Особенности службы в Иностранном легионе. ч.5
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2017/12/20/520)
Давайте посмотрим, как же была организована служба врангелевских белогвардейцев, завербовавшихся во французский Иностранный легион.
Для этого снова обратимся к воспоминаниям Э.Н. Гиацинтова «Записки белого офицера».
В предыдущей главе мы рассказывали, что поначалу наших новоявленных легионеров, большинство из которых были офицеры, воевавшие в окопах Первой мировой и Гражданской войн, имевшие ранения и боевые награды, держали за колючей проволокой в лагере, под охраной алжирских солдат-арабов, и под командой вечно пьяного и злобного французского сержанта.
Спустя некоторое время его и вовсе заменили на … простого французского солдата:
«Выстроив всех легионеров, сержант произнес речь, в которой сообщил, что он уходит от нас, так как произведен в adjudant'ы, а на его место назначен другой, тут он театральным жестом указал на личность в очках, которого мы должны слушаться и уважать, как его самого.
Сержант по обыкновению был пьян вдребезги и с трудом держался на ногах.
Как мы узнали впоследствии, он не только не был произведен, но наоборот, разжалован в простые солдаты, за что именно, навсегда осталось для нас тайной.
Вновь назначенное начальствующее лицо оказалось простым солдатом второго класса (рядовым), но требовало, чтобы мы называли его сержантом. Во французских чинах и званиях мы в то время абсолютно не разбирались и, вероятно, так бы и считали его сержантом, если бы он сам не выдал себя.
Через несколько дней после его прибытия он получил производство в солдаты первого класса (нечто вроде ефрейтора) и радовался этому как ребенок, требуя, чтобы все его поздравляли.
Таким образом, у французского командования в Константинополе не нашлось не только офицера, но даже лишнего сержанта для командования над несколькими сотнями русских легионеров. Вещь абсолютно невероятная, в особенности для Французской армии, где на каждого простого солдата приходится чуть ли не два gradus (унтер-офицера)».
Итак, для того, чтобы командовать русскими добровольцами Иностранного легиона, на смену своему вечно пьяному сержанту, французское командование назначает обычного рядового солдата, имевшего, однако огромный апломб и запас презрения к своими подчиненным, так что дело их воспитания и у него довольно быстро дошло до «мордобоя»:
«Новое начальство на первых порах держало себя крайне вызывающе. Расхаживал по лагерю он всегда с арапником в руке.
Однажды под вечер, обходя бараки, он встретился с одним из легионеров, который не уступил ему сразу дороги. Он начал кричать на него и в конце концов ударил его арапником. Тот не стерпел, и началась жестокая потасовка.
Бедному французику пришлось бы совсем плохо, если бы между легионерами не нашлось несколько благоразумных, которые остановили слишком ретивых.
На помощь избиваемому с другой стороны лагеря бежали арабы с винтовками. Дело принимало серьезный оборот, и все русские разбежались по баракам.
Подоспевшие арабы на месте происшествия нашли только поверженное в прах начальствующее лицо, сидящее в грязи и ощупью старавшееся найти сбитые очки. Приведя себя в относительный порядок, наш новый владыка вызвал всех на поверку, но никак не мог найти виновников среди нескольких сот человек, закутанных до подбородка в одеяла.
Так это дело и окончилось ничем.
Ретивое начальство отложило в сторону арапник и вообще значительно присмирело. Впоследствии ему удалось втолковать, что он имеет дело не с бандитами.
Он очень удивился, узнав, что среди нас много офицеров и вообще людей с образованием.
Его предшественник обрисовал нас совершенно в ином свете и посоветовал воздействовать главным образом побоями. С тех пор между обеими сторонами воцарились мир и согласие. Благодаря этому жить стало гораздо легче...»
В том, что вечно пьяный сержант «обрисовал» своему сменщику русских добровольцев Иностранного легиона, как бандитов, которых нужно постоянно избивать, ничего особо удивительного нет: как говорится «мерил по себе».
А вот то, что НИКТО из французских офицеров и генералов не удосужился проинструктировать солдата, назначенного командовать тысячами русских добровольцев, говорит только о глубочайшем презрении и наплевательском отношении командования Иностранного легиона к своим новым легионерам.
Спустя некоторое время подобной «переподготовки» новоявленных легионеров было решено перебросить во французские колониальные владения, туда, где шли вялотекущие боевые действия с непокорными аборигенами.
Вот, как это было организовано:
«Наконец, седьмого марта официально было объявлено, что десятого отправляются из лагеря триста пятьдесят человек; из них 300 в кавалерию в Сирию, а остальные в пехоту - в Алжир. Радость отправлявшихся была безгранична. Чуть ли не считали минуты до отъезда.
После обеда, на этот раз довольно сытного, нас построили, оцепили со всех сторон вооруженными арабами и повели через весь Константинополь на пристань.
Вероятно, публика Константинополя приняла нас за тяжелых государственных преступников - так велик был эскорт сопровождавших нас.
В этот день шел мокрый снег, так что к концу пути, длившегося около двух часов, мы промокли насквозь.
На пристани нас подвели к довольно большому пароходу, на который грузили какие-то ящики и тюки.
В ожидании погрузки мы простояли под ветром и дождем около трех часов, окруженные тесным кольцом часовых. Никого из посторонних к нам не подпускали ближе, чем на сто шагов.
Наконец, когда погрузка всяких вещей была закончена, приступили к нашей.
Внизу у трапа встали два сержанта и считали всех садящихся. Наверху то же самое производили жандармы. Непосредственно за жандармами на протяжении шагов десяти, до входа в трюм, стояли арабы с винтовками.
В этот трюм загоняли всех вступивших на палубу.
У выходного люка из трюма по обеим сторонам опять-таки стояли жандармы. Когда всех погрузили, трюм оказался переполненным...»
Эраст Гиацинтов, благодаря своему хорошему знанию французского языка, был в этой партии «легионеров» кем-то вроде переводчика и даже сумел пообщаться с капитаном судна, в трюм которого их набили, как сельдей в бочку:
«Капитан оказался очень милым человеком. Прежде всего он мне заявил, что все путешествие нам придется совершить в том самом трюме, в котором мы находились теперь. Он совершенно согласился со мной в том, что это помещение слишком тесное для трехсот пятидесяти человек, но, по его словам, другого у него не было. На самом деле вся кормовая часть занималась пятьюдесятью арабами, возвращавшимися к себе на родину по окончании службы.
Они были расположены очень свободно. Каждый из них имел матрац, и между матрацами был еще оставлен довольно большой проход.
Почему нельзя было хоть немного стеснить их и в освободившееся место перевести часть легионеров, так и осталось для всех тайной.
Это только лишний раз доказывало, что все французы смотрели на нас, как на животных, считая нас ниже даже арабов...»
Вот ЭТО – ОЧЕНЬ важный момент, который необходимо подчеркнуть:
Гиацинтов не раз отмечает, что французы тогда смотрели на своих недавних русских союзников, КАК НА ЖИВОТНЫХ, считая их даже ниже арабов, которых они тоже искренне презирали.
Подполковника русской армии Э.Н. Гиацинтова в Иностранном легионе поставили на должность рядового кавалериста, и направили в Сирию, где продолжались ожесточенные схватки французских войск с бедуинами.
Вот чем нашим легионерам там, поначалу, пришлось заниматься:
«Куда только не отправляли солдат для совершения бесплатных работ. Нередко мы ходили чистить сады и ватерклозеты в женский приют, не говоря уже об уборке офицерских садов, переноске багажа на пристань или с пристани и так далее. Все эти работы производились по просьбе какого-нибудь офицера или его жены, причем всегда просили прислать русского.
Иногда после этого распределения оставалось для нужд эскадрона двадцать-тридцать человек, которые должны были вычистить и напоить пятьсот-шестьсот лошадей и мулов. Бывало, что сразу же после переклички оставшиеся люди принимались за водопой и оканчивали его часам к двенадцати дня.
Нужно сказать, что уборка лошадей была самая ненавистная работа.
Во время чистки никому сидеть или отдыхать не разрешалось. Нужно было в течение трех часов простоять около лошади со щеткой в руке.
Как вычищены лошади, никого не интересовало, но надо было делать вид, что все время работаешь.
Арабы отлично усвоили себе это требование и нередко простаивали около одной лошади, держа щетку или скребницу на какой-нибудь части ее тела по целому часу с закрытыми глазами...
Чистить мулов было чистое наказание. Некоторых, особо строптивых, приходилось убирать целой артелью, так как один человек не рисковал даже подходить к ним. Обыкновенно кто-нибудь со стороны яслей захватывал мула за уши и затем на него набрасывались человек пять. Иногда и при таком образе действия дело оканчивалось для кого-нибудь полученным ударом или укусом…
Столовая представляла собой обыкновенную конюшню, только с вывороченными яслями и поставленными большими деревянными столами, вечно невероятно грязными. Даже скамеек было небольшое количество, и их не хватало для половины обедающих, так что большая часть обедала стоя.
Из-за захвата скамеек происходили вечные ссоры и недоразумения. Обед приносили в металлических баках очень неаппетитного вида, да и сам он был такого содержания, что мало кто прикасался к нему, предпочитая проедать свои последние гроши. Большей частью нам давали чечевицу, которая сменялась фасолью или рисом. Изредка давали картофель. Большей частью вместо мяса нам выдавали конину, приготовленную при этом в таком виде, что даже очень голодный человек вряд ли отважился бы съесть ее. Поварами были арабы-сирийцы, необыкновенно ленивый и неопрятный народ…
Была у нас выделена особая группа в восемь человек, которая ведала конюшней арабских чистокровных маток…
Начальством у них был русский же казак, произведенный в капралы, и они были совершенно в стороне от всех остальных. Кобылы там стояли изумительные. В особенности хороша была одна старая серая в яблоках, у которой на дверях была прибита дощечка с надписью, гласившей, что кобыла такая-то преподнесена таким-то шейхом генералу Гуро.
Злые языки говорили, что дом этого шейха был разграблен французскими войсками, кобыла попала им в руки в числе другой добычи, а сам шейх на дворе собственного дома был повешен...
Насколько это соответствует действительности, не знаю, но во всяком случае особенно невероятного в этом нет ничего...»
(Французский генерал Анри Жозеф Гуро, которому досталась эта «изумительная кобыла» несчастного шейха, повешенного во дворе собственного дома, был одним из героев Первой мировой войны.
Во время Дарданелльской десантной операции он командовал экспедиционным корпусом, был там тяжело ранен, и отправлен во Францию. Во время пути у Гуро развилась гангрена и ему ампутировали правую руку.
После выздоровления, генерал Гуро был назначен командующим 4-й армией и блестяще проявил себя в 1918 году при прорыве «линии Зигфрида» на Марне.
22 ноября 1918 года он вошел в город Страсбург, свергнув Эльзасскую Советскую Республику (!!!), которая была провозглашена там 11 ноября 1918 года.
В 1919 году Гуро был назначен Верховным комиссаром Франции в Сирии и Киликии и главнокомандующим армией Леванта.)
Кроме выполнения хозяйственных работ, легионерам приходилось нести и караульную службу:
«…нас гоняли, что называется, и в хвост и в гриву. Иногда приходилось ходить в караул через сутки после возвращения из предыдущего.
Самым неприятным караулом было охранение артиллерийского парка, расположенного в трех километрах от черты города.
Парк занимал огромную песчаную площадь, обнесенную со всех сторон проволочными заграждениями. По всему этому пространству лежали в кучах ящики со снарядами, снаряды, прикрытые брезентом или просто валявшиеся под открытым небом в самом хаотическом беспорядке.
Почему этот парк был так заброшен, совершенно не понятно, в особенности, если принять во внимание, что там лежали миллионы снарядов и патронов. Очевидно, он находился в таком виде с тех пор, как англичане взяли Бейрут у турок, но тогда, когда мы там несли караулы, уже прошло больше трех лет владычества французов, а парк все еще не был приведен в порядок.
За это время можно было легко все привести в надлежащий вид, пользуясь хотя бы теми силами, которые ежедневно отправлялись для чистки разных приютов, садов, курятников и так далее…
Если прибавить к этому, что самое караульное помещение представляло собой полуразвалившийся дом без окон и дверей, без стола и стульев, так что сидеть и отдыхать приходилось прямо на полу, то получится полная картина совершенно диких условий несения службы....
Воскресные и праздничные дни не приносили с собой полного отдыха, так как мы освобождались только после дневного водопоя, а утром работали так же, как и в будние дни».
Впрочем, бывали у легионеров и увольнения и «минуты отдыха»:
«По воскресеньям и праздникам можно было брать отпуск до двенадцати часов ночи по запискам, которые подписывались самим командиром эскадрона. В девять часов вечера в будние дни все обязаны были быть у своих постелей и дежурный marechal, обходя бараки, проверял наличность людей. Опоздание из отпуска, хотя бы на несколько минут, каралось очень строго...»
Отметим, что в Бейруте тогда было довольно много православных арабов, которые, поначалу, очень тепло принимали своих русских единоверцев.
Но эта идиллия продолжалась недолго:
«В начале нашего пребывания в Бейруте православные арабы изумительно хорошо относились к нам. Многие были приняты в арабских домах, где их встречали как родных.
К сожалению, должен сознаться, что далеко не все русские оказались на должной высоте, и очень быстро своим поведением оттолкнули от себя радушных хозяев.
Отношение к нам хотя и продолжало оставаться хорошим, но была утеряна та близость, которая могла бы скрасить нашу жизнь в Бейруте..
Местные жители были с нами холодно любезны и никого уже не приглашали в свои дома. Как это ни грустно, приходится сказать, что в этом исключительно виноваты мы сами...»
Виной этого «охлаждения» отношений с местными, было неумение многих наших соотечественников пить и прилично себя вести, находясь в нетрезвом состоянии. Пьяные легионеры скандалили, лезли в драки и приставали к местным женщинам, что заканчивалось потасовками и тяжелыми обидами у местных жителей.
Гиацинтов вспоминал, как однажды их командир отпустил в увольнение:
«После обеда нас отпустили в город, и вечер, как почти всегда бывает в таких случаях, ознаменовался рядом пьяных скандалов, после чего наши отношения с начальством снова ухудшились и начался период гонения на русских и благоволение к арабам...»
Интересны и воспоминания Э.Н. Гиацинтова о практике «воспитательной работы» в их эскадроне:
«Adjudant наш был родом с Корсики, как, впрочем, и большинство сверхсрочников. Служил он уже двенадцатый год и всю службу провел в колониях.
С арабами он был жесток неимоверно и бил их самым бесчеловечным образом.
Роста он был небольшого, но умудрялся, не вставая со стула, наносить им удары в лицо ногой.
Когда он бывал в плохом настроении, все приходило в трепет.
Мне пришлось быть свидетелем, как он бил четырех арабов, повинных только в том, что они в этот день записались в книгу больных.
После посещения околотка двое из них были отправлены в госпиталь, так как действительно были серьезно больны.
Это не помешало ему избить двух остальных, получивших "consultation motivee", по возвращении их из околотка...
Обращался он к нам на "ты", как, впрочем, все французские офицеры, за исключением генерала Гуро и коменданта города Бейрута.
Про остальных офицеров эскадрона при всем желании сказать ничего не могу.
Мы их почти никогда не видали, и в расположении казармы они появлялись только в редких случаях.
Что они делали, и чем были заняты - мне неизвестно. Один раз, вскоре после нашего приезда, один из лейтенантов показывал нам, как надо седлать лошадей. Это был первый и последний случай нашего непосредственного общения с офицером...»
Как видим, этот сверхсрочник-корсиканец не слишком-то «баловал» своих подчиненных вниманием и заботой.
А остальные офицеры-французы и вовсе не появлялись в расположении части, занимаясь своими делами.
Как ни странно это прозвучит, но французов-солдат во французском же, Иностранном легионе было совсем немного.
Э.Н. Гиацинский дает любопытный анализ межнациональных отношений (и обычаев) своих сослуживцев по французской армии:
«Французов вообще у нас было очень мало, а главную массу составляли русские и арабы.
Арабы были сирийцы и алжирцы. Это два племени, очень близкие друг другу.
Различие в языке очень незначительное, приблизительно такое же, как между великоросским и малорусским.
Сирийцев у нас было мало, и все они занимали должности поваров, обозных и денщиков. Народ это жалкий и забитый.
Внешним видом своим они сильно отличаются от алжирцев. Алжирцы в большинстве случаев высокие, статные и красивые, сирийцы же маленького роста и очень щуплые.
Никакой народ не подвергается таким жестоким побоям во Французской армии, как сирийцы.
Бьют их форменным образом походя, и они терпеливо сносят побои. Наш marechal-chef подвергал провинившихся форменным пыткам. Жаловаться, конечно, было некому.
Арабов-алжирцев бьют уже более осторожно...
Во Французской армии каждый солдат, француз или цветной, по окончании положенного срока службы может остаться на сверхсрочную, подписав контракт на любое время, не меньше, однако, года. Кроме положенной при подписании контракта премии сверхсрочник получает усиленное денежное довольствие, которое с течением времени все время увеличивается. Таким образом, солдат, прослуживший лет десять на сверхсрочной, получает больше, чем срочный сержант. Французы, остающиеся служить добровольно простыми солдатами, представляют собой необычайно редкое явление
.
Движение по службе для араба сопряжено с большими трудностями. После долгих и упорных стараний он производится в солдаты первого класса, который никакими особыми правами и преимуществами не пользуется, а только имеет на рукавах одну нашивку.
Многие из них так и оканчивают свою долголетнюю, часто двадцатилетнюю, службу в этом высоком звании. Когда же арабу удается проскочить в бригадиры, то он считает себя чуть ли не Богом.
Бригадирские нашивки достигают у них чудовищных размеров.
Покоя арабы-бригадиры не дают никому, ни своим единоплеменникам, ни чужим.
Наши русские подвергались наказаниям главным образом из-за них.
Не было ничего хуже, как попасть на работу под надзор арабского бригадира.
Бригадиры-арабы в тайниках своей души мечтают о золотой нашивке марешаля, и нет такой подлости и гнусности, которую бы они не совершили для достижения своей цели. Редко кому из них удается достигнуть такой высоты, но стараются, конечно, все.
Общей же чертой арабов являются хитрость и лицемерие, соединенные с чисто восточной ленью. Французов они ненавидят всеми фибрами души, но на глазах юлят и превозносят все Французское, а за спиной показывают кулак и бормочут свои арабские проклятия.
Самая же гнусная их особенность это педерастия, которой они подвержены почти все без исключения.
В первые дни их появления у нас один из них проявил поползновение на одного из русских. Дело было в душе, где мылся один донской казак Перлов, обладающий неимоверной физической силой, но сравнительно небольшого роста и довольно полный.
Туда же зашел один араб, сделавший ему весьма недвусмысленное предложение. Перлов задал ему такую трепку, что тот еле унес ноги оттуда.
С тех пор русских они оставили в полном покое, и на повторение поползновения никто уже не отваживался.
Говорили, что некоторые марешали тоже были подвержены этому пороку, так как вестовыми у них были всегда молоденькие женоподобные арабы».
Нетрудно заметить, что нравы и нормы поведения у русского народа в те времена еще были строгими и педерастия, широко распространенная среди арабов, вызывала среди наших легионеров искреннее омерзение, и готовность «ввалить» ее носителям, при малейшем намеке, «по первое число».
(Сейчас, как мы знаем, многие внуки и правнуки тех суровых воинов, порой, даже похваляются перед окружающими своей «нетрадиционной ориентацией». «Куда катится этот мир…»(с))
Отношения русских и арабов в Иностранном легионе оставались очень сложными:
«Русских арабы невзлюбили почти что сразу же. С особыми привилегиями французов они уже давно свыклись и считали это положение совершенно нормальным.
В нас же они видели иностранцев, которых считали равными себе, и вдруг оказалось, что эти иностранцы почти на равном положении с французами.
Велико было их негодование и возмущение, когда несколько русских переводчиков по прошествии четырех месяцев службы сразу произвели в бригадиры, минуя звание солдата первого класса.
Когда же по прошествии года трое русских были произведены в sous-officiers и столовались вместе с французскими марешалями, их негодованию не было границ. Дело в том, что араб, даже если он - марешаль, столуется в общей солдатской кухне и во всяком случае не имеет права входить в унтер-офицерское собрание...».
Эраст Гиацинтов приводит очень интересные свидетельства об особенностях службы негров в тогдашней французской армии (их там именовали «гоби»):
«В армии негры являются необыкновенно ценным материалом для несения караульной службы.
Поставленный на пост гоби никогда не заснет и безропотно простоит лишних три-четыре часа.
Вообще же они очень затурканы разным французским начальством, но бить себя не позволяют, и такие попытки со стороны некоторых, не в меру рьяных французских сержантов оканчиваются для этих последних весьма печально.
Еще когда мы были в Константинополе, недалеко от нашего лагеря произошел следующий случай: около входа в одно казенное учреждение был поставлен часовой-негр с приказом никого постороннего не пропускать.
Какой-то французский капитан, ведя под руку даму, решил пройти именно этими дверями.
Часовой преградил ему путь, что очень не понравилось капитану, и он ударил негра стеком.
Гоби, не долго думая, проткнул ему грудь штыком, и своевольный капитан поплатился за свою невоздержанность и недисциплинированность жизнью».
Любопытно (и необычно) что «затурканные» негры, в отличие от арабов, не позволяли себя бить ни французским сержантам, ни даже офицерам (!).
Неплохо показали себя французские негритянские солдаты, при «зачистке» немецких траншей в годы Первой мировой войны:
«По словам французов, участвовавших в Великой войне, негры абсолютно не выдерживают артиллерийского огня, и ими пользовались большей частью как чистильщиками траншей.
Чистка эта не совсем обычная и заключалась в том, что во время атаки после взятия французами какой-нибудь траншеи непосредственно за прошедшими вперед цепями в нее направлялись негры которые вылавливали уцелевших в лисьих норах немцев и по большей части их убивали.
Для этой цели негры вооружены специальными ножами, имеющими вид мясных топориков, которыми разрубают кости в мясных лавках. Эти ножи носятся неграми в кожанных футлярах за поясом и довольно красноречиво называются coupe-coupe*. Сами же французы мне рассказывали, что немало раненых немцев переселились в лучший мир при помощи этих coupe-coupe'ов.
Служат негры в армии, совершенно не зная срока окончания своей службы. Набирают их тоже довольно оригинально, определяя на глаз возраст. Служат же они, по всей вероятности, до тех пор, пока их физиономия не надоест ближайшему начальству. Конечно, существуют законы на этот счет, но, зная порядки Французской армии и полную бесконтрольность низшего начальства, можно смело сказать, что злоупотреблений в этом отношении сколько угодно».
Надо сказать, что и к русским добровольцам Иностранного легиона его французское руководство относилось просто бесчестно, мелочно стараясь их обжулить во всех вопросах, прежде всего в денежном:
«Каждому, подписавшему контракт на пять лет в легионе, французское правительство обязалось уплатить премию в размере пятисот франков, которые выплачиваются в два срока: первые двести пятьдесят выдаются сразу же по прибытии в часть, а вторые - по прошествии четырех месяцев.
Нас же продержали в Константинополе больше двух месяцев без всякого денежного содержания, обещав, что как премию, так и жалованье за это время мы получим по прибытии к месту службы. Прибыли мы в Бейрут, и прошло уже больше месяца, а жалованье за старое время и премия все еще не выдавались.
Наконец терпение у наших лопнуло, и на одной из поверок заявили adjudant'y, что на работу они не пойдут до тех пор, пока не будут уплачены положенные деньги. Это было заявлено в такой категорической форме, что adjudant растерялся и вызвал командира эскадрона.
Капитан прибежал весьма взволнованный и рассерженный и начал кричать и топать ногами. Однако, видя упорство и непоколебимость со стороны русских, сбавил тон и в конце концов пообещал сделать все возможное для ускорения выдачи денег.
Все, за исключением трех самых упорных, пошли на работу, а эти трое после долгих уговоров и увещеваний, не сдавшись, попали под арест.
На все уговоры они отвечали, что служат не по долгу, а по контракту, и так как одна из сторон не исполняет взятых на себя обязательств, то и другая этим самым освобождается от своих.
Просидели они под арестом восемь суток, но деньги были выданы через три дня после этого инцидента.
Выдали только первую половину премии, сказав, что за время пребывания в Константинополе мы получим немного погодя. Впоследствии несколько раз мы поднимали этот вопрос, и наконец нам прочли официальное разъяснение главного французского командования в Константинополе, что нам за время, проведенное в константинопольском лагере, денежного довольствия не полагается.
Это явное беззаконие, ибо совершенно противоречит смыслу контракта, в котором черным по белому напечатано, что с момента подписания контракта подписавший пользуется всеми правами и преимуществами французского солдата.
Получено это разъяснение было тогда, когда мы уже привыкли ничему не удивляться, и поэтому все прошло довольно тихо и спокойно.
Да и как можно было еще удивляться чему бы то ни было после того, как мы узнали из писем попавших в Африку друзей, что они там получают только семь с половиной франков в месяц вместо обещанных ста.
Мы же, получая жалованье, совершенно не подозревали, что получаем около ста франков в месяц только благодаря военному положению, объявленному в Сирии, и считали, что так и должно быть.
На самом же деле из всех десяти тысяч русских, поступивших в легион, только пятьсот человек, случайно попавших в Сирию, получали то, что было обещано французскими властями. Думаю, что слово "мошенничество" будет самым подходящим для определения этого поступка», - подчеркивает Э.Н. Гиацинский.
«Только по прошествии трех лет легионер получает первую прибавку в размере пятнадцати или двадцати франков в месяц, точную цифру не помню, но для того чтобы получать сто франков в месяц, надо прослужить, вероятно, не менее сорока лет.
Имел ли именно это в виду генерал Бруссо, печатая свои анонсы, или что-нибудь другое, мне неизвестно.
К концу первого года службы в Сирии нам тоже было уменьшено содержание наполовину».
Вот и выходит, что французский генерал Бруссо, «агитировавший» врангелевских беженцев записываться в Иностранный легион, и обещавший им переподготовку в Марселе и 100 франков ежемесячно, оказался обычным лжецом: вместо Марселя их держали в лагере, в скотских условиях, под Константинополем, а вместо 100 франков в месяц, абсолютное большинство получало нищенские 7,5 франков.
Вот тебе и хваленое честное слово французского генерала…
После получения долгожданных денег наши легионеры на радостях «дали копоти»:
«После получения премии в казармах началось нечто невероятное и невиданное для французов. Легионеры каждый вечер уходили в город, где посещали лучшие рестораны, в которые разрешено было ходить солдатам. К казенному вину, не говоря уже об обеде, никто не притрагивался. К девяти часам вечера к воротам казарм подкатывали один за другим автомобили, из которых вылезали легионеры с самым независимым видом.
Участились столкновения между русскими и всяким начальством, благодаря чему помещение карцера бывало всегда переполненным.
В бараках зашипели примусы, и жившие с нами в бараках французы быстро познакомились с русской кухней и главным образом нашим национальным спиртным напитком, к которому некоторые быстро привыкли и поглощали в том же количестве, что и наши.
Пьянство не каралось особенно строго, если только оно не сопровождалось каким-нибудь из ряда вон выходящим скандалом. К сожалению, в таковых недостатка не было, и поэтому отношение к нам начальства сильно испортилось.
Акции арабов поднялись, и их бригадиры жужжали, как осенние мухи, не давая никому покоя. Первые двести пятьдесят франков пролетели в течение двух-трех дней, но так как вторые были получены почти что следом, да еще между этим было выдано очередное жалованье, кутеж в общей сложности продолжался около двух недель».
Исключительно уважительно и тепло Э.Н. Гиацинский отзывается о русских чеченцах, служивших вместе с ним в Иностранном легионе, вспоминая об их сплоченности, дисциплине и …любви к России:
«В нашей партии, прибывшей из Константинополя, находилось двадцать семь чеченцев, державшихся несколько обособленно от всех остальных.
Они свято соблюдали свои обычаи, не пили вина, не ели свинины, и так далее. Многие из них почти совсем не говорили по-русски, так что французам приходилось объясняться с ними посредством двух переводчиков: кто-нибудь из нас переводил с французского на русский, а чеченец-переводчик переводил уже с русского на чеченский.
Французы решили, что чеченцы в Русской армии находились на том же положении, что арабы во французской, и попробовали применить к ним меры воздействия, бывшие в ходу в отношении арабов.
Один марешаль за какой-то пустяк ударил чеченца стеком. Этот кинулся на него с кулаками вне себя от бешенства, и его с трудом сдержали остальные.
Поздно вечером, после вечерней поверки, в кактусах, окаймлявших дорогу, ведущую из города в казармы, двое русских заметили какие-то фигуры, прятавшиеся в тени. Приглядевшись, они разобрали, что это были наши чеченцы. Оказалось, что они ждали возвращения из города оскорбившего их товарища маршеля, чтобы отомстить за обиду.
Все двадцать семь человек были налицо, вооруженные кто палкой, кто камнем. С трудом удалось убедить их отложить месть до более удобного времени, причем разошлись они только после обещания старшего русского переводчика уладить все это дело миром.
На следующее утро этот переводчик переговорил с марешалем и убедил его в том, что чеченцы - совершенно не то же самое, что арабы, и бить их очень рискованно.
Марешаль оказался славным малым и извинился перед всеми чеченцами. С тех пор такие случаи более не повторялись.
Вообще надо отдать справедливость чеченцам, вели они себя образцово, за исключением одного - Магомета, который пьянствовал и скандалил. Они его чуждались и презирали, не считая своим.
Был между ними один мулла. Это был на редкость симпатичный и тихий человек. В положенное время он становился на молитву, невзирая на окружавшую его обстановку. Все остальные почитали его за старшего, и приказания муллы исполнялись беспрекословно. Свои мусульманские праздники они справляли очень торжественно.
Французское начальство всегда их освобождало в эти дни от работ, и они устраивали в своем бараке обед из традиционной баранины.
На обед приглашалось начальство и некоторые русские, которых они уважали как старых кадровых офицеров. Приглашенных они угощали шампанским.
Изумительно трогательно было их отношение к России.
Однажды поздно вечером, проходя мимо чеченского барака, я Увидел одного из них сидевшим на пороге. Он что-то тоскливо мурлыкал себе под нос.
Я спросил его, отчего он такой грустный на что он мне ответил: "Скучаю, в Россию хочу".
Это дало мне повод поговорить с некоторыми французами о колонизаторских способностях французов и русских.
Они принуждены были согласиться со мной в том, что для арабов Алжир и Франция совершенно не слились в одно целое, тогда как наши горцы, говоря о родине, совершенно не отделяют Кавказ от России.
И никогда Франция не будет родиной для арабов, ибо французы в своих колониях возбуждают к себе только ненависть туземцев. Наши чеченцы, несмотря на единство веры с арабами, держались вдалеке от них, и всякие попытки сближения оканчивались ничем.
С русскими же, за редким исключением, отношения были прекрасные.
Но особенно тесную связь они поддерживали с чеченцами, поселившимися около Дамаска еще со времен покорения Кавказа.
Как я узнал впоследствии, все наши чеченцы с их помощью дезертировали в один прекрасный день и исчезли бесследно...».
Не правда ли, есть чему поучиться и чему позавидовать, читая про таких воинов?!
Кстати говоря, и дезертирство, и самовольное оставление части, и межнациональная вражда в Иностранном легионе тогда было вполне заурядным делом.
Об этом и пойдет речь в следующей части.
На фото: пулеметный расчет у станкового "Гочкиса"
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/02/01/540