Мореходы. Антимонии Заполярного рейса. Конфузы
Антимонии Заполярного рейса. Конфузы.
Случилась эта история в те годы, когда экипажи, даже небольших, транспортных морских
судов ММФ, состояли почти из четырех десятков человек.
Тогда, кроме основного экипажа, чуть ли не на всех судах, были еще и постоянные ремонтные
бригады. Неквалифицированным работникам - тоже находилось место среди плавсостава.
Эта должность называлась - матрос-уборщик. Ведь тогда ещё только могли предполагать, что
уборкой помещений общего пользования, может заниматься матрос с классом, во время
ночной вахты, конечно, если это не сильно сказывалось на безопасности мореплавания.
Случалось даже, что вахтенные штурмана, чтобы не отвлекать такого матроса от работы
и не тревожить сон экипажа условным звонком, позволяли себе сбегать
в каюту за сигаретами или баночкой растворимого кофе, покинув на несколько минут
"алтарь" судоводителя - ходовой мостик.
Обслуживал эту "ораву", квалифицированный персонал: доктор, повар, пекарь, буфетчица,
дневальная, а кое-где была прачка.
Как не обширен был перечень профессий работников плавсостава морского пароходства,
но, однако же, по шутливому выражению моряков, начальник - был всего один. И назывался
он - начальник радиостанции.
В отличие от флотов других ведомств, на нашем - повара не любили, когда их именовали
словом "кок". Почему-то, это слово не ласкало слух тружеников камбуза в французской
терминологии, хотя некоторые сами носили фамилию Петухов. Безотказно действовало
обращение к ним - шеф.
В те годы профессия моряка была в почете. Ведь тогда немногим удавалось посмотреть мир
бесплатно, ну а о том, что на привезенные "шмотки", можно было несколько дней гужевать в
советском порту, всему флоту было известно.
Визированный моряк, независимо от занимаемой должности в экипаже, чувствовал себя
"элитой" флота. Он считал себя не достойным каботажных рейсов (по внутренним водам страны),
где не начислялись суточные-командировочные в инвалюте или чеках "Внешторгбанка".
В начале рейса.
Нам тогда - не повезло. О том, что рейс-задание меняется, экипаж теплохода "Полоцк" узнал
лишь тогда, когда судно бросило якорь, на рейде порта Архангельск.
Судну предстояло выполнить несколько челночных рейсов в порты Западной Арктики.
Это не понравилось некоторым постоянным членам команды. Они стали поговаривать о списании
с судна. Не каждый отваживался заявить об этом в открытую, тем более ссылаясь на то, что он
"моряк загранплавания", а не каботажник. Однако, об этом смело заявил шеф-повар. И не где-нибудь
в курилке, в узком круге моряков, а на общесудовом собрании всего экипажа.
Пока судно проверяли на готовность работы в Арктике различные службы пароходства, по доброму
согласию или нет, некоторая часть экипажа все же сменилась.
Для усиления штурманских вахт, пришел еще один старший помощник капитана и стал
называться - дублёром. Его несложное имя - вполне сочеталось с обликом. Согласно
статуса и флотской традиции, к нему стали обращаться - Иван Тимович, а острословы не
преминули проявить себя и дали ему кличку - "Интимыч".
С его появлением, штатный старпом отпросился на "передышку". Наскоро введя новичка
в суть дел - "смылся на берег".
То, что дублер еще "начинающий", угадывалось не только по внешнему виду, одежде
"с иголочки", но и по его поведению. Вероятно, постоянно находясь в состоянии "сам себе на
уме", он помнил наущения руководства: "Быть в курсе всех дел" и "лез во все дыры".
Инкогнито дублера - длилась недолго. Кто-то узнал в нём комсомольского функционера
и о его способе продвижения по карьерной лестнице, путём дублирования штурманов,
вскоре заговорили во всех "курилках" на судне.
* * *
К трапу судна, подошла элегантно одетая молодая особа, среднего роста, с сумочкой
через плечо и объёмным целлофановым пакетом.
Вахтенный матрос, не озадачиваясь целью её визита, нажал на рычаг звонка, служащего
для вызова вахтенного штурмана.
Одиночный резкий звонок, хоть и не "авральный", принудил молодого старпома
"оставить всё на потом" и выскочить к трапу. Он успел это сделать ещё вначале подъёма дамы,
по крутым ступенькам длинного парадного трапа.
При взгляде сверху вниз, вид посетительницы не произвел на него какого-либо особого
впечатления. Копна светлых волос на голове, да розовая гипюровая пелерина на плечах, могли
вскружить голову, разве только, парящему аисту. А вот ноги посетительницы - привлекли
его внимание. Ведь каждый раз, когда она поднимала
согнутую в колене ногу и ставила на очередную ступеньку, её юбка, из цветастого кримплена,
соблазнительно скользила вверх по капрону чулок телесного цвета. Скомкиваясь, она обнажала
значительную часть округлого бедра.
О мыслях старпома в тот момент, мог бы догадаться любой мужчина его возраста.
Его грешные мысли успели так далеко проникнуть под юбку, что он еле успел от них избавиться,
к моменту появления дамы на верхней площадке трапа.
Одного взгляда ей в лицо, ему хватило, чтобы по всему телу пробежали мурашки, а мысли в
голове, наперебой стали перефразировать баснописца Крылова:
"Какие глазки! Какой носок! Наверно, ангельским быть должен голосок".
- "Здрасьте", - чарующе и нежно, произнесла незнакомка.
- Старший помощник капитана Лохов, - услужливо, представился "чиф", при первом
шаге посетительницы на плетенный коврик спардека.
- Точно? - ангельским голоском, произнесла она. - Тогда я к вам.
От этого слова, в котором можно было уловить и нотки ехидства, и тон издевательства, да
ещё произнесенного в присутствии нескольких моряков, щеки старпома зардели от смущения,
а сам он впал в краткое недоумение с потерей речи.
- Меня назначили к вам поваром. Куда мне пройти? - продолжила прибывшая.
- Идите за мной, - вмиг опомнившись и войдя в раж, строго, по-командирски, скомандовал
старпом и подставив взгляду дамы свою широкую спину - шагнул через комингс дверного проема.
Такого ли приема ожидала дама? Никто не может сказать. Однако, подчиняясь услышанной
"команде", она последовала внутрь судна.
- Похоже, наш Интимыч с первого взгляда втюрился в повариху, - услышала она насмешливое
предположение матросов.
"Надо же так опростоволоситься, - стал мысленно корить себя старпом. - Простую повариху -
принял за даму из какой-нибудь организации или института".
Не оглядываясь, он быстро взбежал по внутрисудовому трапу на палубу выше и, не дожидаясь
девушки, зашел в свою каюту. Дама, не оказавшись такой же прыткой, медленно поднялась вслед за ним.
Единственная открытая дверь каюты указала, что идти ей следует именно туда и она вошла.
Хозяин каюты, уже успев занять рабочее место за столом, потупя взгляд, чтобы не позволять себе
обшаривать взглядом выпуклости фигуры вошедшей, предложил ей сесть на диван, напротив себя.
- Итак, кто вы? - начал он полагающийся опрос, суровым тоном.
- Да повар же! Я ведь вам уже сказала, - недоумевающе, возразила девушка.
- Это я уже понял. Давайте мне ваши документы. Направление на судно и медкнижка, у вас есть?
- Точно? Вам это нужно? - снова выразила она недоверие. - Конечно, есть. Всё со мной.
Правда, мне никто не говорил, что их нужно будет кому-либо отдавать. Я и так уже натерпелась
из-за них.
- Да вы, как-будто первый раз на судне и порядков наших не знаете?
- Так и есть. Я первый раз на корабле и в море еще ни разу не была.
- А где же вы работали до сегодняшнего дня? - удивленно, спросил старпом.
- В пароходском детском садике. Целый год я там проработала. Кем только у них не побыла:
и поваром была, и воспитателем. А все случилось только из-за одной буквы в документах.
Моё имя в "Свидетельстве о рождении" и дипломе - Марья, а в паспорте написали - Мария.
Пришлось переделывать все документы. А визу на загранплавание, мне до сих пор не открыли.
Хотя, она мне уже не нужна.
Наслушалась я рассказов о загранице своих девочек-подружек, с которыми приехала сюда.
Так они почти ничего и не видели там. "Нос не высунешь с парохода", - говорили они. - "Только
работа, да работа. Никакой личной жизни".
И вот я, Марья Яновна, сидящая перед вами, решила сама во всем убедиться. Не возвращаться
же мне домой, не увидев моря.
Если честно, то мне сейчас страшно, но я храбрюсь. И в "кадрах" мне говорили, чтобы не боялась.
Что не понятно - спрашивай. Там люди опытные - помогут.
Вы же поможете, правда?
Не мог же он, молодой, да еще и подменный, чиф - быть таким же наивным и тут же сознаться, что
сам на судне, всего лишь, "без года неделю". А утвердительного кивка головой, было достаточно,
чтобы спрашивающая обрела уверенность.
- А сколько человек у меня будут питаться? - задала она наивный вопрос.
- В экипаже, постоянных, тридцать человек. Но сейчас больше.
- Ну, совсем немного. У нас, в садике, тридцать человек, это всего лишь одна группа.
- А хотите знать, как меня звали детишки в садике? - продолжила беспрестанный щебет девушка. -
"Мальяновна". Смешно. Правда? Но я на них за это не обижалась.
А вот вас, я это услышала только что, когда вы вперед убежали, "Интимычем" зовут.
Это отчество у вас такое, что ли?
- Что вы тут разболтались! - возмутился чиф. - Звать меня - Иван Тимович.
- Точно? - снова выпалила повар и спохватившись, начала извиняться.
- Извините ... извините меня за эту вредную привычку. Она произвольно у меня выскакивает.
Привыкла у детей уточнять, чего они хотят на самом деле. Часто бывало так, что малыш просит одно,
а ему нужно совсем другое. Вот и приходилось переспрашивать.
"Ну вот, все разъяснилось, - подумал старпом. Никакого издевательства в её словах нет. Просто мне это
показалось. Если разобраться, то она отличная, симпатичная девушка. Не сурово ли я с ней разговариваю?
Как бы не обидеть".
Подумав так, Интимыч поблуждал по ней уже другим, более добрым, взглядом и дружелюбно
сказал:
- Да ничего не случилось. Все плохое пройдет, а хорошее останется.
Смело сдавайте мне свои документы, принимайте дела и приступайте к работе.
И несмолкаемо негромко мыча, чтобы исключить любые уточнения Марьи, старпом поднял трубку
телефона и набрал короткий номер камбуза.
- Степаныч, поднимитесь ко мне в каюту. Важное дело есть, - сказал он, ответившему повару.
Повар не заставил себя долго ждать и "прискакал" с веселым выражением лица. Ему уже сообщили о
прибытии новой "кокши". Представление их друг другу и полагающийся инструктаж - не заняли много
времени и по прошествии нескольких минут, они ушли воочию знакомиться с рабочим местом повара.
Когда они покинули каюту, Интимыч стал обмозговывать происшедшее:
"Надо же! Я даже и не думал, что на флоте могут быть такие ангельские души. Непохоже, чтобы
она выпивала и курила, как эмансипированные комсомолки, на белоснежном "блудоходе" "Тартария".
Такая невестка, несомненно, понравилась бы маме. Марья не чета тем, которых я приводил знакомиться".
. . .
Определившись с местом проживания в отдельной каюте и переодевшись в белую поварскую
одежду, придавшую солидность, Марья, сопровождаемая поваром, вскоре оказалась на камбузе.
Познакомиться с новым "шефом" - не преминула и остальная "камбузная прослойка" судна,
буфетчица с дневальной.
Объем поварских обязанностей - умерил настроение Марьи. И чем больше повар вводил её в курс дел,
через слово упоминая об особенностях технологий в море, тем больше ей хотелось бежать прочь с судна.
Обстановка так её пугала, что знай дорогу к каюте старпома, она бы незамедлительно ринулась туда,
забрала оставленные у него документы и убежала в свое пристанище в городе - гостиницу.
Однако, ей делать этого не пришлось.
Инстинктивно почуяв, что где-то, кто-то, нуждается в его помощи, старпом, под видом проверки
различных служб судна, пошел и на камбуз. Ожидаемого веселого "щебета", из уст новой поварихи,
от туда не слышалось.
Марья, конечно же, сразу заметила его и успела подспудно сформировать, абсолютно не относящееся
к служебным обязанностям, девичье мнение:
"Какой стройный и элегантный! И вовсе не похожий на "дядечку", каким мне показался в каюте".
Желание, броситься на шею, как это происходит при встрече со своим спасателем, погасло само собой.
Что её отторгло от этого, она не поняла?
Однако, молодому "чифу" было достаточно одного взгляда в глаза девушки, чтобы в
перевоплощенном выражении лица, разглядеть скрываемую тревожность. Но не только на глаза
обратил внимание Интимыч. Пелерина, раньше скрывавшая её пышные женские прелести,
на слегка загорелой грациозной груди, теперь отсутствовала. Пара пуговиц, поддавшись напору изнутри,
проскользнули в петельках не по фигуре пошитого халата, открыв соблазнительную "расщелину",
меж частей двух "телесных мячиков".
Чтобы совсем не упасть в прострацию, старпом, пересилив душевный соблазн, мысленно "пошарить"
под халатиком, задорно задал ироничный вопрос:
- Ну как тут у вас дела? Все ли кастрюли пересчитали?
- Кастрюли то все в наличии, да вот только Марья побаивается, что не справится тут в одиночку.
"Пекаришку", ведь, уже отпустили на рейс. И в правду, она одна может зашиться, - ответил повар.
- Нечего попусту ей тревожиться, - улыбчиво, ответил старпом. - У нас, ведь, полдюжины курсантов
из мореходки, проходят практику. Вот они и будут помогать.
А я, принимая повышенное комсомольское обязательство, берусь курировать её до ..., -
и, подмигнув повару, добавил, - до полной победы коммунизма".
Привнесенное старпомом игривое настроение, незамедлительно сказалось и на Марье. Шаловливо
поглядывая искоса на шутника, она поймала себя на мысли, что ей уже не хочется бежать отсюда и,
не имея в голове даже мысли о субординации, попросту, спросила:
- "Ты точно хочешь этим заниматься"?
Конфузная ситуация не замедлила с продолжением. О том, что "ляпнула" что-то недопустимое,
Марья поняла по выражению лиц, опешивших, обоих собеседников и, неимоверно смутившись,
кинулась в ближайшую приоткрытую дверь. В этот момент, её действия были сравнимы,
разве что с поведением какого-нибудь нашкодившего зверька, прячущегося от человека.
О том, что Марья выбрала не лучшее место, где можно затаиться, возвестил грохот металлической
посуды, камнепадом повалившейся на неё с полок, в затемненной кладовке.
Мужчины, конечно же, не остались безучастными наблюдателями происшествия, а кинулись к ней
на помощь. Включили свет и помогли "очумевшей кошечке" выбраться из завала.
Никто не стал заострять внимание на этом незначительном происшествии и собеседники,
потупя взгляды, поспешили к своим каютам, чтобы там снять напряжение в грудных клетках,
распирающихся от сдерживаемого хохота.
. . .
То, что стоянка судна в порту затянулась на две недели, сыграло на руку Марьи. Уже к концу
первой недели, она освоилась в молодежной среде морского коллектива. Курсанты, с охотой,
помогали молодой "ШЕФунье", то и дело подтрунивая над её детсадовской лексикой.
Когда экипаж пополнял кто-нибудь из молодых моряков, он тут же ввергался в конфузную
ситуацию. Посылая его на камбуз, за какой-нибудь недостающей на столе специей, они, таясь,
следовали за ним.
И когда, в ответ на просьбу юноши, Марья, ласковым, интригующим голоском, ворковала:
"Тебе точно этого хочется?" - посланец впадал в прострацию, а за его спиной, шутники
надрывали животы от хохота.
* * *
Переход морем, в следующий Арктический порт, не обеспокоил Марью. Слыщанные ею
рассказы, о суровости морских волн и изнуряющих качках, ничем не подтверждались. Море -
казалось обычным продолжением реки.
"Палуба - не качается или как некоторые говорили, не "уходит из-под ног". Никто не ходит
"в развалочку", широко расставив ноги. Все ходят обычной походкой.
Из экзотики, разве что, не греющее, круглосуточно незаходящее солнце да иногда
встречающиеся различные пароходы, почему-то идущие навстречу, как бы целясь лоб в лоб
друг другу. Свободного моря вон сколько, а они теснятся, как будто боятся сбиться со столбовой
дороги.
Птичек здесь - почти никаких нет. Вчера залетал какой-то ястреб. Ребята, изловчившись,
поймали его. Так он, даже через рукавицу, так впился когтями кому-то в руку, что только
клещами смогли их разжать.
Да еще полетали над нами несколько чаек. Но, наверное были не голодные, потому что, не
заинтересовавшись ничем, улетели.
А где тут водятся белые медведи - даже представить себе не могу. Льда то тут - совсем нет.
А говорили, что в Арктике сплошной лед. Зачем-то еще и "ледокольного" старпома прислали.
Правда, он мне "сильно" помог освоиться на судне. Без него - меня бы "заклевали", наверное.
А теперь - его "кураторство" надоело. Зачем-то ему нужна вся моя родословная.
Помполиту ведь хватило сведений о моих родителях и сестрах, а этот, как только останемся
наедине, выспрашивает и о бабушках с дедушками. Чудной какой-то.
- Мы с тобой один цветочек, "Иван-да-Марья", - сказал он как-то.
- Два лепесточка, одного цветочка. Тоже мне поэт.
А при всех, только Марьей Яновной зовет.
С обязанностями - я, вроде бы, справляюсь. А вот без ребят - вряд ли. Они за четверть часа
делают столько, что я и за час бы не справилась. Картошку чистят - быстрее машины,
предназначенной для этого. Да и с уборкой камбуза мы с ними справляемся до начала кино.
За что "куратор" на них злится? Не понимаю. С носимым магнитофоном, ребята приходят теперь
только тогда, когда он спит.
Такой музыки, как у них, я еще не слышала. Мелодичная, темпераментная. Жаль только, что
поют не по-русски.
А второму радисту, с записями песен на русском языке, старпом тоже запретил вход на камбуз.
Зачем-то повыбрасывал все бланки радиограмм, которые тот мне ежедневно приносил. Теперь
"радистёнок", при каждой "случайной" встрече, приглашает в радиорубку, чтобы там помочь мне
в написании радиограммы.
Вот и сейчас, сказал, чтобы я его ждала здесь, а сам не появляется.
Боцман, мне кажется, тоже чем-то недоволен. Дневальная Лида говорит, что большую кастрюлю,
с вываренными мослами, бывший повар всегда выставлял на корме и "дракон", во-время перекура
в 10 часов, возглавлял там пиршество, а теперь все это - достается курсантам.
Драконом его зовут, из-за большой золотой фиксы на зубе спереди, что ли?"
- Марьюшка! Ты же тут простудишься. Потоки воздуха - здесь прохладные. Не гляди, что лето.
А я то ищу, ищу. Нигде тебя нет. А ты вот куда забралась. Никто не подумает, что тебя нужно
искать у пустого бассейна, - обеспокоенно, затараторил Интимыч.
- А здесь действительно красиво! Нептун с русалками, дельфины, рыбки чудные, водоросли...
Капитан рассказывал, что все эти художества, нарисовал настоящий художник, выходивший с ними
в рейс. Несомненно, постарался.
Эх, если бы мы сейчас были не в Арктике, а где-нибудь в тропиках. Наполнили бы его теплой
морской водой и поплавали. Какое удовольствие бы было!
"Явился, покровитель, - мысленно, выразила недовольство Марья. - Хорошо, что не застукал нас с
радистом тут. Тот, наверное, или задерживается с приемом радиограммы для меня, или испугался,
увидев старпома, и теперь не подойдет сюда".
Ей, ведь, было невдомёк, что на ходовом мостике, "дублера" считали лишним. Вахту он нёс с вторым
штурманом, номинально являясь старшим по званию и нигде не расписываясь. Ходовой мостик покидал,
когда хотел, и разгуливал по всем палубам судна, как бы делая служебный обход.
Капитан, к его вольности, относился снисходительно. Льдов на трассе, ведь, все равно не наблюдалось.
Они были, но где-то значительно севернее от курса судна.
Его частое появление на камбузе, каждый член экипажа интерпретировал по своему, но не так, как
он сам - служебная обязанность.
Эту заботу, у него не отобрал постоянный старпом, вернувшийся перед отходом из краткосрочного
отпуска, а с превеликим удовольствием - перепоручил ему.
В порту Дудинка.
Во время стоянки в порту, молодые моряки, слукавив об отсутствии билетов в кино, уговорили
Марью на альтернативу - посещение ближайшего ресторана.
Там они влились в компанию боцмана и начальника радиостанции, с интернациональной кличкой
"маркони", которые отмечали успешное завершение спасательной операции.
Хотя поступок боцмана не заслуживал большего, чем устная благодарность и отнести его можно
бы к обычной товарищеской взаимовыручке, но зная о трепливом языке "дракона" и чтобы
происшедшее "скрыть во мраке", начальник пригласил его в ресторан.
Как обычно бывает, многое тайное становится явным, сразу же после нескольких выпитых рюмок.
Начальника, в этот раз, никто "за язык не тянул", но, вероятно, организм так проникся духом
переживаний, что ему не терпелось его выпустить и он разболтался.
Услышанным подробностям, даже боцман дивился, а молодежь слушала и вовсе онемевши.
То, что посреди судна стоит огромная мачта-свеча, со стрелой-тяжеловесом, для каждого члена
экипажа не было секретом, они её видели ежедневно. А вот о том, что на ней подвешивалась еще
и главная передающая антенна судовой радиостанции - некоторые услышали впервые. Антенна
натягивалась перед каждым выходом судна в море и снималась - по приходу в порт.
Так вот, во время недавнего её спуска, выявилась проблема. Если, как это везде, антенна, на
удерживающем фале, под собственным весом опускалась до крышки трюма, то в этот раз, к антенне
пришлось применить немалое усилие.
Не всегда требуется специальное образование для выявления такой причины и начальник
сообразил, что нужно осмотреть блок, через который пропущена часть "бегущего такелажа" - фал из
тонкого стального троса.
Своего подчиненного, второго радиста, начальник привлекать не стал. Да и не имел уже такого права,
так как на время всей стоянки, он безропотно передал его в распоряжение вахтенных штурманов, для
осуществления проходного режима у трапа судна, в течение восьмичасовой вахты.
Сам "Маркони" был из "когорты" вновь прибывших на это судно и многих особенностей в его устройстве
еще не знал. О том, что полезет на мачту, он, конечно же, вахтенного штурмана предупредил, а вот
попросить дополнительную помощь у кого-нибудь - не удосужился.
Экипировавшись монтажным поясом для работы на высоте, начальник смело взобрался на ростры,
над которыми возвышалась громадина необъятной мачты.
Навык, взбираться по скоб-трапу, еще не был забыт и он смело полез по нему вверх. Бравада покинула
его организм, лишь только достиг он середины мачты. Неуверенность в себе, стала ощущаться при каждом
перехвате руками скоб, приваренных, намертво, к мачте.
Превозмогая все негативные ощущения и глядя только вверх, он все же достиг огражденной площадки
на мачте. Лаз, для проникновения на неё, был открыт и начальник проник в него, с душевным ощущением
спасшегося.
Каждому, оказавшемуся на подобной площадке, полагалось закрыть крышку лаза. Начальник, помня об
этой предосторожности, вознамерился это сделать и тут. Взявшись за ручку крышки, он ненароком посмотрел
в "пропасть" люка и почувствовал в себе неприятные ощущения.
В выражение: "пропасть притягивает к себе", "марконя", может быть и не верил, но в тот момент,
прочувствовал действие этих нешуточных сил. А если бы не нашел в себе силы воли, отпрянуть от люка,
потащив за собой крышку, трагедии бы - не избежать.
Мысль, об осмотре канифас-блока, находящегося выше площадки еще на несколько метров, чуть ли не у
самого топа мачты, была тут же забыта. Её заместила более насущная - "Как слезть отсюда"?
Зацепившись карабином страховочного пояса за скобу трапа и, с грустью, посмотрев на прикрытое жерло
люка, начальник ощутил себя "узником прикованным к параше".
Не прекращающийся мандраж в конечностях, не позволял ему сосредоточиться ни на какой мысли о
подходящей ситуации. Они скакали в голове, чуть ли не в такт вибрирующих рук.
А та, которая вещала о расцеплении пальцев рук, во время удержания ими за скобы трапа, превзошла
всех и во всю била набат в барабанные перепонки.
Желание, позвать кого-нибудь на помощь, начальник отвергал, едва оно появлялось. Ему не хотелось
стать посмешищем среди команды и, в очередной раз укорив себя за беспечность, он решил действовать
самостоятельно, непременно, предварительно отдохнув. Мандраж в поджилках и прохлада в "очке", стали
непроходящими ощущениями.
. . .
Наблюдая в бинокль за грузовыми операциями из иллюминатора своей каюты, капитан заметил и
начальника радиостанции. Ему показались неестественными потребности человека, работающего на высоте.
"С чего бы, нормальному человеку делать производственную гимнастику на такой большой высоте, а потом,
там же, еще и спать лечь"?
. . .
Не отстегивая страховочного карабина и глядя только перед собой, начальник, нерешительно, поднял
крышку люка. По отсутствию дрожи в коленках, "Макони" понял, что действия его верны и удерживаясь за
скобу трапа, лежа на животе и медленно пятясь задом, стал спускаться в люк.
Новая проблема не замедлила проявиться. А причиной её была конструктивная особенность площадки.
Узкая сторона лаза, располагаясь между ступенями скоб-трапа, мешала слепому поиску их ногами.
Когда уже показалось, что под ним вообще нет скоб и дальнейшая болтанка ногами ни к чему не приведет,
"маркони" услышал под собой голос:
- Начальник! Ты слепой, что ли? Возьми правее и спустись немного ниже!
Такой душевной радости, как от услышанного вблизи голоса боцмана, начальник не ощущал давно.
Он даже не подумал о том, откуда мог тот тут взяться и готов был поверить, что его послал Всевышний.
С появлением боцмана, к начальнику вернулась уверенность. Он нащупал ногой скобу и выпрямившись,
уверенно ступил на неё. Перед отстегиванием карабина от мачты, хоть в теле и ощутилось слабое
мандражирование, но оно тут же исчезло.
Чтобы не выказать боцману свою трусость, начальник поспешил огорошить его расспросами:
- Откуда ты взялся? Может тебе нужно на мачту, так я посторонюсь?
...
- Нет. Ничего мне не нужно.
Меня послал капитан, увидев что ты, после гимнастики, прилег отдохнуть на площадке.
Так вот, он интересуется: "Не подать ли и обед тебе сюда"?
- О! Если бы я знал, что у нас такой сервис, то не спешил бы. А так как ты застал меня уже в дороге,
то возвращаться не стану. Пообедаю вместе со всеми.
- Да успел я и услышать, и увидеть, как ты, "очкуя", по щенячьи повизгивая, беспомощно, болтал
в воздухе своими "сосисками".
. . .
Марья, слушая "Марконю", то испуганно ОЙкала, страшась, его падения с высокой мачты, то
заливалась смехом, слушая ироничные замечания "дракона".
Не менее - её рассмешило поведение, уже, изрядно, захмелевшего боцмана. Во время перекуса, у него
изо рта выпала, вероятно давно расшатавшаяся, золотая фикса и упала в тарелку с закусками.
"Дракон", почувствовав это, ни на кого не глядя, невозмутимо порывшись вилкой в гарнире, нашел её.
Операция, по внедрению зубной коронки, несомненно, была для него уже привычной, так как, взяв
золотой зуб двумя пальцами - не глядя, водворил его на место.
Однако, когда "псевдо дантист" снова раскрыл рот, чтобы съесть лакомый кусочек с вилки, фикса снова
выпала, звякнув о тарелку. Боцману, ничего не оставалось делать, как, снова и снова, повторять эту
несложную операцию.
Происшедшее действо, так развеселило Марью, что ради этого удовольствия, она даже отказалась от
приглашения радистом на танец. Моряки же, одинаково здраво хихикали, как над клоунскими
репризами "дракона", так и над детской наивностью "кокши".
. . .
Хотя часы показывали позднее время - природа ничем не являла этого. Солнце, по-прежнему, не сходило
с безоблачного небосвода. То и дело шныряющий по железнодорожным путям маневренный тепловозик,
неустанно перетаскивал, скрипящие, грузовые платформы. Береговые краны, своим видом напоминающие
длинноногих птиц, аистов, периодически нависали своими "клювами" над трюмами морских судов,
что-то сыпучее выхватывали из них и с грохотом обрушивали в вагоны.
. . .
Ощущая легкую усталость, чуть приотстав от компании на пару с радистом, Марья подошла к судну.
Ей не хотелось расставаться с жизнерадостным состоянием души, полученным в увольнении на берег.
К высокому парадному трапу она уже привыкла и без страха поднималась по нему на борт. Однако, от
поддержки галантно поданной руки радиста, не отказалась.
Избежать "случайной" встречи со старпомом и незаметно юркнуть в свою каюту, ей не удалось. Он, хотя
и не находясь на вахте, но услышав хмельной гомон у трапа - вышел. Его одолевало не любопытство:
"кто шумит", а гложило нетерпение узнать: "с кем вернулась Марья"?
Вид счастливой девушки, вызвал в нем обостренное чувство ревности сразу ко всем вернувшимся.
"Почему же я не пошел с ними? Вот сейчас бы она была со мной. А теперь как мне к ней приблизиться?
Ждать утра, что ли? За ночь многое может произойти. Еще неизвестно, кто её там охмурил?
Ведь всем известна поговорка: "Кто угощает девушку, тот её и "танцует". Для начала надо бы узнать,
с кем она танцевала"?
Увидев "Интимыча", молодежь устремилась в "низы", на палубу, где располагались их каюты.
Марье же, обитающей на спардеке, предстояло разминуться со старпомом в узком коридоре,
где непременно, одному нужно повернуться на пол оборота. Конечно же, Интимыч был обучен
светским манерам и был готов уступить дорогу даме.
Еще с расстояния двух десятков шагов, "чиф" стал любоваться горделивой походкой девушки и по мере
её приближения, поймал себя на мысли:
"Нет, не верю, что эта девушка, обыкновенная, повариха. Даже артисточки из танцевального ансамбля -
не все так могут. Уверен, что ещё многого о себе она не рассказала. Что-то скрывает".
Замечтавшись, а может быть нарочно, Интимыч начал разворот своего корпуса в непосредственной
близости от Марьи.
Такой маневр, при расхождении судов в море, был бы недопустим, так как, неизбежно, привел бы к аварии.
Избежать столкновения не удалось и в этой обстановке. Правда назвать аварией происшедшее - язык
не поворачивается. Прикосновение тел было настолько приятным для Интимыча, что у него и мысли
не возникло, чтобы отстраниться, а от исполненного "па" - даже дух перехватило.
Марья не ожидала подобной выходки от своего командира. Восприняв его намеренные действия, как
случайные, она мгновенно отстранилась на один шаг. Её желание извиниться, было перебито страстным
шепотом старпома:
- Марьюшка, как провела вечер? Никто тебя в ресторане не обидел?
- Нет. Все хорошо. Люди там добрые, веселые, - приходя в себя, по обычному, ответила она.
- С кем же ты там танцевала? - беря её за руку, проворковал "ЧИФчик".
- Да я на быстрые танцы не выходила. Там было много народа и тесниться мне не хотелось. А вот на
медленное танго - Коля-радист, пару раз уговорил.
От услышанного, только начавшее входить в обычный ритм сердце Интимыча, вновь заклокотало.
Марья, почувствовав жар от его дрогнувшей ладони, потихоньку высвободилась и больше не имея
препятствия, поспешила в свою каюту.
. . .
Упоминание о радисте, не на шутку растревожило старпома. Он даже не стал продолжать общение
с Марьей, а после её ухода - пошел прогуляться по наружным палубам. Почувствовав тяжесть от
одолевавших мыслей, "чиф" присел на шезлонг у бассейна.
"С радистом она танцевала, видите ли, - съязвил он про себя. - Этого хлюста с поля зрения нельзя
выпускать. Шустрый он, оказывается. Да он, наверное, всю Майю облапал, когда танцевал с ней в ресторане.
То-то она так невозмутимо провела абордаж со мной.
Нет. Нельзя допускать, чтобы их отношения зашли далеко. Радиста надо убирать. А повод для его списания
с судна, найдется всегда. И проще всего это сделать на его вахте у трапа. Ну, скажем, обнаружить там его
пьяным или что-нибудь не устерегшим".
- Коля! Ты уже заступил на вахту? Чтобы мне не вставать, включи, пожалуйста, плиту в четыре часа.
Я на неё поставила кастрюлю с мясом для бульона. Хорошо? - донесся знакомый голос Марьи.
"Чем бы насолить этому пакостному радистёнку?" - снова задумался "Интимыч" и тут же расплылся в
улыбке. Он не стал кричать, как Архимед - "Эврика", а тихо запомнил слово, которое может рассорить
повара со ставшим ненавистным радистом.
"Как все удачно складывается. Она наверняка не закрыла камбуз на ключ, так что набухать в кастрюлю
соли - будет нетрудно".
Время было за полночь. Выждав с полчаса, чтобы окончательно исключить случайную встречу с кем-нибудь,
Интимыч отправился на тайную операцию. Все произошло так, как он и предполагал. Дверь камбуза была
закрыта только на защелку. Где стоит бадья, с рассыпной солью, диверсанту конечно же было известно.
Прикинув в уме, что литровой кружки будет достаточно, он, с не сходящей с лица ехидной улыбкой, зачерпнул
соль и высыпал в объёмистый бак, одиноко стоявший на плите.
Вернувшись в каюту, старпом, не испытывая ни малейшего угрызения совести, уснул.
. . .
Наступивший новый рабочий день, не внес каких-либо изменений в обычный ритм жизни экипажа.
Поднявшийся раньше других, обслуживающий персонал, вовремя приготовив завтрак, потчевал моряков.
Марья, не чуя никакого подвоха, готовилась к приготовлению обеденного рациона, подбивая бабки в
камбузной книге.
"Солянка должна получиться отменной, - глядя на список продуктов, подумала "кокша". Спасибо Коле -
что не забыл включить плиту. Теперь, каким бы старым не было мясо, после такого длительного
вываривания - любое станет нежным".
"Интимыч", как ни в чем не бывало, заглянул к ней с обычной проверкой, узнать все ли в порядке.
Диверсионный объект, сверкая нержавеющей сталью, испуская легкие струи пара в ненасытное жерло
вентиляционного короба, спокойно томился на дальней камфорке электроплиты.
Совесть его не гложила за содеянное. Она не проснулась в нем, даже во время энергичной
физзарядки на свежем воздухе. А подвигнуть шалуна на предотвращение скандала, больше ведь никто
не мог.
Зная, что "мина замедленного действия" должна сработать вскоре и дабы направить её "взрывную волну"
в нужное русло, "Интимыч", на ходу обдумывая оперативный план, поспешил в свою каюту.
Обложившись различной литературой и схемами судовых коммуникаций, тем самым создав себе вид
занятого человека, он стал ждать. Ход времени, почему-то, совсем замедлился.
"Ну как же хочется прервать длительный трезвон телефона, поднять трубку и услышать плачущий
голос Марьюшки, просящей о немедленном прибытии на камбуз, для разрешения невесть откуда
взявшейся проблемы", - думал вредитель куняя.
Как бы то ни было, но и спустя два часа, на камбузе ничего необычного не произошло.
Марья выловила, ставшие ненужными, мослы и, как обычно, отдала их своим помощникам - курсантам.
Может, будь поопытнее в приготовлении пищи, они бы и удивились солености кусочков мяса,
остававшихся на костях, но тогда, думая, что так и должно быть, съели его не морщась.
А заикнувшись повару о солености мяса, они смогли бы спасти первое блюдо от пересола.
. . .
Марье показалось, что у неё обострились вкусовые ощущения. От кого-то она слышала, что иногда такое
бывает.
"А может я посолила дважды", - недоумевала повар, пробуя из ложки приготовленную солянку.
- Ваня, на-ка попробуй! Кажется я пересолила, - протянула она ложку помощнику-курсанту.
Тот не заупрямился, а с удовольствием принял подношение. Отхлебнув немного из ложки, он, морщась,
прыснул тестируемым в посудо-мойку.
Сомнений больше не было - явный пересол.
- Ну ты и махнула, кормилица, - прополоскав рот, сказал студент. - В прошлом году, в Атлантическом
океане, нас забортной водой поил сам Нептун. Выпили, вроде бы, не морщась, а от твоего бульона, я еле
отплевался.
"Надо бы попробовать бульон из бака. Кажется, я его не весь вылила", - здраво, рассудила Марья.
Попробовав остаток бульона, она убедилась, что он "солоней соли".
Чувство, охватившее девушку, не понять человеку, не бывавшему в подобной ситуации.
Сварить новый суп - уже невозможно. Да и где взять продуктов на его приготовление.
"Дёрнуло же меня за язык" - похвастать перед ребятами, что могу приготовить солянку не хуже,
чем это делают в ресторанах."
Пока Марью окутывали думы о судьбе обеда, её окружила пол дюжина любопытных доброжелателей.
Слух об испорченной пище, со скоростью "цепной реакции", стал распространяться по судну и достиг
ушей капитана.
Долгожданный звонок, Интимыч все же услышал, но не от Марьи. Звонил капитан и требовал
незамедлительного разбирательства с приготовлением обеда.
Чиф не был готов к такому повороту дела и поспешил на камбуз. Выразив недоумение по поводу
сборища, он первым делом кинулся утешать, зарёванную, Марью.
- Что случилось? Объясни, - спросил он, негромко.
- Пересолила, - всхлипнула Марья. - Кто-то в бульон соли насыпал, а я, не пробуя, сварила в
нем солянку.
Почуяв, что все находится в русле содеянного, Интимыч, во все услышанье, спросил:
- А кроме тебя, у кого еще был доступ к бульону?
- Да я с шести часов тут топчусь и никого подозрительного не замечала. А до этого, перед сном,
положила мясо в пустой бак, залила водой и попросила вахтенного Колю, включить плиту в четыре часа.
Он так и сделал.
- Все понятно. Это радист насолил тебе. Он же был в ресторане с вами. По пьяне приревновал тебя к
кому-то, вот и отомстил.
Тащить этого шкодника сюда, пусть признается! - театрально скомандовал Интимыч.
- Что вы ... что вы! - плаксиво, вскрикнула Марья, как-будто сейчас же должна последовать расправа с
радистом и он тут же будет вздернут на рее. - Не мог он так поступить! Он хороший!
Театральность действа - произвело впечатление на собравшихся. Одни просто улыбнулись, а некоторые
даже хохотнули. Шум на камбузе привлек внимание и людей, коротавших время у телевизора в "красном
уголке" судна и они тоже "подтянулись" к камбузу.
Массовость - была наруку Интимычу.
- Да за такие действия нужно немедленно списывать с судна. Возмутительно, вести себя так!
Смотрите, как переживает беззащитная девушка. Если он думает, что защитить её некому, то
ошибается. Каждый из собравшихся, готов грудью защитить нашу Марью.
Кто-нибудь, позовите сюда второго радиста! Пусть расскажет, зачем оставил экипаж без обеда!
Слух о массовом сборище у камбуза, не пролетел мимо кают капитана и помполита. Отложив все дела,
они тоже присоединились к массам, конечно не с целью спасения супа, а для предотвращения беспорядка.
Разбудивший радиста механик, вкратце рассказал ему причину бузы на камбузе и порекомендовал ему
- не затягивать с появлением.
-А вот и он, диверсант подколодный! Раскусили мы тебя. Ты зачем Марье в бульон полведра
соли насыпал? - на полном серьезе, обвинил Интимыч.
- Что ты такое несешь? Ничего никому я не сыпал. Кто меня видел? - возмутился радист.
- Ага. Вот ты и прокололся. Хочешь знать, кто тебя видел?!
- Да ничего я не хочу. На камбузе я был в четыре часа, по просьбе Марьи. Включил камфорку и все.
- А за одно еще и сольки добавил, - съехидничал кто-то из толпы.
Услышав чью-то реплику, Интимыч вдохновился и подытожил:
- Я думаю, все тут ясно. Этот товарищ - нам не товарищ. Гнать его с судна надо. Да еще и за испорченные
продукты с него высчитать следовало бы.
- Да вы что такое говорите!? - вмешалась Марья. - Я вспомнила! Это я солью чистила бак и не сполоснула.
А за продукты высчитывайте с меня!
- Когда же ты успела? - удивленно, задал ей вопрос радист. - Ты же вчера говорила, что только
собираешься поручить эту чистку курсантам.
Нет-нет! Не верьте ей! Если на то пошло, то это я насыпал соли, чтобы ответил этот гад, курирующий
камбуз, - и указал пальцем на Интимыча.
Молодежь захохотала, глядя на происходящее, а капитан спокойно резюмировал:
- Развели тут балаган. А из-за чего? Обыкновенная банальность. Любовь. Не видите разве?
Девушки всегда пересаливали, когда влюблялись.
Расходитесь. Конфликт исчерпан.
Подумайте лучше, чем заменить первое блюдо? Думаю, молочный суп еще успеете сварить.
Затем, намекая на известную трагедию Шекспира, серьезно сказал:
- А вам, "РомэВам", настоятельно, рекомендую примириться. Иначе, оба будете списаны на берег
в этом же порту.
. . .
Разоблачением "диверсанта", Интимыч только ухудшил расположение Марьи к себе. Она совсем
перестала познавать флотскую жизнь через его рассказы. Былая её детская наивность, тоже куда-то
девалась.
"Надо почаще бывать на камбузе и упростить с ней отношения. А то она все Иван Тимович да
Иван Тимович. Радист ведь не на много моложе меня, так его - она Колей зовет. Курсантам - нечего
ошиваться на камбузе. Сделал дело и сматывайся. Позовут - когда нужен будет.
При таком порядке, ей ничего не останется делать, как по всем вопросам обращаться ко мне, а это -
сблизит наши отношения. Но это нужно сделать постепенно и лучше всего ссылаясь на санитарные
правила, чтобы не выглядело местью, за её не прекращающиеся благосклонности к радисту," -
думал Интимыч, прохлаждаясь у открытого иллюминатора.
Обратный рейс.
Портовый процесс, выгрузка груза, а потом погрузка порожних контейнеров, вскоре был завершен
и судно отправилось в обратный путь.
После частого шугания, курсанты стали с осторожностью заглядывать на камбуз. Многие
работы, выполняемые ими, Марья стала делать сама и как результат - стала уставать. Но даже это
не превратило ее в Золушку. Её поварская одежда всегда была чистой и отглаженной.
Интимыч радовался, замечая это и с удовольствием прислуживал ей.
Усердие в работе, несомненно, заслуживает похвалы, а вот переусердие - иногда может привести к конфузу.
Так вскоре и случилось...
Особенным расположением помещений на судне было то, что кают-компания, помещение для питания
и отдыха командного состава, находилась не на одном уровне с камбузом и столовой команды, а палубой
выше. Хозяйствовала там буфетчица, а пища к ней с камбуза доставлялась на небольшом лифте, в виде
жерла большой духовки.
Время близилось к обеду и Марья сновала на раздаче первых блюд. Чтобы сократить число рейсов лифта,
она использовала посуду большой вместимости. Наполнив борщом алюминиевую кастрюлю, она переставила
её на табуретку, готовясь к загрузке в лифт. И вот, когда Марья, взявшись за ручки, натужно приподняла
ёмкость, появился помощник. Вскрикнув: "О-ё-ёй! Надорвешься!", Интимыч кинулся помогать девушке,
наклонившейся над кастрюлей.
Вот тут-то он и переусердствовал. Безрассудно обхватив голыми ладонями верхний ободок кастрюли и
обжегшись, "чиф" тут же выпустил её, но руки не отдернул. Марья же, опешив от такого усердия,
возвращая кастрюлю на место, почувствовала обхват своих грудей, лапищами Интимыча и
расслабила кисти своих рук. Кастрюля, гулко грохнув, плюхнулась обратно на табуретку, а вот,
всегда мечтающие о свободе, её девичьи груди, так и остались в его ладонях.
Эту немую мизансцену, нельзя было не заметить дневальной Лиде, обернувшейся на грохот возле лифта.
Она то знала, чего хочет мужчина, берущий женщину за грудь и не замедлила с исчезновением из камбуза.
Почему добро-действие обошлось пошлостью, Интимыч не осознавал. Ему было приятно ощущать
вожделенную плоть не меняя позы. Он даже успел словить легкую эйфорию.
К реальности его вернула пощечина Марьи, а от её испуганного выкрика: "Вы что себе позволяете?", он
ощутил сильную неловкость.
Оглядевшись, "на предмет" отсутствия свидетелей его непристойностей, вернув себе самообладание,
"чиф" негромко извинился перед Марьей и покинул камбуз.
Обед экипажа прошел без новых эксцессов.
После этого случая, Интимыч стал редко появляться на камбузе. Его занятости на вахтах,
способствовала ледовая обстановка на море. Пока судно стояло в порту, северный ветер успел нагнать
льдин и они, то и дело, стали появляться то справа, то слева от курса.
Марья с удовольствием гуляла после рабочего дня, по верхним палубам судна, в компании курсантов.
Иногда в их коллектив вливался радист и делился новостями.
Обратный переход показался короче чем туда, может даже потому, что многое стало уже знакомым.
. . .
В порт судно пришло рано утром и стало на рейде, в ожидании подъема железнодорожного моста.
Свою ненужность, Интимыч начал ощущать еще за сутки до прихода, а в белую ночь прихода - его
основательно "изгложила" тоска.
С Марьей, он не наладил дружеских отношений, однако, с "головы она не выходила". Сколько раз ему
хотелось пригласить её в свою каюту, для примирения за бутылочкой "Шампанского", но - не решился.
"А ведь о том конфузе на камбузе, откуда-то знают все, но при мне стесняются говорить, - думал Интимыч.
Марья разболтать не могла. Значит, кто-то подглядел. И что теперь делать? Искать этого свидетеля -
значит выставить себя на всеобщее посмешище. А если найду его, то что ему предъявлю? Обвиню во лжи?
Марья вряд ли станет отрицать факт её лапания. Она горой за любую правду.
А что потом? Разбирательство ... суд. Могут даже срок "влепить", не жену ведь тискал".
С упоминанием слова "жена", Интимыч обрел новую почву для размышления.
Для "просветления мозгов", он достал из рундука, зашхеренную для возможного обмена в реке Енисей на
какую-нибудь деликатесную рыбину, бутылку "Столичной". А чтобы отогнать жалкие попытки разума,
внести сумятицу в целесообразность этого действия, он решительно сдернул с неё запечатывающую
"бескозырку"...
Первые сто грамм, действительно, подсказали направление, в котором нужно действовать, а вторая
"соточка", более конкретная, даже высветила путь, по которому следует двигаться к намеченной цели.
"Ну и что тут такого, если я напрямую спрошу Марью, хочет ли она стать моей женой? - размышлял
совеющий Интимыч. - Может она и сама думает об этом. Я ведь уже несколько раз намекал ей, что
мы с ней пара, Иван-да-Марья.
Все, решено! Утром, она станет моей. Оба спишемся с судна, поженимся и заживем, как живут
нормальные люди"...
Такова была последняя мысль, засыпавшего на диване Интимыча.
К завтраку, в кают-компанию, он не явился. Хотя организм требовал, еще поваляться, он переборол
сонливость и поднялся. Лежание на диване, сказалось не только на состоянии форменных брюк,
но и отразилось на его лице.
Во время проведения гигиенических процедур, Интимыч вспомнил, о чем размышлял перед сном, и
настроился на немедленное осуществление задуманного.
Чтобы разум не мешал претворению плана, он его "задобрил" остатком "Столичной".
К появлению на камбузе лыбящегося "чифа", Марья отнеслась равнодушно. Ничего не подозревая,
она готовила ингредиенты к обеду.
Куры, полученные недавно из "артелки", судовой продкладовой, имели ужасающий вид. Вероятно, еще
на птицефабрике, их заносили в морозильник охапками, да так и заморозили. Десяток неразделанных
тушек, смерзшихся в разнонаправленных позах, напоминали остатки героев-голышей, занявших круговую
оборону. В полумраке, любой бы мог испугаться их длинных, растопыренных, когтистых лап и
агрессивно раскрытых клювов
Вот их то, Марья и поместила в большой алюминиевый бак, наполненный холодной водой, для оттаивания.
. . .
Равнодушие, на лице "претендентки на сердце", не понравилось Интимычу и он решил развеселить Марью.
"Знаешь, а это хорошо, что тебя зовут Марья. Над этим именем, вряд ли кому удавалось пошутить.
А вот над именем Галина - кубинцы вдоволь нахохотались, - начал рассказ "чиф". -
В прошлом году, мы стояли в каком-то порту на Кубе и играли в футбол с местной командой.
Ну мы то играли, а наша буфетчица, возрастом чуть старше тебя, забавлялась с детворой.
И вот, когда она узнала их имена, ну там ... Хосе, Педро и прочие, показав на себя пальцем, сказала:
"Я - Галина". Чего угодно ожидала она от них, но только не хохота.
Они окружили её и тыча в неё пальцем, заливисто хохоча, выкрикивали: "галина, галина, галина...".
"Чего они так реагируют на моё имя?" - удивленно, спросила буфетчица у помполита.
"Им смешно от того, что ты назвала себя курицей. Слово "галлина" по-испански - курица".
После рассказа Интимыч расхохотался, но Марья осталась серьёзной.
Хмельной разум, конечно, более расположен к шуткам, чем обычный. Подвергшийся влиянию алкоголя
человек, готов хохотать безостановочно, даже над одним указательным пальцем, взгляд же Интимыча,
обнаружил их целый бак.
Захохотав еще громче, он привлек внимание Марьи. А чтобы закрепить её интерес, он стал пританцовывать
и активно жестикулировать, поднятыми вверх руками с растопыренными пальцами, намекая на сходство
своих конечностей с лапами кур в котле.
Марья, находясь в недоумении, не зная как поступать в подобных случаях, стояла потупив взгляд.
Ей было непонятно, над чем веселится, этот, всегда серьёзный, человек.
Остепенившись, из-за равнодушия девушки, Интимыч хотел даже извиниться, но этого не позволило его
воспаленное воображение. Оно тут же предоставило ему вполне жизненную картину.
Преображение Интимыча, даже встревожило Марью. Он вдруг посерьезнел и глядя на тот же самый бак,
произнес: "Да они же тонут! Не видишь, что ли? Они помощи просят! Руки тянут к нам, а мы стоим тут, как
истуканы! Неси спасательный круг сюда. Тревога - "человек за бортом"! Действуй!".
Наученная, на недавно прошедших учениях, действиям по всем видам тревог и поддавшись магическим
словам командира, Марья кинулась на корму, где только что, через иллюминатор, она видела
хозяйничающего боцмана.
- "Человек за бортом! Спасайте! Интимыч сказал, несите спасательный круг на камбуз!" - без нотки иронии в голосе,
прокричала Марья, повернувшемуся в её сторону боцману.
"Человек за бортом" - не шуточная тревога. От скорости действий на ней, зачастую, зависит жизнь человека.
Боцман, зная это, да еще превратно поняв сообщение Марьи и подумав, что Интимыч упал в воду,
громко повторил команду. Затем, схватив спасательный круг, с криком: "где он ... где он", стал метаться по корме.
Марья, поняв, что боцман ищет человека не там, схватила его за рукав и потащила в помещение камбуза.
Вбежавший, со спасательным кругом, боцман, опешил, увидев улыбающегося Интимыча.
- Что за шуточки? - возмутился он. - Марья кричит, что вы упали за борт, а я вижу вас здесь!
Это вы научили её так шутить?
- Не шуми, боцман. Это я пошутил, а она приняла за "чистую монету".
Лучше глянь сюда, - показал он на бак с курами, - сколько безвинных душ тонет и просит помощи!
Кинь им спасательный круг. Чего его держишь?
Боцман оказался смышлёней поварихи. Поняв, что тут что-то не так, не обостряя ситуации, как это могло бы
произойти с любым другим членом экипажа, тихо удалился с камбуза. Марья, больше не веря своему
куратору, бросилась вслед за ним.
. . .
Обсуждать кулуарно происшедшее, теперь никто не собирался и к обеду, о нем знал весь экипаж.
Сославшись на нездоровье, Интимыч не пришел на обед, а к концу рабочего дня и вовсе слинял на берег, на
рейдовым катере.
Через несколько дней, Иван Тимович тихо списался с судна.
Марье, с вселившейся в неё грустью, вскоре пришлось расстаться. Как же светились её глаза, когда она
выходила из каюты капитана. Ведь в ней она услышала, что ей открыли визу и она может работать на судах
загранплавания. С заменой ей, в отделе кадров, не замедлили.
Покидала она борт судна, под благостные пожелания, "высыпавших" к трапу моряков.
гы-гы-гы