Подходя к построенной в мавританском стиле белокаменной базилике, покатые и округлые купола которой, декорированные голубыми и зелеными изразцами, глазурно-прянично поблёскивали в лучах солнца, путешественники обнаружили загадочную очередь из автомобилей и толпившихся вокруг автомобилистов.
Как оказалось, Дева-де-ла-Канделярия является еще и покровительницей боливийских шоферов, поэтому, приобретя машину, местные водители стремятся, по возможности, "покрестить" её в Копакабане.
Многочисленные транспортные средства были украшены изобретательно и ярко: гирлянды из искусственных и живых цветов на бамперах и капотах, плюшевые бабочки и стрекозы на лобовых стеклах, какие-то немыслимые цветастые погремушки, прикрепленные к дверям...
- Занятная картина! - повернувшись к спутнице, Тони улыбнулся, - Автомобили разряжены тут будто слоны в Индии на религиозный праздник!
- Да! Весьма необычно! - согласилась Лина.
Пройдя чуть дальше им повстречалось шествие, вероятно, посвящённое какому-то религиозному празднику: много женщин с характерными чёрными котелками на головах и свисающими на мощные спины тёмными косами, стройными рядами шли в каком-то диковинном танце по улице, а их безразмерные, широченные юбки, колыхались в такт ритму, который старательно поддерживал небольшой, состоявший из облаченных в бежевые костюмы мужчин, духовой оркестр.
Лина обратила внимание, что в основном в праздничной процессии принимали участие достаточно зрелые дамы, но среди них она заметила и несколько молодых боливиек, каковые, как ни странно, вышагивали по мостовой в обтягивающих брюках и просторных футболках.
- Тони, посмотри! - воскликнула она, поддавшись эмоциям, - Они улыбаются! Я в первый раз вижу, чтобы здесь кто-то улыбался!
- Это незамужние девушки.
- Поэтому они улыбаются? Что ж, это многое объясняет! И поэтому на них нет этих уродливых юбок?
- Да. В национальных нарядах в Боливии ходят только замужние женщины. На девушек и, скажем так, деловых женщин, это правило не распространяется.
- Деловые женщины?! Ты уверен, что они здесь есть?
- Есть.
Лина наблюдала, как пожилые женщины, совершая синхронные танцевальные движения, стремились это делать плавно и, вращаясь вокруг своей оси, дружно пели под аккомпанемент старательно выдувающих медь из громоздких труб длинноволосых и коренастых мужчин.
Но всё ее внимание приковал к себе низкорослый и сухощавый индеец, который, обливаясь потом и пританцовывая, самозабвенно бил в висевший на его груди, полностью закрывавший ему обзор, огромный барабан.
Наблюдая за тем, как ручьи пота стекают по его иссушенным солнцем щекам прямо за ворот белой накрахмаленной рубахи, безжалостно застегнутой на все пуговицы и плотно сжимавшей его смуглую, худую шею, Лина почувствовала, как невидимая удавка сжимает и её сердце, - ей стало до того жалко этого маленького человека, всех этих несчастных музыкантов и танцовщиц, мнивших, что делают наиважнейшее дело и с величайшим усердием отдававшимся абсурдному по сути занятию, что на глаза у нее навернулись слезы.
- Лина! Эй! Что с тобой? - Тони поймал губами несколько её слезинок и обняв, крепко прижал к себе.
Почувствовав тепло его мягкой души и мощь сильных ласковых рук, она совершенно расклеилась и разрыдалась на широкой груди любовника, не потому что ее продолжала снедать мысль о трагичности удела участников представления, - да и всех людей, шедших по планете Земля, - а потому, что внезапно узрела эмблему своего персонального одиночества, своего личного пути, которого с ней никто и никогда не разделит, даже Тони, который скоро вернется в свои Альпы, даже Олег, какового, наверное, еще можно будет вернуть, но точно уж не стоит, поскольку слишком глубоко его оскорбила и теперь у него, скорее всего, какое-то иное, неизвестное ей сердце, а она будет идти неведомо куда и зачем с громадным барабаном на груди и, гордо приподняв подбородок, бить что есть силы по его истёртым бокам, поддерживая никому ненужный ритм в мелодии, которую никто, кроме неё, не слышит.
- Извини, дорогой. Что-то на меня нашло такое....Сама не знаю.
- Да ничего. Возможно, накопилась горечь от прожитого. Такое бывает. Я завидую женщинам. Они могут вот так запросто дать волю своим чувствам и расплакаться. Плачь, если ощущаешь в этом потребность.
- Да я уж выплакалась. Всю майку тебе залила слезами.
- Пустяки. Мне нравятся твои жидкости.
- Мои жидкости?
- Когда мы целуемся, то так или иначе, но обмениваемся слюной, - Тони улыбнулся, - Мне продолжать перечислять дальше?
- Не сейчас. Позже, милый. В гостиничном номере, я тебе об этом напомню.
К ним из толпы подошли две молодые, с явным переизбытком косметики на лицах, боливийки, и одна из них, державшая в руке банку пива, задала на испанском какой-то вопрос, значение которого Лина не поняла.
- Просят со мной сфотографироваться, - пояснил Тони, - Спрашивают твоего разрешения.
- Конечно, можно. Когда еще они увидят большого и красивого, белого мужчину?
Девушки, громко пересмеиваясь, заняли места по бокам австрийца и, обняв за талию, положили его руки на свои бедра, а Лине пришлось взять в руки их миниатюрный фотоаппарат и сделать несколько снимков.
На прощанье одна из них бегло поцеловала Тони в щеку и, густо покраснев, быстро скрылась в толпе.
- Это репетиция карнавала, оказывается. В начале февраля у них будет большой праздник. И они готовятся.
- Это они тебе сказали?
- Ну, да.
- А я уж думала вы там о свидании между собой договариваетесь.
Тони с шуточной укоризной посмотрел на Лину.
Наши путешественники долго не могли найти алтарь Чёрной Девы, даже испанский язык Тони не очень-то и помог им в этом, так как австриец, вычитав в одном из интернет-путеводителей, что паломники обязательно проходят в некий тёмный подвал, находящийся, якобы, под тем местом, где стоит скульптура, и там, в полумраке, полурасплавленными свечами рисуют на стенах, пытаясь визуализировать свои желания.
Боливийцы только пожимали плечами в ответ на расспросы Тони о подземном коридоре, пока Лина совершенно случайно не увидела группу людей, столпившуюся у подобия стеклянной витрины, за которой, собственно, в широкой нише, и находилась легендарная святыня.
Чуть правее находился и сам алтарь, залитый не только ослепительным, бьющим со всех сторон, солнечным светом, но целиком и полностью заставленный горящими свечами.
Стена же напротив алтаря была исписана и разрисована воском так, словно здесь побывали тысячи наивных школьников, каждый из которых с разной степенью искусности стремился с помощью парафина выразить свою самую заветную мечту.
Заворожённая увиденным, Лина почувствовала лёгкое головокружение, а затем её почему-то бросило в жар и на лбу появилась испарина.
Это её так удивило, что она подумала будто возвращается горная болезнь и ей захотелось поделиться соображениями с попутчиком, однако оглянувшись, она заметила, что Тони, отставший от неё метров на тридцать, зачем-то снял с ноги кроссовок и трясёт, будто хочет вытрясти из него стельку.
Лину посетила догадка, что нужно непременно купить свечу, но, когда она попыталась развернуться, дабы осуществить это намерение и подойти к торгующим на площади индианкам, произошло что-то абсолютно непостижимое.
Её поразила не мысль, не шедший изнутри и обращавшийся к ней, как это некогда с ней бывало, голос, а поток тепла в её груди, который, поднявшись вверх, внезапно зазвучал в голове словно тихая и нежная, материнская ласка.
И этот поток, войдя в неё, обращался к ней так, был преисполнен такого глубокого понимания, такой снисходительности и такого знания всех её тайных лиманов, закоулков и изгибов души, что она, если бы и могла, то не сумела бы вспомнить ни одного человека, включая родную мать, который когда-либо относился бы к ней с большей любовью, тактом и всепрощением, чем эта загадочная энергия, исходившая, не только из уникальной атмосферы этого места, но, частица каковой, -
как ей представлялось, - имела самое прямое отношение к Вселенной, к Богу, к той безличной силе, что принимает участие во вращении этой планеты.
Не нужны тебе никакие свечи. Оставь это ребячество. Смотри на огонь, а я буду говорить с тобой. Ты очень требовательна к людям, деточка. И очень любишь играть. Любила. Знаю, что теперь не будешь. А от людей нельзя ничего требовать. Научись благодарить и за то, что они дают. Ведь все, - что снаружи земли, что под ней, - одинаковы в своих чаяниях.
- Как?! Неужели и мертвые, и живые - одно?!
Это как два школьных класса, каждый просто занимается на разных этажах. Поэтому и не видятся. А хотят все одного - тепла. Хотят любви и понимания. Но в мире переизбыток множественности. Много отражений и искажений. Много игры.
- Почти все - несчастны. И все - одиноки.
Ты пришла сюда одна. И уйдешь, как и все, одна. Это не должно расстраивать. Ведь по другому не бывает.
Но в этом мире хотя бы можно касаться другой души. Для этого и дано - тело. В классе пониже - этот урок заучивается очень строго. А оказавшись на поверхности, многие его забывают.
Ты ничего не просишь. Посмотри на людей - все пришли сюда с какой-либо просьбой.
- Мне нечего просить. Я могла бы лишь попросить изменить мой характер, но это невозможно. Да и не своевременно.
Ты уже поменялась. И будешь продолжать меняться. Для счастья необходимо созреть.
- Созреть?! Для счастья?!
Все ингредиенты для его приготовления у тебя уже есть. Твоей душе не достает лишь зрелости, чтобы его вкусить.
Ступай, доченька.
- Загадала желание? - мягкое прикосновение Тони и его вопрос совпали с обрывом таинственной нити, которая только что связывала Лину с чем-то необъяснимым.
- Ннеет, - голос её дрогнул, - Я не загадывала желаний.
- Отчего же?
- Потому что я... счастлива.
Тони кивнул головой и улыбнулся:
- Отличный ответ.
- А ты что-нибудь попросил?
- Нет. Я не верю ни в помощь святых, ни в фей.
Получасом позднее они сидели в уютном кафе, с террасы которого открывался замечательный вид на кобальтовые воды озера, укутанные в полупрозрачную вату лёгких, почти неподвижных облаков, словно подарок оставленный под новогодней ёлкой и уже отчасти распакованный не терпеливыми детскими пальцами.
Тони извлек из заплечного рюкзака огромный термос, наполненный мате де кока и собирался его уже было открыть, но Лина замотала головой:
- Не надо, милый. Я в норме.
- Ты какая-то бледная. И периодически выпадаешь из реальности. Мне кажется, горная болезнь тебя ещё до конца не отпустила.
- Отпустила. Мне значительно легче, уверяю тебя.
- Так значит, ты счастлива?
- Да, - Лина оторвалась от созерцания пейзажа и, повернув голову, встретила взгляд Тони, - Да, я счастлива. Теперь.
- Теперь? А раньше ты была несчастлива?
- Раньше была несчастлива.
- Что же изменилось?
- Моё отношение к жизни. Мне очень помогла эта поездка. И счастье - это не обязательно ощущение радости. Оно может быть пропитано грустью, но, при этом, продолжать оставаться счастьем.
- Как точно ты подметила....., - нахмурившись, Тони опустил подбородок на грудь, рассматривая что-то в рыжине небрежно уложенной брусчатки.
- Тони, а ты точно - австриец?
- А почему у тебя возникли сомнения?
Лина улыбнувшись, пожала плечами.
- Я не австриец. Но для удобства, чтобы не разводить демагогию, обычно говорю, что австриец. Я ладин. Это небольшой народ, живущий в Альпах.
- Вот! Я же чувствовала! Как интересно! И у вас есть свой язык?
- Да. И даже флаг.
- Любопытно! Но как же так: флаг есть, а государства - нет?!
- Государства нет. И не будет, я думаю. Нас не больше тридцати пяти тысяч.
- А есть среди них известные люди?
- Есть. Ты слышала о Джорджио Мородере?
- Нет, прости, не слышала.
- Это фактически отец диско-музыки. Он сотрудничал в качестве композитора почти со всеми известными поп-звездами семидесятых годов, писал музыку к фильмам, даже к олимпийским играм в Лос-Анжелесе и Сеуле, к чемпионату мира по футболу. Соответственно у него три премии "Оскар" и четыре "Золотых глобуса". А кто такой Райнхольд Месснер, ты знаешь?
- Ой! Что-то знакомое....Погоди! Он случайно не альпинист?
- Случайно - альпинист! - жемчужно-зубо рассмеялся Тони, - Он покорил все четырнадцать восьмитысячников нашей планеты, причем, зачастую в одиночку. А когда все самые высокие горы закончились, то пересек Гренландию, Антарктиду и пустыню Такла-Макан в Китае, достиг Северного и Южного полюсов. А в шестидесятилетнем возрасте прошёл две тысячи километров по пустыне Гоби. Всё это несмотря на то, что на самом первом его восхождении в Гималаях, когда ему было двадцать шесть лет, он отморозил пальцы ног и семь из них - были ампутированы.
- Ничего себе! Он еще жив?
- Да. Живет в средневековом замке в Южном Тироле. Ему семьдесят три. Многие считают его итальянцем, но он ладин.
- Насколько я понимаю там у вас всё смешалось в горах! И немцы, и французы, и итальянцы, и вот теперь я ещё узнала о твоем народе. А сколько же ты языков знаешь, в таком случае?
- Шесть.
- Сколько?! - привстала с места Лина.
- Ладинский, немецкий, французский, итальянский, английский и испанский.
- Ты настоящий полиглот, Тони! Я восхищена тобой!
- Это нормально для моего народа.
- А есть у вас что-нибудь необычное в устоях и обычаях?
- Есть, пожалуй. Наверное, ни у одного народа не отводится главенствующая роль в быту - женщинам. Общиной - всегда управляли мужчины, а вот дома - последнее слово всегда оставалось за женой. И в семье родителей моего мнения по тому или иному вопросу спрашивали только тогда, когда на этот счет успевали высказаться мои сестры. В ладинском эпосе главные герои не мужчины, а как правило, женщины. Мы верим, что в горных реках живут вивены - добрые духи женского пола. И, если гуляя по горам, увидел вивену, то это к большой удаче. Достаточно просто мысленно пожелать ей добра, чтобы потом удача вернулась к тебе в стократном размере.
- А если бы я не усомнилась в том, что ты австриец, ты и продолжал бы скрывать от меня свою национальную принадлежность?
- Скрывать? - улыбнулся Тони, - Слишком сильно сказано. Просто я об это не распространялся бы. А знаешь, что общего между моим народом и индейскими племенами, населяющими Боливию?
- А разве есть что-то общее?! - глаза Лины округлились, а брови взлетели вверх.
Тони несколько секунд помолчав, видимо, наслаждаясь произведенным эффектом, всё же заговорил:
- Отношение к смерти. У нас один из главных праздников - День Мертвых, который отмечают первого и второго ноября. К этим дням наши женщины готовят особые равиоли в виде полумесяца, начиненные шпинатом и свеклой. Их обжаривают в масле и оставляют на столе на ночь. Считается, что ночью ими приходят полакомиться умершие родственники. Утром же вся семья собирается у стола, чтобы доесть угощение и поблагодарить покойников за щедрость. Наши кладбища располагаются не на окраинах, а в центре сел и деревень. Сейчас, когда выстроено много дорогих отелей, туристы недоумевают почему окна лучших номеров неизменно выходят на кладбище.
- Хм...Занятно. А что же боливийцы? Наверное, переплюнули вас в своей любви к праотцам?
- Можно сказать и так, - засмеялся Тони, - Так вот...в Боливии восьмого ноября отмечают Натитас, или День Черепов. Местные индейцы считают, что в этот день вся умершая родня возвращается обратно и надо благословить череп кого-то из родственников. Дело в том, что они верят будто у человека семь душ и одна из них остается в костях после захоронения.
- Схожее представление есть и в Каббале.
- Серьезно?
- Вполне.
- Останки мертвых выкапывают и приносят домой. Считается, что череп таким образом оказывает семье покровительство, но, только в том случае, если за ним ухаживать и заботиться. Раз в год они выносят украшенные черепа и несут их кладбище.
- Что ж... Хорошо, что сейчас январь месяц. Шествия с черепами моя нервная система могла бы не вынести. А как же Рождество, Тони? Ладины его празднуют?
- Относительно недавно начали праздновать. С тысяча девятьсот пятого года. Рождество нам навязали итальянцы.