Глава.24
Радомир продолжил чтение:
Средь зверств, стон о которых не слабеет,
Отдельной строчкой в списке жертв стоят,
Шесть миллионов уничтоженных евреев,
Безбожно и безжалостно, подряд!
Мир, равнодушно и страданиям не внемля,
Взирал на их безумную судьбу.
Людские души покидали эту Землю
Сквозь крематория коптящую трубу.
Есть преступления под нашим небосводом,
Что невозможно в памяти стереть...
И нет прощения германскому народу
За эту страшную бессмысленную смерть.
Мне ненавистен хор немецких граждан,
Что блеет: «Мы, мол, ведать не могли...»
За этот ад ответить должен каждый,
За песни-пляски на чужой крови,
За те мерзейшие и пакостные рожи,
Решавшие (и окончательно!) вопрос.
За абажуры в человечей коже,
И за сидения из человеческих волос!
За каждый, встрявший в гусенницы палец,
За то, как немец в оправданье врёт!
За вопль истошый «Дойчланд Убер Аллес!»,
За их «Хайль Гитлер!» лапою вперед!
- Простите, господин Радомир. – проклекотал мистер Игл. -Я вынужден отметить недопустимость ваших слов, возбуждающих национальную неприязнь и вражду. Это запрещено законом.
- А уничтожить 6 миллионов человек, разграбив их жилища, сняв с них одежду и нательное белье, удушив химическим газом и спалив в дым их тела в печах крематориев… Это по-вашему можно! Это вашим законом допускается.
- Успокойтесь, пожалуйста. Во-первых мы говорим о разных исторических периодах. Законодательство оно также, как и всё в нашей жизни, во многом трансформируется со временем. У нас в стране есть повсеместно множество музеев Холокоста, в которых собраны исключительно интересные коллекции по истории вопроса и очень наглядные композиции. – и Орел повернулся к Ворону. – Мистер Кроу, отметьте себе, что мы должны ознакомить господина Горкина при случае с фотоальбомами Вашингтонского и Чикагского музеев.
- Да был, был я там… в этих музеях. Ведь я пишу не о просто о процессе, как он тогда развивался и проходил. Обратите внимание, никаких цифр и даже географических названий у меня нет. Я пишу о своей памяти, о том, что в ней хранится. И о том, какие стрессы с ней приключаются при столкновении с сегодняшней действительностью. На это-то у меня есть право?
- Тем не менее, закон – есть закон. А вы находитесь на территории, где действуют законы Соединенных Штатов. – снова напомнил мистер Игл.
- А вы помните историю про генерала Эйзенхауэра, когда при движении его войск по Германии, на их пути попался первый концентрационный лагерь?
- Что это за история такая?
- Американские войска ворвались… по-моему это был лагерь Дахау. Когда об этом сообщили генералу, он направился туда же и после увиденного им распорядился отснять всё вокруг на пленку, сказав, якобы, такую фразу, что пройдет много лет, и кому-нибудь захочется сказать, что этого никогда не было.
- И что вы этим хотели сказать?
- Да то, что у американских солдат, вошедших в лагерь за несколько часов до генерала, не выдержали нервы от увиденного. Зрелище было настолько ужасающим, что начался самосуд. Расстреляно было в общей сложности 550 немецких солдат и офицеров обоего пола, экипированных в форму войск СС. На месте и без всякого суда. А глядя на это и заключенные вослед лопатами пораскроили черепа внутренней охране, надзирателям, капо и всей прочей сволочи. И вот тогда-то, это уже мои домыслы, генерал Эйзенхауэр, увидев все это, приказал отснять все зверства ЭСЭС, чтобы, если понадобится, оправдать поступок своих солдат. Так я сейчас думаю. Гипотеза историческая у меня такая. Даже при случае попробую её проверить.
- У вас есть какие-то однозначные доказательства случившегося. – строго спросил Ворон.
- Нет! Это мои предположения. Про солдат – я читал где-то исторические свидетельства. А про Эйзенхауэра, скажем так, что мне хотелось бы… так это проверить свое предположение. Тем более что сохранилось множество документов личного плана о ненависти Эйзенхауэра к Германии и её жителям, да и распоряжения его в отношении контингентов военнопленных, оставляемых без еды и крова. Американцам сдались 2.5 миллиона… Из них более полутора умерли в плену.
- Вы их жалеете? – неожиданно спросил Нехаш.
- Да нет. Какая тут может быть жалость. Просто отмечаю, как факт, в порядке статистического анализа. – сникнув ответил Горкин, после слов которого питон повернулся и строго посмотрел в глаза Воловаиду.
- Я тебе говорил, что тут все не так просто! У них, я понимаю, своя задача. – он кивнул на стойку с Птицами. – Смотри Легна, как тут все переплетено получается. Да ещё верховенство закона в птичьих мозгах этих кур с орлиными носами. Но один вопрос у меня к вам, господин Радомир, все-таки остался. Вы должны понимать, что те десятки миллионов погибших – это наш советсткий народ. Такие же люди, как все. Почему вы так выделяете 6 миллионов евреев.
- Почему выделяю евреев? Да потому, что только их убивали именно за это. Русского, украинца или белорусса могли убить случайно или намеренно, за участие в партизанских отрядах, за мародерство или вредительство на путях движения германской армии, за укрывательство отступающих или раненых бойцов. Причин было много, но ведь даже в Белоруссии пострадал только каждый четвертый, включая евреев. Да ведь, что греха таить, и пойти ворогу служить, такая возможность у каждого нееврея оставалась. А у одних евреев никакого выбора не было. Верне был, но небольшой. Расстрел в ближайшем овраге, смерть от голода в гетто или, задохнувшись газом Циклон-Б, сгореть в печи лагерного крематория. И всё!
А главное, конец везде был только один – гибель. И спрашивать меня, еврея, о том, сочувствую ли я пленным немцам, умершим в плену, мне кажется просто безнравственным. Вы так не считаете, мистер Игл?
- Вас уже спрашивал об этом господин Нехаш.
- Простите. Я повторяюсь от волнения. И пожалуй лучше, продолжу, чтобы побыстрее закончить этот Этап:
Я был в Берлине. Но осталось ощущение,
Такое, что и передать его непросто.
Душа рвалась, взывали об отмщении
На Эбертштрассе жертвы Холокоста.
И я считал бы это справедливым,
Мне не с чего ловчить или юлить!
Народец здешний, насосавшись пива,
Туда заходит меж столбов отлить.
И в этом, видно, горестная истина
Для нас там кладбище, там наш мемориал!
А им – событие в официоз причисленное,
На раз в году, как церемониал.
Для воспитания ж грядущих поколений,
И здесь, и в Трептов-парке, и в Тиргартене.
Я б в День Победы немцев ставил на колени,
На час-другой, для укрепленья памяти!
Чтоб помнили, отныне и навеки,
Что есть должок за ними старый, вот ей-ей!
Что их, арийцев, недочеловеки,
В живых оставили, по доброте своей.
Что ж, пусть живут, дома-жилища строят
Детей себе на радость пусть плодят!!
Но пусть запомнят, что, в другой раз за такое,
Уже не дрогнут и не пощадят!
Вся публика зашевелилась и запереглядываясь, настраиваясь на дальнейшее, кто говорить, а кто слушать. Но всех их резко осадил Горкин, отчетливо и громко он произнес:
- а вот теперь, Господа, я готов отвечать перед любым законом, но сразу предупреждаю, что заранее отрицаю любое его, закона, ко мне отношение, подчинясь только закону Божьему.