1 В кафе было уютно. За его окнами был пешеходный тротуар, и по брусчатке проходили нарядные люди, какими они всегда бывают по летним вечерам в центре столицы.
- Нам не удастся быть вместе, - негромко сказала женщина.
Она напоминала огромную бабочку своим ярким цветастым платьем, и вся она была яркая, напряжённая, и только глаза выдавали усталость.
- Мне важно, чтобы ты поняла свою неповторимость, чтобы начала верить в себя.
- Это так непросто, - ответила женщина – Мне надо идти. Он увозит меня.
- Когда ты приедешь?
- Я не знаю. Я ничего не знаю. Но я всегда буду помнить о тебе!
Она встала, подала ему руку, он вцепился в длинные пальцы, понимая, что она уходит, понимая, что больше не увидит её. И отпустил эти родные пальцы.
- Скажешь мне что-нибудь?
- Ты вернёшься ко мне!
- Это невозможно!
- Возможно всё!
Она ушла. Он тяжело перевёл дыхание. Вытащил из кармана заветного скарабея, улыбнулся ритуальному другу, потом положил бережно скарабея в карман на груди.
###
Всё та же аптека с её дивными запахами полевых трав, всё тот же седой, точно высохший, худой аптекарь, и всё та же удивительно-добрая улыбка всё понимающего человека на его лице.
- Как на вас действует весна? - мягко спросил аптекарь у вошедшего.
- Мне становится грустно, - негромко ответил тот, поправил сползающий на живот длинный яркий шарф, и пробубнил: - На улице слякоть, учитель.
- Это пробуждение природы.
Аптекарь очень спокойно положил руку на плечо вошедшего, и сказал:
- В другом измерении я часто мечтал о весне.
- Как там чувствует человек?
- Вы можете уйти туда.
- Земля меня тянет своей неуспокоенностью, своей трагичностью, здесь любят.
- Часто здесь мучения принимают за любовь. Любовь имеет белый цвет. Она безмятежна.
- Я привык к страданиям. Они для меня, как воздух. Этот мир мне нравится! Он мне нравится своей неустроенностью, своей болью.
- Вы необычны для Скарабея.
- Это так, наверное.
- Хотите чаю?
- Пожалуй.
Травяной чай был душист, и поднимал настроение.
-Вы же хотите спросить меня о ней? - поинтересовался аптекарь.
- Да, учитель.
- Она обычная несчастная женщина. Где то жадная, где то добрая. Жизнь у неё не сахар.
- Я могу ей помочь?
- Вы итак ей помогаете.
- Это ведь не любовь?
- Это Любовь, только не в земном понимании. Это в Божьем понимании Любовь.
- Мы ведь не можем быть вместе!
- Ваш удел одиночество.
Они замолчали. Такое молчание было им привычным. Они знали ответы на все вопросы идущего странного земного бытия, эти люди четвёртого измерения, оставшиеся в земном третьем измерении, по каким то своим причинам, таким непонятным для обычным людей.
###
В аптеку вошёл согнувшись, точно во дворе был дождь, или если бы дверь была маленькая, невысокий человек. На вид лет пятидесяти, даже какой-то болезненный телом, то ли горбыль, то ли привычка ходить вот так, наклоняясь чуть вперёд худым телом. Он как-то быстро посмотрел на двух людей у прилавка, пьющих чай, а затем добротно, звучно сказал:
- Чаёк вам к здоровью!
Мяукнул чёрный кот сидевший с краю прилавка, и юркнул куда-то в глубину тёмного помещения, и уже оттуда из угла жалобно замяукал, точно желая показать своё почтение вошедшему.
Аптекарь торопливо вышел из-за прилавка, прокашлялся, наклонился вперёд тощим телом, взял бережно худую руку вошедшего в свою бледную ладонь, и поцеловал её - метнулись седые кудри вслед за его головой к силуэту горбатого человека. Тот по-доброму, если только можно почувствовать добро в хриплом голоске говорившего, произнёс:
- Полноте милорд! От чайку не откажусь. Зябко на улице.
Скарабей молча, без страха рассматривал Члена Инквизиции. Он был наслышан о его затейливых историях, о его жестокости ходили легенды.
- Люди часто не понимают зачем мы здесь. - тихо сказал Горбатый - Они пеняют на судьбу. Молятся, снова грешат, думая, что мир молчалив и спокоен. Что мир безмолвен.
Член Инквизиции отпил пару глотков душистого чая на травах принесённого Милордом, мягко сказал:
- Скарабеи тоже были часто неразумны, в прошлые времена.
Горбатый снисходительно посмотрел на молодого мужчину - Скарабей наклонил голову показывая свою покорность, и внимание к словам старшего.
- Не надо так близко принимать дела людей.
Скарабей кивнул головой.
- Не надо любить людей, в вашем случае женщин, - пожурил Горбатый молодого мужчину. - Это их жизнь. Мы лишь их попутчики.
Аптекарь поглядел в чёрный угол, откуда блестели глаза спрятавшегося кота, и тяжело перевёл дыхание, точно вспоминая что-то своё, что-то очень родное.
###
Пахло травой, может от сквериков, затерявшихся среди многоэтажных домов большого города. Скарабей чувствовал этот весенний запах просыпающейся природы, как чувствует волк приближение добычи, запах пробуждения мира всегда давал Скарабею вот это ощущение чего-то далёкого и родного. В предыдущей его жизни, где была любовь и счастье, мир был вот такой - свободный и тихий... Скарабей невольно остановился, точно пытаясь прислушаться к своей памяти о прошлом, но те обрывки об иной жизни, не скрытые перевоплощением только давали томительную боль утерянного... Он снова пошёл по лунной дорожке - луна освещала пустынный сквер, и давала дорожке какую-то неземную красоту... Потом вспомнился горбатый Член Инквизиции. Часто о них говорили, что они не испытывают чувств, не испытывают сострадания, что они в этом мире, только для наказания грешников. Они проводники чужих судеб. Они не могут иначе. И они не могут любить. Он может любить. Но и он не может в этом мире жить, как люди. Это понимание простых истин, известных ему ещё с детства теперь поразили Скарабея своей красивой безыскусной силой - он изгой в этом мире! Он, как холодная луна для этой планеты. Он засмеялся, и смех его был похож на зловещий вой волка в этой ночной тишине земного сквера.
###
Дом стоял чуть в отдалении от других, и немного на взгорье. Из окна была видна река. Член Инквизиции любил стоять у окна. Он глядел на широкую ленту реки, и думал. В этот вечер, неожиданно пасмурный, после встречи с непонятным мечтателем и Милордом, Члену Инквизиции нездоровилось, ему казалось, что Скарабей - этот мечтательный мужчина, многое не понимает в этом мире - это его воплощение было бы большей удачей для него, большим опытом, если бы рядом оказался такой наставник, как он. Но не было ни сил, и желаний. Однако сумрак вечера только подогревал воспоминания. В прошлой жизни было тоже много непонятного, но сам, он - монах Монастыря святых Рыцарей Креста, чувствовал свою значимость. Потом эта женщина, явившаяся к нему на исповедь. Он сразу тогда почувствовал опасность, но что-то вело его, заставляло любоваться ею, конечно, грешницей. И мир готовил ей костёр Инквизиции, а его разочарования навсегда сделали его желчным, сварливым, жестоким Членом Инквизиции. Даже следующее воплощение не дало ему свободы от этой ноши, как не дало и свободы от непрошеной любви. И та, прошлая любовь монаха, мучила, приносила страдания, и делала жестоким.
Член Инквизиции смотрел на полотно свинцовой далёкой реки из своего окна, и старался успокоиться, занять свою голову какими-то делами, но воспоминание о женщине, горькое, как полынь-трава, не давали возможности быть сильным.
###
Та горная речка среди скал, та прохлада ущелья, та красота иного мира, помогающая в снах как-то обрести покой, и в этот раз была с ним - Cкарабей старался тянуть эти мгновения счастья, он ожидал встречи с любимой, но вместо неё пришла буря, с гор посыпался колючий снег, он и ласкал лицо Скарабея, и бил по нему наотмашь, стараясь причинить боль, и чувство одиночества, такое знакомое ему в реальном мире, теперь и во сне настигло его. Скарабей открыл глаза, он хотел этого чувства ибо оно давало ему силу. Любовь - зачем она в мире боли? Он старался свыкнуться с этой мыслью, и, вдруг, с ужасом понял, что это созвучно тому взгляду на этот мир, который проповедует Член Инквизиции. Вспомнились его холодные, почти бесцветные, точно рыбьи глаза. Скарабей понял, что он подчиняется воле. Эта воля передавалась ему невидимым путём, и эта воля была выбором Члена Инквизиции, он поверил в него, и предложил свою силу, своё могущество. Скарабей понимал, что отказ может вернуть его совсем в иные миры - для исправления. Это было в силах Члена Инквизиции, и в тех мирах о любви никто и не ведал... Он это понимал, и лежал неподвижно, точно статуя. В окно проникал свет Луны. И от того комната не казалась мужчине такой уж мрачной. Он думал о себе, о прошлых своих воплощениях, как вспоминает обычный человек прочитанные книги... "Я согласен!" - сказал он.
В другой комнате, далеко-далеко, у окна прокричала ранняя птица, и затихла, точно удивившись своей смелости. Член Инквизиции отошёл от ритуального стола, на котором стояли полукругом горящие свечи в старинных подсвечниках. Он был доволен. Он нашёл себе достойную смену в этом мире.
###
Лесная тропинка была в пролежнях лужиц, осторожно обходя их, Скарабей старался сосредоточить своё внимание именно на своих движениях, уйти от внутреннего напряжения, которое давило на него, заставляло постоянно обращаться к своим воспоминаниям, заставляло постоянно преодолевать внутреннее состояние боли. Это пришло к нему недавно. Он, вдруг, почувствовал, что потерял способность просто радоваться жизни. На него как бы навалилась стена безразличия. Он, вдруг, внутренне сосредоточился, и начал понимать и свою жизнь, и жизнь окружающих – для него не стало секретов. Жизнь обнажилась, как обнажается земля после зимнего покрывала снега. Он, вдруг, понял, что становится иным. Ушло то прежнее томление. Ушло желание любви. Он понимал, что это непременное условие сговора с Членом Инквизиции. Его влияние он чувствовал каждый миг. Это влияние вторгалось в его мысли ежесекундно. Член Инквизиции как бы заново делал его мир. И это было страшно. Это вносило сумятицу в сознание. И может быть только весенний лес был способен как-то успокоить. Попадались одинокие прохожие. Потом по тропинке снова были лужицы, которые надо было обходить. Сила предков, не преклонявшихся ни перед кем, противилась Его решению стать одним из тех, кто правит этой планетой. Стать, Членом Инквизиции, потеряв волю. Потеряв самостоятельность. Только теперь Скарабей стал осознавать насколько это тяжело – потерять самостоятельность.
2 Дым от пожарища заслонил город от крестоносцев. Им казалось, что эта вонючая гарь слепит глаза. Даже кони воинов фыркали от этого смрадного запаха умирающей крепости.
- Зачем они это делают, Лорд! – не выдержав гнетущего молчания вокруг, воскликнул племянник предводителя крестоносцев. Это был молодой воин, сидящий на белом арабском скакуне – недавнем его трофее.
- Это Скарабеи. Они не сдаются.
- Даже нам! – горделиво воскликнул рыцарь.
Седой Лорд криво улыбнулся, глянув исподлобья на племянника – Да, сынок. Никому. Даже времени. Говорят, что они живут вечно.
- Мы будем брать крепость? – спросил племянник.
- Нет. Пусть они уйдут, - сказал Лорд – От них идёт одна погибель!
Под покровом дыма из крепости выдвинулся обоз. Впереди шли воины. Внутри колонны женщины и дети. Окружало это скорбное движение марево то ли раннего утра, то ли туман пожарища, то ли ещё какая-то неведомая сила охраняла своим покрывалом эту процессию. Их никто не трогал. Только один моложавый рыцарь на белом коне подскакал совсем близко к колонне, издавая воинственные крики на незнакомом уходящим людям языке. Он бы подскакал и ближе, и даже его копьё полетело бы в идущих людей, но конь его, до этого мчащийся по пустыне во весь опор, будто споткнулся об этот дым охраняющий колонну. Взметнулся вверх, едва не сбросив рыцаря, и тяжело дыша в обе ноздри, захрипел в жалобном вскрике, похожем даже на испуганный вскрик человека. Рыцарь слез с коня, точно его с него столкнула неведомая сила, и стоял, точно завороженный глядя на уходящие повозки, на силуэты людей исчезающих в туманных бликах идущего то ли дня, то ли угасающего времени. Он так и не мог дать себе ответа, то ли ушли эти люди, которым совсем недавно он угрожал своим оружием, то ли их и не было, ни шума повозок, ни голосов, ничего не было слышно.
- Что будет с нами, Абрам! – горестно произнесла пересохшими губами молодая красивая женщина, прижимающая к груди тихого ребёнка.
- Учитель говорит, что мы вечны, - откашлявшись от дыма, ответил ей идущий рядом мужчина.
- Зачем столько нам страданий! – не унималась женщина.
- Учитель говорит, что это надо нашим душам, чтобы понять мир.
- Наши души, мы им столько отдаём! – с сарказмом произнесла женщина – Что остаётся нам в этой жизни. Людям!
- Терпеть, чтобы иметь силы улучшать этот мир. К тому же у нас есть любовь, Сара.
Женщина как-то просветлела своей милой улыбкой.
- Это правда. Это такой дар!
- Это так, - улыбнулся и мужчина, идущий рядом с женщиной и своим ребёнком.
Они словно не замечали уже окружающего скорбного мира.
###
В маленьком кафе, кроме них из посетителей никого не было.
Женщина за столиком выглядела уставшей, но даже горечь переживаний не могло лишить её очарования.
- Мы не можем быть вместе, у тебя семья. Твой муж – мой друг.
- Ты любишь меня? – нервно спросила женщина
- Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я очень этого хочу! – мужчина помедлил, думая о чём-то – Ты же знаешь, что моя жизнь иная, чем жизнь обычных людей. Счастье мне не дано.
- Почему нам так хорошо, когда мы рядом! – женщина посмотрела на мужчину, и как-то затихла, не найдя ответа.
- Видимо, наши души помнят друг друга, и когда то в одной из прошлых жизней мы были родными людьми, - тщательно подбирая слова, сказал мужчина.
- Ты не бросишь меня!!! – с тоской проговорила женщина.
- Я всегда мысленно рядом с тобой, даже если меня нет рядом, - тихо сказал мужчина. - Я буду оберегать тебя. И может быть, уже в следующем нашем земном воплощении мы снова станет одной семьёй.
На улице пропела протяжно сирена: проезжала то ли скорая помощь, то ли пожарная машина…
###
Часы протяжно и даже с какой-то надрывной мелодичностью пропели полдень. Мужчина вопросительно взглянул на сидящего перед ним за столом низенького человека в очках, но тот как то даже машинально, точно думая о чём-то только ему интересном и известном, махнул маленькой белой ладонью, и произнёс :
- Продолжайте!
- Я, конечно, никогда в детстве не думал об этом, - точно обрадовавшись продолжению беседы, сказал мужчина – Как и любой ребёнок, рос, думал о каких-то мечтах…
- В вашем детстве есть, какие-то воспоминания, особенно так сказать врезавшиеся в вашу память? – спросил, будто не замечая, что перебил своего собеседника, низенький, из-за стола.
- Странно, обычное вроде бы воспоминание, - чуть помедлив, ответил мужчина – помню летний вечер, и иду я по тихой улочке, держу мать за руку. У меня болит горло.
- Дальше! – точно вцепившись, в какой-то свой смысл произнёс неожиданно властно низенький из-за стола.
- Мы идём с матерью, - задумавшись, продолжал мужчина – У меня болит горло. Идём к моей бабушке, по матери. Она растила меня. И она лечит моё горло, шепчет молитву, и кладёт свою ладонь на мою гортань.
- Вы помните о бабушке?
- Это очень дорогой мне человек.
- Она сделала вам такой сильный оберёг на всю жизнь, что его не в силах одолеть никто!
- Да, в моей жизни было много ситуаций, прямо скажем, трагических, и всегда я выходил невредимым. Будто меня кто-то вёл.
- Вас ведём теперь мы, - мягко сказал «низенький» – Скоробеи.
- Я действительно могу больше, чем другие люди?
- Вы можете менять их судьбы.
- Ну, мне пора, - вдруг сказал низенький – Обед, по расписанию.
- Да.
###
...Сон был великолепен. Он видел цветущий в белых ромашках луг, и она собирала букет, и иногда глядела на ромашки, точно ища какой-то ответ. Но разве можно найти ответ на извечный вопрос – что такое любовь. Он бы многое мог подсказать ей, но понимал, что судьба каждого человека идёт по своей траектории данной ему Богом.
###
Пустыня на смену дневному зною наконец то дала Cкарабеям ночную прохладу, и хотя песок под ногами по прежнему хранил в своей толще тепло, но оно уже не было обжигающим, а наоборот успокаивало людей. И тут небо над их головой озарилось голубым светом. Это сияние было небольшим на фоне ночного неба, но оно приближалось. Люди затихли. Это был огромный ангел, он летел над измученными людьми, точно указывая им их дальнейший путь. Но вот сияние ушло с небес, точно его и не было, но остался свежий ветер, осталось очарование мира, и именно это заставило идти дальше и дальше длинную колонну измученных зноем и болью лишения людей.
3 По дороге, одна за другой, мчались выхоленные машины, и лиц водителей почти не было видно, точно за рулём каждой из этих разноцветных машин сидели манекены. Клавдий Цезарь, так он себя звал наедине с собой, в бесконечной дуэли со своими навязчивыми мыслями, не зная зачем, провожал взглядом из под очков машину за машиной - они его злили. Много уже лет злили. Непонятно и ему самому было, почему – может от того, что этот проезжающий мимо него мир – равнодушный и непонятный ему – вселял в него ощущение бесконечности движения, над которым он был не властен. А Клавдий Цезарь был властен над судьбами людей – или так ему казалось, или нет. Он точно не мог ответить, может ли он владеть судьбами людей, как и любой колдун, не понимающий, откуда в нём сила – сила, превращающая его в руку невидимого возмездия, и та же сила, делающая его усталым и несчастливым человеком. Клавдий Цезарь – этот тихий человек, стоявший сейчас в одиночество посредине улицы, на тротуаре, не слишком радовался утреннему ветерку, не слишком наблюдал за окружающим миром, поглощённый каким- то своим хороводом мыслей…
В небольшом неуютном кабинете на стуле сидел невысокий чернявый человек и исподлобья глядел на Цезаря, на его угрюмое, напряжённое, худое лицо, на внимательные его глаза, потом тихо сказал:
- Вы же понимаете, что у вас такая судьба.
- Я меняю чужие судьбы, - ответил негромко, и прокашлялся, вдруг, Клавдий Цезарь.
Он, украдкой, оглядел человека, напротив него, на стуле. На таком же стуле сидел и он сам. На невзрачном стуле, и даже неудобном немного.
- Я знаю, - как совсем об обычном деле, подтвердил собеседник Клавдия Цезаря – Я знаю, что это тяжело. Я и сам не думал, что доживу до того времени, что готов лечь в могилу, если только это не больно. Тяжёлое для нас время – много работы.
Что-то человеческое, и даже участливое почувствовал в интонации голоса собеседника Клавдий Цезарь, и даже с какой-то жалостью он поглядел на собеседника, вдруг, а тот, точно очнувшись, сказал:
- Такая наша работа, такая наша судьба.
В кабинете в большом здании, было тихо. Они молчали, каждый думая видимо о своём. Клавдий Цезарь отвёл взгляд от белеющего старого компьютера, и вдруг увидел зрачки собеседника, суженные, как у дикого зверя – он подумал об этом, как об обычном деле – и не удивился, только прислушался к тишине, точно ища какой-то ответ. Но тишина молчала, как и положено тишине.
###
Клавдию Цезарю вдруг показалось, что в кабинете они не вдвоём, будто чья-то тень нависла над ним самим, и над молчаливым его собеседником.
- Чья я воля? – спросил Цезарь.
Чёрт очень внимательно поглядел на него своим холодным взглядом привыкших, видимо, к любым вопросам глаз.
- Ты не уверен в смысле происходящего?
- Я не уверен в том, что происходящее естественно.
- Ты хотел быть защищённым. Твои обиды…, - собеседник не стал смотреть на Клавдия – Ты был в прошлой своей жизни Цезарем.
- Я знаю.
- Ты мучаешься?
- Я хочу понять своё предназначение!
- Оно в изменении мира в угоду замыслу...
- Замыслу!
- Да.
- Чья я воля!
- Ты устал.
- Я устал …
В кабинет с улицы не проникал не единый звук. Это было точно запечатанное во времени пространство.
- В той жизни ты повелевал. В этой жизни ты претерпел много несправедливостей, и понял, что такое боль, что такое бессилие, и вот тебе дано право исправлять людские судьбы негодяев, - чёрт говорил эти слова монотонным голосом преподавателя математики, привычно излагающего давно известные ему правила.
- Почему я?
- Пути людские неисповедимы.
- Это не Божий промысел!
- Людям неведом промысел небесный, - мягко произнёс чёрт.
И закашлялся.
- Экология в этом городе ни к чёрту! – прокашлявшись, произнёс собеседник Цезаря.
Он явно давал понять, что их встреча подходит к концу.
###
Туманное утро над пустыней с её желтоватыми барханами, с её навязчивым ветром, заставляющим кутаться в плащ, казалось, не давало секунды для размышления.
- Вперёд! – выхватывая жезл легиона из колесницы, воскликнул Цезарь, и тут же дрогнули цепи одинаковых солдат, подтянутых, усталых солдат, повинуясь приказу.
- Вперёд! – вновь повторил призыв Цезарь, и жезл его бросился, казалось вместе с его словом туда, где высились белые стены осаждённой крепости.…
Конница римского войска уже мчалась вдоль длинной стены, из-за которой, точно туча навстречу людям бросилась стая стрел…
- Вперёд! – в третий раз крикнул пересохшими от знойного ветра губами Цезарь.
И строй пехоты лавиной пошёл на приступ…
Уже солнце было в зените, когда пылающий город стал как будто его земным отражением. И в огне метались защитники, метались нападающие, особенно жаркая битва, была возле проломов стен крепости – сделанных римскими стенобитными машинами. Конница добивала выскочивших из-за стен защитников крепости.
Цезарь, молча, глядел на происходящее. Гнев сделал его истуканом, он, молча, выслушивал доклады старших колонн, пробившихся в город. Он, молча, кивал седой головой без шлема, только мысленно отмечая про себя, кто из его близких военачальников уже не в этом мире. Цезарь привык к боли и победам.
- Не щадить никого! – приказал Цезарь, и может впервые поглядел на солнце, сощурился от нестерпимого его огня, и как-то внутренне затих, затих только на миг, как затихает птица просыпаясь под утро, перед тем, как начать славить мир своими трелями, потом бледный седой Цезарь приказал:
- Сжечь город!
###
Выйдя из здания Клавдий Цезарь как-то безразлично поглядел куда то себе под ноги, точно ища что-то потерянное, и серый асфальт под ногами – однотонный и знакомый почему то до боли, вдруг, на секунду-другую дал какое то напоминание о той, другой жизни, точно где-то на генетическом уровне в его сегодняшнем теле открылась какая то клеточка иного мироздания, и он среди вот этого города, с потоком машин на дороге вдруг почувствовал жар пустыни… Клавдий даже, перевёл дыхание от неожиданности. Теперь живя жизнью маленького человека, перенося ежедневные тяготы, болея, страдая, как все, он вдруг стал понимать какие-то истины, недоступные ему там – в другой, прошлой жизни. И теперь ему было больно, и теперь он страдал, и теперь он был унижен не раз… Клавдий как-то осторожно сделал шаг по тротуару, точно боясь нарушить связь времён в своём сознании, и тут пошёл дождь, точно смывая начисто прошлый мир… Клавдий Цезарь торопливо съежился, точно воробей под дождём, охнул от неожиданной свежести природы, и вмиг забыв обо всём только кажется совсем недавно его тревожащим, поспешил к ближайшей станции метро. В круговерти людской он чувствовал себя винтиком общего движения, и на переходе на улице когда светофор привычно дал красный свет остановился Клавдий, точно замер на миг, в ожидании. Но вот зелёный свет на светофоре, и вместе с другими пошёл Клавдий через дорогу, и краем глаза только увидел чёрную машину, точно огромную крысу мчащуюся, несмотря на запрет на людей, идущих через дорогу, и он почти интуитивно понимая опасность захотел вдруг заслонить этих людей – и пошёл, куда то навстречу машине и она затормозила возле самых его ног, и затихла. Что-то заорал чернявый водитель, грубое и гортанное, глядя на неопрятно одетого низенького мужчину, что-то посоветовали водителю грубое люди, едва не попавшие под колёса его машины. И Клавдий, приходя в себя, побелевшими от страха губами прошептал зловещие слова наговора, обращённые к этой машине, к этому злому водителю, и пошёл дальше через дорогу без оглядки, понимая, что что-то сейчас в невидимой схеме судьбы этого человека в машине, перевернулось, что-то пошло не так…
###
Солнце лениво скрылось за барханы, точно не в силах уже смотреть, как умирают люди в обречённом городе. На стенах среди оставшихся мужчин чернели одежды женщин, крутились вьюнами подростки, ошалевшие от крови и страха прижимались к холодным мертвецки стенам крепости дети. Раз за разом легион шёл на штурм, и раз за разом огонь со стен, тучи стрел делали этот путь легионеров усыпанный трупами. Горел город. Но стены оставались неприступными.
- Ночью они уйдут в пустыню! - сказал негромко друг по походам Цезаря низенький полководец.
- А разве они не заслужили жизнь! - резко ответил Цезарь, и прихрамывая ушёл в стоявший неподалёку шатёр.
Утром крепость опустела. Пленных её защитников распяли вдоль дороги на больших крестах - визитной карточки Цезаря. Мимо этого скорбного страшного хоровода распятых уходил легион, скрипели нагруженные добычей телеги, ржали боевые арабские скакуны, не знающие усталости. Шли колонны измотанных боем легионеров.
К ехавшему на низкорослом белом скакуне накрытом красной шёлковой тканью Цезарю подскочил разведчик, спешившись за десяток метров от военачальника, упал ниц.
- Говори! - приказал Цезарь.
- На дороге поймали странных людей, - отрапортовал разведчик - с виду пастухи, но говорят, как знахари.
- Приведите их! - приказал Цезарь, и остановив коня, слез с него - тут же был поставлен стол с яствами для Цезаря.
Привели троих уставших путников, с котомками.
- Куда шли? - вопрошал Цезарь.
- Зажглась Звезда, возвещающая, что в мир пришёл Сын Божий! - с трепетом в голосе произнёс седой в лохмотьях путник - один из троих - Мы несём ему дары...
Цезарь молча слушал, понимая, что от одного движения его руки зависит жизнь этих оборванцев.
- Пусть идут! Это не воины, - произнёс Цезарь.
Волхвы шли по обочине дороги, не таясь солдат, шли мимо устройств для казни с умирающими людьми, шли мимо распятого уничтоженного догорающего города - по известному им святому пути.