Однажды утром, я почувствовала сильную головную боль, к тому же моя шея неестественно распухла и рубашка в области горла не застегивалась. Не понимая что происходит, я, как обычно пошла в школу, но в дороге, потеряла сознание. Очнулась уже на кровати нашего «изолятора». Медсестра мерила давление и измеряла температуру. Когда выставили диагноз «эпидемический паротит», по-народному «свинка», в детском доме объявили карантин. К вечеру, подселили одноклассницу Риту. У нее были те же симптомы: высокая температура, жар, головная боль, увеличение лимфоузлов. Детский дом закрытое учреждение и мы редко когда болели. Но от инфекции никто не застрахован. Этой осенью в городской школе многие ученики отсутствовали в классах по этой же причине.
Первый день, мы совершенно обессиленные, не вставали. В изоляторе было две комнаты. В одной, две тумбочки, две кровати умывальник и туалет. В другой, с надписью «Медсестра» находился стеклянный шкаф, на полках которого лежали лекарства и медицинские принадлежности. У окна находился стол и стулья. Когда медсестра уходила, то закрывала свою и нашу дверь на ключ, и мы оставались одни. Чтобы локализовать инфекцию, в палату никого не пускали, и дверь открывали, только когда приносили еду. Утром давали таблетки, а потом в палате наступала тишина. Никто не дёргает, не командует. Красота! Не нужно идти в школу и все время думать о домашних заданиях. В детском доме я чувствовала себя словно рыба в воде, а в школе, из страха получить двойку, сидела на уроках тихо, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания. Когда вызывали к доске отвечать урок, я забывала все что учила, но садясь снова за парту, успокаивалась, и все вспоминала. На контрольных по математике крутила головой, высматривала, у кого что можно было списать. Сзади, за нашей партой сидел Слава Кильдибеков, отличник. Я часто списывала у него контрольную. Мне нравилось, что он не прятал свою тетрадь, зная что я списываю. Слава был домашним мальчиком, и выглядел чисто и опрятно. На нем всегда была белая рубашка, и брюки со стрелкой, а школьные принадлежности, тетради и книги будто только что из магазина куплены. И ответы его были интересные. Слава чётко и ясно выражал свои мысли. Наверное, я была в него влюблена? А как выглядели мы? Галстук у Генки уже на втором уроке напоминал ошейник, к концу урока из штанин торчал край грязной рубахи, тетради помяты, ручки и карандаши погрызаны до пера. Печально вспоминать, но мы все выглядели не лучшим образом. Чернильные пятна красовались на моем лице, руках, тетрадях, и чтобы не получить за них нагоняй, я тёрла тетради до дыр, старательно выводя кляксы. Воспитательница все время возмущалась:
— У вас что, мыши в портфелях живут? Когда же вы научитесь аккуратности.
Получая за контрольную по математике тройку, я испытывала неземное блаженство и чувствовала себя счастливейшим человеком.
Ещё бы! Ведь тройка была заработана мною большим потом. Я наловчилась списывать не только у Славки, но и у тех, кто сидел за передней партой, и тех, кто сидел слева и справа. Главное в этом деле — вовремя подглядеть в тетрадь соседа. Получив тройку, я дышала полной грудью, хотелось петь, но из предосторожности невзначай попасть на глаза математичке мурлыкала себе под нос. Учителя не казались грозными, на улице птицы пели звонче, ну и воспитатели вроде были добрее. Как я боялась нашу школу! Чуть позже, когда научусь давать своим обидчикам сдачи, страх перед школой исчезнет. Но где-то глубоко в подсознании он останется и уже в самостоятельной жизни при неразрешимой ситуации будет всплывать в снах: Я пишу контрольную и не могу решить задачу, мне не у кого списать, все прячут тетради, а я жалею, что не смогла когда-то осилить эту проклятую математику. Часто незаметно от ребят, я подходила к окну, смотрела в небо и шептала: «О боже, помоги мне». Так молилась воспитательница, когда что-то неприятное происходило в нашей группе. Помощь просить мне было не у кого, и я могла обращаться только к небесам. Когда ты веришь, что тебя могут где-то услышать, становится чуточку легче справиться с невзгодами. А двойки я приносила в своем портфеле едедневно, и каждый день получала за это нагоняй. Мне было непросто учиться. Математика и геометрия не давались моему разуму. Задачи на логику сводили с ума. Особенно когда речь шла о магазинах, покупках, продажах. У меня было слабое представление о том мире, который находился за нашим забором. Я и не догадывалась, что люди весь день работают, потом ходят в кино, театры, ездят в санатории и дома отдыха. Мы были закрыты от реального мира, не понимали обыкновенных вещей, и простые задачи были для нас неразрешимы.
...Оказывается, болеть — это ещё очень больно. Голова раскалывается, во рту жжёт, глотать больно... Шея распухла и зудит. Я просыпаюсь и вновь забываюсь тяжёлым сном. Воспитанница Галя из-за слабого сердца часто падала в обморок, и после очередного приступа её увозила неотложка. Когда она выписывалась из больницы, рассказывала, что все врачи и пациенты баловали её вниманием, дарили игрушки, угощали яблоками, конфетами, печеньем. По рассказам Гали, «там был настоящий рай», только уколы, правда, слишком были болючие. И я мечтала попасть в тот больничный рай.
Однажды я уговорила своих друзей Витьку Синикеева и Серёгу Неизвестного подыграть мне. Дело было летом. От них требовалось пронести меня на руках от летней столовой до корпуса группы, чтобы все видели, что мне плохо, что я в обмороке, а затем позвать медсестру. Конечно, мне сразу же вызовут «скорую» и отвезут в чудо-больницу. Я обещала ребятам привезти кучу подарков и конфет и честно поделиться с ними.
В тот день была смена новенькой воспитательницы Зинаиды Мухамеджановны. Она ещё не знала нас, не знала, что детдомовские дети, не приспособленные к «гражданке», неплохие психологи.
Где тонко, мы определяли сразу.
В этот день я себя вела хорошо. Помогла убрать тарелки со столов, подмела в столовой и каждую минуту задавала нелепые вопросы. Наконец, выбрав момент, выпросила разрешения надеть жёлтенькое платье, лежавшее в шкафу среди прочей одежды. Платье очень мне шло, и я в нем была просто красавицей. Я давно приметила его, но никак не могла заполучить по той причине, что вечно опаздывала на раздачу одежды. Воспитательница, недоумевая как я в такую жару буду носиться по улицам в марком платье, в конце концов согласилась, но с условием, что я его сама постираю и положу на место.
Время плана наступило. Вычитав из книжки, как нужно вести себя при обмороке, я легла на скамейку. Сообщники Витька и Серёжка, недовольные тем, что я разлеглась на лавке, стали упрямо доказывать, что так никто мне не поверит. Они хотели, чтобы я взаправду упала, и тогда со мною действительно случился бы обморок. Но я упиралась.
— Думаете, мне трудно упасть? Только сознание все равно не потеряю, моей голове даже кирпич не страшен, — убеждала я наивных мальчишек, настаивая на своём.
В эту минуту, я думала только о нарядном платьице, которое очень мне шло, я это видела по глазам мальчишек.
Уже скорее хотелось попасть в больницу, чтобы все увидели красивую девочку, а заодно подарки получить, и отдохнуть от детдома,.
— Ладно, садись на руки, — нехотя согласились ребята. Только не дыши и глаза не открывай, а то спалишь нас, и вся затея провалится.
— Несите до веранды и не забывайте по дороге объявлять, что у меня обморок.
Поначалу всё шло хорошо, скрестив руки, они подняли меня как драгоценную вазу и резво понесли, но быстро устали и дважды уронили на землю. Ради больничного рая приходилось все терпеть и всякий раз отряхивать платье от пыли. Как нарочно, никто на нас внимания не обращал. Только Вовка «А ну да», пробегая мимо, спросил:
— Чего вы Томку на себе несете? У неё что, своих ног нет?
— Да она в обмороке у нас, — пыхтел сдувшийся от тяжести Неизвестный.
— А ну да! — услышали мы Вовкино любимое выражение,— нашли себе занятьице!
Не обращая внимания на насмешки, мы спешно двигались к намеченной цели. Тут Синикеев стал возмущаться:
— Не держись за меня, ты же без сознания!
Но свалиться ещё раз не хотелось, и я лишь крепче вцепилась в тощие шеи мальчишек.
— Да она сегодня каши объелась. Знала ведь, что ее сегодня будут нести, — подлил масла в огонь Серёжка.
Вот ненасытный, подумала я, в такую ответственную минуту и думает о еде.
— Если не замолчите, всё раскроется, и никто подарки не получит. Можно же и по аккуратней нести. Мне не нравиться чувствовать себя мешком с картошкой.
— Ее на руках несут, а ей еще и не нравиться? — возмущались мальчишки, тащившие из последних сил. Как только оказались у цели, Синикеев заорал:
—Зинаида Мухамеджановна, ну где вы там?! Забирайте ее скорее! Уф, как жарко!
Я осторожно легла на чисто вымытый пол веранды. Пришла воспитательница и, увидев меня на полу, вскрикнула:
— Что с Тамарой?
— Да обморок у неё! — и счастливые, что условия договора выполнены, сбежали.
Зинаида Мухамеджановна осторожно подняла меня на руки, отнесла на диван и побежала за медсестрой. В комнате было темно. Лето. Окна зашторенны.
Все на улице. Намучившись с сообщниками, я, наконец, вздохнула: первая часть моего плана была осуществлена. Внимательно осмотревшись, я обнаружила на столе вишню. Спокойно положила целую горстку чужих ягод в рот и мысленно представила, как меня словно принцессу несут на носилках, и наши, все машут флажками, и говорят, как они меня все любят. А я мило улыбаюсь, и раздаю всем друзьям подарки. Я вспомнила о ребятах. Кажется, поторопилась. Кто же летом в больнице лежит? Эх, досада! Не то время выбрала. И почему раньше об этом не подумала? Забывшись в своих фантазиях, я совсем не заметила, как подошли воспитательница и наша медсестра.
Что же делать с вишней? Обратно в тарелку уже не положишь. Я выплюнула часть в ладонь, и впопыхах сжала руку. Сок брызнул, и на платье появились красные пятна. Переодеваться времени не было, спрятав ягоду за пазуху, я снова улеглась на диван и закрыла глаза.
Первой зашла медсестра и увидев, в каком я состоянии, закричала:
— У ребёнка кровотечение. Вы куда смотрите, несите нашатырь! — Она трясла меня как куклу, и шлёпала по лицу, пытаясь привести в сознание. Было очень больно. Ягода сильно мешала во рту. Как-то нам на полдник дали персики. Косточки посоветовали закопать в огород. На следующий год из наших косточек выросли деревья. Помню, сколько радости мы испытали. А сейчас, только подумав о том, сколько может вырасти вишневых деревьев у меня в животе, я совсем не испытывала никакой радости и сопротивлялась как могла, чтобы не сглотнуть. Но лицо не груша для битья и сок предательски стал стекать с моих губ. При виде «крови» обезумевшая Зинаида Мухамеджановна потеряв всякую надежду на мое спасение, схватив графин с водой, крикнула:
— Теряем ребёнка! Сделайте что-нибудь, — и вылила на меня всю воду. Медсестра будто в трансе, продолжала совать мне в нос нашатырь.
Нет! Ну сколько можно это терпеть? В таком виде, я уже, никуда не поеду.
Я села и разревелась. На обожаемое платье падала не прожёванная вишня, а мне было все равно, что будет.
Увидев меня живой и невредимой, медсестра на радостях стала целовать, а воспитательница дала пару увесистых шлепков, затем они поменялись ролями. После этого случая Зинаида Мухамеджановна уволилась, а медсестра ещё долго не могла забыть эту историю. И при любой возможности, она ненавязчиво каждому объясняла, как можно отличить кровь от вишнёвого сока. Как отличить, я не узнала, но платье отстирать мне не удалось.
...От высокой температуры все болело. Обессиленная, я не поднималась с постели. Не было желания есть, только пить. Теперь было мне понятно, как Гале было плохо, и мне больше совсем не хотелось болеть. Боли в моей жизни и так было выше крыши.
От тишины в голове стоял звон, только сонные мухи нарушали ее своим жужжанием, чему я была даже рада. Разнесло меня, как поросёнка. Но у подружки лимфоузлы быстро исчезли, и она легче перенесла болезнь. Рита оправилась первой и стала ухаживать, кормила с ложечки, поила и рассказывала новости.
Наконец и я стала поправляться.
Никому не пожелала бы болеть. Но с выздоровлением появилось ощущение, что нахожусь я ну если не в раю, то в санатории. Никто не трогает, не заставляет то, что ты, не хочешь делать, не ругает, и ты свободна от всех забот. Еду нам приносили прямо в постель, ну не совсем в постель, а ставили на тумбочку. Неужели так бывает? Как мне было хорошо! Я чувствовала себя ребёнком, а не воспитанницей детдома, я была в маленьком раю, который назывался изолятором.
Проболела я целых две недели. Лучи осеннего солнца проникали в маленькое оконце рая и ложились на наши постели. Деревья во дворе стояли голые. Временами одинокие листья падали на подоконник и, слетая, звали на улицу. Стояли последние тёплые дни. Я смотрела в окно на замерший сад, хотелось выбежать из тесного изолятора и крикнуть: «Я больше не хочу болеть! Я скоро к вам вернусь!».
Казалось, что деревья скучают и ждут меня. Листья тихо падали, и время было не остановить. Чтобы оказаться на улице, я просила медсестру:
— Смотрите, сколько листьев нападало.
Можно, я выйду и подмету их? Будет чисто и аккуратно.
— А не рано? И карантин не закончился, — не соглашалась она, боясь, что мы еще полностью не переболели.
После обеда, когда никого не оставалось в санчасти, приходили подружки и рассказывали новости. Мы с Ритой грустно смотрели в окно, нам казалось, что на свете роднее этих людей никого нет. Сильно тянуло к ребятам. Хотелось в школу, только бы не сидеть взаперти.
Хотелось к Марии Ивановне. Я готова была выслушивать от нее все что угодно, даже, как она выговаривает мне за невнимательность и неумение сосредоточиться. Мария Ивановна! Как я хочу вас видеть!
Пьяные от осенних холодов мухи заползали во все щели нашей комнаты, не в силах летать не давали покоя и садились на лицо, руки... . Медсестра целыми кучками выметала насекомых из нашей комнаты. Лежать становилось невыносимо. И на подоконнике мы вдруг обнаружили книгу со стихами Корнея Чуковского «Муха-Цокотуха». Рита читала стихи, а я Муху ей изображала.. Думаю, что моё воображение родилось раньше меня.
Я выздоравливала, рядом кипела жизнь и фантазии мои каждый день вспыхивали фейерверком.
Вот моя героиня Муха, находит денежку. Я резко подпрыгиваю, изображая неописуемый восторг. Взрыв эмоций, — это моя подружка так реагирует. Затем Муха несёт с базара чудесную покупку. Соорудив из наволочек крылья, я летала, перепрыгивая с кровати на кровать, смешно кряхтела, поддерживая рукой спину, на которой вместо самовара была привязана подушка; ковыляла, строила рожицы, а Ритка, схватившись за живот, не могла остановиться от приступов смеха.
Перевоплощение так понравилось нам, что перечитали все стихи подряд, изображая персонажей книги. Самой забавной получилась Муха-Цокотуха. Так много мы еще не смеялись...
Мы с Ритой ни на секунду не сомневались, что стали настоящими артистами, и в тот день решили, что когда вырастим, пойдём работать в театр и будем удивлять публику. Попросили принести книги из библиотеки и желательно пьесы. Не хотелось терять времени зря. Чтобы стать хорошими актерами, надо было уже сейчас репетировать роли, считали мы. Но библиотека нам отказала, пожелав скорейшего выздоровления, и еще нам передали, что театр никуда не денется, он подождёт своих талантливых артистов. Ах, если бы в то время в моей жизни повстречался мне театр!
Такой талант пропадал зря!
Позже я узнала, что от меня заразились свинкой еще пол группы, и все они также были изолированы. Интересно, сколько в эти дни родилось артистов?! Тяжело переболев, я поняла, что лучше быть здоровой. Но парадокс заключался в том, что дни, проведённые в изоляторе, я вспоминала как первый замечательный отдых в детском доме.