В народе это озеро называется «Красавица». И не напрасно. Само по себе оно ничем не выделяется из ряда сходных ему по размеру озер карельского перешейка. А вот берега – это отдельная песня. Они способны очаровать, приютить, искупать и уложить спать в удобствах, захваченных с собой в багажнике, население среднего питерского микрорайона, и ещё останется место для турслёта объединения имени Володарского. И все это – на пологих песчаных откосах, покрытых шелковистой травой и густым можжевельником, затеняемых в массе своей стройными, а у берега - слегка кряжистыми соснами. А если добавить к этому плавно уходящие в водную гладь золотистые полосы просторных и миниатюрных пляжей и пляжиков, то вы поймёте, что перед вами просто сказка.
Выехали мы сюда в пятницу, в канун первого сентября, поддавшись соблазну воспользоваться прекрасной летней погодой и, может быть, в последний раз в этом году ощутить своей кожей ласку тепла уходящего северного лета.
В багажнике нашей Волги лежала "трофейная" каркасная палатка с большим шатром и двумя компактными комнатками, доставшаяся нам по наследству от друзей, утративших интерес к походной жизни. Приятель, одолживший нам это польское чудо на одну из рыбалок, больше никогда о ней почему-то не вспоминал. Не исключено, что эту палатку он тоже у кого-то позаимствовал. Так или иначе, но она надолго застряла у нас и уже не однажды сослужила нам добрую службу. Потом мы, в свою очередь, также отдали её своим знакомым во временное пользование, и больше уже не видели.
Не исключено, что она и по сей день радует кого-то. Поэтому я думаю, что, если для чего-то ещё можно применить слоган, посвященный известному бренду – «You never actually own a Patek Philippe, you merely look after it for the next generation», означающий, что это только заблуждение, что вы безраздельно владеете часами этой фирмы, скорее - наоборот, так это, точно, для неё.
Постановка этой «эстафетной палочки» всегда представляла собой малую войсковую операцию. Часть каркасных узлов палатки уже отсутствовала до момента вступления нами в её владение, что-то успешно утратили и мы сами. Некоторые ключевые компоненты впоследствии были заменены на отечественные аналоги или, как говорят филологи, русифицированы. Недостающие опорные стойки при каждой постановке опера-тивно заменялись свежесрубленными стволами окружающего подлеска (надеюсь, эти откровения не попадутся на глаза инспектору леснадзора).
Обладание этим атрибутом походной жизни было весьма полезным, ибо по прошествии не более часа любое, даже самое неказистое место стоянки благодаря этому гордо расправившему крылья временному жилому пристанищу приобретало некоторую основательность и уверенность в завтрашнем утре.
В соответствии с привычным сценарием развивалось обустройство нашего лагеря и в этот раз. Палатка была установлена в нормативные сроки, и своим внушительным видом она недвусмысленно демонстрировала соседям по берегу уровень наших нешуточных притязаний.
В багажнике машины, помимо продовольственных запасов и тёплой – на всякий случай – одежды, лежал также скандинавский топор-секач с длинной рукоятью и лезвием с обратной кривизной и крючком на конце.
История появления у нас этого трофея была тоже весьма занимательной.
Троюродная сестра Оксаны, Алена Эйзен, дочь известного оперного баса, долгое время жила в гражданском браке с одним шведским журналистом по имени Бьёрн. Он неплохо говорил по-русски, имел аккредитацию в Москве, и, как взрослый и по нашим меркам вполне обеспеченный европеец, не мог обойтись без личного автомобиля, на котором обычно и приезжал в нашу страну, тогда ещё СССР, и путешествовал по ней.
Автомобиль, в ту пору старенький зеленый Вольво, был зарегистрирован в Швеции, что в соответствии с таможенными правилами требовало его периодического вывоза на какое-то время обратно, за рубеж. Эту поездку он совмещал со свиданием с родиной, а также получением гонораров и грантов. Привычный для Бьёрна маршрут из Москвы в Стокгольм пролегал через Питер.
Как-то раз, ещё в середине восьмидесятых, он ехал в Швецию вместе с Аленой, и они заехали к нам в гости. Бьёрну у нас понравилось, и с тех пор ночевку на Савушкина он ввёл в свою регулярную практику. Мы всегда с удовольствием принимали его.
Каждый раз на пути в Москву в багажнике его старенького Вольво лежала дюжина банок пива марки «Лапин Культа», непривычные нашему взгляду упаковки рыбных и мясных полуфабрикатов и прочие буржуазные атрибуты красивой жизни.
Традиционно вечер проходил за беседой, протекавшей в русле удовлетворения его профессионального журналистского любопытства с небольшим вкраплением описаний свежих впечатлений от своих путешествий и встреч, и сопровождался гомеопатическим употреблением Бьерном пива в объеме двух-трех банок и вперемежку с рюмкой-другой водки. Как заядлый курильщик, он практически не расставался сигаретой, выкуривая по пачке за вечер, а в промежутках между стандартными инъекциями никотиновых доз открывал баночку снюса и аккуратно заправлял щепотку буроватой табачной смеси под верхнюю губу.
Как-то раз в тот вечер, когда Бьёрн заехал к нам на ночевку, к нам в гости заглянул Володя Иванов. Сидя с нами за столом и участвуя в беседе, он с неподдельным интересом созерцал ритуал употребления снюса в профессиональном исполнении нашего шведа, и, как истинный любитель и адепт всяких эзотерических практик, не устоял перед искушением испытать на себе действие этого магического стафа.
Нужно было видеть лицо Иванова за этим занятием. Оно несколько раз меняло своё выражение, демонстрируя сначала любопытство, затем - недоумение, и, наконец, сочетание некоторой брезгливости с разочарованием. Искомого эффекта, похоже, он так и не достиг, и украдкой выплюнул снюс.
Как пояснил ему Бьёрн, у опытных пользователей этого табака под верхней губой образуется специальная зона – он почему-то назвал её дыркой – которая обеспечивает правильную всасываемость и усваиваемость нужных ингредиентов препарата (здесь он, конечно, выразился проще). Короче говоря, Володя был просто не готов к этому чисто физиологически. Он успокоился и закурил по старинке.
Но вернемся к топору. Однажды Бьёрн изменил своим привычкам весьма странным образом. Он приехал к нам слегка возбужденный и вечером, за ужином, стал в несвойственном ему стиле налегать на водку, привычно запивая его пивом. На мой осторожный вопрос о времени его завтрашнего выезда в Москву, он сообщил, что продолжит путешествие поездом. В подтверждение сказанному он вытащил из кармана ключи от машины и положил их на стол.
- Больше я за руль этой машины не сяду – сказал он решительным тоном.
Меня это несколько озадачило.
- И что теперь с ней делать,– с недоумением поинтересовался я.
- Что хотите, меня этот вопрос больше не волнует. Берите и катайтесь на здоровье.
В подтверждение своих слов он выложил на стол все имеющиеся документы на машину и налил себе ещё рюмку, всё более утверждаясь в своём решении.
Ситуация складывалась довольно нестандартно. Автомобиль, как я уже упоминал, был во временном ввозе, и для его официальной на регистрации здесь требовалось выполнение ряда бюрократических процедур, в том числе, уплаты пошлин и акцизов. Но, для начала, его нужно было снова вывезти из страны и ввезти обратно уже в другом таможенном режиме. Судя по всему, Бьёрна это уже совершенно не интересовало. Ведь речь о деньгах не шла вовсе.
Как я догадывался, за оформление нового временного ввоза этой повидавшей виды Вольвёшки в будущем требовалась уплата довольно высокой страховой суммы. С другой стороны, а за прекращение права обладания этой машиной в Швеции нужно было платить приличный утилизационный сбор. Поэтому закрадывалось подозрение, что Бьёрн изобрел новый способ решения свалившихся проблем таким вот незатейливым способом.
Судя по всему, эта идея пришла ему в голову спонтанно, после прохождения обременительной пограничной процедуры на въезде в нашу страну и оценки дальнейших перспектив.
Так вот, неожиданно, мы стали обладателями этого четырехколесного зеленого "чемодана без ручки".
Машину мы довольно долго продержали у Елизарова в гараже, тщетно пытаясь отыскать пути её легализации. Потом приехали какие-то московские приятели Алены и перегнали её в столицу. Дальнейшая судьба этого автомобиля мне неизвестна. Но он удивительным образом не исчез из нашей жизни в полном объеме.
Перед отъездом москвичей в багажнике Вольво обнаружился этот самый топор, который новым хозяевам как-то приглянулся. Я переложил его в свою машину, и с тех пор эти, иронично выражаясь, «от дохлого осла уши» обрели постоянную прописку в багажнике нашей Волги.
При выгрузке пикниковой амуниции из багажника этот топор попался на глаза Генриху. Будучи эстетом, он сразу же оценил диковинный экстерьер инструмента. Кончиком большого пальца он провел по лезвию секатора, оценивающе погладил ладонью изгиб топорища, примерился к нему руками, сделал пару пробных замахов и, удовлетворённый, углубился в лес на заготовку дров. С этим топором он так и не расставался практически до следующего утра.
Когда вечером от шашлыка остались обглоданные бараньи косточки и приятные воспоминания, мы дружно погрузили свои усталые и сытые тела в воды Красавицы, вольным стилем доставили их за условные буйки и без потерь вернули на берег. Затем, посадив общими усилиями солнце за дальний край озера, мы вернулись к костру и обнаружили там одинокую фигуру Генриха, сидящего на бревне. Его руки крепко удерживали секатор, вертикально воткнутый в песок между разведенными коленями, а голова была слегка опущена вниз, к охапке лежащего под ногами нарубленного валежника. На вопрос – что он там высматривает, ответа не последовало. Генрих безмятежно спал.
Следующий день пролетел буквально на одном дыхании. Мы бурно предавались радостям общения с природой, попеременно пребывая в разных её стихиях - в воздухе, воде и на земле, представленной здесь, главным образом, песком. Четвертая стихия – огонь, также ласкала нас солнечными лучами днем и согревала языками пламени костра и огненной водой вечером.
Соскучившийся по мужской «ласке» волейбольный мяч, постоянный сосед шведского топора по багажнику, оказался здесь весьма востребованным спортивным снарядом. Дима с Аликом оживились при его виде, и, вспомнив своё волейбольное прошлое, мы немедленно организовали кружок.
История этого мяча тоже довольно любопытна.
В начале восьмидесятых я работал в одном из военных НИИ в центре Ленинграда. Работа была довольно рутинной, не всегда интересной, а главное - строго регламентированной. Опоздание на пять минут расценивалось, как грубое нарушение воинской дисциплины. Выход в город - только в обеденный перерыв, и при этом нужно ещё успеть чем-то перекусить.
Нередко я становился свидетелем такой сцены.
- Где вы были с двенадцати до тринадцати? - распекает начальник нашего отдела Воронков мою коллегу Портнову. Виктор Степанович, суровый, но справедливый командир, не терпит разгильдяйства и строго следит за порядком во вверенном подразделении.
– В городе, – вынужденно оправдывается она, понимая, что это слабое оправдание. А ведь нужно многое успеть в рабочее время – купить продукты к ужину, заскочить в химчистку – да много чего. Жила она в Колпино, и домой добиралась только к семи вечера. Ну, и пообедать ещё умудриться.
- Почему вы считаете допустимым красть рабочее время? - продолжает читать мораль Воронков. Он искренне верит в конечное торжество нравственных идеалов при правильной организации воспитательного процесса.
- Все что-нибудь тащат с работы, а у нас кроме времени и нет ничего, - доносится до меня тихий голос Галки, говорящей куда-то в сторону. Начальник, продолжая в прежнем духе и упиваясь праведным гневом, этой реплики, к счастью, не замечает.
В подобных условиях отведённые приказом министра обороны в рамках на физподготовки полтора часа в неделю были неплохой отдушиной, и было просто грех ими не воспользоваться. Я с удовольствием присоединился к волейбольной секции.
Обычно мы играли мы мячами довольно невысокого качества, и появившиеся после московской олимпиады мячи японской фирмы "Mikasa" были пределом наших мечтаний. В открытой продаже они практически не появлялись и распространялись из-под прилавка.
Однажды меня командировали в Москву. Я по традиции созвонился со своим приятелем, служившим в Генштабе, и сообщил о своей поездке. Наши родители были земляками и дружили семьями, поэтому мы со Славой знали друг друга с детства и при любой оказии с удовольствием встречались. Мой старший товарищ, будучи морским офицером, обладал импозантной внешностью, был довольно общительным и пользовался неизменным успехом у дам. Он легко заводил связи, и, что особо характерно, особым его интересом была сфера торговли. При встрече со мной он всегда демонстрировал какой-нибудь свежий трофей, приобретённый по своим многочисленным каналам – будь то итальянские ботинки, швейцарский ножик или японский магнитофон. Его бабушка была осетинкой, представительницей древнего княжеского рода, и тяга к роскоши была у него в крови.
Зная это, в телефонном разговоре я как бы случайно обмолвился о паре японских мячей для нашей секции. Да не вопрос – небрежно бросил Слава. Я сообщил эту новость коллегам, и на следующий день деньги на мячи уже лежали в моём кармане
В Москве мы встретились с Славкой у центрального универмага военторга.
– А три – можно? – спросил я. Желание обзавестись собственным шедевром не давало мне покоя, и я готов был на это дело пожертвовать целой полугодовой заначкой.
Товарищ слегка поморщился.
– Давай деньги, попробую. По рублю сверху, сам понимаешь. Мячи стоили пятнадцать целковых, как тогда говорили.
Через двадцать минут три заветных мяча лежали в моей сумке. Моё сердце буквально замирало от восторга при поглаживании этого «символа» страны восходящего солнца. Мужчины, взрослея, всё так же тянутся рукой к своему куличику, любовно поправляя незначительную шероховатость на его поверхности.
С тех пор этот мяч занимал привилегированное место в багажнике Волги, и путешествуя с нами, повидал немало волейбольных площадок и лесных полян. И теперь он знакомил свои бока ещё с одной из них на берегу Красавицы.
Порой мне казалось, что пляж слегка вздрагивал, и легкая волна отделялась от берега и уходила в озеро, когда Алик принимал резаный удар в красивом падении. Он неожиданно резво для своего для своего солидного веса вскакивал, отряхивал живот от песка и приговаривал:
– Нам, сумоистам, падать - не привыкать.
После волейбола трудно было отказать себе в очередной водной процедуре.
Я с удивлением отметил, что, несмотря на притягательность и живительную силу воды, некоторые стоики из числа нашей компании так и доверили свои тела этой стихии. Дима и Генрих, столь разные по своей натуре, в этом отношении продемонстрировали удивительное сходство. И если Дима все же рискнул замерить глубину прибрежной полосы озера, зайдя в неё аж по колено, то Генрих только вечером с сожалением расстался со своими ковбойскими ботинками, когда вынужден был, слегка закатав джинсы, выудить дочурку из воды.
Соня была поистине уникальным ребенком. В свои неполные пять лет она абсолютно не имела привычек докучать родителям ни просьбами, ни капризами. Уединившись с утра на пляже, она отрешённо плескалась в воде, возводила бесконечные замки из песка или просто делала куличики. Лишь изредка нам удавалось ненадолго залучить её в лагерь фантой или, поймав на бегу, засунуть в рот что-нибудь вкусненькое.
– Просто золотой ребёнок, – искренне восторгались наши мамаши, завидуя незнакомой нам матери ребёнка Генриха. Он уже не первый год был с ней в разводе.
Несмотря на то, что мы приехали сюда всего на одни сутки, невесть откуда обрушившееся на нас крымское тепло настолько очаровало и пленило нас, что мы, не сговариваясь, снарядили гонца в Зеленогорск за пополнением тающего провианта.
Выполнить это ответственное задание вызвался новобранец нашей компании Женя Яковлев. Посылая его, мы с надеждой уповали на то, что он хорошо знаком с мудростью русского фольклора, гласящего на этот счёт поговоркой: «Пошли дурака за водкой – он и принесет одну бутылку». И не ошиблись.
Женя с честью прошел этот тест. Бутылки "Тигоды" он выуживал из самых неожиданных мест багажника своей машины по мере поступления наших провокационных запросов. И запас их так и не иссяк, поскольку получение удовольствия от общения с природой не нуждалось в его чрезмерном стимулировании.
Возвращались домой мы вечером следующего дня. Садящееся малиновое солнце отражалось в зеркале заднего вида, словно прощаясь с нами до будущего сезона. Но сюда мы уже больше не вернулись.
Мы не замечали, или просто не хотели замечать расставания с затянувшейся юностью. Наступала пора зрелости в отношениях как личных, так и коллективных. Новые обстоятельства взрослой жизни начинали ограничивать наши желания более жесткими временными и пространственными рамками, и романтика сменялась прагматизмом.
Вместе с этим слово «Красавица», ненадолго обогатившее наш лексикон, вскоре исчезло, уступив место топонимам типа «Морская» и «Лысый Нос», ознаменовав наступление этапа более мобильного, беспалаточного проведения наших летних пикников. А жаль.