Глава 1, Честное пионерское.
В модном отеле «Золотая бухта», прямо у Черного моря, в переулке Кордонный 1а, в ресторане «27 причал», на самом берегу галечного пляжа, на огромной летней терассе, уходящей в живописную анапскую бухту, за крайним столом к морю сидел загорелый стройный мужчина средних лет. Было уже не так жарко, он поужинал и листал газету « Анапское Черноморье», смотрел на закат солнца, на пенную бахрому лижущих берег набегающих волн, пронзительный крик хаотично носящихся чаек, похожий на детский плач, и с наслаждением вдыхал свежий морской воздух. Глазами пробежав несколько страниц он уже хотел уходить, но в рубрике «Требует вмешательства» внимание привлекла одна фотография, и он вдруг поразительно живо, почти въявь, вспомнил эти дни из своего непостижимо далёкого, казалось бы, утраченного детства и самого себя в этой невообразимой дали…
Это была она - Люба Григорьева из восьмой квартиры. Они жили во втором доме по улице Металлургов, которая в то время была на самой окраине небольшого рабочего городка, дальше был овраг и начинались огороды. В двухэтажных домах, расположенных по обе стороны дороги и огороженные деревянными заборчиками, где каждая семья имела небольшой в сотку, от силы в полторы, участок, засаженный кустами смородины, малины, крыжовника и прочей полезной растительностью, которая только могла уместиться на нём, жили семьи прокатчиков и мартеновцев, оправдывая тем самым название самой улицы. Рядом с домом, стоял дровяник из красного кирпича, в котором каждая семья хранила дрова, так как в каждой квартире стоял титан для нагрева воды, где берёзовые дрова потрескивая в печи начинали отдавать тепло, дом с его деревянными лестницами наполнялся каким то родным запахом и уютом…
Люба Григорьева, соседка по лестничной площадке, юная школьница-подросток, её тонкую, гибкую фигурку украшали удивительно стройные ножки. В длинных светлых волосах, зеленых глазах и мягких чувственных губах было уже что-то очень женственное. Единственное что немного портило это милое личико, так это розовое родовое пятно на носу. И когда у неё интересовались его происхождением, всем рассказывала, что мама ей говорила, что это «след от клюва аиста», который её принёс. Став повзрослее, аиста она заменила на «поцелуй ангела», зачем кому-то знать, что у мамы были просто осложнения при родах.
Она входила в период цветения и глотала запоем любовную лирику, будь то стихи или проза, читала и просто сексуальную литературу, с откровенными рисунками и фотографиями. Волнующие её молодой организм места она подчеркивала красным карандашом и перечитывала по несколько раз перед сном лёжа на спине в кровати. Расширенными глазами впивалась в иллюстрации переплетённых тел мужчин и женщин, поглаживала себя рукой, рисуя в своем воображении продолжение этих сладких интимных сцен, где главной героиней была, конечно, она. Лаская свои эрогенные зоны, напрягаясь всем телом, доводила себя до мучительной сладости и, прикусив губу до боли, в истоме засыпала.
Отец, Любы, дядя Серёжа работал на заводе, а мама тетя Рита в магазине. Эта полная женщина продавала молоко и сметану и каждый раз, заметив его в очереди, открывала новый огромный алюминиевый бидон, и наливала ему из него, как она выражалась «свежего». Она всегда так стала делать, после того, как обнаружила в кармане рабочего халата записку от сменщицы: «Рита, сметану больше не разбавляй, я уже разбавила».
Он заходил в соседний «хлебный» и на оставшиеся от рубля шестнадцать копеек покупал свежую теплую булку, и раз за разом откусывал хрустящую корочку ароматного белого хлеба, принося домой всего пол булки.
В тот жаркий августовский день, она пригласила его в гости, дома родителей небыло. Люба была в нарядном белом сарафане в горох, стройная, словно берёзка, волосы были туго заплетены в косу с большим белым бантом внизу. Они сидели у неё на балконе и разглядывали обертки от конфет, увлечение всех девочек в доме, после того как в первую квартиру переехала Люда Ганчева. Её многочисленная коллекция фантиков просто заразила всех сакулумистикой.
- Так называется коллекционирование оберток от конфет и шоколада, - поведала всезнающая Люба.
Она была на два года старше, училась на отлично и часто любила показывать свои школьные тетради, где кроме пятёрок преподаватели любили писать красными чернилами слово – Молодец!
Люба аккуратно разглаживала мятые обертки и, передавая очередной фантик для просмотра, словно невзначай касалась одной рукой его бедра. Он брал обертку от конфеты из её теплой ладони, а глазами пожирал её голые коленки, почему-то напомнившие ароматные белые булки, такие же тёплые и вкусные. Взгляд его медленно скользил по её слегка раздвинутым ногам туда, где заканчивалось платье…
- Лучше звучит - фантикоманы, я собираю фотографии и пластинки «Битлов», нас называют – битломаны.
- Это называется – битлофилия, - снисходительно улыбнулась Люба.
- Не надо обзываться, ещё зоофилией назови.
- Нет, зоофилия, это когда человек животных любит, ну в смысле физически, а не духовно, - опять тоном учительницы произнесла она.
- Я, че, по-твоему, битлов физически должен любить, думай чё говоришь! Не посмотрю, что ты девчонка, врежу промеж глаз.
Он посмотрел на Любино красное пятно, как раз «промеж глаз» и немного смутился.
- Ну, ты, это… не обижайся, я сгоряча ляпнул. Если хочешь, пусть будет битлофилия, какая разница.
- Да я и не обиделась, кстати, фантикоманы звучало бы действительно лучше, чем сакулумистика, если бы не одно но.
- Интересно, что это за но?
- Володя, а ты знаешь, что по фантику можно узнать характер человека.
- Как это?
- По тому, как он складывает фантик, после того как съест конфету. Хочешь, узнаем твой.
- А ты, чё не знаешь, обязательно конфеты есть.
Люба уже упорхнула с балкона и так же быстро появилась, протягивая конфету.
- На, давай разворачивай, сейчас узнаем!
Они одновременно развернули конфеты и послали их в рот. Люба, с карамелькой за щекой, аккуратно стала разглаживать обёртку, на которой было написано: Мечта.
- Карамель «Мечта», фабрика Рот-Фронт, - вслух прочитала она на «девчачьем» розово-белом фантике.
После того, как Люба, произнесла: «Рот-Фронт» Володя неожиданно поперхнулся и чуть не подавился конфетой. Почему-то подсознательно всплыли слова, случайно услышанные в прошлую субботу из-за двери третьей квартиры, где отец Юрки Алексанова громко кричал: «Я твой рот ****!».
Про чей рот он истошно орал на весь подъезд было непонятно, касалось это рта Юркиной матери или многочисленных собутыльников отца, но сказано это было настолько агрессивно, как вероятно на фронте кричали на врага и это созвучное название кондитерской фабрики, заставило от нахлынувшего воспоминания проглотить карамель, даже не успев попробовать её на вкус.
- Фигня все это, на постном масле, - недовольно, откашливаясь, произнес он, нервно разрывая фантик на мелкие кусочки, затем скомкал его в комок и прицельно швырнул с балкона, пытаясь попасть в воробья, сидящего на яблоне. Воробей, вероятно, тоже подумал, что это фигня и попросту перепрыгнул от скомканного фантика на другую ветку.
- А вот и нет! Все понятно! У тебя есть какое-то сокровенное желание. Скажи мне, может я помогу тебе его исполнить, - сказала Люба и опять заскользила своей рукой по его бедру.
Ладонь её уперлась, а пальцы нежно сжали в штанах самое сокровенное его желание, которое уже визуально было видно и без фантиков.
- Чё, хватаешься, как за своё!
Он покраснел, но глазами опять заскользил по её манящим ногам. Люба перехватила его взгляд и звонко рассмеявшись легко, как бабочка упорхнула с балкона …
Не дождавшись, её он осторожно зашел в плотно зашторенную комнату. В мягком полумраке, когда глаза пообвыкли, он различил Любу. Она лежала спиной на диване совершенно голая, с двумя небольшими круглыми грудками. Её белый сарафан и белые трусики валялись на полу. С подушки лукаво светились её глаза, а улыбка открыла белые зубы.
- Знаешь кто мы? Ты - Ромео, а я – Джульетта!
- Мы вообще-то еще школьники, - растерянно произнёс он.
Джульетте было тринадцать, как и мне, когда она встретила Ромео.
- А, Ромео, сколько было?
- Он был постарше.
- Я то младше.
- Да какая разница. Иди ко мне…
Он нерешительно подошел к дивану, не отрывая свой взгляд от её стройных слегка раздвинутых ног. Рассматривая её девичье тело в пору расцвета, её небольшую грудь с напрягшимися сосками, живот с первыми признаками проступающей полноты, он испытал яркую вспышку влечения и одновременно необъяснимого волнения и стеснения. Он снял рубашку, брюки, но не как не мог снять трусы. Они постоянно цеплялись за его сокровенное желание, он терял равновесие, плюхался, рядом с ней на диван, вскакивал, опять валился и наконец, освободившись от трусов, осторожно лег на Любу.
- Вова, а ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – сдерживая смех, спросила она.
- Космонавтом!
- А вот и нет, ты хочешь стать машинистом паровоза, - Люба уже рассмеялась ему прямо в лицо.
- Паровозов уже давно нет, пора бы уже знать, машинистом тепловоза. Это тебе тоже фантики рассказали?
- Нет, не фантики, твой друг, который жил в первой квартире.
- Вованчик? Вот трепло.
- А вот он хочет стать - космонавтом.
- Как в прошлом месяце, американцы на Луну высадились, так он сразу космонавтом захотел стать. А ты знаешь, что про космонавтов, марсиане говорят?
- Что?
- Незваный гость хуже Гагарина.
Люба громко рассмеялась и заёрзала под ним. Её теплое мягкое тело ещё больше его взволновало и одновременно сковало от необъяснимого чувства близости и доступности тела, до которого он ещё несколько мгновений назад с огромным вожделением желал просто дотронуться. Сейчас Люба лежала под ним, с раздвинутыми ногами, а он просто не знал, что нужно с ней делать.
Володя вспомнил весёлого мужика, кричащего на весь двор вместо приветствия: МИРУ-МИР! Он раз в неделю приходил к Вале Кислициной, симпатичной грудастой тётке, жившей с дочерью на первом этаже во втором подъезде. Протягивая каждому пацану свою крепкую волосатую руку, с морским якорем на загорелой кисти при рукопожатии с каждым повторял:
- МИРУ – МИР, как в школе учили!
Присаживался на лавочку к сидящим у сарая пацанам, доставал пачку Беломорканал» и, улыбаясь во весь рот, сверкая на солнце металлической фиксой, протягивая папироски произносил:
- Закурим парни, да в школу не пойдём!
Все уже понимали, что это скорее уже дань традиции, чем конкретное предложение, так как это повторялось уже не первый раз и МИРУ - МИР, знал, что никто из пацанов не курит.
Он же, выкурив свою хитро смятую папиросу, двумя пальцами ловко откидывал её далеко в сторону и, хлопнув ладонями по своим коленям, вставал и, подмигивая всем, удалялся со словами:
- Пойдем, ударимся попами, посмотрим, кто дальше прыгнет.
В один из дней Володя подошел к девятой квартире приложил ухо к замочной скважине и прислушался. Было просто интересно, куда МИРУ–МИР с тётей Валей прыгают, и кто из них побеждает…
За дверью раздавалось ритмичное чавканье, как будто кто-то быстро ходил по глубокому болоту, с хлюпом вытаскивая сапоги из глубокой трясины. Тётя Валя, то жалобно, что то быстро бормотала, то надрывно выла, словно просила ей оказать помощь.
- Ну, чё там, куда прыгают? – спрашивали пацаны, когда Володя вернулся, - Кто побеждает?
- Да не пойму, я. МИРУ-МИР тётю Валю, то ли спасает, то ли топит, а она орёт как резаная.
Когда МИРУ - МИР вышел на лавочку покурить, пацаны обступили его с интересующим вопросом:
- МИРУ-МИР, расскажи, кто победил?
Он хохотал, весело поглядывая на пацанов.
- Что, в школе не рассказывают?
- Нет!
- Так, вы, что ни разу не грамотные?
- Ну, так, в общем, слышали, кое-что.
- Ладно, парни, ещё разок попрыгаю и расскажу.
Он выпускал кольцами дым в их сторону и покидал озадаченных пацанов, ожидавших его в надежде познавательного рассказа на очень интересующую их в этом возрасте тему. А когда пришёл на очередной перекур, видя нетерпение ребят, сжалившись, начал их просвещение.
- Раздвинул ноги, взял за жопу и вдул от души, она аж подпрыгнула.
Понимая по изумленным лицам, что пацаны пытаются что-то представить, с улыбкой добавлял:
- А, когда на вторую палку приходил, она ещё прыгала.
- Кто? Тётя Валя, что ли?
Кричали хором парни от непонимания, кто там прыгал через палку и куда.
- ****а! Салабоны! - говорил МИРУ - МИР, надвинув одному из парней кепку на глаза, и удалился вразвалочку в проход между заборами, насвистывая какую-то мелодию. Парни смотрели ему вслед и думали, как же она может всё-таки прыгать…
Любины огромные глаза выжидающе смотрели на него и словно насмешливо спрашивали, «ну ты долго будешь так лежать». Не выдержав её взгляда он медленно заёрзал между её ног и от смущения стал разглядывать витиеватые узоры с драконами и змеями на красном абажуре светильника, стоящего на столе у дивана. Форма и цвет абажура напоминала его барабан, в школьной пионерской комнате, а над ним на белом транспаранте, огромными красными буквами, через всю стену, было написано:
ПИОНЕР ВСЕМ РЕБЯТАМ ПРИМЕР!
Володя был бравым барабанщиком школьной пионерской дружины. Его, отбивающий ритм, барабан всегда сопровождал все пионерские мероприятия, шествия и демонстрации. Этим же ритмом сейчас застучал диван об стол…
На другой стене пионерской комнаты, над портретом Ленина, висел другой транспарант:
ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В КОММУНИЗМ!
Володе, даже показалось, что вождь, как-то по особому хитро прищурился и с пренебрежением повернул голову на него, эх, мол, не той дорогой пошел ты парень, а я на тебя надеялся.
Люба лежала, закрыв глаза и тихо стонала. Он почувствовал её пальцы на своих ягодицах, то прижимающих, то подталкивающих их к себе. Володя приподнялся на руках и посмотрел туда, к чему его настойчиво прижимала Люба. Почему она так стонет, подумал он, больно, что ли.
- У тебя там чё-то красное, я тебе, наверное, натёр?
- Ничего не натёр, продолжай, это клитор.
При этом слове Володя вздрогнул, он вспомнил, как МИРУ-МИР выпив пиво из крышки трёхлитрового бидона и вытирая губы ладонью, с придыханием говорил пацанам: « Да, лучше выпить пива литр, чем сосать солёный клитор».
- Люба, я, наверное, пойду домой! – произнёс он как бы раздумывая.
- Вов, ну ты чё? Давай ещё! Мне так хорошо! – Люба обхватила его руками, пытаясь его удержать
- Нет, хватит! – освобождаясь, он её объятий, он решительно поднялся с дивана.
- Тебе не нравится?
- Нравится, но надоело уже.
Володя стал поспешно одеваться, потом посмотрел на Любу и тихо спросил:
- Ты там про Ромео и Джульетту говорила, а что с ними стало?
- Умерли они! – растроенно сквозь зубы процедила Люба.
- Да, а от чего? – заинтересованно спросил Володя.
- Ромео отравился, - произнесла она, уже сердито посмотрев на него.
- А, Джульетта? – спокойно, но опять с явным интересом произнёс он.
- Зарезала себя! – громко и гневно выкрикнула Люба, тоже поднимаясь с дивана.
- Вот видишь, ничем хорошим это не закончилось, - наивно и как бы оправдывая свой уход, попытался упокоить её Володя.
- Ты никому не скажешь, про нас? – шёпотом, уже выглядывая из-за входной двери, спросила Люба.
- Нет!
- Честно?
- Честное пионерское!