На фоне всплывающих эмоций сегодня тяжело дать объективную оценку событиям, по-ступкам, отношениям, сделанным в прошлом. Мы часто слышим фразу «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Этот Дамоклов меч висит над каждым здравым человеком без исключения. В своих рассказах я не романтизирую эту область человеческих изломов жизни, а пытаюсь показать в их душах всё самое положительное, позитивное, благородное, то, что изначально было заложено в их генах. Но судьба в их жизни распорядилась иначе. Нас же с вами десятилетиями приучали ставить общественное и безоговорочное клеймо на людях споткнувшихся и заблудших, и, вместо того, чтобы протянуть им руку, мы единодушно толкали их ногой со словами: «Ты не наш, и звать тебя никак». Я уже не говорю о временах Сталинской эпохи, там как раз и были заложены задатки зверства и бездушия к своему народу. А подонки – они всегда были и будут, с той стороны забора или с этой. Главное, чтобы мы научились «просеивать» эту шелуху.
В связи с этим вспоминается ещё один эпизод из пятидесятых. В нём уже участвовала Анна Васильевна – моя мама. Она работала на почте в одном из посёлков Колымы (тогда все посёлки были вотчиной НКВД). Оротукан, Ягодное, Сусуман – центры «сети» всех колымских лагерей. Мама была натуральной сибирской красавицей, с ямочками на щеках. Хорошо пела и играла на гитаре. Дома часто собирались гости, женщины даже в этих суровых условиях умудрялись соответствовать лучшим стандартам того времени. Накрывался очень скромный стол, в ходу был только чистый спирт, для женщин делали настойки из ягод. По первой, по второй – и все просили её спеть, та немного скромно отнекивалась, и, начиная проигрыш с переборами, неслось:
Ночь светла, над рекой тихо светит луна,
И блестит серебром голубая волна!
За столом часто сиживали бывшие генералы, учёные, артисты – все, кто выжил в этой страшной «мельнице» истории!
К маме на работу часто приходила за корреспонденцией женщина, которая отличалась от всех своим внешним видом и поведением. Она была уже не молода, красивая, всегда аккуратно и со вкусом одетая. Между ними завязалась взаимная симпатия, они периодически разговаривали на разные темы.
И женщина поведала ей историю своей жизни:
– Я «служила» в одном из столичных театров, была ведущей актрисой и задействована почти во всех постановках. Коллектив готовил репертуар для поездки за границу. И вот последний отборочный сбор. На сцене руководство и, как заведено в этих случаях, «товарищи» из органов. Пробежались по всей труппе, вопросов практически не нашлось, а мне публично, без всяких объяснений, заявляют: «Лидия Петровна! А вам отказано в выезде!» Я, естественно, от возмущения вскакиваю и требую пояснений. В ответ очень невнятно и обтекаемо мне дали понять, что этот вопрос не обсуждается! Бурно возмущаясь, в надежде найти у коллег участия, в запале я «выстреливаю»: «Да идите вы со своим Сталиным куда подальше!» По залу «пробежал ветерок». Со временем все успокоились и решили перенести этот разговор на потом…
«Потом» наступило очень скоро. На второй день, прямо во время спектакля, ко мне в гримёрку постучали трое в кожаных пальто. Разговор был недолгий:
– Вам нужно одеться и проехать с нами.
Волнение подступило к горлу: «Ну, вот и всё! И угораздило же меня, дуру, ляпнуть та-кое!» Сразу вспомнила бессонную ночь и слова подруги: «Девонька, суши сухари, они тебе этого не простят!» Когда выпили пару бокалов вина, расхорохорилась: «Да ничего они мне не сделают, я прима, у меня ордена, признание, престижные знакомства!» А в душе уже по-селились сомнения и отчаяние.
Гости вели себя очень учтиво, но настойчиво. Я, уже без какой-либо надежды, на авто-мате, пыталась отнекиваться:
– Товарищи, ну разве так можно? Сейчас мой выход! Вы сорвёте спектакль!
Мне опять также спокойно:
– Не переживайте, вас подменят, всё оговорено. Собирайтесь – это очень важно!
Уже когда подошли к машине, меня бесцеремонно схватили за волосы и начали впихивать в машину со словами:
– Залезай быстро, сука, сейчас тебе будет спектакль!
Уже в машине начали лапать со словами: «Ну, что, звезда, теперь покажешь нам свой последний монолог!» И тут только я поняла, что все муки и страдания, что переживала в своих ролях, сейчас обречена пройти в собственной жизни!
Привезли на Лубянку, отвели сразу в камеру. Несколько дней к никто не приходил, только подбрасывали хлеб с водой. Это делалось специально, чтобы я изгрызла свою душу в догадках: за что, когда, куда и сколько дадут? И вот, наконец, отвели на допрос. За столом сидел тщедушный мужичок, внешне напоминающий Чеховского персонажа «человек в футляре». Нос у него был длинный, как у дятла. На конце носа торчала длинная волосина, как бы подчёркивая, что мимо моего жала никто не увернётся! Он поднял свою махонькую, в круглых очках, головёнку и проскрипел:
– Ну, что, доигралась? Вот на тебя три документа (доноса). О твоей подрывной деятельности в коллективе против партии и правительства!
При этом он громко икал и хлестал воду, как будто хвост от селёдки застрял у него в горле. Чувствовалось, что эти пасквили были состряпаны впопыхах и под давлением.
Попыталась оправдываться, что всё это – наговоры, враньё и козни завистников:
– Я – член партии, у меня есть Орден и много благодарностей от нашего правительства.
Плакала, становилась на колени, хваталась за сапоги. И, наконец, через какое-то время поняла, что он меня не слушает и безучастно рисует какие-то каракули. Потом он встал, подошёл ко мне, положил руки мне на плечи – от него несло рыбой и кислым потом – и прошептал:
– Тебе, «принцесса Турандот», светит очень большой срок, если ты не пойдёшь навстречу следствию.
Шестьдесят пять дней (я ставила палочки на стене камеры), таскали на допросы с требованием раскрыть какую-то подрывную организацию, о которой я в своей «богемной» жизни и не слыхивала. Применяли разные пытки, о которых из этических соображений рассказывать не стану. Сокамерницы с опытом подсказали, мол, ничего подписывать не удумай – статья расстрельная, а так, может быть, повезёт, большой срок, конечно, получишь, иначе тебя ждёт участь «Дездемоны».
Потом я всю жизнь с благодарностью вспоминала своих «учителей». Были моменты, что, уже не выдерживая пыток и унижений, я чуть было не подписала эти «вонючие» протоколы. Как потом узнала, не все меня предали – два «народных» вступились за меня, написали письма Сталину и Берия.
Адвокатом был седоватый еврей, в засаленном костюме, с постоянной перхотью на плечах, с большим красным носом, которым он всё время фыркал, как лошадь. Не знаю, как там и что, но мне дали по 58-й «всего»10 лет без права переписки вместо безоговорочного расстрела! Сразу после приговора отправили по этапу на Восток, с последующей отправкой в Колымские лагеря!
Как-то на пересылке перед отправкой в «солнечный Магадан» я сдружилась с бывалой «ЗК». Та сделала несколько чётких наставлений, как выжить в той «мясорубке»: «Прежде всего, милая, ты не ерепенься и не строй из себя «Жанну д Арк», здесь каждый выживает, как может. А на лесоповал ты всегда успеешь. Подумай о том, как с твоей внешностью и данными прожить там эти годы в «шоколаде»? Слушай внимательно: «По приходе в Магадан вас загонят на пересылку, туда к прибытию парохода съезжаются все начальники зон (лагерей), вот там ты и должна подать себя нужным образом! По разнарядке все отбирают себе «материал» получше и поздоровее. А женщин пропускают через особый бокс, раздевают под видом медицинского осмотра, отбирают лучшее с прицелом для «утех». Остальные – на общих основаниях: шахты, рудники, стройки. Если повезёт – общепит. И всё это «удовольствие» круглый год под автоматным прицелом. Вот здесь ты и должна не упустить свой шанс, тебя же, надеюсь, в театре учили искусству обольщения?» При этом она улыбалась во весь «золотой» рот и игриво щипала меня за бок. Разговор вёлся на лагерном сленге, как говорят в народе, она «ботала по фене», чем вызывала у меня смех. Я, при этом, просила её делать перевод сказанному.
В итоге все её наставления и предсказания сбылись точь в точь! На меня сразу положил глаз один из «оперов» с Бурхалинского ГОКа. По прибытии он сразу оформил меня работником клуба и уже никого ко мне не подпускал, а примерно через год он забрал меня к себе домой. Вот уже несколько лет мы живём вместе. Человек он неплохой, и потом, не все сотрудники НКВД были «живодёрами», нужно было просто выполнять свои должностные обязанности и без звериного оскала. И такие, конечно, среди них были. Вот должны оформить досрочное, но поражение в правах не отменят! Поэтому выезд в Москву откладывается…
Прошло ещё несколько лет. Бате отсчитали его годы каторги. И уже в конце шестидесятых мы всей семьёй, наконец-то, выбрались в отпуск. Мама созвонилась в Москве с этой женщиной – они встретились. Обнялись, долго стояли так, плакали и смеялись, потом снова плакали, не веря глазам своим!