Когда я узнала, что парень из города Заводоуковск Максим Булыгин в июле 2014 года участвовал в восхождении на пик Ленина, высота 7134 метра, мне захотелось встретить его и узнать, как это все происходило. И, наконец, состоялась наша встреча. Держался он просто, с ним легко было общаться. И вот какой у нас состоялся разговор.
- Давно Вы занимаетесь горным туризмом?
-Я не занимаюсь, я разово сходил.
-Как!? Сразу на высоту семь тысяч?! Это же высшая категория сложности! И Вас взяли в группу?
- Но я тренировался к походу полгода самостоятельно, три раза в неделю бегал. Потом мы с братом прошли пробный поход от Тюмени до Заводоуковска за два с половиной дня. К тому же у меня хорошая закалка была в армии, там много приходилось ходить в походы по сопкам с полным снаряжением, по семьдесят километров в день. Да так-то я всю жизнь в меру здоровья занимался спортом. Всеми видами понемногу - форму держал.
- У Вас очень состоятельная мама, она могла сделать, чтобы Вас не взяли в армию.
- Моя мама сделала все, чтобы меня взяли в армию.
- Это как?
- Взяла мои документы и унесла в военкомат. Так-то я учился в институте на втором курсе на дневном отделении.
- Мне трудно понять ее, как мать. Зачем она это сделала?
- В нашем роду принято, чтобы мужчины служили в армии. Я считаю, что она правильно сделала. Армия дает мужское воспитание, и если бы не армейская подготовка, я вряд ли смог бы взойти на эту вершину.
- Наверное, ни одна мать не против, чтобы сын получил мужское воспитание, если бы сыновья возвращались живыми и здоровыми. К несчастью в жизни все бывает.
Где Вы служили? В каких войсках?
- В Уссурийске, в спец войсках.
- Перейдем к походу. Где формировалась группа?
- Группу организовала Тюменская федерация альпинизма (ТРФА). В неё входили люди из Тюмени и Тюменской области. Но были люди и из Москвы. Возглавлял тюменец Гайнулин Тимур.
- А с чего Вы, вдруг, вдохновились?
- Это отчим меня завел. Он, так же, в коммерческом походе поднимался на вершину Килимонджаро в Африке в возрасте 45 лет, не будучи альпинистом. Удачно поднялся вместе со своим сыном Сергеем и делился впечатлениями. Вот в разговоре он меня зацепил: горы, дескать, это тяжело, это тебе не в армии по сопкам ходить. Меня это задело за самолюбие. И мы решили пойти все вместе: отчим, мой брат, которому 14 лет и я.
- И все вместе поднялись?
- Нет. Брат заболел, для 14 лет это оказалось трудно. А отчим смог бы подняться, но он спустился вместе с братом - своим сыном, не мог же он оставить больного сына одного. Получается, что из нас троих поднялся только я.
- Расскажите все по порядку, как все было?
- До первого базового лагеря на высоте 3600 нас довезли на машине. Это альпийская зона, легендарные эдельвейсы растут. Ни деревьев, ни кустарников нет. В этом лагере мы стояли три дня. В эти дни мы акклиматизировались. Нас тренировали – каждый день мы совершали радиальный выход вверх, каждый раз увеличивая высоту. Последняя радиалка была до высоты 4100м.
На четвертый день пошли во второй базовый лагерь на высоте 4200м. Этот переход был не сложный, но очень длинный и мы проходили через сыпуху – склон из мелких камней. Когда к ней подходишь, то кажется, что по ней ходить нельзя. Нельзя пройти потому, что она вся сыплется. На ней нельзя задерживаться - поедешь вниз. Человек прошел и его следов не видать - все засыпало. Если на ней покатишься, то сложно задержаться потому, что она вся оживает, она вся сыплется, не за что зацепиться. Но, куда деваться, глаза боятся, ноги делают. Прошел, как и все.
Здесь тоже стояли три дня, и каждый день совершали радиальные выходы уже на ледник со всем альпинистским снаряжением. Нас учили ходить в связке, страховаться в случае срыва на леднике с помощью ледоруба или альпенштока. Альпеншток – это специальная заостренная с одного конца палка для горных походов.Задержаться на леднике с помощью ледоруба, если сорвался, называется зарубиться, потому, что нужно врубиться ледорубом в ледник, чтобы остановиться в скольжении. С альпенштоком сложнее затормозить, но можно. Для этого острым концом скребешь по льду, навалившись на альпеншток. Ледник в горах не такой, как лед на реке. Это фирн - слежавшийся снег, поэтому и альпенштоком можно затормозить, но сложнее, чем ледорубом.
Когда люди идут в связке, все друг от друга в связке зависят. Если сорвется и понесется кто-то один, то он может утянуть за собой всех людей, которые связаны с ним одной веревкой. Тут круговая порука, твоя жизнь зависит от товарища, а его жизнь от тебя.
- Есть у альпинистов на эту тему поговорка: зарубился сам – заруби товарища. Для непосвященного звучит смешно, а в горах это не смешно.
- Это точно!
Рано утром четвертого дня, еще до рассвета мы вышли к третьему лагерю. Шли по очень крутому ледниковому склону, в котором были трещины. А брату Сергею стало совсем плохо - боли в животе. Есть такое следствие набора высоты, и хуже бывает. В общем, он не смог пройти этот склон, ему же всего 14лет Отчим вместе с ним вернулись во второй лагерь и дальше я шел без них. Но Сергей поднимался с отчимом на Килиманджаро до самой вершины 5895 метров над уровнем моря.
После крутого склона пошел пологий участок пути, его называют сковородка. Солнце уже встало, и я понял, почему этот участок так называют. Вроде бы по льду идешь, а жара, ну и впрямь, как на сковороде. Солнечные лучи отражаются от ледника и жарят как в духовке. Нельзя быть без очень темных, как у сварщиков, стеклянных очков – ослепнешь. Нельзя быть с обнаженным лицом – обгорит. В этот переход мы шли по леднику с пяти утра до 12 часов дня и встали в лагере.
Это был третий плановый лагерь, на высоте 5300метров. Здесь мы уже могли между собой пообщаться. Это был международный лагерь, люди были из разных стран, из Испании, из Америки и других, всего примерно сотни две. Кто-то уже спускался с вершины, кто-то еще шел на вершину. Я больше с американцами общался на своем плохом английском. А они по-русски даже и плохо не говорили. Добавляя язык жестов, мы друг друга понимали. С общением у меня проблем нет, я легко нахожу с людьми понимание, даже на разных языках.
Оставшись без отчима и брата, я объединился в палатке с преподавателем математики из московского университета. Я хоть и не получил высшего образования, но наше общение было взаимно интересным. Объединившись, мы могли нести одну палатку на двоих, а так ведь надо нести каждому свою палатку.
У нас был медик на группу. Её зовут Оля. Она - опытная альпинистка, и на эту вершину шла не в первый раз. Поэтому она была и медиком для группы и проводником одновременно. Кроме неё у нас на группе было два инструктора–проводника, один местный, а второй наш тюменский Тимур Гайнулин.
Отсюда мы уже шли самостоятельно. Нам было сказано, куда идти, тропа промаркирована.
Четвертый лагерь был на высоте 5800 метров, его нет на схеме. Это уже был чисто наш лагерь, другие шли сразу до следующего лагеря. Тут у нас заболел инструктор, который был из местных, и он пошел вниз. Дальше с нами шли уже только наш тюменский инструктор и медик.
Лагерем встали засветло. Я считаю, что это очень хорошо, что у нас был еще этот промежуточный лагерь. Так нам давалось еще время привыкнуть к высоте, разряженному воздуху, набраться сил перед решающим броском. До четвертого лагеря я еще чувствовал себя терпимо, но на высоте четвертого лагеря у меня начались сильные головные боли. В этом состоянии есть одно средство – работать. И я работал – разгребал снег под палатку. Здесь у нас была дневка – это такой день, когда группа стоит на месте, люди отдыхают, приводят в порядок снаряжение, подлечиваются, кто заболел, привыкают к этой высоте, набираются сил. Это была вынужденная дневка, из–за плохой погоды, сильно мело, никакой видимости. На следующий день метель улеглась, и открылись прекрасные виды вокруг. Ни на какой фотоаппарат нельзя это снять, это надо видеть.
Тут такой случай произошел. Спускалась одна группа с Украины. У них человек наверху умер. Не сорвался, не разбился, а тромб оторвался, и он умер. Они спускали его завернутого в спальные мешки, и я отозвался им помочь. Я нес его со стороны головы. И мешок при этом как-то расстегнулся, и я увидел мертвое лицо этого хохла. Я не испугался, но это лицо мне запомнилось.
На следующий день был последний переход до пятого лагеря на высоте 6100 метров. Это ближний к вершине лагерь.
На следующий день предстояло восхождение на вершину.
День начался для нас часа в два–три ночи. Вышло нас восемнадцать человек. Тропа наверх была отмечена, и каждый шел со своей скоростью. Но нам всем было поставлено обязательное условие – идти к вершине не дольше, как до двух часов дня. Где бы ни застало тебя время - два часа дня, кто докуда дошел, обязательно должен поворачивать вниз, обратно в лагерь.
Было темно и дул жуткий ветер, и от него никак нельзя было укрыться. Я пытался как-то укрываться за камнями, но это было бесполезно. Ветер поднимал снег, и скоро я понял, что не знаю куда идти, ничего не видно из-за темноты и метели, а под очками еще и запотело. И тут, я увидел чьи-то идущие ноги перед собой и пошел за ними. Как выяснилось позже, это были ноги медика Оли. Она знала куда идти, и я держался за её ногами.
Наступил день, рассвело, но от этого мало что изменило, видимости никакой. Только вдруг чувствую, что альпеншток ни во что не упирается. У меня не было ледоруба, я шел с двумя альпенштоками. И вот левый куда-то проваливается в пустоту. Подсмотрев под очками, я увидел, что слева от меня очень крутой склон, аж до самого второго лагеря, я почти на стенке. Это место перед вершиной называется нож. Его пройти недолго, минут десять, но надо пройти по крутому склону. Этот участок действительно напоминает по форме нож. Держаться на нем очень трудно, но развернуться в обратный путь на ноже не возможно, сорвешься вниз. Из-за того, что я не видел ничего впереди кроме ног Оли, я не заметил, что оказался на ноже - ноги продвигались вперед и я за ними. Даже если бы я захотел повернуть назад, надо было пройти нож и на Плато парашютистов, которое сразу за ножом, развернуться в обратную сторону. Но если ты уже прошел этот самый опасный участок, и до вершины уже рукой подать, зачем возвращаться? Но у меня и не было тогда мысли повернуть назад.
Мы прошли нож, но подавать руку до вершины было не легче, чем идти по ножу, только уже не так опасно. Мы шли с Олей вдвоем по колено в снегу, друг за другом. Я знал, что люди должны быть и впереди нас и позади, но никого не было видно, холод и метель, и мне казалось, что мы здесь одни. Хотя Оля была и опытная альпинистка, и я был вымотан, казалось, до предела, я не позволял ей идти первой. Идти первому – торить тропу было так тяжело, что я не мог даже представить, как она это сможет, как я – мужчина смогу идти следом за женщиной, а она будет торить тропу.
Подъем на вершину ступенчатый. Поднимаясь на очередную ступень, думаешь, что это уже все, что там уже вершина. Но оказывалось, что это всего лишь очередная ступень, нужно подниматься на следующую. И она оказывалась не последней. Природа, словно издевалась над нами, мало того, что вымотала наши силы, так еще и обманывает. И неизвестно, сколько еще ступеней впереди. Даже Оля, поднимаясь на эту вершину в третий раз, не могла сказать, сколько их еще будет. Когда мне казалось, что уже нет сил, что я не могу больше идти, Оля убеждала меня, что уже скоро, что надо идти, чтобы успеть подняться до двух часов.
И вот она - вершина. Я был немного разочарован. Я ожидал, что она более остроконечная, как в фильмах, а оказалось, что это площадка, просто выше уже ступенек нет. На вершине мы познакомились с испанцем. Мой телефон разрядился, и я попросил испанца сфотографировать меня на вершине, мы обменялись номерами телефонов.
- Как Вы поняли, что это вершина?
- Там стоял тур. Это что-то вроде горки из камней, которая и означает, что это наивысшая точка. Так же там был небольшой бюст Ленина. Видимость на вершине была относительно хорошая, но мело, и ничего кроме этой поляны было не видно: ни соседних вершин, ни картины вниз, ну никакого обзора. Мы побыли на вершине примерно десять минут и стали спускаться. Испанец пошел с нами. Сил прибавилось от эмоций, что мы дошли, мы достигли цели. Но спуск, оказывается, не легче подъема.
- Да, на спуске гибнут чаще, чем на подъеме.
- На обратном пути нам встретился человек из нашей группы. Было уже два часа, нужно, по условию, возвращаться из любой точки, где бы тебя это время не застало. Но ему было обидно повернуть перед самой вершиной, и он все равно пошел вперед, а мы не могли его бросить и стали дожидаться. Это было хоть не роковой, но ошибкой. Но мы не могли бросить своего человека одного среди этой метели. Испанец возмущался, психовал и пошел один, а мы остались, и пошли дальше,когда дождались своего человека. А в горах очень быстро наступают сумерки и метель усиливалась. Время было оговорено не зря. Нам встретилось еще несколько наших человек, но их мы уже повернули обратно. Я чувствовал себя все хуже. Началось онемение. Это очень тяжелое состояние. Немеют и руки ноги и не слушаются тебя. Они почти бесчувственны, ощущаешь покалывание в пальцах, как если отлежишь руку или ногу. Но в обычной жизни это проходит, а тут не проходит. И даже язык тебя не слушается, речь становится тяжелой, трудно говорить. И даже мысли как-то тоже замороженные, ни на чем не можешь сосредоточиться.
А метель разыгралась, и на Плато парашютистов мы заблудились. У Оли и еще одного альпиниста были GPS навигаторы, но они то расходились во мнении, то их навигаторы показывали по-разному. Но все-таки решили, что идем не туда и поменяли направление.
- А тюменского инструктора с вами не было?
- Он поднялся на вершину первым с двумя альпинистами. Мы встретили их возвращающимися еще в полдень. Когда мы заблудились, они, наверное, были уже в лагере.
- Не испугались? Не пожалели, что отправились в этот поход?
- Нет, даже в этом состоянии я относился ко всему происходящему, как к приключению, но самочувствие было тяжелым: это онемение, язык заплетается, мысли путаются, а пред глазами неотвязно всплывает мертвое лицо того хохла, которого я помогал спускать. Метель, холод, а мне невыносимо жарко. Но я понимал, что мое состояние усугубится, если я остановлюсь. И я старался себя расшевелить: махал руками, чтобы разгонять кровь, поднимал и опускал плечи, приседал. Вот приседание помогало лучше всего, но все равно это состояние не проходило. И тогда я на этом ветру, навстречу метели расстегнул пуховик. И это привело меня в себя, мне стало легче, я стал соображать, стал принимать участие в происходящем. Тут мы все-таки нашли тропу, и пошли верною дорогою. Но на спуске я сорвался и пролетел метра четыре.
-Страшно?
- Да, нет. Пропасти внизу не было, но по склону я бы мог лететь долго, набирая скорость, мог бы травмироваться, старался альпенштоками затормозить, но затормозил с помощью кошек и остановился.
Да, спускаться труднее, и не только потому, что силы уже кончились давно, спуск сам по себе труднее, ногам как то не привычно идти вниз по склону.
У Оли оторвалось крепление у одной кошки, и она, положив её в рюкзак, шла с кошкой на одной ноге. А перед самым лагерем очень крутой спуск, на двух кошках трудно, а как она будет спускаться на одной? Я предложил ей подождать, когда я спущусь в лагерь и принесу ей вторую кошку. Спустился, взял кошку, но она сумела уже спуститься на одной.
В лагере отогрелись. И я узнал, что многие повернули назад перед ножом. Из 18 человек поднялись только шесть.
Беспокоило, что нет испанца. Было уже темно. С рассветом пошли его искать. По слухам, нашли обмороженного, но еще живого. Так я остался без фотографий с вершины.
На следующий день мы спустились с высоты 6100 метров до второго лагеря 4200.
Ну, вот на этом и все.
Прилетел домой, но ещё примерно месяц немели пальцы, не мог сконцентрироваться мыслями ни на чем. Потом прошло.
- Что дало это восхождение Вам?
- Никто: ни инструктора, ни спортсмены не верили, что я поднимусь, потому, что я впервые пошел в горы и сразу на семитысячник. Но я поднялся в числе шестерых из группы двадцать два человека. Я узнал про себя, что могу выполнять сложные задачи. Я многое могу, если задамся целью.