держат?

    - Не волнуйтесь, мой друг я уже сообщил куда следует и лысого сегодня обязательно задержат и в нужное место отправят. Мне рассказывали, что парень этот – бывший учёный и даже какой-то кандидат, что-то там, то ли физик, то ли математик. Но вот ведь незадача – чокнулся! Причём, в одночасье. И теперь у него навязчивая идея о скором конце света… Спасибо, Андрюша, спасибо, - кивнул Альберт расставляющему на столе закуски официанту. – Будь поблизости, дружочек, если нужно будет, дам знать.
    - А вы, Альберт, что, местный? – спросил Олег.
    - Я-то? Нет-нет, с чего это вы взяли? – улыбнулся брюнет. – Я, мой друг, издалека, так издалека, что уже и сам не помню, где и когда родился. Но не в этом дело, Олег. Теперешнее моё положение и состояние позволяет мне отдыхать и путешествовать, что я и делаю.
    - Но ведь где-то вы живёте? – полюбопытствовал  Ракитин.
    - Где-то живу, несомненно… - Альберт налил себе и Олегу вина. – Домик у меня, Олежек, в Сицилии. Ну а для путешествий – яхта собственная. Кстати, я намерен пригласить вас, дружочек, посмотреть моё, так сказать, судно. Если будет угодно, конечно. Сейчас вот отобедаем, и можно будет отправиться. – Брюнет хитро взглянул на Ракитина и принялся за лангуста.
    «А столик-то на десятки тыщ, пожалуй, накрыт! – подумал Олег. – Тут тебе и чёрная икра, и лангусты, и осетрина, и…»
    - Вот и я, Альберт Викторович! – услышал он. – Прошу прошения за небольшое опоздание!
    Милое темноволосое создание без смущения присело на услужливо подставленный стульчик бдительным официантом Андрюшей и взглянуло томным взглядом зелёных глаз на Ракитина.
    - Прошу знакомиться, - промокнул губы салфеткой Альберт, - госпожа Жанна, мой секретарь и помощник. Кстати, до сих пор не замужем, рекомендую.
    Олег смутился и неожиданно для себя неуклюже поцеловал девушке руку.
Минут через сорок он уже развязно шутил с Жанной и курил сигары брюнета, всё более «наливаясь» флорентийским вином и чешским пивом.
    Неожиданно осоловелый взгляд Ракитина выхватил из толпы сидевших в ресторане знакомое ему лицо того лысого парня и в голове его зазвучал странный голос:
    - …первый ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю…
    Словно обруч, сжимающий ему сейчас ему голову, лопнул, и Олег полностью протрезвел. Он выскочил из-за стола и торопливо попрощался с Жанной и Альбертом. Расталкивая посетителей ресторана, он бросился к выходу и вскочил в первое попавшееся такси…


     … Очередная вечеринка с дружками-студентами в «общаге» закончилась, как и ожидал Толян. Он остался в комнате один, даже плоскогрудая Маринка с параллельного потока, поболтав с Вороновым ни о чём и выпив рюмку, засобиралась к себе на этаж. Когда за ней закрылась дверь, Толик швырнул ей вдогонку  тапок  и улегся на кровать.
    Нужно было что-то делать, что-то менять. И тут Воронов вспомнил о Пустовалове. «Смотри-ка, а ведь ровно два дня прошло!» - прикинул он и, вытащив из кармана джинсов бумажку с номером, взялся за мобильник. Ждать, когда «чудик в пенсне» возьмёт трубку, пришлось недолго. Сидор явно обрадовался, и они договорились о встрече.

     Еще издалека Толик заметил Пустовалова. Тот стоял у бочки с квасом и, с наслаждением  причмокивая, пил русский напиток.
     - Что мне нравится  тут у вас, - поздоровавшись с  Вороновым изрёк Сидор Яковлевич, - так это квас. Но только, заметь,  натуральный, из вот таких вот бочек, и - никакой химии!… Ну, ты готов, студент? – вытерев платком тонкие губы, он посмотрел на Толяна. -  Тогда – вперёд!
     - А что, далеко идти? – поинтересовался парень.
     - Да пустяки, в Москву всего лишь, – ухмыльнулся «пенснастый» и похлопал его по плечу. – Одна нога тут, другая – там, делов-то! 
    - Послушайте, как вас…Сидор Яковлевич, мне завтра на лекции надо быть позарез, а то точно «вылечу»! А, как известно, до Москвы отсюда километров пятьсот. Мы что, на самолёте полетим? – стараясь не отставать от шагающего старика, вопрошал Толян.
     - Не переживай, везде успеем! Где тут у вас «высотка» какая-нибудь?... Короче, нам нужен лифт.

    Нужный дом  вскоре им попался. Замызганная панельная  девятиэтажка  не внушала доверия, но какая, в сущности, разница.  Из четырех подъездов рабочий лифт оказался лишь в одном.
    - Вот и славно! – промакивая  платком вспотевшую лысину, «проскрипел» Сидор.
    В кабине лифта воняло настолько нестерпимо, что у Толяна заслезились глаза. «Вертолёт у него, что ли, на крыше?» -   он  старался не дышать, внимательно  присматриваясь к Пустовалову.
       - Какой, нафиг, вертолёт? – повернул к нему голову Сидор Яковлевич, он рассматривал кнопки на панели. – Не нужен нам  никакой  вертолёт, обойдемся.
    Пока Толик удивлялся, как это старик угадал его мысли, тот чертыхался:
    - Вот ведь, изверги, ну ничего святого...тьфу ты, опять проговорился.  Пожгли все кнопки, вредители!
     Воронов затравленно молчал, недоумевая, на кой сдались Сидору эти  жжёные кнопки.

    - Какой там нынче телефонный код Москвы? –  спросил,  наконец, Пустовалов.
     - Четыреста девяносто пять, - вспомнил Толик.
    - Славненько! – проворковал тот. – Как скажу, нажимай одновременно на четверку и пятерку, ну а я – на девятку. Готов? Жми!
    Кабину сильно тряхнуло, погас свет и тут же включился снова, но уже более яркий. И Толян удивлённо завертел головой: кабина лифта была совершенно другой. Исчез мерзкий запах, наоборот,  пахло каким-то «классным» парфюмом, да и сама кабина сверкала новеньким металлом и пластиком.
    - Так, теперь  нажимаем на тринадцатый, - оживился Сидор и, сверкнув стекляшкой пенсне, подмигнул Воронову.
     Очень скоро лифт мягко остановился. Прозвенел приятный невидимый колокольчик, и Воронов с Пустоваловым   вышли на площадку.
    Небольшой коридор, облицованный мрамором и еще чем-то благородным, с одной стороны заканчивался единственной дверью с номером тринадцать, а с другой – огромным окном. По ту сторону окна Толян увидел современные московские небоскребы. «Так это же Москва-сити!» - догадливо выдохнул он.
    - Она, она самая – ваша Москва-сити, - проворковал Пустовалов. – Давай скорее, нас уже ждут…


     …Григорий Потребный,  отсидев свои законные десять лет как предатель Родины, теперь доживал отведённые ему Господом дни в небольшом домике у моря. Домик достался ему от жены, которая умерла лет пятнадцать назад. Несмотря на преклонный возраст, - а ему недавно стукнуло девяносто с хвостиком, - он еще держался и, как ни странно, всё  помнил. Ну, дала судьба шанс разбогатеть, и он этим шансом пользовался вовсю. Но кто ж знал, что немцы так «обделаются», и  всё  пойдет насмарку?  Повезло ему ещё и потому, что он тут же сдался, когда наши войска освободили Севастополь. Сказал, что служить полицаем его заставили, а в расстрелах он не участвовал и так далее… Ему поверили, тем более, что подтвердить обратное было некому – уж он постарался! Настроение у наших карающих органов было хорошее – война заканчивалась, а потому влепили ему десятку лагерей, и – «гуляй, Вася!».

    Попритих с тех пор Гриша, о войне пытался не вспоминать, жил тихо, с соседями по улице был приветлив и добр. А в день Победы ронял скупую мужскую слезу и говорил соседям, что если бы не его болячки, то он бы показал этим фашистам почём «фунт лиха»! Ну, а о том, что за все эти годы  Потребный  ни разу не был даже в поликлинике, соседи не догадывались.
     В общем, хороший был старичок: вежливый и не злобливый.
     «Лето в этом году ну уж очень жаркое!» -  вздыхал старик, подрезая ветки винограда в своём садике: очень любил бывший полицай  вино собственного приготовления. Он вытер ладонью пот со лба и пошёл к домику   выпить холодного квасу.  А когда вернулся во двор, увидел, что на летнем диванчике сидит лет шестидесяти человечек в пенсне.
     «Вроде, калитку запирал, - прикинул  старик. – Как он сюда попал?»
     - День добрый, Григорий Михайлович! – меж тем заговорил тот.
    - Вы кто? – спросил Потребный. – И как сюда попали?
    - Неважно это, Гриша, как попал. Попал – и всё!
     Щуплый на вид  мужичишка  в пенсне и чесучовом пиджачке очень был похож на Берию, внимательно присмотревшись, решил Григорий.
    - Так вот, Григорий, - продолжал «человечек», - в году этак в сорок втором некий субъект «навёл» тебя на квартирку одну… Не удивляйся, Гриша, я знаю! А за «наводку» попросил тебя вещицу одну оставить при себе. Помнишь,  поди?
     Не хотел Потребный это вспоминать, но  выходило по всему, что придётся….
    …Ничего особо ценного в квартире графини этой они с Салихом тогда не нашли – так, по мелочи: несколько ниток жемчуга, меха… Ну и парочку картинок на стене висело – так, мазня какая-то. Не хотел Гриша их брать, да Фаизов уговорил: продадим, мол, немцам, а не то – на барахолке… Да, еще: с руки этой графини снял он браслетик золотой. Хотели было уже уходить, но тут Григорий вспомнил о пирамидке. Поискал глазами и нашёл её на комоде среди всякого хлама – каких-то пудрениц и вазочек.
     Пирамидка была совсем уж невзрачная на вид, поэтому даже  Салих спросил Гришу, на кой чёрт она ему сдалась…  Вещица  эта мраморная, кстати, так и лежала потом у Потребного дома невостребованная: за ней никто тогда так и не пришёл. Долго Гриша не решался от неё  избавиться, но, наконец, придумал и отнёс пирамидку на старое еврейское кладбище и спрятал в древнем склепе…
     - Ну, была  вещица, и что с того? Давно это было, гражданин хороший, было, да быльём поросло, - пробурчал  Потребный. – Да и какое вам до всего этого дело, вы из милиции что ли?
    - Нет, Григорий, я не из милиции. Но много чего о тебе знаю такого, что никто не знает. Знаю я и про расстрелы, в которых ты участвовал. А ещё знаю о двух изнасилованных тобою и убитых комсомолках в годы войны…
     При последних словах Гриша изменился в лице и сразу сник.
    - Поэтому, господин хороший, если хочешь остаток дней прожить в этом уютном домике, сделаешь, как я скажу…
    Потребный молча  кивнул.
    - Придёт к тебе один молодой паренёк – если придёт, конечно, - усмехнулся человек в пенсне, - будет просить у тебя ту самую пирамидку, которую ты спрятал. Ведь спрятал же, правильно? Так вот: парень этот её получить не должен. Ты меня понял, Гриша?..
     Потребный опять обреченно кивнул.
    - Ну, вот и ладненько! – сказал «человечек», и сразу голос его стал приторно ласков. – Распишитесь, Григорий Михайлович, вот здесь…
     Он вынул из кармана какую-то ведомость.
    - … надбавочка вам к пенсии полагается.
    Потребный трясущейся рукой расписался в  бумагах, и «очкастый » тут же передал ему пятьсот гривень.
     Уходя, он посмотрел на Григория и, сверкнув стёклами пенсне, сказал:
    - Помни, Гриша, о разговоре!
    «Человечек» ушёл, а Потребный ещё долго не мог прийти в себя: очкастый этот – ну вылитый Берия! И откуда он знает о комсомолках? Да и на вид ему лет шестьдесят, не больше.
    «Точно из «органов»! - подумал Григорий. – Видать, там всё знают. Знают даже то, что знать ну никак не могли… Ну, а с парнишкой этим, уж если он явится, разберёмся!»
     Подумал, подумал Гриша и почти успокоился. Он взял  секатор и  пошёл было опять виноград обрезать, но руки предательски  дрожали и не слушались. Плюнул  Потребный, бросил свой секатор и решил налить себе из фляги домашнего вина. Нужно было всё обдумать: может, пора «сматывать удочки»?...



     … Посередине огромной комнаты с серыми бетонными стенами без какой-либо отделки Толян увидел большой кожаный диван и рядом с диваном – столик с металлическими никелированными ножками и столешницей из толстого стекла. Больше никакой мебели в помещении не обнаружилось.
    Где-то сбоку, очевидно в туалетной комнате, нажали на кнопку смыва. На мгновение в дверях туалета показался некий гражданин в светлом костюме, «пробасил»: «Прошу простить», - и скрылся, как понял Воронов, в ванной.
    - Извините, господа, извините... - появился он через минуту, вытирая руки махровым полотенцем. – Садитесь, прошу, без стеснения.
     Толян и Пустовалов уселись на диван, а «личность в костюме» устроилась в кресле напротив. Толик мог поклясться, что кресла там ещё недавно не было.
    Рассматривая человека в костюме, Воронов ловил себя на мысли, что тот совсем не похож на того, кого он ожидал увидеть. Чуть выше среднего роста, к тому же – обыкновенной внешности  брюнет  с наметившейся лысиной на затылке. Да и лицо самое обычное: чуть полноватое, с горбинкой на носу, на глазах – тёмные очки…
     - Что, Анатолий,  не подхожу я  под ваш образ? Вернее сказать, не соответствую?..    
       У незнакомца оказался приятный низкий баритон.
      - Несмотря на это, давайте  познакомимся.
    - Вас, случайно, не Воландом зовут? –  неожиданно  вырвалось у Толяна.
             - А-ха-ха-ха! –  искренне  рассмеялся человек в костюме. – Вот вы о чём, вернее – о ком! Не буду вас разочаровывать, но Михаил Афанасьевич не совсем такой человек, которым вы его себе представляли. Я с ним встречался после его смерти. Поблагодарил за образ. Согласитесь, его Воланд  выглядел весьма убедительно… Но не будем отвлекаться. Начнем с того, что я всё о вас знаю. А вы обо мне – нет. «Булгаковский» Воланд не в счёт. Меня зовут Альберт Викторович, вернее, Вельзевулович. Фамилия тоже соответствующая: Тёмный. Хотите работать у меня, извольте. Вернее, работать вы будете в другом месте, но мои поручения придётся исполнять. Я же взамен предоставляю вам безбедное существование, хороший счет в любом банке, каком захотите, и так далее.  Ну так как, идёт?.. Да, связываться со мной будете через моего помощника Пустовалова.


     На столике появились два листка отличнейшей бумаги и ручка с золотым пером.
    - А разве не кровью? – озабоченно спросил Толян.
     - Это издержки прошлого. И документы так больше не подписываются. И ещё. Прежде, чем подписывать, прочитайте внимательно бумаги, лишним это не будет.
    Воронов придвинул к себе два листа тиснёной бумаги с водяными знаками, но прочитать ничего не смог: какие-то непонятные закорючки… «Арабский, что ли?» - пытался  вспомнить он.
    - Прошу меня  извинить, совсем  забыл, что я в России. Сейчас всё будет! Но это не арабский, а древнеарамейский язык, - улыбнулся Альберт, сверкнув отличными бело-голубыми зубами. – Ну вот, извольте…
    Прямо на глазах у Толика арамейские  закорючки трансформировались в узнаваемые русские буквы. Воронов, долго не вчитываясь, подписал один и другой лист.
    - Поздравляю, теперь вы работаете у меня!
     Альберт вновь улыбнулся и снял очки. Толян увидел голубые, красивые глаза. Они становились все темнее и темнее, пока вдруг не превратились в чёрные бездонные глазницы. Затем провалился нос, пожелтела и рассыпалась в прах кожа, истлел и пропал костюм. Напротив Воронова сидел скелет, приветливо ему улыбаясь.

      С Пустоваловым было еще хуже. Его чесучовый  костюмчик покрылся плесенью и пятнами старой высохшей крови, кожа на лице сморщилась и позеленела. Толян почувствовал трупный смрад и в ужасе закрыл глаза.
     Неожиданно  стало невыносимо жарко. И когда он через несколько секунд вновь осмелился взглянуть на происходящее, то ужаснулся ещё больше.
    Вокруг него горели и рушились небоскребы. Их бетонные балки сплющивались, как пластилиновые, стекая огненными брызгами металла куда-то вниз, в бездонную пропасть.  Огромного мегаполиса  больше не было, и лишь Толян сидел на кожаном диване, а диван этот стоял на длинной, уходящей вниз и в никуда металлической балке и все ощутимее раскачивался.
     Ему стало страшно, и он закричал.
    Где-то там, внизу, в огненной лаве, хрустнула словно спичка эта бесконечно длинная балка, и Толик, вопя от ужаса, полетел вместе с диваном вниз…



     Проснулся Толян у себя в комнате в общаге политеха.
     Жутко болела голова, и в комнате воняло какой-то дрянью. Воронов сел на кровати и только тогда увидел на тумбочке бутылку с водкой. Не раздумывая ни секунды, он схватил бутылку и с жадностью припал к горлышку.
     … С тех пор прошло около пяти  лет.
     Толик успешно закончил свой институт, устроился на хорошую работу и даже «отхватил» завещание от внезапно объявившейся и так же внезапно умершей тётки в Париже. Последние два года Воронов жил и работал в Москве, периодически выполняя мелкие поручение Пустовалова.
    Поручения, надо сказать, оригинальностью не блистали - так, мелкие пакости: то многоподъездный дом без света оставить на несколько часов или же в школьной столовой насыпать отраву в котел с  борщом… Правда, однажды Пустовалов субсидировал Воронова крупной суммой денег, и Толян успешно «поработал» с группой известных теперь всей стране девиц. Девицы нравственностью не отличались  и за хорошее вознаграждение согласились устроить пляски у алтаря одного из центральных храмов России. А название этой распутной группе придумал Пустовалов: «Дог-райт». Сидор Яковлевич хвастался потом Толяну, что получил личную благодарность от Шефа, то есть, Самого, за это «очаровательное глумление»…



     … Не спалось Олегу в эту ночь. Все думал и думал он о встрече с этим загадочным человеком, вспоминая, где он его видел. И догадался, наконец:  лысый был в поезде, спросил закурить в тамбуре, а потом вроде как даже сидел в его купе… Да, но вчерашний его новый знакомый Альберт уверял его, что лысый парень не в своём уме. Ах, как бы это было кстати! Но почему-то он сейчас не верил брюнету, затащившему его в ресторан. Что-то тут не так. Уж слишком много интересного рассказал ему лысый, такого просто так не придумаешь. И этот текст из Библии, возникший у него в голове в ресторане… И отчего же после этого он моментально протрезвел и свалил оттуда…   
    В комнату через открытое окно падал лунный свет, а виновница это мертвого света висела прямо над кладбищем Коммунаров большой переспелой дыней.
    «Но почему – я? – размышлял Олег. – Что, никого больше не было, чтобы остановить конец света?»
       Он вдруг вспомнил, как несколько лет назад попал в «историю» и стал даже героем двора.
     В доме, где жил Ракитин, в его же подъезде проводил своё никчёмное существование алкаш Славик по кличке «Мотороллер». Балкон алкаша Славика находился как раз под балконом Олега, но до поры до времени Олегу это соседство нисколько не мешало. «Мотороллер» был алкашом тихим, не буянил, жил с женой и маленькой дочкой Анюткой.  Свою кличку Славик получил после того, как пропил свой мотороллер, доставшийся ему от отца, и пропил, говорят, за стакан самогона. Ракитин не раз одалживал «Мотороллеру» деньги: то десятку, то полтинник. И всякий раз тот клялся всеми святыми, что обязательно вернёт, лишь только его жена Ленка получит зарплату.
Сам Славик-Мотороллер нигде не работал, ссылаясь на хронический радикулит и ещё кучу сопутствующих болячек. Если алкашу  удавалось найти денег на выпивку, соседи спали спокойно, так как сразу после «возлияния»  он становился спокойным, сразу шёл спать, и таким образом мог отсутствовать  пару дней. Когда же денег на выпивку не находилось, «Мотороллер» слонялся как неприкаянный, приставая  к прохожим: «Рубль на хлеб не дадите?...» или внимательно смотрел, где чего «свистнуть». Парадокс, но все соседи были заинтересованы, чтобы пьющий тип  не слонялся по двору трезвый. Олег уже и не помнил, сколько раз он давал ему деньги, а тот, зная сговорчивость Ракитина, всегда этим пользовался.

    В общем, повезло тогда «Мотороллеру», когда всё это произошло. Во-первых,  на дворе была не зима, а лето; а во-вторых, Олег пришел  в тот день с работы  раньше обычного и сразу почувствовал  неладное: из-под металлической – толстого железа – двери Славика на площадку просачивались струйки дыма.
     - Горим, твою мать! – крикнул сам себе Олег и принялся долбить в дверь к «Мотороллеру».
    Реакции не последовало никакой.
    Вбежав к себе на шестой этаж, Ракитин выскочил на балкон. Так и есть, от Славкиного балкона уже потихоньку валил дым. «Мобильник» Олега оказался разряжен, и надо было что-то делать. Вспомнив о мотке альпинистского снаряжения, которое забыл его дружок Игорь, он метнулся в коридор.
    Привязав верёвку к своему балкону, Олег спустился на этаж к «Мотороллеру». Легко выбив балконную дверь, он бросился в комнату. Загорелось, очевидно, что-то на кухне, но теперь огонь по шторам между кухней и коридором перешёл и в коридор, и выйти через дверь уже не получилось бы. «Мотороллер» спал «мертвецким» сном на диване, а рядом на полу сидела четырехлетняя  Анютка и тихо плакала. Первой, обвязав её по поясу верёвкой, он спустил с балкона Анютку. Алкаша Славика удалось вытащить на балкон. И там Ракитин крепко привязал его к перилам, чтобы тот дышал воздухом. Затем сам спустился по верёвке как раз к подъезжающему наряду милиции и пожарным.
    После этого происшествия  соседка Светлана и «выдала» фразу, которую сейчас  вспомнил Олег: « Теперь я всегда могу спать спокойно, зная, что у меня есть герой на завтра»…
       За окном послышался чей-то крик.  Ракитин сел на кровати и навострил  уши.
     - Олег! – долетело до него. – Помоги мне, Олег!...
    Ошибки быть не могло, он  узнал знакомые интонации: это был Катин голос. Голос доносился почему-то с территории кладбища, и это было странно.
    Ракитин  быстро надел  шорты и натянул футболку. Собрался было уже бежать, но вспомнил о бите, которую всегда возил с собой. Скоренько  достал  её из чемодана и прихватив фонарик,  выскочил из дома.
       Кладбище было небольшое, но достаточно тёмное и жуткое. Как назло, где-то ещё кричала то ли выпь, то ли какая-то подобная птица, и от этого крика по телу Олега побежали мурашки страха.
    - …Олег, помоги мне!...
    Голос слышался всё ближе и ближе, а Луна, как назло, нырнула в облака.
     Ракитин  спотыкался о надгробия, но упорно двигался на голос, помогая себе тусклым светом фонарика. Наконец, возле одной из могил он увидел какие-то фигуры. В одной из них он узнал Катю: она вырывалась из рук  двоих крепких мужиков, по виду – бомжей.
     - Оставьте её! – сипло крикнул  он  и покрепче сжал в руках биту.
     Две нечёсаные  морды  отпустили Катю и двинулись на него.
    - Это ещё что за «хрен»? –  удивился один из них, и Ракитин  почувствовал сильный запах перегара, исходящий от вопрошавшего.
    - Ну-ка, Стас, дай-ка ему «леща»! – прогнусавил другой.
    Стас «дать леща» не успел.
     Недаром Олег когда-то увлекался бейсболом – пригодилось. Он размахнулся, и бита врезалась в голову Стаса. Голова отлетела с мерзким хлюпаньем. А Стас, вопреки всем законам жизнедеятельности, побежал куда-то без головы, энергично размахивая руками.
     «Гнусавый» мерзко осклабившись сделал два шага в сторону  Ракитина, в его руке сверкнул нож.
    - Ну, щенок, - прогнусавил он, - за Стаса - ответишь!
    Бита Олега пришлась «гнусавому» сначала между ног. Но тот лишь ухмыльнулся. Второй удар достиг цели. Голова «гнусавого»  раскололась, как орех, и оттуда полилась зловонная жижа.  Безголовый  качнулся и упал навзничь.
    - Во, хрень! – испуганно пробормотал Олег и поспешил к Кате.
     Та стояла поодаль, её всю колотило, и по щекам текли слезы.
    - Ты как здесь оказалась? – он обнял её, стараясь успокоить.
     - Я гуляла. Хотела зайти к тебе, но решила побродить немного по кладбищу, - ответила Грановская.
     Парень  хотел  уже было спросить, откуда она узнала его адрес, ведь он так и не успел ей его сказать, и почему её разобрало гулять по ночам, да ещё и на кладбище? Но тут скрывшаяся за тучами Луна вновь осветила  погост, и  Олежек с ужасом увидел, как меняется Катино лицо: широко открывается её рот, и ужасные клыки уже готовы вонзиться ему в шею. Ракитин попытался оттолкнуть Катю или кого-то вместо неё, но её руки мёртвой хваткой  вцепились в него, и вырваться не получалось. Он вдруг вспомнил про свой крестик, нащупал его и, изловчившись, воткнул его прямо в глаз этой «липовой Кати».
    Сущность взвыла, а из  её глаза пошёл дым и кровавая пена. «Катины» объятия ослабли, и Олег, воспользовавшись этим, сильно «двинул» её в челюсть.
     Сущность пропала, словно никогда и не появлялась. Олег перевел дух и опустил биту. «Ну, вот и началось»  - вспомнил он слова Виола. Но это же бред, безумие! Быть может, он болен и поэтому ему всё мерещится? Да, конечно же, он болен, и всё это – его воспаленная фантазия! Нет никакого Виола, нет и не было тех зловонных старых ведьм в автобусе! Ничего этого быть не может!

     Услышав вдруг чуть слышимый шорох, Ракитин обернулся.
     В серебристо-мертвенном свете Луны он увидел стоящих у своих могил покойников. Кладбище Коммунаров было военным, а потому и мертвецы, стоящие сейчас каждый у своего памятника, тоже были одеты по-военному. И кого тут только не было! Рядовые и офицеры, матросы и солдаты. Старый седой мичман и грузный, с белым как мел лицом, капитан. Девчонки-медсестрички и военный врач в белом окровавленном халате. А вот и мальчишка-юнга с разбитой головой, он медленно приближался к побледневшему от страха Олегу, словно хотел ему что-то сказать.
     Ракитин  бросился бежать, спотыкаясь о надгробия и цепляясь за ограды. И только дома, закрывшись на все замки и влив с себя почти бутылку водки, начал понемногу успокаиваться…
     Утром у Олега ужасно болела голова, а ночное происшествие  казалось приснившимся кошмаром. И если бы не дырки на футболке, он посчитал бы, что всё это ему на самом деле приснилось…



     Между тем, прогнозы метеорологов и астрофизиков звучали все тревожнее: с нашим светилом действительно  что-то происходило, и это сказывалось на жизнедеятельности планеты Земля. Магнитные бури следовали одна за другой и становились всё более мощными. Планета изнывала от небывалой жары. Крупнейшие обсерватории мира передавали информацию о том, что Солнце увеличивается в размерах, в связи с чем увеличивается и его активность. Цепь землетрясений прокатилась от Австралии до Аляски.  И, по мнению учёных, это было только начало…



     … Тинус сидел в глубоком кресле, внимательно всматриваясь в голографическую проекцию  звездной системы.
     Яркий огненный шар – Солнце – казалось, был настоящим. От него то и дело  отрывались мощные плазменные протуберанцы. Земля же выглядела маленькой и беззащитной голубой планетой.
     Касаясь пальцами, Тинус то приближал планеты к себе, то заставлял их крутиться вокруг оси… Вот он дотронулся в воздухе до небольшой звездочки. Она оказалась большим астероидом. Тинус осторожно  оттолкнул его немного в сторону: теперь громадный камень  поменяет свою траекторию и будет неопасен для Земли.
     Вот только Солнце было неподвластно Тинусу. Он и не пытался прикоснуться к нему, зная, что это – ЕГО прерогатива, и только ОН может свободно играть камешками мироздания, с легкостью тасуя звездную колоду.
    Внезапно пространство огромного зала подёрнулось дымкой. Она становилась всё плотнее и плотнее.  Белая пелена скрыла и большую голографическую сферу с её планетами и звёздами. Из ниоткуда полилась  божественная музыка, казалось, тысячи органов зазвучали одновременно, смешиваясь со звуками тысяч флейт, валторн и скрипок. Дымка меняла свой цвет, становясь ослепительно белой. В середине бесконечного зала она рассеялась, образуя большой проход, и уже  стал  виден белый мраморный пол. И вот где-то очень далеко Тинус  заметил фигуру в белых одеждах. Она двигалась по проходу между клубящейся дымкой и очень  быстро приближалась.

     Хранитель  встал на колени, приложил ладони к груди и наклонил голову.
    - Встань, Тинус, встань, сын МОЙ! – зазвучал громоподобный голос.
     Тот поднял голову, встал с колен и увидел в кресле напротив себя ЕГО.
     Сегодня ОН явился  хранителю  в образе Иисуса. На нём был свободный белый хитон, а из-под тернового венца на голове проступали капельки крови.
     Музыка звучащая отовсюду внезапно смолкла, а ЕГО голос стал обыкновенным.
    - Ну, рассказывай, друг мой, Тинус, как наши дела? Как там наш Герой?
    Тот лишь пожал плечами.
     - Ты, ГОСПОДЬ, дал ему ещё два дня. Но вот сумеет, справится ли он?
    - Должен, должен, Тинус. Я редко ошибаюсь… Представляешь, друг мой, он станет героем всей планеты! Но...
     Хранитель   увидел, как внезапно  поменялся божественный  облик: хитон  вдруг стал серый и грязный, лицо осунулось, волосы слиплись, а из-под тернового венца потекли струи крови.
    - … он должен пожертвовать собой…
     Иисус протягивал руки руки к Тинусу, и с ладоней ЕГО, пробитых гвоздями, тоже текла кровь.
    - … иначе, - скривившись от боли,  прошептал  ОН, - ничего не получится.
     Теперь   перед хранителем  сидел мужчина средних лет с седыми висками в дорогом, модном сейчас на Земле, костюме.
    - Никак не могу привыкнуть к ТВОИМ перевоплощениям, ГОСПОДЬ, - улыбнулся Тинус.
    - Я многое могу, дружище, ты же знаешь. Но больше всего люблю бывать среди людей в различных обликах, создавая для них разные ситуации, с упоением наблюдая, как они выпутываются из них. Вот, например, сегодня…
     Господь поудобнее устроился  в кресле и положил ногу на ногу.
    - … я находился  в образе бомжа у супермаркета, просил подаяние. И представляешь, Тинус, меня побили! Побил человек, который среди горожан слывет добропорядочным и глубоко верующим в МЕНЯ.

    ОН грустно рассмеялся, и Тинус опять увидел его перевоплощение.
     На него смотрел  мальчик лет пятнадцати в одной набедренной повязке с посохом в руках.
     - Я никогда не видел ТЕБЯ в  настоящем Твоём облике, - пробормотал  Тинус. – Какой ТЫ, ГОСПОДЬ?
    - Такой, каким ты МЕНЯ видишь, - улыбнулся  мальчик и превратился  вдруг в старика с длинными седыми волосами, в грязном рубище. - Я – всюду, Я – везде. И даже в тебе, Тинус, тоже есть Я… Но мы отвлеклись, сын МОЙ. А у человечества, между тем, осталось всего два дня.  Не забудь напомнить  об этом нашему Герою.
    Старик встал, и снова перед  Тинусом  оказался  Иисус в ослепительно белом одеянии. Он посмотрел на Тинуса  своими бездонными, полными любви глазами и, повернувшись, стал удаляться.
     - Я люблю ТЕБЯ, ГОСПОДЬ! – крикнул вслед  заворожённый  хранитель вечности.
    - Я знаю, - словно гром прозвучал ответ. – Я тоже люблю тебя, сын МОЙ…



    … Олег и Катя устроились на лавочке в скверике недалеко от памятника Героям-комсомольцам. «Мужеству, стойкости, верности комсомольской» - гласила надпись на  пьедестале.
     - … Ну, вот теперь ты всё знаешь, - закончил свой рассказ Олег
     - Но почему именно ты? –  удивлённо смотрела на него  Катя. – Ведь ты не супермен, а обычный парень.
    - Я уже задавал этот вопрос. Мне ответили, что так угодно ЕМУ!
    Ракитин  показал рукой на небо.
    - Просто фантастика какая-то! И кто эти люди на кладбище? Неужели, правда,  нечистая сила?
     Катя  немного испуганно ждала ответа.
    - Времени у нас очень мало, Катюша, надо спешить. Надеюсь, ты со мной?
     - Зачем ты спрашиваешь, конечно, да…


     -… Нет, Толян, ты видел этих дуралеев? – брезгливо скривился Пустовалов. – Из-за таких вот правдолюбов и происходят все неприятности.
     Они с Вороновым сидели чуть поодаль от памятника Комсомольской Верности и давно уже, пытаясь быть незамеченными, наблюдали за «геройской» парочкой.
     - Я давно уже заметил, - продолжал Сидор, - что любопытство и чрезмерная бдительность подчас бывают вредны и для самого же «бдящего». Вот послушай, что я тебе расскажу. Жила в некоем многоэтажном доме гражданка с интересной фамилией – Медузова. Тётка эта давно уже была на пенсии, чему, надо тебе сказать, очень даже радовалась. И, несмотря на то, что пенсия у неё совершенно малюсенькая, существовала эта Медузова очень даже неплохо. Пару раз в году обязательно отправлялась куда-нибудь отдохнуть. И где уже тётка  ни побывала: и в Европе, и в Азии тоже. На зависть соседям, конечно. Те вздыхали и завидовали, но и только.  Оно и конечно, мало ли на какие такие сбережения та  гражданка  жила! Поговаривали, что муж её, ныне покойный товарищ Медузов, был какой-то «шишкой» то ли в Горкоме, то ли в Обкоме…в общем, неважно уже. И всё бы ничего, но скучно гражданке нашей. Всё у неё есть, дом, как говорится, полная чаша: мебель, аппаратура импортная – живи не хочу! Ан нет! Любила тётка Медузова у окошка сидеть. Бывало, сядет с утра и, почитай, целый день просидеть может. Жила-то на первом этаже, вот ей всё и видно, да и слышно тоже. За целый день такого сидения у окошка много чего можно увидеть, вот она и видела и в курсе всего находилась. Но что удивительно, ни с кем особо увиденным не делилась, терпела, значит. Но однажды и на старуху бывает проруха, как говорится. В том же доме в соседнем подъезде отравлял жизнь  соседям  местный шалопай и хулиган Витька Дронов по кличке «Дрын». Худой был мальчишка и длинный. Так вот, сидела однажды таким образом наша гражданка у окна с утречка, скучала. Ни улице никого, все на работу убежали. И вдруг - на тебе! -  Витька Дрын идёт, в школу, наверное, на занятия. Плюнула Медузова: какой ей от Витьки интерес может случиться? Витька – фигура «конченая», двоечник и щалопай известный. Но вдруг…ай как интересно! Повернул Дрын к детскому садику, что напротив, и что-то под беседку-то и спрятал. А сам и был таков. Не утерпела Медузова, пальтишко импортное н себя накинула и к беседочке той скоренько пошла. Ничего такого тётка под беседкой не нашла конечно, только портфель школьный шалопая Витьки Дрына с полным набором двоек в дневнике. Хотела Медузова отнести портфель родителям двоечника, чтоб те поняли, что сыночек их школу-то наверняка прогуливает. Но вдруг передумала и на свою беду потащила портфель в школу к  директору. Как вечером пороли Витьку Дрына, слышал весь квартал. А Медузова ничего себе, положенное у окошечка отсидела да и спать пошла. Какие видела в ту ночь сны тётка, нам не ведомо, но только посреди ночи с дребезгом разбилось её окно и в квартиру влетела бутылка с горящим фитильком – «Коктейль Молотова» называется… Медузова успела из квартиры выбежать, но не более того. Загорелась квартирка тёткина, как сухая солома, и до приезда пожарных всё нажитое «непосильным трудом» (а говорили люди, что муженёк покойный нахапать при жизни успел очень много) сгорело. Гражданка Медузова Клавдия Васильевна теперь отдыхает в дурдоме, давно уже отдыхает. Сидит у окошечка и всем дурашливо улыбается… Какая же отсюда следует мораль, а Толян? – Пустовалов шмыгнул носом и смачно плюнул на тротуар. – А мораль самая простая: вот до чего порой доводит ненужная бдительность и чрезмерное любопытство…

    

    -…Как  видешь, Юлька, я рассказал тебе о пирамидах почти всё, что знаю. Да, и вот ещё что: крымские пирамиды по составу вещества, из которого они сделаны, полностью совпадают с египетскими пирамидами Гизы…
     Виталий Борисович Кох – доцент кафедры ядерной физики одного из московских институтов – с группой энтузиастов уже неделю работал в районе горной гряды Балаклавы в поисках главной, центральной, как он думал, пирамиды. Он считал себя романтиком:  пятидесятипятилетнего моложавого мужчину со смешной маленькой клиновидной бородкой интересовало многое. С детства он неплохо музицировал и даже закончил музыкальную школу по классу виолончели. На смену музыке пришло увлечение живописью. Этюды, вылазки на пленэр, запах масляных красок – это было здорово. Следы этого увлечения ещё можно было увидеть дома у Виталия: несколько пейзажей, написанных маслом, с десяток вырезанных из дерева изящных масок… Так же неожиданно Виталий Борисович увлёкся физикой. И вот несколько лет назад его, уже доцента кафедры физики, озарило тягой к археологии, в которую он погрузился с головой.
   

 -… Ты же знаешь, Юлька, что буквально по всему южному побережью Крыма разбросана целая сеть подземных пирамид. И в раскопках некоторых из них и участвовал твой покорный слуга.
     Юлька Прошкина – новая пассия и студентка любвеобильного физика – то и дело вытирая со лба пот, помешивала в котелке походное варево, при этом пытаясь придать выражению своего лица крайнюю степень заинтересованности в археологических познаниях Виталия Борисовича. Если же говорить начистоту, то Юльке было «по-барабану», что там ищет её не совсем молодой доцент с группой таких же «шизиков» в районе раскалённой солнцем Балаклавы.
     - Вы так интересно рассказываете, Виталий Борисович, я в жизни не получила бы таких знаний, если бы не вы! – с чувством  произнесла Прошкина.
    (А вдруг  не  женится, старый  козёл?  Столько времени  пойдет  «коту под хвост!)
    Виталий заулыбался.
       - Ничего, дружочек, вот найдем с тобой главную крымскую пирамиду, а я уверен, что она и является основным реактором, связанным с остальными. Выясним, для чего он нужен, посмотрим, покрутим… Может, и «нобелевку» огребём… Вчера, Юленька, пока ты со Степаном ездила в Севастополь за продуктами, мы с ребятами облазали вон ту гору на той стороне, там, где остались доки для подлодок. Так вот, мой геомагнитный излучатель ошибиться не мог: пирамида там. И сегодня ночью, как спадет жара, начнём раскопки.
    Прошкина, придав лицу загадочное выражение и озабоченность положительным результатом, страстно кивнула.
     (А Степан оказался совсем неплохим парнишкой!  В Севастополь за продуктами они, конечно, съездили, но попутно забежали к нему домой и быстренько «перепихнулись», пока Степкина жёнушка торчала на работе).
     В котелке забулькало Юлькино варево, и Виталий Кох застучал железякой по висящему куску рельсы, приглашая свою группу на обед.

    К вечеру весь необходимый инвентарь переправили на другую сторону Балаклавской бухты и подняли на гору.
     Пока ставили палатку, Виталий Борисович бродил с Юлей по окрестностям.
    - Какой чудесный вид, посмотри, Юленька!  Когда-то давным-давно здесь жили, любили и умирали совсем другие люди: с другими знаниями, другой моралью… А вот любили они страстно и навсегда. Теперь мы всё это утратили, а жаль…
     - Мне кажется, что вы несколько идеализируете, Виталий Борисович, - повернулась к нему Юлька. – И жили все по-разному, и мораль была у каждого своя. Кто-то был богаче, другие – беднее, а отсюда и мораль, ведь сытый голодного не разумеет. Вот и вся философия. А любовь… Что - любовь? Особых перемен с ней не произошло. Прелюбодейством занимались все: и богатые, и бедные. Так было всегда, и так, наверное, и будет.
    Юлька печально улыбнулась и прищурилась в лучах ярко-красного заходящего Солнца.
    - Хочу, чтоб ты знала, Юлька, - взял её за руки Виталий. - Через год ты получаешь диплом, конечно, не без моего чуткого участия.  И тогда…
    - А что тогда, Виталий Борисович? Неужели, вы хотите предложить мне стать вашей спутницей?
    - А почему – нет?  - улыбнулся Кох
    (Созрел таки, старый козёл, ещё  немного, и  я – москвичка!)
     Прошкина вернула улыбку обратно и удивленно покачала головой.

    Свет небольшого прожектора освещал запланированное место раскопок.  Возле отмеченного колышками квадрата столпилась почти вся группа, не хватало лишь самого молодого участника – Сашки Морозова. Тот ещё с утра уехал по каким-то неотложным делам в Севастополь.
    - Ну, начнем, пожалуй, помолясь! – произнес Виталий Борисович и вправду перекрестился.
    Сразу с двух сторон в каменистую почву воткнулись несколько лопат.
    Почти тут же в воздухе появилась...огненная нить. Она с сухим потрескиванием побежала вокруг группы остолбеневших копателей, пока не соединилась, образовав круг. А затем идеальная окружность осветилась голубым светом. Твердая почва под ногами исчезла, и, закричав от ужаса, горе-археологи полетели в пустоту.

     Рано утром Сашка Морозов с орущим на шее транзистором забрался на гору и обалдел. Кроме одиноко стоящей пустой палатки на вершине горы никого не было. Причем палатка была совершенно пуста: один натянутый, полощущийся на жарком ветру шатёр. Ни оборудования, ни баков с водой и прочего, необходимого для экспедиции, больше не существовало.
     Морозов в недоумении почесал затылок и, выключив транзистор, плюхнулся прямо на выжженную жарким солнцем землю.




     …Часы на руке Олега показывали без четверти шесть, когда они с Катей подходили к дому Григория Потребного. Но, несмотря на вечернее время, солнце палило так же нещадно.
    - А если этот человек не отдаст нам пирамидку? – волновалась Катя. – Что тогда?
    - Никакого «тогда» быть не может! Мы должны получить пирамидку в любом случае. Я зайду в дом, а ты незаметно будь где-нибудь поблизости. И вот, возьми на всякий случай…
     Ракитин  раскрыл дорожную сумку, которую взял с собой, и достал биту.
    - Что я с ней буду делать? Я и пользоваться ею не могу, - опешила девушка.
    - Да дело-то нехитрое. Берешь – вот так, -  показал Олег, - и лупишь по башке. Но, надеюсь, этого делать не придется.

    Он открыл калитку и подошёл к дверям. Катя спряталась за углом дома.
     Дверь долго не открывали. Но, наконец, щёлкнул замок, и парень  увидел стоящего в дверном проёме старика.
    - Что нужно? – вызывающе «прокаркал» старик.
    - Поговорить нужно, - ответил Олег, впихивая Григория обратно в дом. 
    Разговор не складывался.
    Потребный,  набычась, сидел за столом, скрестив на сухой груди узловатые руки.  Ракитин  расположился  напротив него.
    - Да плевать я хотел на вашу пирамидку! – брызжа  слюной, злился Григорий. – Мне и так жить осталось, может, всего – ничего. Что вы все ко мне пристали? Нету у меня никакой пирамидки, впервые слышу!
     - Ну, хорошо, - разозлился  Олег. – Очевидно, что вы просто не понимаете, что это за пирамидка. Тогда слушайте внимательно, о чем я буду вам говорить…
    Он стал рассказывать всё, что было ему известно, а Григорий сидел напротив и тяжелым старческим взглядом, не мигая, смотрел на Ракитина. Его руки с выступившими венами нервно теребили скатерть. Но лицо оставалось спокойным и лишь изредка нервно подергивалось.

     - … И если мы не успеем запустить реактор главной пирамиды, через несколько дней будет поздно: на Земле начнется необратимый процесс…
     Олег продолжал говорить всё более возбужденно, то и дело вытирая вспотевшее лицо.
    -  Массовое извержение вулканов, землетрясения и цунами – нам всем на Земле придет конец. Понимаете вы, наконец, или нет?! – не выдержав, закричал он.
    Потребный  опустил глаза и глубоко вздохнул.
     - Я уже стар. И мне, в сущности, всё равно, что будет с нашим миром, но…  Слишком много грехов на моей несчастной душе, а подумать о ней всё же, наверное, надо. Может, зачтется…
     Он криво усмехнулся, давая понять, что и сам не верит в свое спасение.
     -  Я вам всё расскажу, - продолжил он.
    Было уже совсем темно, когда Олег вышел от  Потребного.  Сквозь тяжелые гроздья винограда были видны яркие крымские звезды. Но кроме этих ярких звезд он  вдруг увидел странные всполохи, похожие на северное сияние. Они появлялись то тут, то там, вспыхивая и тут же потухая, чтобы снова загореться уже в другом месте.
    Увидел эти всполохи и старик. Он стоял посреди своего сада, запрокинув голову, рот его приоткрылся, и впалые щеки придавали выражению его лица что-то зловещее…
    - Ну, где вы, графиня? – произнёс Олег, выходя из калитки.
    Катя появилась совсем неожиданно, словно оторвавшись от куста с малиной.
     - Я здесь.
     Она подошла к нему  и, подняв руку, указала на небо.
    - Посмотри, ты это видишь?
    - Да. Похоже на северное сияние. И это – в Крыму! Вот что, сударыня, времени у нас осталось совсем мало. Если завтра мы не включим этот реактор, произойдет «большой кирдык», сама понимаешь…  Поэтому мы сейчас идём на старое еврейское кладбище.
    - Что, ночью?! –  испуганно спросила Катя.
     - Не бойся, мне и самому не в  кайф по ночам шататься по кладбищам. Просто, времени, действительно, мало. Ну, идём же! –  и Олег протянул  Кате руку…



     …Потребный  сидел на ступеньках старенького  крыльца, глядя отрешённым взглядом куда-то в темноту сада. Думал он о своей никчёмной, неудавшейся жизни, о причинённых бедах и несчастьях людям, совершенно ему неизвестных и, возможно, хороших, добрых, которым просто не повезло потому, что встретились они с Гришей Потребным, и если бы не он, они были бы сейчас живы и счастливы…
     Тусклый свет от маломощной лампочки под потолком крыльца освещал его морщинистое лицо, по которому бежали скупые слезы раскаяния. Наверное поэтому, когда минуту спустя Гриша увидел стоявшего возле него того плюгавого в пенсне, он совсем не испугался, а, скорее, обрадовался и грустно улыбнулся перед смертью.



     …Когда в середине августа две тысячи  двенадцатого года  Толяна  Воронова воскресным утром разбудил звонок «мобильника», он уже чувствовал, что звонок этот мог быть только от Пустовалова. А потому, нисколько не удивившись, чертыхнулся и, почесав оплывшее брюхо, сел на кровати.
     -…да понял я… хорошо, через час буду.
     Толик положил «мобильник» на тумбочку и посмотрел на похрапывающую Тамарку. Та свернулась большим потным клубком под одеялом, выставив наружу лишь курносый нос и полуоткрытый рот со стекающей струйкой слюны.
    - Толстая дура! – прошипел Воронов. – Спит себе, а тут бегай по утрам к этому Пустовалову, что б ему пусто было!
     Толстую дурёху Толяну «подогнал», конечно же, Сидор.  Просто познакомил их в кафе без всяких заморочек. Она была плотной грудастой  девахой, работающей в школьной столовой поварихой. Перед знакомством Пустовалов обмолвился, что Тамара тоже  служит  у Альберта, и ей можно доверять.

     Тамарка Капустина, никогда не питавшая иллюзий по поводу своей внешности, давно поставила «жирный крест» на своей личной жизни. Каждый день «любоваться» своим прыщавым отражением в зеркале было невыносимо. Но матушка-природа, наплевав на  девичью  судьбу, наградила её еще и широким торсом, лишенным признаков женской груди, и короткими ножками, торчащими из широкого зада. Круглое лицо Капустиной было каким-то плоским, а водянистые поросячьи глазки украшали белёсые ресницы. Происхождением своим Тамарка была обязана плотнику Степану, уроженцу Рязанской области, «сыгравшему»  несколько лет назад «в ящик» по причине страстной любви к спиртным напиткам и как следствие этого, имевшего кучу болячек внутренних органов. Мамаша её признаками «голубой» крови похвастаться тоже не могла, хотя и гордо носила звание «потомственной дворничихи». Каким образом капустинскую мать занесло в Москву, Тамарка как-то не спрашивала, а сама дворничиха об этом не рассказывала.
    В маленькой, не совсем чистой «однушке» на окраине Москвы и прошло Тамаркино детство с пьяными драками между плотником и «потомственной» дворничихой. Её нежелание посещать среднюю школу было настолько велико, что она с трудом «дотянула» до восьмого класса и поступила в училище, которое готовило поваров и кондитеров.

    К тому времени, как от стабильных алкогольных «возлияний» помер её отец-плотник Степан, а вскоре за ним следом «отправилась» и мамаша, Тамарке исполнилось двадцать лет. Внешне же Капустина «тянула» на тридцать. Она яро ненавидела мужчин, особенно чисто выбритых и модно одетых. Каждый день, отправляясь на «маршрутке»  в школу, в которой  работала поварихой, Тамарка устраивала себе «развлечение». Она выбирала среди пассажиров мужского пола «жертву» и норовила доставить своему «избраннику»  максимум «приятных» минут. Ну, например, можно было сильно наступить ему на ногу, толкнуть, да и мало ли что ещё…
     Работа в школьной столовой Капустину тоже не радовала. Она завидовала более удачливым коллегам-поварихам, хвастающимся своими победами над мужчинами, а самое главное, регулярной половой жизнью.


     Со временем, Тамарка всё же  перестала плевать в котёл со щами и полностью отдалась новой «забаве»: жажде накопительства. А проще говоря,  стала Капустина нести из школьной столовой всё, что можно было нести. Через пару лет Тамаркина «однушка» была забита разнообразной бытовой техникой, коврами и глупыми толстостенными вазами с позолоченными позументами.

    Но даже после таких перемен, несмотря на то, что она стала модно одеваться, как ей казалось, навесив на свою толстую шею несколько кило золотых безделушек, счастья все равно не было: ну не обращали на неё мужчины никакого внимания! Правда, школьный завхоз Акимыч делал ей уже неоднократно непристойные предложения, заманивая в забитую граблями и прочим хозяйственным инвентарем, подсобку. Акимычу недавно «стукнуло» шестьдесят, и Тамарка понимала, что в эти годы развратному завхозу было всё равно, кто там под ним «шевелится» на кровати.
     Наконец, видя страдания Капустиной и стекающую по её толстой золотой цепи скупую (женскую!) слезу, посудомойка Ирка дала ей совет: купить чёрную свечку и в полночь перед зеркалом прочитать заклинание Рогатому. «Коли в Бога не веришь, чёрту доверься! Другого не дано» - добавила Ирка и передала Тамарке написанный на листочке заговор.  Тамарка откладывать не стала, купила чёрную свечку и в полночь заговор перед зеркалом прочитала. Результата не было.
     Прошла неделя, другая, а «суженого-ряженого, чёртом посланного»  на горизонте не появлялось  Тамарка, все более раздражаясь, «послала» таки  Ирку туда, куда сама с нетерпением хотела попасть, и они разругались.

           Ни на что больше не надеясь, хмурым осенним днём Капустина задержалась как-то в школьной столовой. Домой, в забитую всякой бытовой «хренью»  комнату, возвращаться, чтобы заснуть в кресле перед телевизором, она не торопилась, тем более, что на завтра к школьному обеду надо было сварить больше овощей. Очистив кочанчики, Тамарка бросила их в кастрюлю и, сердито громыхнув подносом с грязной посудой, принялась мыть руки.
    В пустом зале столовой  звякнули о плиточный пол металлические ножки стула, и Капустина  удивлённо выглянула в раздаточное окошко.
     За столиком в центре сидел с газетой в руках странный лысоватый тип в помятом демисезонном  пальтишке. Он листал газетку и смешно таращил глазки, увеличенные стёклами пенсне.
     - Эй, вы что? Вы как сюда попали?! Столовая – школьная, да и закрыта давно. Вы меня слышите, дядька?
     Тамара вытерла руки о фартук и вышла в зал.
     - Гражданин, я, кажется, к вам обращаюсь! – произнесла  она, сжимая в руках здоровенный половник.
    - Вы извините, гражданочка, что я без калош пришёл, - противным козлиным голосом заблеял незнакомец. – На улице дождик поливает, а я вот без калош… Нехорошо, понимаю. Сейчас чуть просохну и тогда уж… - осклабился «пенснастый».

    - А ну вали отсюда! – опомнилась  повариха. – Я тебе покажу «калоши»! Совсем обнаглели, бомжи проклятые, покоя от вас нету!
     Капустина, размахивая половником, подошла вплотную к незнакомцу, намереваясь схватить его за воротник пальто.
    - Да ну бросьте вы! – положил газету и грозно сверкнул пенсне Пувстовалов. – Бросьте, Тамара Степановна! Что же это вы, уважаемая Тамара Степановна, вчерашние щи для деток водичкой разбавили и вместо двух килограммов мяса, положенных по норме, отделались четырехстами граммами?    Нехорошо, право, нехорошо!
     Он расстегнул пальтишко и вытащил из кармана записную книжку.
    Капустина опешила, поникла и как-то съежилась.
    - Откуда вы знаете? – промямлила она и плюхнулась на соседний стул: «Неужели, ОБХСС с инспекцией?!»
    - Успокойтесь, дорогуша, - Пустовалов послюнявил палец и полистал книжечку, - никакой я не инспектор. Принесите-ка мне кофейку. Только не тот, что для бедных детишек, а тот – другой - настоящий, молотый.
     Тамарка вскочила и живенько поспешила  на кухню.
     - … вот я и говорю, - причмокивая горячим кофе «вещал» Сидор Яковлевич, лукаво посматривая на раскрасневшуюся  девицу, - сами просите: мужа, мол, хочу, любви хочу, а потом на попятную… Просила ведь, Тамара Степановна, а?  По моему недели две назад. На свечке вот  съэкономила, самую дешевую купила…
    Капустина, уже ничего не понимая, вытаращила белёсые рыбьи глаза и испуганно смотрела на Пустовалова.
    - Ну и Бо… Ой! – прикрыл ладошкой рот Сидор. – В общем, хрен с ней, со свечкой. Хотя с твоими доходами, Тамарка, могла бы и подороже купить.
    Капустина побледнела.
    - Так вы что, и есть …ну…?
    - Да что ты,  куда уж мне до Него! Можешь считать меня Его премьер-министром.
     Сидор хитренько взглянул на Тамару и усмехнулся.
     Деваха поймала его взгляд и вдруг насторожилась, что-то соображая.
     - Кажется, я поняла, кто вы! Это же Ирка вам рассказала и про свечку, и про мясо! – решительно встала она из-за стола. – А я дура и уши развесила! Так… - схватила половник Тамарка.
    - Подожди, подожди, Капустина! – выставил вперед руку Пустовалов. – Могу доказать! Кое-что и  я умею. Ну, давай, говори,  чего хочешь?
    Тамара на секунду задумалась.
    - Сиськи хочу. Большие! – выпалила она и покраснела.
     Сидор «крякнул» и щёлкнул пальцами:
    - Носи!
     С треском оторвались две верхние пуговицы на Тамаркиной кофточке и заплясали на пластиковом столе. Капустину бросило вперёд, и она, ойкнув, ухватилась руками за свою большую, непонятно откуда появившуюся грудь.
    - Ой, мамочки! – испуганно запричитала она. – Ой!!!
    Она всё держала свою грудь двумя руками, словно боялась, что той не станет.
    - О, леди, да вас, прям, не узнать! – хохотнул Пустовалов. – Ну, теперь верите?
     - Верю!!! Теперь верю, верю!!!
    Капустина снова плюхнулась на стул. В её, всё ещё испуганных, глазах играли чёртики. Она опять   потрогала грудь и вдруг заулыбалась: никогда ещё  повариха  не чувствовала себя такой счастливой.



    Сидор ждал Воронова в кафешке  неподалеку от дома и уже заказал пару кружек чешского пива.
     - Ну что, напарник, Шеф вызывает! – потягивая пиво, сообщил Пустовалов. – Намечается серьезное дело.
    - И где на этот раз? – поинтересовался Толик.
    -  Всё скоро узнаешь! Давай еще по кружечке и – в аэропорт.
      - А что так? Всегда  достаточно было лифта, - удивился Воронов.
    - Шеф оригинальничает. Давно не летал на самолетах, говорит.
    Пустовалов с удовольствием захрустел арахисом и подмигнул  подельнику   .

    В зале аэропорта было многолюдно, и в ожидании посадки Сидор и Толян сидели в ресторане, лениво уставившись в телевизор.
    - Объявляется посадка на рейс триста тридцать шестой до Симферополя, – пробурчало, наконец, в динамике, и подельники поплелись на посадку в самолет.
     «Ил-62»-й, следующий до Симферополя, был забит под завязку. Разновозрастные парочки, жаждущие окунуться в воды черноморских курортов; стриженые наголо призывники, летящие к месту службы; мамаши с детьми и одинокие подружки-студентки, изнывающие не столько по морю, как по новым знакомствам и, возможно, новым отношениям и вытекающим из этого перспективам.  Свободных мест не было, не считая одного, через проход, прямо напротив Пустовалова. И Толян догадался, что это место было, наверняка, для Альберта.
     И действительно, за несколько минут до взлёта «материализовался» Тёмный и, приветливо кивнув им, опустился в свободное кресло рядом с симпатичной девушкой. На шефе был серебристый приталенный костюм, который очень подходил к его загорелому лицу в привычных тёмных очках.  Он очень скоро познакомился с приятной попутчицей и о чем-то без умолку ей рассказывал.
    Толян прислушался.


    -…Неужели вы в самом деле верите в Бога? – донеслось до него. – А я вот, представьте себе, нет. И нисколько от этого не страдаю. И даже наоборот, надеюсь только на самого себя….
     Девушка заинтересованно и несколько удивленно смотрела на Альберта.
     - И вот что интересно, - продолжал тот, - если в нашем самолете сейчас один за другим перестанут работать двигатели, а вы станете молиться своему Богу, произойдет ли чудо, и спасёт ли он самолет с этими ни в чем неповинными детьми и такими преданными ему девушками, как вы?
     - Уверена, что спасёт, иначе и быть не может! – горячо воскликнула девушка. – А вы, неверующий, обречены и рано или поздно это поймете.
     - Зачем же ждать, Настенька, - вдруг тихо проговорил Альберт, - вот сейчас и проверим.
    Он щёлкнул пальцами. И тотчас что-то стукнуло в правой части фюзеляжа, а в иллюминаторе показался шлейф дыма и огня. Затем стукнуло слева, и снова – огонь и дым.
     - Молитесь, Настенька, теперь – молитесь! – крикнул Тёмный и сквозь нарастающие крики женщин прокричал Пустовалову: - За мной, в туалет, быстро!
     Троица бросилась к туалету.
    Самолет бросало из стороны в сторону. Крики отчаяния и ужаса слышались сквозь закрытую дверь туалета. Толяну стало плохо, он побледнел и повис на руке Пустовалова.
    - Ох уж эта молодежь, – проворчал Тёмный, – немного потерпеть не могут! Я просто хочу, чтобы вы всё это видели… Ага, высота полтора километра. Пора! Возьмитесь за руки, и меня тоже! Ну, скорее! Закрыли глаза! Раз, два, три, четыре, все мы гости в этом мире! – «посчитал» Альберт.
     Затем раздался звук быстро вынимаемой из катушки фотопленки, и троица оказалась сидящей в поле на острых пожелтевших корешках скошенной пшеницы.
    - Вот он! – вскрикнул  Люцифер, показывая пальцем на падающий неподалёку от них пылающий самолет.
    Пассажирский «Ил», оставляя дымовой след, почти вертикально врезался в землю у ближайшего лесочка.
    - Наверное, плохо молилась, - встав с земли и отряхиваясь, произнёс Тёмный. – Бодрее, Анатолий, бодрее, как говорил один из ваших любимых книжных героев, «нас ждут великие дела»!
    Через некоторое время «нечистая» троица вышла на шоссе и на попутке добралась до ближайшего города.


    - Знакомый городишко, Курск…
     Альберт смотрел в окно из номера гостиницы с аналогичным названием.
     Пустовалов и Воронов сидели на диване, наблюдая за Шефом.
    - В сороковых годах я тут лихо развлекался, - продолжал Тёмный. – Одна «Курская дуга» чего стоит, народу тогда здесь полегло – жуть!... Но сейчас не об этом. Наконец-то у меня появилась возможность поквитаться с НИМ! – кивнул Альберт под потолок. – Не позже чем в конце августа этого года мир, какой он есть в вашем понимании, перестанет существовать. Я говорю это тебе, Анатолий!  Ведь ты у нас всё ещё человечек из крови и плоти, значит, и тебя это касается. Хочешь жить вечно, как я и твой напарник Сидор? Послужи, и я тебя не оставлю! Дальнейшие инструкции получишь у Пустовалова. Счастливо оставаться! – произнес он и, шагнув в сторону окна, растворился в воздухе.
     Толян непонимающе посмотрел на Пустовалова.
    - Не «гони коней», напарник, сейчас все расскажу!
     Сидор поправил пенсне.
    - Все, что сейчас сказал Альберт, не подлежит сомнению.
    Пустовалов подошёл к столику и налил себе в стакан водки.
     - Проблемы у вашего светила   случались и раньше, примерно, раз в несколько тысяч лет. Но тогда было не особо интересно: цивилизации никакой, населённость планеты тоже ничтожна. То ли дело сейчас, когда «вашего брата» на Земле несколько миллиардов. Даже работать интереснее – масштабы другие! К сожалению, Альберт Вельзевулович не так силен, как ваш…сам понимаешь кто. Но нагадить по-крупному он может, а мы ему в этом помогаем. В твоём отделе, в Москве, работает некто Олег Ракитин. Вот его-то и выбрал ОН, - показал Пустовалов пальцем вверх, - в качестве героя-спасителя человечества.
     - Во, кино! – ухмыльнулся Воронов. – И что же нашёл Бог в этом недоноске? Тоже мне – Герой!
     - Ты не отвлекайся! – заметил Сидор и продолжил: - Короче, наша с тобой задача помешать ему стать Героем. Подробности я тебе потом расскажу. Давай ещё по рюмашке и пойдём лифт искать.
       - А чего его искать? Гостиничный, что, не подойдет? – спросил Толян.
     - Тут свои тонкости, Толик, боюсь, ты не поймёшь… Ну, будем!               
       Он ловко опрокинул стаканчик с водкой и кивнул Воронову в сторону входной двери.

     Толян и Сидор Яковлевич слонялись по утомлённому солнцем Курску в поисках нужной Пустовалову «девятиэтажки». Подобных домов попадалось предостаточно, но Пустовалов каждый раз кривил рожу и говорил, что это не то. Воронов, изнемогая от жары, предложил тому зайти в супермаркет за колой.
     - Да, освежиться, конечно, не мешало бы. Заодно и пошутим, - подмигнул «чесучовый».
     Взяв по бутылке колы, приятели тут же выпили напиток прямо у касс, и Пустовалов стал присматриваться к публике. Вскоре его выбор пал на высокого интеллигентного вида гражданина в светлом костюме, послушно стоявшего в очереди у кассы.
    - Считаю своим долгом сообщить о том, что вон тот господин в очереди у кассы – воришка! – доверительно шептал Сидор Яковлевич мордастому охраннику. – Сам видел, поверьте в искренность! – подобострастно выгнул спину Пустовалов.
     Мордоворот в форме не спеша направился к гражданину.
     -  А ну-ка, гражданин, давайте-ка по-хорошему. Выкладывайте, что вы там припрятали.
    - Вы что, обалдели, что ли?! – взорвался человек в костюме. – Что значит «припрятал»?! В этой корзине лежит всё, что я взял, и ничего более. Я жаловаться буду! Безобразие! Чёрт с вами, смотрите!
     Он полез в правый карман пиджака. Возмущенное выражение на его лице сменилось вдруг выражением крайнего удивления. Вытащив, непонятно как попавшую туда, палку копчёной колбасы, «интеллигент» ошарашено уставился на неё, пытаясь осмыслить произошедшее. 
    - Что за фокусы?! – покраснел он и тут же вытащил из другого кармана… две банки красной икры. – Этого не может быть, это всё подстроено!!! – чуть не плача, твердил он.
    Безучастно-мордастый охранник привычно вздохнул и стал вызывать по рации администратора.



     - Люблю пошутить, спасу нет! – хихикал Пустовалов, когда они вышли, наконец, из супермаркета. – Вот до чего доводит чрезмерная чопорность и зазнайство. Проще надо быть! А то шляпу надел, ишь, какой грамотный! Пусть теперь доказывает, что он не верблюд… О, Толян, вот и нужная девятиэтажка! – кивнул он.
     Толик так и не понял, чем отличалась это замызганное панельное строение от других, но допытываться не стал, думая о том, как бы скорее оказаться в Москве.
     В первом подъезде, как и ожидалось, на двери лифта висела табличка с рукописным текстом о том, что лифт не работает.
     Перед распахнутыми дверями следующего «парадного», размахивая руками спорили о чём-то две большущие грудастые тётки. Увидев незнакомцев, они на миг замолчали, бдительно наблюдая за странной парочкой, очевидно надеясь уличить Пустовалова и  Воронова  в чём-нибудь не хорошем.
     Одну из этих дородных тёток знал и боялся весь квартал. Звали тётку Степанидой. Отчества её никто не помнил, но одного её имени было вполне достаточно, чтобы насторожиться и втянуть голову в плечи. Вездесущая тётка Степанида знала про всех и всё и всегда участвовала в многочисленных  склоках и спорах. Местные органы управления были завалены её кляузами и жалобами буквально про всех и обо всём. Мальчишки тётку ненавидели и  первое время часто били ей стёкла в квартире, но затем поняли, что это себе дороже и прекратили подобную практику, желая, однако, непременной сатисфакции. Взрослые мужики, завидя издали Степаниду, спешили перейти на другую сторону улицы, а если это было уже невозможно, приветствовали склочницу подобострастными поклонами с непременным снятием головного убора. Тётка Степанида, как и положено таким особам, жила одна, если не считать её большого, рыжего, наглого так же, как и хозяйка, кота. Кота тётка обожала и к его пропитанию относилась со смекалкой. Утро Степаниды начиналось с того, что она обходила окрестности квартала и у  подъездов соседних домов собирала для кота всё, что находила в мисках, предназначенных для кормления бедных голодных бродячих животных.


     - Ишь, навалили полные миски, жалостливые какие! – горланила Степанида, вываливая корм из мисок к себе в полиэтиленовый мешок. – Крыс поразводили – полные подвалы! Да тараканов полон дом! Чистоплюи, мать вашу! – шумела тётка. – Кошечку ей жалко! А жалко, ежели, бери домой и нече у подъездов антисанитарию нарушать!... Твой-то, Катерина, вчера выпимши опять явился, я видела, видела! И откуда у него только деньги на выпивку-то? Эх, Катерина, распустила ты мужика-то!
    Иногда эти монологи скандальной тётки были адресованы гражданам абсолютно непьющим и не замеченным в чём-либо нехорошем.
     - Подумаешь, интеллигент! Шляпа у него фетровая… На Семёна из сорок пятой квартиры жаловался он! Прямо что ты, музыка ему помешала! Потерпишь, не сахарный! У Сеньки, может, день рождения, что же ему теперь и отдохнуть нельзя? А у самого пятый месяц за «коммуналку»  не плачено и жена дохлая, аки моль на излёте, в колготках дырявых ходит. Вегетарианцы хреновы, чудики яйцеголовые!...

     Сегодня Степанида успела побывать на благотворительной раздаче продуктов для малоимущих, чему была несказанно рада. Но видимо  для профилактики, что бы не терять сноровку, она  отловила у подъезда свою соседку Анюту и, схватив её за пуговку на пиджачке, жаловалась на устроителей акции.
     В подъезде пахло кислой капустой, а на площадке между первым и вторым этажами самозабвенно целовалась молодая парочка. Лифт, судя по всему, был исправен, и Толян облегчённо вздохнул.
    Как только «подельники» вошли в кабину и дверцы лифта попытались закрыться, между ними просунулась женская, внушительного размера, нога в облезлой туфле.
     - Здесь занято! – в один голос крикнули Пустовалов и Толян, но дородная большегрудая тетка  Степанида (а это была именно она) уже просунулась внутрь, привнеся с собой запах потного, давно не мытого тела.
    - Я не пОняла, как это занято?! – гаркнула она, опуская на пол кабины огромный пакет с продуктами. – Я сразу догадалась, что вы за парочка! И не стыдно вам, в вашем-то возрасте?! – трещала тётка, уставившись на Пустовалова.
     Тот открыл рот и снял пенсне.
     - Гомосеки, мать вашу! – бушевала, меж тем, тётка. – Ишь, устроились, стыда у вас нет! Вот я сейчас…
    Пустовалов  икнул,  плюнул на пол и нажал на кнопки.
     Кабину тряхнуло, и погас свет. В темноте испуганно пискнула потная тётка. Через мгновение свет снова включился. Ошарашенная женщина испуганно смотрела на пропахшую мочой и исписанную матерными словами…незнакомую кабину.
    - С приездом вас, милая дама! – усмехнулся Сидор Яковлевич. – Микрорайон Алтуфьево. Заходите ещё, всегда рады! Приятно было познакомиться.
    Не сговариваясь, Толян и Пустовалов от души заржали и выскочили из кабины.
    За ними из подъезда выползла  на  полусогнутых  обалдевшая тётка.
    - А скажите, будьте добреньки, где я? – чуть слышно пропищала она, обращаясь к мужичку, сидевшему не лавочке у подъезда.   
    - Однако, сильно, сильно, ничего не скажешь! – выплюнул окурок мужик. – Город Москва, район Алтуфьево…
    В воздухе мелькнули тёткины ноги в потертых туфлях, а из лопнувшего пакета с продуктами   посыпались «благотворительные» яйца.


    Пустовалов решил соригинальничать, и в Севастополь «дьявольская» парочка добиралась на том же поезде, что и Ракитин. Толяна обрадовало только то, что все плацкартные места были проданы, и Пустовалов, озабоченно пожевав губами, был вынужден купить два купейных билета.

    - Не радуйся, Толян, - наставительно бубнил Сидор, сверкая стёклами пенсне, - мы с тобой не булгаковская свита Воланда. – Он стелил постель на верхней полке. – И жить будем гораздо скромнее. Наша задача – особо не высовываясь, обломать твоего сослуживца и всех, кто ему помогает. Поэтому не рассчитывай на «люксовские» апартаменты. Снимем неприметную комнату, ну или квартиру, и – за дело… Вот ты сейчас спать завалишься, а я твоего Ракитина должен «ублажать»! – плюнул Пустовалов и вышел из купе.

     А Воронова распирало от гордости. Он забрался на верхнюю полку и стал осмысливать происходящее. Все складывалось очень удачно, и в служении Сатане от него не требовалось особых усилий, а гадости делать, как выяснилось, было легко и приятно. Если дельце «выгорит» и Земля окажется во власти Тёмного, перед Толяном откроются завидные перспективы. И плевать тогда он хотел на Сидора Пустовалова. Воронов поудобнее устроился на полке и приоткрыл окно. В купе ворвался железный шелест колёс поезда и свежий вечерний воздух.

    На Севастопольском вокзале, пытаясь не попасть на глаза Ракитину, они быстро сторговались насчет жилья с крепкой седовласой тёткой по имени Зинаида Константиновна.
    Тётка сдавала комнату с пристройкой  в небольшом домишке на улице Рябова. Домик был старый, ещё дореволюционной постройки. И всё бы хорошо, но тётка оказалась ушлой, по её же рассказам, бывшей железнодорожной проводницей. Поэтому все постельное бельё  у неё  было, очевидно, «стырено» ею в поездах дальнего следования, о чем свидетельствовали чёрные печати на углах белья. На кухоньке у тётки Зины, как и положено в таком случае, окошко тоже было занавешено поездными шторками с надписью «Москва-Симферополь».  С «бывшей проводницей», казалось бы, всё было ясно: постельное бельё, вафельные полотенца и шторки на кухне – всё это когда-то принадлежало железнодорожному ведомству, пока «продуманка»- проводница  Зинаида не решила экспроприировать излишки, без стеснения набивая простынями и наволочками свой шкафчик. Но каково же было удивление Пустовалова, когда он, моя после обеда фаянсовую тарелку, на её донышке с обратной стороны увидел штамп Военно-морского флота России. А ведь о том, что тётка «служила» еще и «морячком», она вроде бы не упоминала.
          Зинаида Константиновна получила от Пустовалова деньги за две недели проживания, но к удивлению подельников, оставлять их в покое не собиралась, застелив себе раскладушку в летней кухне. Сидор Яковлевич, занимаясь жаркой картошки на плите в этой же кухне, вытянул, как гусь, шею, наблюдая за действиями «железнодорожной» тётки, затем хмыкнул и покачал головой, пуская дужками пенсне тусклые зайчики.

     Эти несколько дней, проведённые в белокаменном городе, не прошли даром, но и не обходимых результатов не принесли, если не считать дешёвого пустоваловского представления на кладбище Коммунаров и устранения друзей ракитинской девчонки.
    Однако пирамидку Сидору достать так и не удалось. Даже зная, где она находится, Пустовалов не мог взять её вот так просто: слишком много условностей нужно было соблюсти. Ведь по всем законам и правилам Сидору Яковлевичу нельзя никак перешагнуть ту грань, чтобы не нарушить тайную договоренность Тёмных и Светлых Сил. Отдать ему в руки пирамидку мог только сам противостоящий, по своей собственной инициативе.

     Сидор психовал. А времени почти совсем не оставалось.
     - Это тебе не Эмма Сотникова и какой-то там Костик, - зло ворчал Пустовалов. – Их «прищучить» было как нечего делать. Тут расклад другой. Он – избранный, и девка его – тоже. И если они не испугаются и не передумают, пиши пропало: ни черта у  Тёмного не получится.

    В ресторане на Приморском бульваре в это позднее время почти все столики были заняты.
    Пустовалов и Толян решили расслабиться и уже не один час «отдавались Бахусу». Сидор вновь и вновь заказывал спиртное, но так и не пьянел, совершенно замучив молодого официанта Эдика. Толян, уже мало соображавший от количества выпитого, осоловело посматривал вокруг.
    Наконец в полночь оркестр снова  ударил в барабаны и на танцпол стали «выползать» разношерстные нетрезвые пары.
     Дородная большегрудая дама «вытанцовывала» щуплого студента-альфонса, гордо поглядывая свинячьими глазками и то и дело поправляя рукой бриллиантовое колье. Прямо у оркестра можно было увидеть совершенно противоположную картину. Пузатый, шикарно одетый старикашка трясущейся рукой с золотыми перстнями прижимал к себе очаровательное создание – голубоглазую молоденькую блондинку. Блондиночка, нисколько не смущаясь, о чём-то мило щебетала со своим престарелым кавалером и лишь изредка незаметно бросала взгляд на молодого человека за столиком в середине зала.
     Пустовалов, наконец, оживился и, махнув очередную рюмку водки, наклонился к Толяну.
    - Всё как всегда, и  даже не интересно. Живёт с этим стариком, - кивнул он на блондинку, - ни в чём не нуждается: в мехах, в шелках, в бриллиантах… Ну а постель делит вон с тем молодым фраером. Впрочем, старичок всё это знает и, по-моему, даже не против такого соперничества. Так было, Толик, и так будет всегда.
     Сидор махнул рукой, подзывая официанта.
    - Ещё два прибора, Эдик, и поскорее.
    - Вы ждёте гостей? – вежливо наклонился официант.
     - Да-да, ты разве не в курсе? – удивлённо поправил пенсне Пустовалов. – Будет Сам с минуты на минуту! Так что лангустов, икорки и сам знаешь чего. И скоренько, скоренько!
     Эдик сделал «большие глаза» и убежал.
     На танцполе становилось тесно и шумно от танцующих пар. В облаке сигаретного дыма скрестились, словно лезвия кинжалов, лучи прожекторов. Оркестр заиграл танго, а на площадке вдруг стало тише. Толпа расступилась, пропуская в центр новую пару. Воронов сразу узнал Тёмного.
    На Альберте великолепно сидел чёрный фрак, лицо его было бледнее обычного, а в набриолиненных волосах серебрилась благородная седина. Он умело вёл  в ритме танго свою партнёршу, то страстно прижимая её к груди, то неожиданно бросая её вперед, поблёскивая золотом своих запонок.
    - Ну вот и Хозяин пожаловал! – «крякнул» Пустовалов и, быстро налив себе водки, тут же её выпил.
    Альберт мастерски закончил танцевальное «па» и с последним аккордом, страстно вглядываясь в лицо партнёрши, наклонил её голову почти к самому полу.  «Сорвав» аплодисменты и крики «Браво!», взяв под руку свою даму, Тёмный, сдержанно раскланиваясь со знакомыми, подошёл к столику.
    - Добрый вечер, господа! Прошу знакомиться – мадемуазель Жанна.
     Сидор быстренько вытер рот салфеткой и неуклюже припал к ручке девушки. Толян тоже встал и «деревянно» пожал Жанне руку.
    - Жанночка работает моим секретарём в Нью-Йоркском офисе, - пояснил Альберт, прикуривая сигару. – Она в курсе наших дел, а потому скрытность неуместна. Давай, Лаврентий, рассказывай, как наши  делишки.


     При упоминании этого имени Воронов вздрогнул и уставился на Пустовалова.
    Сидор кашлянул и, поправив воротничок рубашки, улыбнулся Толяну.
      - То-то я думал, на кого же он похож? – всё более трезвея, пробормотал Воронов.
    - Не волнуйтесь, молодой человек, - мрачно посмотрел Тёмный, - это уже совсем не тот «Лаврентий Палыч», совсем не тот… Жалкое подобие, так сказать, «дубль-реинкарнация».
    - И все же я не совсем согласен с формулировкой, Альберт Викторович, - опомнился Пустовалов. – Мне и «Сидором Яковлевичем» быть неплохо.
    - Самое обидное, дорогой Толик, что от Лаврентия осталась только оболочка и не более. Но оказалось, что порой достаточно и старой оболочки! – захохотал Альберт. –Какой чудесный вечер! А воздух! Мне всегда нравился Крым. Хотя в последнее время в моде Италия, а отдыхать в Крыму как-то непрестижно… Не верьте, врут!
     Тёмный налил шампанского своей спутнице, для себя же открыл бутылку коньяка.
    - Врут, все врут! И хотели бы, да идиотский престиж! Зависим человечек, зависим и честолюбив. Не может себе позволить ни от кого не зависеть и прислушиваться только к своему мнению. Вы не поверите, друзья мои, но работать стало намного проще: человеческий контингент «мельчает»,  требования потеряли свою прелесть. Вот раньше был размах! А просьбы? Не меньше, чем королём или президентом! Только на таких условиях людишки соглашались заложить душу. А сейчас? Восстановиться в институте, несколько сот тысяч на банковском счёте, да домик в Ницце… И всего-то.
     Альберт улыбнулся, посмотрел на заёрзавшего Толяна и положил в рот маринованный грибок.
     - Ну-ну, прошу некоторых не принимать этого на свой счёт. Это я так, гипотетически. Так сказать, в общих масштабах. Обмельчал, народец, обмельчал… И куда ОН только смотрит? – усмехнулся Тёмный и показал пальцем вверх. – Раньше в таких вот гуляющих компаниях, как здесь, - он повёл рукой в сторону танцующей публики, - моих «подопечных» было ну от силы пару человек. А посмотрите-ка теперь!
     Альберт щёлкнул пальцами, и в галдящей тусовке произошли явные перемены.
     Почти каждый второй из присутствующих в ресторане вдруг превратился в живого мертвеца в пожухлой, запачканной землёй одежде, с гниющей, покрытой трупными пятнами кожей.
     Эти ужасные перемены, произошедшие сейчас с публикой в ресторане, были заметны только Альберту и его подопечным, сидящим за столиком.
    Полная дама в бриллиантовом колье, недавно «вытанцовывавшая» молодого парня, громко смеялась, оскалившись полусгнившей плотью, держа в жёлтых костяшках пальцев с длинными, сильно загибающимися коричневыми когтями, хрустальный бокал с вином. Её молодой спутник ничего этого не видел и тоже беззаботно веселился, подливая в бокал старой грымзы сладкое вино.
    Подобные перемены, произошедшие с богатой публикой, произвели на Толяна сильное впечатление, и ему стало дурно.
    - Я сейчас, извините…
    Он прикрыл рот ладонью и побежал в туалет.
     В уютной кабинке туалета никого не было. Толика вывернуло наизнанку, и он долго отплёвывался, вытираясь салфеткой, а затем нажал в стене кнопку слива и подошел к зеркалу.
    В слегка запотевшем зеркале Воронов увидел своё знакомое круглое лицо с чуть оттопыренными ушами и родинкой на левой щеке. Он тяжело вздохнул и подставил руки под приятно теплую струю воды, затем наклонился и сполоснул водой лицо.
    Вытянув салфетку, Толян вытерся ею и еще раз взглянул в зеркало… Вопль Толяна был слышен даже на кухне у поваров, а официантку Любочку отбросило на пол от мощного удара туалетной двери, откуда выскочил перепуганный Воронов…

    - Вот мне очень интересно. - Тёмный выпил рюмку коньяка и подхватил губами сочный ломтик лимона – Ты ожидал увидеть в зеркале что-то другое?  Странно! – пожал он удивлённо плечами и посмотрел на бледного Толика, раскуривая сигару. – Мне казалось, я имею дело с умными догадливыми людьми. Так ты что, до сих пор ничего не понял?– Тёмный наклонился к Толяну: - Тебя больше нет. С тех пор, как ты подписал бумагу. Тебя нет, пойми это! И обратно дороги тоже нет! И сколько ещё твоя пустая бездушная оболочка просуществует в этом мире, зависит от меня и только от меня! Не печалься, дружок!  Может, и поживёшь ещё. Старайся, старайся, Толик, и зачтется тебе, – хлопнул он Воронова по плечу. – Кстати, всех касается, не только его!... Ещё коньяка, Эдик!...

     Воронов постепенно приходил в себя, всматриваясь в танцующие пары, которые обрели, наконец, нормальные человеческие черты.
    Пустовалов опрокинул рюмку водки и, ухмыляясь, толкнул Толяна плечом.
    - Испугался, дурачок? Ничего, привыкай, привыкай к своему настоящему облику.
     Альберт что-то тихо рассказывал своей спутнице, иногда, словно ненароком, касаясь холеными пальцами набриолиненного виска.
    -… Поверьте мне, Жанночка, так оно и было! – закончил он, наконец, и посмотрел на подельников. – Ну те-с, друзья мои,  не хотите ли услышать историю вон той пышной дамы с бриллиантовым колье на шее?
    Воронов и Пустовалов с готовностью вытянули шеи.
     Тёмный удовлетворенно хмыкнул и продолжил:
    - А история такова. Даму сию зовут Клара Марковна Горобец. Кстати, - бывшая фрейлина самой Екатерины Великой! Да, и удивляться тут нечему. Таким долгожительством она обязана не ЕМУ, - посмотрел вверх Альберт, - а мне… Так вот. Клара с ранней юности была  чрезмерно охоча  до мужского пола и невоздержанна. Кавалеров она выбирала себе гораздо моложе себя, ровесников на дух не переносила. Первым её мужем стал молодой пятнадцатилетний граф де Баллон. С помощью магии
сорокалетняя Клара очаровала мальчишку-графа, но прожила с ним совсем недолго, всего пять лет, после чего двадцатилетний граф скоропостижно умер… Вы, наверное, догадываетесь, что уйти графу в «темноту» помогла, конечно же, Клара. Ведь ей к тому времени исполнилось сорок пять, стали появляться все признаки старости, как то: отвисшая грудь, начинающие седеть волосы. К тому же молодой граф Баллон, видя её увядание, совершенно к ней охладел, не помогла даже магия. Он стал ей изменять, не чураясь даже молодых горничных. Продолжаться так больше не могло, и… Клара отравила графа, оставшись безутешной вдовой. Затем было ещё несколько замужеств, и все они кончались для её загулявших мужей одинаково: она их убивала. К тому времени Кларе исполнилось шестьдесят пять лет и, несмотря на её внушительное состояние, желающих делить с ней брачное ложе не находилось. Вот тогда Клара Дитриховна Абель – это её настоящее имя – и вспомнила обо мне. Я пошёл ей навстречу и остановил её старение. Теперь она всегда шестидесятипятилетняя… Гарсон! – крикнул Альберт. – Еще шампанского и пару бутылок коньяка!.. Но этого мало: по её просьбе у неё теперь нет недостатка в молодых любовниках. Но как только её очередному сожителю исполняется двадцать пят лет, она безжалостно травит его. Видите, на её левом мизинце платиновый перстень? Всё дело в нём. Яд находится именно в перстне, мой яд, по моему личному рецепту. У этого яда нет противоядия, и ни один патологоанатом не установит истинную причину смерти: сердечная недостаточность и всё тут!

     - А что взамен отдала вам Клара? – просипел испуганный Толян.
    - Как что? Душу, конечно. Ну и ещё я давал ей мелкие поручения, например, осквернить святую воду в церкви…  Надо сказать, она справлялась с поручениями блестяще!.. Жаль этого юношу, - вздохнул Альберт, - завтра его двадцатипятилетие, и старуха его убьёт.
     Тёмный допил коньяк и посмотрел на Пустовалова.
    - Ну, а теперь о деле…

    Толян проснулся в домике на Рябова от жутко храпевшего за стеной Пустовалова и приоткрыл один глаз. Рядом с его кроватью копошилась в комоде тётка, и Воронов поначалу её не узнал. Это была хозяйка домика  Зинаида Константиновна. Толик, любивший спать обнажённым, чертыхнулся и поправил простыню.
     - … Надоела мне жара, ну сил нет! – жаловался Сидор, помешивая жарившуюся в сковороде картошку. – А тут ещё Альберт торопит. А что я могу в данной сложившейся ситуации? Пока ничего…
     Воронов вышел во внутренний дворик и начал приседать.
    - Спортсмен, тоже мне! Голову, Толян, тренируй, голову, а не ноги! – Пустовалов резал лук и то и дело моргал глазами. – Тут того и гляди всё обвалится, а он ноги тренирует… А насчёт тётки Зинаиды не парься. Сообщаю, что сегодня она из домика свалит и, думается мне, навсегда.    
    В открытую дверь кухни был виден садик с виноградными лозами и кряхтящий приседающий Толян Воронов.


     Тётка Зинаида с полной, набитой овощами и фруктами корзиной не спеша подходила к домику. « Всё складывается очень удачно, - думала она, - и за квартиру денежки получила от жильцов, и к сестре ехать не пришлось… Жильцы молчат, а я делаю вид, что так и надо. Вот и на новые пластиковые окна заработала!... Ух, какой жаркий в этом году август. Дядька Матвей правильно заметил, что не было такого никогда в августе-то…»
     Она цыкнула на бродячую собачонку, крутившуюся возле входной двери, и вошла в домик.
    - …Несёт Галя воду, - гундосила под нос тётка Зинаида, ставя корзинку на стол в кухне, - коромысло гнётся… Где вы, оболтусы?  «На пляж, небось, ускакали», - подумала она и толкнула дверь в комнату.
     На коврике у дивана играли в «подкидного дурака»  два гниющих, смердящих трупа. Один,  самый зелёный с отвалившейся местами кожей, с пенсне на носу, приветливо ей оскалился и кивнул. 

     - А-а-а-а!!! – завопила тётка и, дав «задний ход», врезалась толстенной задницей в буфет. – А-а-а-а!!! – еще больше испугавшись, выскочила она во двор, наступила на лежавшую у дверей собаку и, продолжая кричать, бросилась бежать по улице.


      
     …До старого еврейского кладбища от дома Потребного было совсем недалеко, и минут через пятнадцать Олег с Катей стояли у кладбищенской стены. Калитка больших металлических ворот была открыта, и они без труда оказались на территории старого погоста.
    Ракитин  покопался в своей сумке и  достал оттуда  небольшой фонарик.
    - Нам нужно пройти  вон  к тому склепу, - кивнул он.
    Осторожно ступая  в темноте,  они стали пробираться среди редких надгробий.
     До склепа оставалось всего ничего, когда луч фонаря высветил группу из нескольких человек. Молодые парни, были одеты в чёрные футболки и такие же чёрные  банданы. На шее у каждого болтались какие-то цепи, железки и прочая сатанистская атрибутика. Они недовольно  щурились в свете фонаря, пока один из них не сказал:
    - Опусти фонарь, земляк, ночи пока стоят светлые… Ну вот, Кирпич, и жертва, повернулся он к соседу.- Сами пришли. А то ты всё на кошках тренируешься!
    Голос у говорившего эти слова был какой-то неестественный и сиплый.
    Между тем Олег успел посчитать сатанистов – пять человек.
     - Всего-то! – негромко  проговорил он и посмотрел на девушку.
     Катя дёрнула его за руку.
     - Ты о чём?
     - Ты мне только не мешай теперь, - ответил Олег и полез в карман своих шорт.
     Он достал небольшую склянку с прозрачной жидкостью и, взяв у Кати биту, стал брызгать на её деревянную поверхность.
     - Ты чего это, земляк, делаешь? – заинтересовался  самый длинный, выходя вперед.
     «Очевидно, это и есть Кирпич» - подумал  Ракитин, а вслух сказал:
    - Да вот, водичка святая не зря приготовленная  и пригодится теперь!
    При этих словах вся компания сатанистов попятилась назад.
     - Бей их, ребята! Он блефует! – выкрикнул Кирпич и шагнул вперед.
     Но он не угадал, водичка действительно была святой. Позаботился Олег заранее и сегодня утром не поленился зайти в Покровский собор, что на Большой Морской. «Только вот больше надо было брать водички» - мелькнула у него мысль.
    А потом пошло, поехало.
     Удар битой пришелся Кирпичу по башке, и она взорвалась шипящим фонтаном. Следующие несколько минут Олег махал битой направо и налево, думая только о том, чтобы та не сломалась.
    Минут через пять возле покосившегося надгробия остались лежать трое, двое других позорно ретировались, посылая проклятия в темноту еврейского кладбища.
    Олег обессилено присел на плиту. Руки у него дрожали, и когда он попытался закурить, спички никак не зажигались. Катя ему помогла, и Олег с удовольствием затянулся.
    - Ну, ты даёшь! Где это тебя так угораздило научиться махать битой? –  торопливо бормотала  Катя, стуча зубами от полученного потрясения.
     - Места надо знать, - улыбнулся  он. – Занимался когда-то бейсболом. Видишь, пригодилось.
    - Слушай, Олег, ты что, убил этих троих сатанистов? А, кстати, где трупы?! –  удивлённо  присматривалась Катя  к тому месту, где минуту назад лежали три тела.
    - Да никакие это не сатанисты! А, вернее, самые настоящие «сатанисты». Ну, теперь-то ты мне веришь? Ладно, рассиживаться некогда. Склеп совсем рядом.
     На фасаде старого склепа в лунном свете  виднелась металлическая звезда Давида. А внутри среди паутины и старой листвы стоял полуразбитый саркофаг без верхней плиты, наполненный до середины почему-то землёй и камнями.
    - Посвети мне, Катя, - попросил  Ракитин  и принялся руками разгребать землю у левого края саркофага.
     Долго работать ему не пришлось, и через пару минут он уже вытягивал из земли брезентовый мешок. Внутри мешка оказались старые, полуистлевшие  немецкие дойчмарки и та самая пирамидка.
     Катя взяла ее в руки и стала с удивлением рассматривать.    
    - Смотри, какая необычная! Это и есть – ключ к реактору?
    - Да, он самый!.. Представляешь, Катя, ведь она много лет стояла у вас дома как обычная безделушка. Вот не привез бы её твой прапрадед-граф с французского аукциона, и кто-то другой, а не мы, сейчас бы корячился по кладбищам и склепам в её поисках, спасая Землю от катастрофы, - с пафосом сказал Олег и устало рассмеялся.
     Внезапно налетевший ветер закружил облако пыли, стреляя мелкими камешками по старым надгробиям.
    Катя закрыла лицо руками, защищаясь от попадающего в глаза песка.
    Ветер стих так же внезапно, как и начался.    
    Три молодых симпатичных девушки  появились  словно из ниоткуда.
     - Привет, ребята! А мы заблудились. Решили «на спор»  через кладбище пройти и вот…теперь не знаем, где оказались.
     Миниатюрная блондинка, доверчиво хлопая ресницами, кокетливо поправила волосы.
    - Не слишком удачное для гуляний место вы выбрали, девчонки, -  ответил Олег, предчувствуя недоброе. – Идите себе с миром, не до вас теперь…
     - А мальчик-то – грубиян! Ты как считаешь, Виолетта?
    - И чему их только в «университетах» учат! – ответила темноволосая – Виолетта. – Никакого уважения к старшим!
    - Отдай пирамидку, Олежек! Отдай, а то поцелую! – прокаркала вдруг блондинка и кинулась к Ракитину, видоизменяясь прямо на ходу: мерзкая страшная старуха с жёлтыми длинными когтями попыталась выхватить из рук Олега рюкзак.
    Ракитин увернулся и взмахнул битой.
      Никакой реакции не последовало. Бита прошла сквозь ведьму, не причинив той никакого вреда.
     - Промашечка вышла, Олежек, да? – крикнула ведьма. – Хватайте его, девочки!
     - Олег, скорее сюда! – услышал Ракитин. – Здесь на плите оберег от этой мерзости!
     Катя стояла на гранитной  крышке  какого-то высокого надгробия. И Олег, которого уже обступили мерзкие ведьмы, растолкав их, бросился к ней.

    На гранитной высокой плите неизвестного захоронения прямо в центре был чётко высечен пентакль в виде пятиконечной звезды  в  круге с символами и буквами.
     Олег и Катя, прижавшись друг к другу спинами, наблюдали за ведьмами.
    Три злобные старухи метались вокруг надгробия, но ничего не могли сделать. Словно невидимый барьер не пускал их к плите.
    - Проклятый, проклятый!... – злобно шипели старухи.
    Раз за разом, бегая по кругу, они сыпали проклятия и грозили скрюченными пальцами. А Ракитин и Катя стояли на плите, обнявшись.
    - Не смотри на них, Катюша, не надо! Ждать осталось недолго! – шептал Олег, прижимая её к себе.
     Казалось, что это наваждение никогда не кончится.
    Без устали бегали по кругу мерзкие твари, то и дело плюясь вонючими плевками в сторону надгробия. Плевки не долетали до цели, ударяясь о невидимый барьер, и с шипением исчезали.
      Наконец, где-то прокукарекал петух, и ведьмы остановились. Снова и снова, предвещая зарю, пропел петушок, и старухи, замахав руками, словно сбрасывая с себя пропахшие тленом лохмотья, опять превратились в трёх молодых девчонок и бросились бежать к выходу с кладбища.
    Как-то незаметно наступил рассвет, и над белокаменным приморским городом безмятежно раскинулось привычное глазу васильковое небо. Несмотря на раннее время, было непривычно жарко и душно. Происходящие перемены из-за чрезмерной активности Солнца не могли оставаться незамеченными, но ведь землетрясения случались и раньше. Да и аномальная жара год от года становилась явлением более ординарным. Огромная масса людей на планете продолжала заниматься работой и другими не менее важными для них делами. Жизнь продолжалась, рождались и умирали люди, строили планы на будущее молодые пары. Всё как всегда. Но ведь завтра всё может быть по-другому…

     Так думал Олег Ракитин, сидевший сейчас на надгробной плите  старого еврейского кладбища.
    - Как ты, Катя? – поинтересовался он.
     Катя  присела  напротив на обломок  каменной плиты, поросшей мхом.
     - Я немного устала, но готова помочь Герою спасти этот мир!
     Она улыбнулась и грустно  посмотрела на Олега.
     - Осталось совсем немного, ты, Кать, потерпи… договорились? А вот и Виол!
    К ним действительно подходил молодой парень в белых шортах и кремовой рубашке странного покроя.
    Олег представил Виола Кате.  Девушка с интересом его разглядывала и, наконец, не выдержав, спросила:
     - Так вы – и есть ангел? А я раньше вас как-то по-другому представляла! Ну, крылья там и всё такое…
    Виол  взглянул  на неё своими чёрными бездонными глазами.
     - Мне совсем ни к чему крылья, милая девушка. В пространственно-временном континууме я могу перемещаться и без них. Но, если вам так хочется…пожалуйста!
    Он  поднял руки, и Катя увидела, как за его спиной вдруг появились огромные белоснежные крылья.
    - Ух ты! Здорово! А…
    - Все дальнейшие вопросы, Катя, давайте оставим на потом, времени у вас совсем немного.
    Крылья у Виола исчезли, и он, взяв Олега за локоть, отвёл его в сторону.
    - Пирамидка, наконец, у вас, и это хорошо. Остается с её помощью включить реактор. Сделать это надо до шести часов вечера по вашему времени. Позже – уже бесполезно, процесс будет необратим. Ну, и главное. Вам с Катей  нужно будет попасть в балаклавские старые доки. Там раньше стояли подводные лодки. В доках вы найдете тайный подземный ход, ведущий к главному реактору основной пирамиды. Пирамида находится в горе Таврос. Когда строились эти доки в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году, мы боялись, что люди доберутся до пирамиды. Но, слава Богу, этого не случилось… На одной из плоскостей пирамиды вы увидите треугольное отверстие. Это и есть место для ключа, то есть – маленькой пирамидки. Раньше к пирамиде вели два подземных хода, но во время войны в сороковые годы один из них был полностью разрушен. Этот проход – последний…  И ещё. Не думайте, что «тёмные» оставили вас в покое. Это не так. Могу сказать только то, что насколько сильна ваша вера, настолько сильны и вы. Убоитесь «тёмных», почувствуете жалость к себе – и всё пропало! Вас не станет. Как не станет и этого мира, к которому все вы так привыкли… День только начинается, и у вас ещё полно времени… Да, чуть не забыл! В балаклавских доках ищите знак этой же пирамидки. Там, где знак – там и начинается подземный ход. Знак этот выпуклый, и если сильно надавить на него, откроется люк. За ним – ход, ведущий к пирамиде. Ну, и, пожалуй, хватит тебе махать битой, возьми вот это.
     Виол протянул Олегу серебристый предмет прямоугольной формы.
     - Что это? –  заинтересовался   Ракитин. – Похоже на зажигалку.
     - Ну очень не хотелось нам давать людям в руки это оружие, - нахмурился  Виол, - но, видимо, без него не обойтись. Это аннигилятор. Да-да, тот самый, из вашей фантастики. Мы, знаешь ли, иногда балуемся, позволяя себе нашептать на ухо вашим писателям-фантастам о существовании того или иного оружия… Потом вернёшь. Если, конечно,  оно будет - это «потом»… Удачи вам, ребята! –  приветливо взмахнул он рукой  и растворился в воздухе.
     - Неужели, настоящий аннигилятор?! – воскликнул Олег, рассматривая прямоугольную штуковину.
    На боку серебристой  штуковины   заметно выделялась овальная выпуклость. Ракитин направил прибор на ближайшую могильную плиту и нажал кнопку. Послышалось жужжание, сильно пахнУло озоном, и плита превратилась в облако серой пыли.
     - Хорошая штука! – улыбнулась Катя, поднимаясь с плиты. – Только не злоупотребляй, ладно?... Ну, что, пора?
    - Да, пожалуй, нужно торопиться.
    Олег положил  серебристый  прямоугольник  в карман шорт и протянул Кате руку.
    - Послушай, Катюш, предлагаю зайти ко мне. Передохнём немного, кофейку попьём, да и переодеться мне нужно.
    Ракитин поднял руку и показал здоровенную дыру на футболке.
    - Уже рассвело, и бояться, я думаю, больше некого. А так как в этот ранний час мы вряд ли поймаем такси, давай напрямик, через кладбище. Если ты не устала, конечно.
     Он повернулся к Кате, подошёл поближе и неожиданно для себя да и для неё тоже нежно её обнял и стал целовать.
     Катя нисколько не противилась этому и, отбросив все свои страхи и сомнения, с лёгкостью приняла его ласки, страстно отвечая на поцелуи.
    Где-то в ветвях деревьев испуганно пощёлкивала клювом ранняя птица, удивлённо наблюдая за целующейся между могилами  парочкой…
    Жаркое солнце ещё не успело подняться над белокаменным городом, но всюду уже угадывалось его присутствие.  Зарделись розовым, словно смущаясь, восточные  стены домов, и на верхушках стоящих в низине деревьев появился «медный» налёт. Одна за одной просыпались неугомонные  всполошенные пичуги, оглашая окрестности спящего вечным сном кладбища своим щебетом.
     Петляя между едва заметными заросшими чертополохом холмиками с покосившимися крестами и мощными, казалось, вечными гранитными каменюками-памятниками могил статских советников, Олег и Катя пробирались через старое кладбище туда, где уже вовсю властвовало утро, золотя крыши домов у площади Восставших вечным и таким важным для всего живого солнечным светом.
    - Олежка, ты не даёшь мне передохнуть, - отдышавшись после очередного поцелуя, улыбалась Катя. – Так вот где ты обитаешь! – осматривала она подъезд. – А этаж?
    - Поднимайся на самый верх, Катюша, не ошибёшься! На самый верх и направо.
    - А ты знаешь, Олег, в вашем подъезде у кого-то есть малыш. Чувствуешь, как пахнет манной кашей? Совсем как в детстве, в детском саду… Я помню, ты знаешь…
    Ракитин ковырял в замке ключом и улыбался Кате.
     - Очень может быть, что и малыш.  А, может быть, просто повариха, работающая в детском саду, которая «тырит»  остатки каши и потом питается только ею из экономии. И ещё одна версия: кормят старого деда, страдающего несварением и впридачу ко всему – бессонницей. А вообще, это просто «жесть» - в пять часов утра есть манную кашу… Заходи, давай, Катюха.


    - … Сумасшедший… ты просто сумасшедший, - шептала Катя, целуя Ракитина, - твой  ужасный диван скрипит как несмазанная цыганская телега… сумасшедший…
    Старенький хозяйский диван действительно жутко скрипел, и где-то в глубине его пружинных недр что-то звякало, словно удивляясь неуёмности этих молодых красивых тел, обнимавших сейчас друг-друга, забыв обо всём на свете, запутавшихся в складках мокрых  простыней, потерявшихся во времени и пространстве.
     - Я сварю кофе…
     Олег поправил Катин непослушный завиток волос и чмокнул девушку в кончик носа.
     - Я быстро. Отдыхайте, графиня, отдыхайте!
    Ракитин громыхал на кухне чашками, а она вспоминала, вспоминала всё произошедшее с нею за этот год. Сколько времени пропало зря, времени, которого не вернуть! И ничего не исправить. Чувство жалости и почему-то вины нахлынуло не неё. Она вспомнила вдруг  о Костике: где то он сейчас – непоседливый шалопай, любитель мотоциклов?
    - Не грусти, Катюша, вот спасём сегодня  мир, и всё будет хорошо!
     - А если у нас не получится? Вдруг мы не справимся? Это было бы обидно: найти друг-друга, чтобы потерять навсегда. Всё потерять! - испуганно прижалась девушка к Ракитину. – Мне страшно, Олежка! Я вдруг представила всё это: горящие падающие дома, обезумевшие от страха люди, и всюду мёртвые тела…детей…стариков…
     - Перестань, Катюша! Я знаю, что всё будет хорошо. Ведь мы с тобой – Герои. А герои не сдаются, и всё у них получается! – обнял её Олег. – И ещё… Не надейся, что я кому-нибудь позволю тебя обидеть. Никому и никогда! Слышишь?!
     Катя положила голову к нему на грудь и грустно улыбнулась.
    - Сейчас мы выпьем с тобой кофе и, пожалуй, отправимся спасать этот противоречивый, несправедливый, жестокий, но всё же такой прекрасный мир.
     Ракитин взглянул на неё своими смеющимися добрыми глазами и коснулся губами её щеки, чуть-чуть, едва ощутимо.
     Во входную дверь забарабанили, похоже, что кулаками.
    - Ой! – пискнула Катя и принялась торопливо натягивать джинсы.
    - Кого это могло принести в такую рань? И потом, по-моему, звонок работает, - удивился Олег. – Что за люди, никакого стеснения! А может, я сплю ещё… Сейчас, сейчас, перестаньте барабанить! – крикнул Ракитин и пошёл открывать.
     На площадке за дверью стояла всклокоченная хозяйка квартиры Ирина Спиридоновна. По её  странному озадаченному виду и горящим неестественным светом глазам Олежек понял, что ничего хорошего не предвидится.
    - Хорошо, что я тебя застала, на такси пришлось добираться-то, в такую рань!
    Ирина Спиридоновна бросила плетёную кошёлку на тумбочку в коридоре.
    - Тёть Ир, я спешу, давайте короче. Что случилось? Кстати, вот, познакомьтесь: моя девушка.
    Ракитин кивнул на сидевшую на диване Катю.
    - Здрассьте, я – Катя, - смутилась та.
    - Здрассьте, здрассьте! – странно шмыгнула носом Ирина Спиридоновна. – Девушек водишь, Олежек, а мы так не договаривались! Нехорошо, нехорошо это.
     Хозяйка бросила быстрый взгляд на Катю и наклонилась к уху Ракитина.
    - Не пара она тебе. Неужели, не видишь? Она ещё от «прежнего» не «отошла», а тут и ты влез. Не нужен ты ей, вот сам увидишь, не нужен!
     - Тёть Ир, вы не лезьте в мою жизнь, ладно? – захлопал глазами Ракитин, соображая, откуда тётка знает о Катином Костике.
    - Пойдём на кухню, поговорим, - поправляя цветастое платье, проскрежетала Ирина Спиридоновна.
     Она уселась у столика на табурете.
     - Водки у тебя…то есть у нас, нету, не знаешь?
    Женщина скользнула взглядом по посудным ящичкам и снова шмыгнула носом.
    - Была на днях, а сейчас нет. Может, кофе сварить? Только по-быстрому, а то нам некогда, - удивленно разглядывая Ирину Спиридоновну, ответил Олег.
    - Нет, кофе не хочу, да и не люблю я…
     Она  сморщила физиономию и почесала нос.
    «А совсем недавно любила» - вспомнил вдруг Ракитин.
    - Ладно, слушай сюда. Пришла ко мне сегодня ночью подруга моя давняя. То да сё, поговорили, посидели, по стопарику выпили. А она мне, ну Клавка-то, и говорит: давай я тебе погадаю…

     Ирина Спиридоновна снова почесала нос и открыла холодильник.
    - Чёрт, правда, нету!... Так вот. А гадалка она, надо сказать, просто супер! Кстати, деньги неплохие на этом имеет. Ну а я ей и говорю: чего, мол, на меня гадать,  в мои-то годы! Давай-ка лучше на жильца моего – Олежку – погадай. Парень он хороший, да всё ещё неженатый. Клавка спорить не стала: хорошо, говорит, на него, так на него. Картинки-то раскинула и прям в лице вся изменилась. А потом и говорит: ввязался постоялец твой не в своё дело, и если, говорит, не остановится, то всё, погибнет, говорит, сам и девчонку свою погубит.  А ещё, говорит, штука у него какая-то есть, которую он должен куда-то сегодня пристроить, и тогда всем конец придёт… Ой, Олежек, и куда же ты влез-то, в какие такие дела? Отдай мне, Олежек, ту штуку-то, - всхлипнула Ирина Спиридоновна, - я её отдам людям знающим, и всё хорошо будет!
    - Какую «штуку», тёть Ир?! – поднялся с табурета Ракитин. – Что-то я не пойму. Да и гадалка ваша – шарлатанка, напридумывала тоже всякого.
     Хозяйка снова хлюпнула носом и встала из-за столика.
     - Ты Клавку-то не знаешь! Она за каждое слово своё отвечает. Я же говорю, что она – профи…
    Тётка вздохнула, снова почесала нос и вдруг «выдала» изменившимся голосом:
    - Ракитин, отдай пирамидку! Подумай о девке-то своей, подумай!
     «Ирина Спиридоновна»  медленно приближалась к Олегу, и ему вдруг стало не по себе.
     Хлопнула входная дверь, и на кухне появилась …ещё одна «Ирина Спиридоновна».
     - Ой, Олежка, хорошо, что ты дома!... Здрассьте,  кого не видела! А я – Ирина Спиридо…

    Тётки встретились взглядами. Причём, настоящая икнула и стала медленно оседать на пол. А на лице у фальшивой «Ирины Спиридоновны» вдруг появилось пенсне, изменилась внешность, а затем вместо цветастого платья стал вырисовываться кургузый чесучовый пиджачок.
    - Тьфу ты, мать твою за ногу! – плюнул Пустовалов и, толкнув Ракитина, выбежал из квартиры.
     На полу в кухне, прижавшись к стене, сидела и икала тётя Ира.
     Олег вытер ладонью вспотевший лоб и протянул ей стакан с водой.
    - Ой, Олежек…ик… мне сейчас…ик…от жары…ик…совсем нехорошо сделалось…ик…показалось, что дядька-то… ик…твой… ик… на меня похож… ик… Ну прям вылитый – я, нет, наверное, вылитая… ик… я.
    Ирина Спиридоновна, стуча зубами о край стакана, выпила воду.
    - А я ведь за шлангом садовым зашла…ик... - оповестила она и захрапела прямо на полу.


          На  балаклавской  набережной как всегда в эти утренние часы народу было совсем немного. Хозяева маленьких  яхточек явно скучали: желающих отправиться на морскую прогулку почти не было, поэтому они с интересом и надеждой поглядывали на идущих мимо Олега и Катю.
     - Морская прогулка, молодые люди, совсем не дорого! Не желаем?
    - Желаем, - откликнулся Олег. – Только нам лодочку бы небольшую, неприметную – к докам доплыть.
     - Что, и всего-то? – загрустил, обрадовавшийся было, парень, но везти не отказался, и через несколько минут они  уже подплывали к докам.
    Негромко журчал моторчик маленького судёнышка, и  солнечные блики играли на спокойных водах  балаклавской бухты.
    - Странно, но волнения у меня почему-то совсем нет, - посмотрел  Ракитин  на Катю. – А ты как?
    - Нормально, - ответила она и добавила негромко: - Знали бы все эти отдыхающие люди, что «завтра» может и не наступить…
    - Тебе так хочется, чтобы все об этом знали? – грустно улыбнулся Олег.
     Он вдруг на минуту представил, как всё это могло бы происходить.
    …Где-то в центре Атлантического океана от начавшихся по всей Земле землетрясений формируется огромная километровая волна и с бешеной скоростью устремляется к континентам. Горят и рушатся небоскрёбы, всюду паника и безумство. И ещё до прихода огромных волн, смывающих всё на своём пути, городов УЖЕ нет. Всюду обломки зданий, пожары и трупы, трупы людей…их много…повсюду… А затем огромная, фантастически огромная для Чёрного моря волна с нереальной скоростью приближается к Херсонесу, смывая, как спички, колонны древнего поселения  и, всё вырастая, набрасывается на Севастополь… Его  больше нет. Повсюду сверкают молнии, и лишь бушующие штормовые волны видны на месте белокаменного красивого города….


    Олег тряхнул головой, прогоняя ужасные, возникшие в голове картины и провёл ладонью по мокрому лбу.
    Наконец, они приплыли на ялике прямо к докам. Высадив Олега и Катю на бетонном причале доков, хозяин ялика поинтересовался, приехать ли за ними обратно.
     - Знаешь, дружище, нам хочется  поподробней всё здесь осмотреть, -  хлопнул по плечу парня  Олег, - и торопиться мы не будем.
     - Дело ваше. Хотя, если честно, смотреть тут особенно нечего, - ответил «морячок» и завёл мотор.

     Доки представляли собой искусственный тоннель, проделанный прямо в горе и облицованный плотной бетонной стеной. Здесь было прохладно и спокойно. Да и кому было бы здесь находиться – доки давно не функционировали.
    Уже несколько часов бродили Катя с Олегом  в поисках знака пирамиды и ничего не находили.  Ракитин  начал  психовать, и, увидев это, Катя предложила отдохнуть, а потом снова заняться поисками. Они присели на холодный бетонный причал, Олег закурил.
    - Я и не предполагал, - заговорил он, - что судьба планеты будет решаться здесь, в этих заброшенных доках, да еще и при моем участии – нашли «героя»!
     - А я думаю, что всё это не случайно, - посмотрела на него девушка . – Не случайна наша встреча, не случайно и то, что пирамидка долгие годы хранилась у нас в доме. И, наконец, получается, не  случайно  мой  прапрадед  приобрёл пирамидку на аукционе в Париже…
     - Так что же, всё предрешено? –  грустно  подытожил  Олег. – Эта пирамидка, запускающая реактор основных пирамид, да и сами пирамиды построены именно для этого, чтобы однажды какой-то Олег Ракитин с их помощью спас планету? Уж очень хитрую игру ведёт Господь, для того, чтобы наступило «завтра»…


   
    …Толик Воронов  и Пустовалов плыли на моторном ялике через  балаклавскую бухту к докам. Птичье лицо Сидора Яковлевича выражало полную обеспокоенность, а раскалившиеся на солнце дужки пенсне раздражающе поблёскивали.
    - Ну вот, Толян, считай это своим финальным аккордом, - хмурился  Пустовалов. – Они не должны запустить реактор. Если это произойдет, мы с тобой Ему больше не понадобимся: мы с тобой вообще больше никому не понадобимся. А у меня домик в Ницце и неплохой счёт в швейцарском банке, поэтому  мне совсем не хочется оставаться ни с чем. Да и для тебя, Толян, сделано немало. Никто ведь не догадывается, что Толик Воронов – якобы обычный системный администратор -  имеет особняк в Тулузе и кучу «бабла» там же в банке.
     Воронов  угрюмо молчал, опустив голову.
    - Старайся, Толян, старайся, и воздастся тебе! – ехидно засмеялся Пустовалов.
     - И чего мы с ними возимся? – проворчал тот. – Неужели нельзя проще решить всё это? «Пришить» их обоих и делов-то.
     - Эх, Толян, Толян, учу тебя, учу…  Непростое это дело, и просто убить их нам не позволят. Вот убедить их, купить, напугать, заставить отказаться – это нам по силам…



    …Катя и Олег продолжали поиски и, наконец, в одном из небольших подсобных помещений похожем на мастерскую, между металлическими стеллажами на шершавой побеленной стене  Ракитин  увидел слегка выступающий треугольник.
     - Катя, эта стена не бетонная, а настоящая, горная! И, по-моему, это он! –  воскликнул Олег.
     Он стал сбрасывать на пол весь металлический хлам, находящийся на стеллажах, а затем и сами стеллажи полетели с грохотом на бетонный пол.
    - Ну, наконец-то! – оживился парень.
    Они с Катей смотрели на треугольник, явно выделяющийся на стене.
    - Хочешь, попробуй сама, может у тебя…
    Он замолчал на полуслове и повернул голову.
     Позади них стояли двое.  Это были Пустовалов и  Толян.

    - Вот мы и снова встретились! Ну, узнали? Вижу, что узнали. Вот и ладушки. Предлагаю вам, Олег, не нажимать на треугольник, а то хлопот не оберёшься!
     Пустовалов направил на  него  ствол пистолета.  Воронов  стоял рядом и угрюмо  таращился  на них.
     - Толян! – удивлённо  произнёс  Олег. – Вот оно что, ты тоже с ними! А я всё не мог понять, отчего в Москве я из-за тебя чуть не опоздал на поезд. Думал, совпадение.
    - Да плевать мне, о чём ты думал! Гони пирамидку и отваливай отсюда по-хорошему!
     Воронов  явно злился.
    - Он дело говорит, молодые люди, – ухмыльнулся  Пустовалов, - лучше по-хорошему!
     - Может, возможно  договориться? - задумчиво произнёс Олег. – Давайте успокоимся, покурим, подумаем.
     Он полез в карман и достал сигареты.
    - Вот это – другой разговор! – оживился  Сидор Яковлевич. – Олег, вы можете стать очень состоятельным человеком! Вам стоит только пожелать этого, и завтра вы -миллионер! Для вас с вашей девушкой откроются невиданные возможности, у вас будет всё, о чем только можно пожелать! Вы только отдайте мне пирамидку.
    - А смысл?! Я отдам вам пирамидку, а завтра человечеству  придёт конец!
    - Вы заблуждаетесь,  молодой человек. Мы будем жить. Все, кто служит Ему – Повелителю Тьмы – будут жить, и довольно  неплохо. А ваш Бог, что он сделал для вас? Ну подумайте сами. Вам всё время нужно ему что-то доказывать: это нельзя, то нельзя. Ничего нельзя! – разошёлся Пустовалов. – Вы всё время надеетесь на него, а он плевать на вас хотел. Как вы не поймёте, что это рабство, служить вашему Богу и ничего не  получать взамен. Он просто  издевается над вами… Я же предлагаю вам, Олег, и вашей девушке безбедную жизнь, настоящую, без проблем и забот. У вас будет всё! Стоит только подписать одну бумажечку…
    - Слушай,  Толян, и давно ты с ними?
     Олег улыбаясь смотрел на Воронова.
     - Уже несколько лет, - ответил за него очкастый. – И у него есть всё: деньги, свобода,  женщины - чем не можете похвастаться вы, Олег. Квартирка маленькая, зарплата тоже. Ну разве это жизнь?
     Пустовалов расслабился, заговорился и уже не держал Ракитина  на мушке пистолета. Олег это заметил.
    - Ладно, уговорили, - сказал он. – Что нужно подписывать?
    - Вот это правильно! Другое дело!
     Пустовалов довольно потёр  руки и полез в карман своих брючек.
     Олег тоже засунул руку в задний карман потёртых  джинсовых шорт.
       - Толян, а ты знаешь, -  взглянул он на Воронова,  - почему плохих людей называют плохими?
     Воронов,  ухмыляясь, смотрел на него.
    - … Потому что они плохо заканчивают! – добавил Ракитин  и, выхватив аннигилятор, нажал на кнопку.
     Пустовалов не успел удивиться. Толян, похоже, тоже.
     Когда жужжание аннигилятора прекратилось, и рассеялась кроваво-серая пыль, Катя убрала руки от лица, которое она в испуге закрыла. На бетонном полу лежало пенсне Пустовалова и резиновый тапочек Толика Воронова…
    - «И теперь не платит дед, ни за газ и ни за свет…» - вытер вспотевшее лицо Олег. – Ну, пробуем!...



    ... Где-то на самом верху одного из нью-йоркских небоскрёбов в безукоризненно, красиво обустроенной богатой гостиной у огромного окна попыхивал сигарой, любуясь видами современного, большого  города, стоял человек с чёрными с проседью волосами  в элегантном приталенном костюме.
     Альберт Викторович Тёмный ждал ЕГО.
Извечная борьба со своим антиподом утомила Тёмного, и временами он малодушно начинал подумывать о сдаче позиций в театре боевых действий. «Пусть всё катится к чёрту!» - усмехнулся Альберт и вспомнил, как однажды плюнул на всё и купил замок в чудесных горных массивах Австрии на имя Отто Кафлера. Он оставил в замке минимум прислуги и поселился на самом верху в одной из угловых башен, часами любуясь восхитительным пейзажем, открывавшемуся его взору. Спал до полудня и, отдаваясь праздности, наслаждался жизнью, с ужасом вспоминая сотворённое им за все эти тысячелетия.  Альберт приказал привезти ему кисти и краски и с упоением занялся живописью. Временами он выбирался на пленэр и писал пейзаж за пейзажем. А когда уставал, опускался на сочную альпийскую траву и долго лежал в ней, рассматривая чудесные сгустки пара, называющиеся облаками. Спустя год, началось…Первой к нему явилась Она, и Альберт вздрогнул, когда из-за его спины к мольберту наклонилось худощавое лицо девушки с белыми волосами.
- У тебя неплохо получается, Люцифер, совсем неплохо!
Он сразу узнал этот тихий, похожий на шёпот, голос.
- Нигде от вас нет мне покоя, - вздохнул Люцифер и бросил кисти в стакан. – Но может я ошибся, и ты тоже отправилась на покой? – с надеждой в голосе посмотрел он на белокурую девушку.
Та лишь грустно и тихо рассмеялась и, поправив свой белый балахон, опустилась к нему на траву.
- Нет, мой чёрный рыцарь, ты же знаешь, что это невозможно. Но благодаря тебе работы стало намного меньше. Вот, выдалась свободная минутка, и я решила навестить тебя, а заодно и передать ЕГО недовольство. Ты нарушаешь заведённый порядок, и ОН недоволен. А потому просил передать тебе, что твой отпуск кончился, и ты должен…
- Я ЕМУ ничего не должен! – раздражённо ответил Тёмный. – И чего это ОН послал именно тебя, на что намекает? Ты, Смерть, не страшна мне, тебе ли не знать о том, что я бессмертен!  Какого лешего, спрашиваю я тебя?!
- Я ничего не знаю, дружочек Люцифер. Ничего личного. Тем более, что благодаря тебе я неплохо отдохнула.
Девушка улыбнулась, показав белоснежные зубы, и Тёмный, утонув в глубине её синих глаз, затряс головой. Через секунду её уже не было.

Но одиночество продолжалось совсем недолго, и когда Люцифер уже складывал мольберт, рядом с ним материализовался лысый парень в серебристом длинном одеянии.
- Ну вот! Достали вы меня, слуги Божьи! – Тёмный недовольно покачал головой и повернулся к парню. – Чего тебе, раб?
- Твои шутки неуместны, Сатана. И я не раб, а служитель. И почитатель, если угодно. Если позволишь, я пройдусь с тобой до замка и по дороге всё расскажу.
- Валяй, чего уж там! – усмехнулся Альберт. – Хотя я и догадываюсь о теме нашего разговора. Итак?
- ОН недоволен тобой, а потому…
- Эка невидаль! Он мной недоволен! – рассмеялся Тёмный. – А когда-либо разве было обратное? Ну да ладно, продолжай.
Лысый помолчал секунду и продолжил.
- … а потому предупреждает тебя, что если ты будешь бездействовать, ОН отменит твоё бессмертие. И тогда не надейся на ещё многие тысячелетия своей жизни, у тебя их не будет.  Тебе необходимо завтра же снова приступить к работе, и впредь, когда тебе захочется отдохнуть, будь добр согласовать это с НИМ.
- Передай ЕМУ, чтобы не беспокоился, завтра приступаю.
Люцифер  поправил за плечами мольберт и грустно улыбнулся…
Это было так давно, что альпийский замок уже, наверное, развалился от времени, и поросли бурьяном  остатки его стен.
Альберт пыхнул сигарой и прищурился от попавшего в глаза дыма.
Скрипнуло чёрное кресло, и Тёмный повернулся, не выпуская изо рта сигару.
            - А, вот и ты, братец! – усмехнулся он. – Снизошёл таки до меня, грешного.
            - Я не брат тебе, не искажай истины!
           В кресле в чёрном хитоне с терновым венком в волосах сидел… Иисус. Он бесстрастно смотрел голубыми сияющими глазами на Тёмного.
    - Ты хотел говорить со мной… Изволь, я слушаю тебя.
    - Коньяк? Виски? Джин?  Что будешь, братец? Или у тебя очередной пост во славу тебя же? Прости за кощунство, - скривился Альберт.
     - Если можно, чашечку кофе, - нисколько не смущаясь, произнес Господь.
    - Как будет угодно! – щелкнул пальцами Тёмный, и на зеркальном столике появилась бутылка армянского коньяка и дымящаяся чашка кофе. – Сигару тебе не предлагаю, знаю, что ты этого не любишь. Очевидно, табачный дым напоминает тебе мои пенаты – Преисподнюю.
    Альберт уселся в кресло напротив и, отрезав ножичком кончик дорогой сигары, с удовольствие закурил.
    - Уступи мне на этот раз, братец, позволь мне доказать тебе, что оставшиеся людишки после Апокалипсиса будут поклоняться МНЕ и чтить МЕНЯ, так же, как они поклонялись ТЕБЕ.

     Тёмный налил себе коньяка  и, причмокивая от удовольствия, медленно выпил.
    - Но я знаю, - продолжал он, - знаю, что никогда ты не согласишься на это.  И знаю – почему. Как только произойдёт эта катастрофа, людишки, оставшиеся людишки на Земле, сами отвернутся от ТЕБЯ. Они будут проклинать того, в кого верили, на кого надеялись, кому доверяли… Вера в ТЕБЯ лопнет, как мыльный пузырь. Что тогда ты скажешь матери, потерявшей своих детей? Отцу, оставшемуся в одиночестве? Жене, лишившейся своего мужа? Вот тогда и придёт Моё Царство, и падут оковы лицемерных жирных священников, с упоением читающих ТВОИ проповеди прихожанам и тут же запускающих руку за пожертвованиями… Я награжу их по заслугам, награжу конкретно каждого: деньгами, почестями, блаженством Темноты. Я превращу мир в сплошное казино. Только золото будет по праву править моим миром, миром без христианских и каких бы то ни было  других предрассудков. Никакой морали! Никакой лживой морали! И люди, предавшись алчности и открытой похоти, сбросят, наконец, с себя лицемерие и станут такими, какими и являются на самом деле: ничтожными, жалкими, жадными, похотливыми созданиями – ТВОИМИ созданиями. И ТЕБЯ не боясь больше, вскоре просто забудут, будто бы ТЕБЯ никогда и не было…
     Тёмный выпустил струю сигарного дыма и гордо взглянув, стряхнул пепел в хрустальную пепельницу.
    - У дорогих  МОЕМУ истерзанному сердцу детей всегда есть выбор. Ты же хочешь этого выбора им не оставить. Захотят ли они этого? -   Господь допил кофе и поставил чашечку на стол. -  Почему в твоей страстной речи ни разу не прозвучало слово «ДУША»? Многие заблудшие дети МОИ  и сейчас поклоняются «золотому тельцу» и невоздержанны в похоти своей. Но иногда с ними происходят чудесные исцеления. И нет тогда ничего МНЕ любезнее, чем их отмытые от скверны души… ТЫ, заблудший и падший, забыл самое главное – это бессмертную человеческую ДУШУ. Я наделяю при рождении каждого бессмертной и чистой ДУШОЙ. И какой она станет к концу человеческой жизни, зависит только от него, от каждого…
     - ТЫ лжешь! – закричал Тёмный. – Ещё при рождении у твоих людишек нет равенства: кто-то рождается в семье каменотёса – пьяницы и развратника, а кто-то – в семье миллионера. И вот уже эти двое, начинают забег с разными условиями и бегут по жизни – один с молотком и бутылкой в кармане, влача жалкое существование и умирая под забором, и другой – наделённый  огромными деньгами, доставшимся  ему в наследство, не работает ни дня, с удовольствием купаясь в роскоши, посещая по воскресеньям  ТВОЮ церковь, лицемерит и клянется ТЕБЕ в любви. А она  у него есть до тех пор, пока полон золотых монет карман его….


     Альберт вскочил и заходил по гостиной.
     - Но лиши его этих монет и заставь в поту добывать себе пропитание, и он проклянет  и забудет ТЕБЯ! 
     Тёмный был страшен. От его шагов сотрясалась вся комната. Зловещим красным огнём горели безумные глаза.
- Жалкие людишки молят и жаждят справедливости, а справедливости нет даже у вас, в вашем вселенском доме. Вы с Отцом привыкли к восхвалению и почитанию, и хотите, чтобы это длилось вечно, а менеджеры-святоши делают вам отличную рекламу, одновременно наживаясь на ней же. Ваши святоши вас же и обворовывают. Нет в этом мире совершенства, и не может его быть с вашими постулатами. Накажите вора-губернатора сегодня, сейчас же, чтобы бедствующий люд видел это и понимал, что у него есть единственная защита, и воздастся всем негодяям не где-то «там», в Царствии Божием, а сегодня, в ЭТОМ мире, и на глазах у всех настигнет его кара. Но как бы не так! Перемудрил Отец наш с законами. А, возможно,  стал глух и слеп, потому как молча взирает он на бедствующего и обманутого работягу и его соседа-ворюгу. И не понимает работяга, почему же не настигнет вора кара Господня сейчас, прямо сейчас, а не когда-то и где-то в иллюзорном мире и то после смерти. И одураченная проповедями лживых священников жена его в очередной раз бежит в церковь, надеясь, что её услышат. Но молчит Отец Небесный, молчит. И молчанием и бездействием разрушает Царствие Своё.
     Господь, сидящий в кресле, был спокоен и величав.

     - Да, старты у людей порой бывают разные. Но и финиш далеко не предсказуем!  Под красивым и дорогим памятником частенько гниёт и разлагается тот, кого при жизни видели благоухающим дорогим парфюмом, разъезжавшим в дорогой машине. Чёрен труп его, и ДУША его тоже черна. Не помогли ему его деньги, положение, титул. Но вот скромная, поросшая травой могилка каменотёса… И – о, чудо!  Многие годы не тленно тело его, и ДУША его чиста и нетленна… Тебе, Тёмный, не дает покоя, что большинство людей стремится к СВЕТУ, чтобы войти в Царствие МОЁ  с чистой ДУШОЙ. ТЫ хочешь ввергнуть их в тёмную пучину забвения и хаоса, нисколько не беспокоясь о ДУШАХ их. Так вот, не будет этого, никогда не будет! Люди всегда помнят обо МНЕ, о помощи МОЕЙ. И Я не оставлю их!... Если можно, ещё чашечку кофе.

     На Иисусе сверкал белизной новый хитон, а с головы исчез терновый венок. ОН улыбался и открыто смотрел на Тёмного.
    Альберт сломал начатую сигару  и нервно  раскрошил её в руке. А затем швырнул остатки сигары в Господа.
     Сверкнула молния. И Тёмный отлетел к окну, но тут же вскочил, мелькнув в воздухе чёрными крыльями.
    - Никакого кофе! Аудиенция закончена! – сверкнул  горящими красным светом глазами Альберт. – Игра ещё  не завершена, посмотрим, чем она  закончится!
    - Прощай, Падший! – улыбнулся  в кресле Господь, постепенно растворяясь  в воздухе.



    …Ракитин  посмотрел на  Катю и с силой нажал на треугольник в стене. Послышался глухой щелчок, и треугольник исчез в глубине скалы. Треснувшая побелка образовала идеальный круг больше метра в диаметре. Люк тоже исчез в глубине и застыл, открытый кверху. Перед Олегом открылся довольно широкий прямоугольный  тоннель  с идеально гладкими стенами. Что-то едва слышно гудело, и коридор тускловато светился голубоватым свечением. Стены тоннеля были испещрены непонятными символами, и повсюду среди них присутствовал знак пирамиды, которая спокойно лежала сейчас у Олега в сумке.

    - Катя, держи аннигилятор и ступай за мной. Пожалуйста, будь внимательна!
    Они прошли метров двести, а длинный коридор всё не кончался. Внезапно стены и пол завибрировали, а неведомая сила буквально заставила Олега и Катю упасть на пол. Голубое свечение исчезло, и наступила полная темнота. Передвигаться по коридору теперь можно было только ползком, да и это давалось с трудом: будто бы гигантский мощный магнит сковывал их движения.
    - Вперёд, Катя, вперёд! – просил  Ракитин. – Времени остаётся совсем мало!
    Они ползком, медленно  передвигались по тёмному коридору всё дальше. Олегу казалось, что на каждой его руке и ноге привязаны огромные гири. Он тяжело дышал. Кате было ещё тяжелее, и силы  постепенно  покидали её.
     - Я не могу больше, Олег!
    - Ну, ещё немного, Катя! Я знаю, осталось немного!
     Неожиданно что-то задело парня   по лицу  и  по голове: со всех сторон летели невидимые существа, задевая их своими крыльями. Где-то позади Катя завизжала от страха. С трудом подняв руку, Олег попытался прикрыться ею.
    В его голове вдруг отчетливо заговорил чей-то голос:
    - Вернись, вернись, ты погибнешь  напрасно!  Все вы погибнете! Ты еще так молод! Одумайся,  вернись!...
    Все сильней и сильней хлопали крылья невидимых, страшных существ. Олег чувствовал удары мощных когтей и острого клюва. Они целились в голову, было больно и страшно. По лицу потекло что-то горячее, и не сложно было догадаться, что это его кровь. Отбиваться становилось всё тяжелее. Позади то и дело от боли кричала Катя…

    - Катя! – крикнул  Ракитин . – Брось мне аннигилятор!
    - Мне тяжело это сделать, - послышался Катин голос, - но я попробую!
    Послышался звук упавшего предмета. Олег стал на ощупь, с трудом передвигая руку его искать. Наконец, он его нащупал. Вытянув руку с аннигилятором вперед,  Ракитин нажал кнопку. Фиолетово- красное свечение на миг осветило своды коридора, превращая   в пыль крылатых тварей, похожих на гигантских летучих мышей. Наступила полная тишина, тяжесть исчезла, а голубоватый свет вновь  тускло освещал коридор.
     Олег поднялся на ноги, сзади к нему уже подходила Катя. Её лицо, так же как и у него, было в крови, футболка и шорты изодраны в клочья.  Катю трясло, и она без сил обняла Олега и прижалась к нему.
    Спереди  по тускло освещённому тоннелю к ним приближался человек в светлом модном костюме.
       Черноволосый незнакомец остановился, не дойдя до Ракитина и Кати несколько метров. В руках у него появился старинный, с богатой резной спинкой стул, на который он незамедлительно сел.   
     - Утомили вы меня, молодые люди, ей-ей, утомили!
     Незнакомец пристально смотрел на Олега, и тот, наконец его узнал.   Это был Альберт, тот самый брюнет с кем он обедал в ресторане.               
    - Скажи мне, Ракитин, зачем тебе это надо? Тёмный скрестил руки на груди.  Неужели, ты и вправду возомнил себя героем? Ты смертный,  ввязался в то, о чём не имеешь ни малейшего понятия, ты жалкий червь мироздания, твоя жизнь всего лишь мгновение для вечности.  И что же я вижу?  Достаточно было незнакомому парню поговорить с тобой, и вот ты уже  готов на подвиги, на самопожертвование. И ведь что обидно: ничего с этого не будешь иметь. Ровным счётом – ни-че-го! Может, ты заботишься о бессмертии твоей души? Наслушался сказок! Поверь, ничего ТАМ не будет! Просто – ТЕМНОТА! Представляешь, как обидно: страдать, влачить нищенское существование, отказываться от благ, которые тебе предлагают… Быть честным и бедным – удел дураков. Неужели, ты, Ракитин, дурак?  А ведь я могу предложить тебе всё, что только пожелаешь. Ты представляешь масштаб?!  У тебя будет всё, ну или почти всё. И таких вот «Кать» - сотни, сотни будут лежать у твоих ног! Ты только взгляни на это, кто не мечтает о таком? Но только ты будешь владеть сокровищами мира. Смотри же!

     Прямо в воздухе и на стенах замелькали кадры неизвестного кинофильма. Открывались пыльные саркофаги, в которых вместо мумий лежало золото, распахивались двери тайных хранилищ, и груды золотых слитков и разноцветных драгоценных каменьев отбрасывали радужные лучики света, освещая стены. Кадры менялись, и всякий раз золотые хранилища становились шире, а золота, хранящегося в них – всё больше. На смену золоту пришли дорогие яхты и автомобили, виллы и дворцы, пальмы и белый песок шикарных пляжей и многоэтажные отели. Распахивались двери элитных ресторанов, маня серебряными ведёрками, наполненными белужьей чёрной икрой.
     - Дай нам пройти! – устало произнес Олег, поднимая аннигилятор.
    - Неужели ты  ещё  не понял, КТО сейчас перед тобой?! – закричал Тёмный.
    Он вскочил и отбросил в сторону стул.
    - Понял конечно, как не понять! Только вот жить в ТЕМНОТЕ совсем не хочется. С детства не переношу темноты.
     - Смельчак! Герой! Насмотрелся своих дешёвых фильмов? Это не кино, Олежек, совсем, не кино!
     У Альберта за спиной распахнулись огромные чёрные крылья. Исчез его модный костюм. Мерзкое исчадие ада с огненными глазами со стекающей  из пасти слюной двинулось к ним.
       Олег, больше не задумываясь, нажал на кнопку аннигилятора.
     Мощная вспышка ударила демона и, опалив ему крылья, отбросила вглубь коридора.
    - Этого не может быть! Твой аннигилятор бессилен против меня! – кричал Тёмный, снова приближаясь к Олегу.
     Ешё более мощная вспышка осветила тоннель, ударив Альберта.
     Его крыльев больше не было, и  по страшному уродливому телу стекала грязь и сера.
    - Не-е-ет!!! – громовым ужасным голосом закричал демон и пятясь назад  пропал в тени коридора.
              Ракитин выдохнул и  вытер ладонью окровавленную голову.
    - Нужно идти, у нас мало времени, -  устало произнёс  он  и посмотрел на наручные часы.
     Часы показывали семнадцать сорок пять.
     Впереди в метрах двадцати от них коридор немного расширялся, переходя в просторное помещение, светившееся уже ярко-голубым светом.
       Неожиданно  позади в тоннеле что-то зашумело. И  взглянув  под ноги, Олег увидел, что коридор наполняется  водой: очевидно,  аннигилятор  разрушил часть стены, и теперь морская вода заполняла его.
      - Скорее, Катя! – крикнул  он.
    Собравшись с последними силами,  они бросились бежать  к светящемуся проёму.
     Большое квадратное помещение на вид было таким же отполированным. Всюду на стенах виднелись символы и знаки, а большую его часть занимала гладкая чёрная плоскость, уходящая вверх под углом  около  восьмидесяти  градусов.
     «Очевидно, это и есть часть пирамиды» - решил Ракитин, осматривая чёрную поверхность.
     - Олег, посмотри! – вскрикнула Катя.
    Он повернул голову и увидел недалеко от входа несколько скелетов в немецкой форме времен Великой отечественной войны.
    - Смотри-ка, неужели «аненербовцы» уже однажды добрались сюда? Интересно, что они здесь искали и почему погибли?
    - Олег! – опять крикнула Катя. – Воды становится всё больше!
     Он уже и сам заметил, что вода поднялась ему почти до колен.
     Свет в помещении стал ярче, что-то щёлкнуло, и перед Олегом в плоскости пирамиды появилось углубление а  над ним, казалось прямо в воздухе, появились яркие цифры: шестьдесят, пятьдесят девять…
     - Это таймер! Дай мне рюкзак, Катя, скорее, скорее!
    Маленькая пирамидка, казалось, обжигала руки, и Ракитин, совместив на ней полусферы, поспешил вставить её в углубление реактора. Цифры таймера остановились и исчезли. Сама же плоскость большой пирамиды завибрировала, символы  и знаки на её поверхности засветились ярким светом. Послышалось равномерное гудение.
    - Она заработала, Катя! –  закричал Олег. – Теперь нам нужно уходить!
    По пояс в воде они вышли в тоннель, и массивная плита, опустившись сверху, закрыла вход в зал с пирамидой.
     Коридор всё еще был освещён голубоватым светом, но  воды в нём становилось всё больше.
    - Мы не успеем, Олег! Мы утонем здесь!
    - Скорее, Катя, скорее! – повторял он, пробираясь вперёд  по грудь в воде. – Дай мне руку!
    Вода всё  прибывала, и  свет снова погас.
    - Олег!  - опять крикнула Катя. – Мы не успеем!!!
    Ракитин, взяв Катю за руку, изо  всех сил резкими толчками продвигался вперёд. Стало тяжело дышать. А вода шумела уже у подбородка.
     - Мы не успеем!!! – кричала позади Катя.
     Олег и сам  давно  понял  это.
     - Плыви, Катя, слышишь?! – захлебываясь  чуть слышно отвечал  он.
       Вода уже почти касалась потолка этого длинного коридора и продолжала прибывать.
    - Ну, вот и всё!... –  успел подумать Олег и погрузился в темноту…



       Ракитин  очнулся  и открыл глаза. На Приморском бульваре как всегда было многолюдно. Мимо прошла галдящая компания молодых людей, они были загорелые, беспечные  и  весёлые. Мамы, папы, дети, велосипеды, ручные питоны, уставшая мартышка на плече у хитроватого парня…
     Он вдохнул полной грудью чистый и упоительно вкусный морской воздух. Повернул голову и увидел рядом с собой на лавочке девушку. Казалось, она спала, грациозно склонив голову на плечо. Где-то он её уже видел…но где?
     Девушка проснулась и  удивлённо взглянула  на Олега.
     - Вы кто? – спросила она.
     Ракитин  пожал плечами.
    - Ну, Олег. А вы?
     - А я – Катя, Катя Грановская.
    Она улыбнулась и доверчиво протянула ему руку.
     Солнце садилось куда-то далеко в теплое море, а они сидели и разговаривали уже около часа. Олег  вспоминал  разные истории  и  анекдоты, а Катя весело смеялась.
    - Катя, разрешите, я закурю? – вдруг словно опомнился  Ракитин и полез за сигаретами.
    - Да, пожалуйста, конечно, курите, мне нравится запах табака.
    Вместо сигарет в кармане шорт оказался серебристый предмет, похожий на большую зажигалку. Олег с недоумением его рассматривал, не понимая, что это может быть.
     Лысый парень в кремовой модной рубашке  неожиданно появился  словно  из ниоткуда и кивнул  Ракитину,  как  старому знакомому.
     - Как хорошо, что вы нашли мою зажигалку! А я уже и не надеялся её увидеть.  Это подарок отца, и я ею очень дорожу. Разрешите…
    Он взял предмет у опешевшего Олега. Потом протянул ему руку и сильно пожал.
     - Спасибо тебе!
    Странный парень словно хотел сказать ещё что-то, но так и не сказал ничего. Он лишь снова взглянул на Ракитина  и быстро  пошёл  по бульвару.

    Было совсем темно, когда они прощались у Катиного подъезда. Трещали цикады, вечерний воздух был прозрачен и немного прохладен. Олег взял Катю за руку.
    - Ну, договорились, Катюша, встретимся завтра на «Песочном» в одиннадцать?
    - Да, конечно  в одиннадцать, завтра! – ответила она, и засмеялась. – Завтра!




               
Все имена, фамилии и названия населённых пунктов являются вымышленными, любые совпадения - случайны .