В этом году, весна в эту маленькую деревеньку пришла ранняя. Рано стали распускаться почки на деревьях. Рано стали появлялись первые листочки и первая травка. Отовсюду разносилось благоухание невероятных запахов просыпающейся природы.
Ярко-желтые одуванчики росли везде и своим цветом вызывали чувство радости, умиротворенности и спокойствия.
В самом центре деревушки, между тремя толстыми, столетними дубами, среди аккуратных цветочных палисадников с ароматными цветами стояла старая, деревянная церквушка, огороженная от дороги невысоким синим заборчиком.
Говорят, в этой самой церквушке, когда-то, давным-давно венчался сам генерал-губернатор этих мест.
Местные крестьяне долго и с благодарностью помнили это событие. Всем жителям деревни в этот день по целковому давали и три дня потчевали. Жена губернатора всегда раздавали милостыню, была мила и со всеми приветлива. Её любили и уважали за её тепло и доброту к людям. Не за долго до венчания генерал-губернатор привез и установил на эту церквушку колокол. А еще их семейство построило тут в деревне лазарет и школу за свои средства.
Только давно это было, ой как давно. Сейчас, при советах все коренным образом поменялось.
А недавно, в этой церкви к 50-летию Великого Октября и телефон провели. Тяжелый черный аппарат установили возле самого входа. На столике поставили, рядом с большим металлическим, черным ящиком с надписью «На храм». Только вот зачем поставили этот телефон и с кем разговаривать, никто почему-то не сказал.
Это случилось в одно прелестное утро, аккурат на первое мая.
Что меня толкнуло в этот день зайти во двор этой церкви – одному только Богу известно. Ноги мои сами переступили порог этой обители и понесли прямо к входным ступенькам. Я тихо прошел вдоль клумб и остановился прямо напротив дверей.
Стоя у самого входа, я наслаждался умиротворенностью этого места, его спокойствием, его глубокой тишиной, красотой и приятной небесной голубизной. Кругом тихо. Ни облачка, ни ветерка, ни шелеста, все, словно замерло.
Доносились едва слышимые запахи ладана. Они смешивались с цветочными ароматами из палисадников и вызывали неописуемое внутреннее блаженство. В такие моменты, душа моя радовалась.
Вид самой этой церкви и могучих столетних дубов наводил на глубокие, трепетные мысли о вере, о вечном, о человечности и о бесконечной любви. В маленькой лампадке, висящей над входом, слабо горел фитилёк.
Вдруг, совсем неожиданно эту божественную тишину резко разорвал противный телефонный звонок.
Отец Никодим - настоятель этой церкви снял трубку и пропел в неё сквозь густую бороду красивым басом:
- Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа-а-а ами-и-инь. Слушаю вас.
Раньше, в детстве я часто слышал этот голос, он ничуть не изменился, такой же проникновенный, сильный и завораживающий.
Сейчас этот голос был хорошо слышан на улицу. Обе створки дверей были открыты, и я невольно стал свидетелем этого жуткого разговора.
- Мусоропроводов моя фамилия! - громко зазвучал голос на том конце,- я из районного ЦэКа! Святой о-о-тец-ц! С вас два с-с-стола! У нас тут мероприятие намечается, партийное так с-с-казать! Грузовик и раб-с-с-сила уже в дороге!
Настоятель присел на старенький табурет. Широкой ладонью вытер лоб, подумал и промолвил:
- Побойтесь Бога, товарищ из ЦэКа. Давеча, в марте, восьмого дня давали вам столы. Так потом еле их отмыли и отчистили от скверны и мерзостей всяких. Ни стыда, ни совести. Грех-то какой учудили ваши товарищи. Испачкали, заблевали, испоганили-то столы. Надписи срамные ножичком понаделали. Нашли мы столы только через неделю-то, на берегу озера, на половину в воде лежали в куче бутылок! Еле-еле в божеский вид привели. Потом еще всю неделю пятна-то смывали и выскребали похабные слова. Не дам я больше столов.
Отец Никодим откровенно волновался. Ему было очень жалко этих столов. Эти самые дубовые столы, с резными, красивыми ножками делал еще его отец своими руками, сорок пять лет назад, специально для церкви. Столы были ему очень дороги, как и всё в этой простой скромной церквушке: и иконы без окладов, собранные по крупице, и росписи на стенах, и скромные домотканые дорожки на полу, и дароносица, и медный, блестящий подсвечник, рядом с престолом, и горящие свечи, и колокол и все прихожане.
В черной трубке сперва было тихо.
Я отчетливо заметил, что на голубом небе вдруг, откуда ни возьмись, стали появляться тяжелые тучи. Они медленно, крадучись закрывали собой солнце, спускаясь все ниже и ниже.
- Ах, так! С-с-святой отец-ц-ц! - заорал в трубку хриплый голос,- тогда не получите и пионеров для вашего церковного хора!
Отец Никодим тяжело вздохнул, покачал головой. Сердце его забилось чаще, дыхание участилось. Отчаяние стало наполнять всю его натуру.
Он любил людей, но любовь эта была разумной и мудрой. И его самого в этих местах любили и почитали.
Отец Никодим часто приходил к тяжело больным детям. Приходил в любую погоду. Он утешал больных и их родственников. Долго молился, и больные детки выздоравливали чудесным образом.
Всегда, перед самим его приходом к больному, кто-то звонил в церковный колокол. Звон был слышан на все село. Люди, заслышав звон, знали, что скоро с кем-то произойдет чудо.
А еще он крестил детей, венчал пары, давал ночлег и никогда, ни разу не брал за это денег.
- А вы, товарищ больше не получите монахов на ваши субботники, ни одного, – твёрдо произнес настоятель.
Стая черных ворон взметнулась с дубов и с неприятным карканьем разлетелась в разные стороны.
- Ах так?! С-с-святой отец! Тогда не будет у вас и комсомольцев на крестный ход! - гневно выпалил товарищ из ЦэКа.
Раз в году, в Пасхальную неделю настоятель устраивал крестный ход. Приходило много прихожан поучаствовать. Особенно много было молодых людей.
Отец Никодим перекрестился, перевел дыхание и, стараясь сохранять спокойствие, промолвил:
-Тогда, товарищ не получите монашек в ваш охотничий домик, больше никогда.
Потом Отец Никодим положил трубку на край столика, встал и выпрямил руки, словно ждал какого-то приговора с другого конца провода.
Зловещая пауза длилась не долго. Из черной трубки громко и раздражительно донеслось:
-А вот за это! Вот за это, святой отец-ц-ц и партбилет можно на стол положить!
Голос в трубке продолжал разъярённо и нервно орать грубые слова, и разрывать воздух, но их уже было плохо слышно.
В небе раздался мощный раскат грома, подул резкий, сильный ветер. Он одним махом задул все свечи внутри церкви. С деревьев стали слетать листья и сухие ветки. Деревянную калитку с силой распахнуло и её заклинило в заборе. Черная трубка со стола слетела и повисла, качаясь в воздухе в разные стороны, напоминая собой кричащего висельника. Входные двери в церковь громко захлопнулись. Лампадка, висевшая над входом, заколыхалась, свеча в ней потухла.
Через три минуты отец Никодим вышел из церкви. Закрыл двери на засов, повесил замок, трижды перекрестился, поклонился, и, проходя мимо меня, сказал:
- Кесарю кесарево, а Божие Богу.
Как только отец Никодим вышел за калитку зазвонил колокол.
Я же про себя догадывался, куда пошел этот человек.