Л и р н и к*
Утро выдалось ясным и свежим, во влажной от росы этой свежести остро пахло полынью. По примятой сохлой траве шагалось легко, шлях был ровным, и можно было идти, не держась за плечо хлопчика-поводыря. А тот и рад был этой свободе, дробно стуча босыми пятками впереди, где то и дело слышался упругий всплеск крыльев – видно, поднимал на крыло жаворонков. И так жадно хотелось, чтобы все было как в те далекие лета!
- Диду! А я коныка** поймал! - подбежал, запыхавшись.
- Молодец, выпусти. А скажи, Тарасику, девчата в поле?
- Так. Ген, там они, за тополями.
- Отчего же они не поют?
- А разве поют в поле? Я не слышал ни разу, - прижалась лохматая головка к дедовому боку, и тот погладил поводыря шершавою ладонью.
- Да как же не петь, Тарасику? Такое утро: поле широкое, небо высокое… когда я был таким, как ты…
Утренняя степь звенела стрекотом кузнечиков, песней жаворонка, детским смехом и ей дела не было до воспоминаний старого лирника. До Сухой балки дорога шла под уклон, солнце не спешило набирать полную силу, и голову кружил воздух родины. Но ближе к полудню, когда начало припекать солнце и плечо Тарасика стало мокрым от пота, силы стали уходить и во рту пересохло.
- Диду! Я пить хочу!
- А погляди: там, в ложбине, растет верба?
- Растет! – с восхищенным удивлением.
- Спустимся, там родник должен быть…
Под вербой благословенная прохлада и тихое журчание. Пока с кряхтением уселся, сняв с плеча потертую лямку лиры и полотняную торбу, поводырь, оскальзываясь, спустился к воде и жадно прильнул к ручью. Потом в глиняном кухле принес напиться лирнику. От холодной воды ломило зубы.
- Возьми там, в торбе поешь, Тарасику.
- А вы, диду? - захрустел тот цибулей.
- Ешь, ешь. Я потом. А что верба – старая?
- Старая, засохла наполовину
- Такие же вербы растут над речкою. Мы с хлопцами с них прыгали. А вы прыгаете теперь?
- Не… давно нету тех верб, срубили. Холодные зимы были, на дрова… что ж вы плачете, диду?
- Не смотри, Тарасику, старый я уже. Пойдем.
Когда взобрались на горку, ветер шелестел сухою травою и где-то высоко пел жаворонок.
- Скоро придем уже… видишь Гетьмановку, Тарасику?
- Вижу! Ген-ген, под горою, по-над речкою!
- А отчего пчелы не гудут в гречке?
- Так нет гречки, диду! Трава та полынь…
- И гречки нету… Что ж, пошли, Тарасику, скоро уже, - старался не опираться на худенькое плечо, а ноги переставлять было все труднее. Поднявшийся ветер шевелил седую бороду и сушил слезы.
Не так представлялась встреча с родиной – не узнавал улиц, голосов и даже запахи не те были. Тарасик ничем не мог помочь: ну, хаты, диду… беленые, под соломою.
Майдан встретил гулом голосов, мычанием, шарканьем ног.
- Садитесь сюда, диду – тут тень под тополем.
- Церковь рядом, Тарасик?
- Так сгорела церковь. Недавно. Говорят, отстроят скоро…
Лирник промолчал, уронив голову. Затем снял с плеча лиру, привычно тронул рукоять и запел неожиданно высоким сильным голосом:
Переведи меня через майдан…
*- слепой бродячий певец, играющий на колесной лире
** - кузнечик