Бухара

В Бухару мы с женой приехали уже ночью, и отправились в привокзальную гостиницу. Как только мы вошли в ее холл, ситуация  стала совершенно очевидной, хотя она была, конечно, стопроцентно предсказуемой: свободных мест не было. На креслах и диванах сидели мужчины и женщины в позах, характерных для глубокого обморока, с закрытыми глазами, - они, как убитые, спали.
- Мы бы хотели остановиться в вашей гостинице –  без всякой надежды, исключительно pro forma обратился я к мужчине на рисепшене.
- Свободных мест нет, и не предвидится – ответил он бесстрастным голосом.
- Есть ли поблизости другие гостиницы? – спросил я.
- В Кагане (пригород Бухары, где расположен вокзал) других гостинец нет, а до Бухары десять километров, и автобусы ночью не ходят.
- Может быть, можно устроиться на ночлег у местных жителей? – спросил я с робкою надеждой.
- Здесь Восток, где пускать в дом посторонних не принято.
- Можно мы переждем в холле до утра? - спросил я рисепшиониста.
- Нельзя. У нас здесь не зал ожидания. Идите на вокзал.
Перейдя через площадь, мы вошли в помещение вокзала, и отправились в зал ожидания. От его вида меня передернуло. Не только на лавках, но и на его полу в обрамлении костылей и протезов почивало десятка два нищих, одетых в по-азиатски живописное тряпье. Запах стоял соответствующий. О том, чтобы остаться здесь, не могло быть и речи. На улице было темно и зябко (стоял октябрь 1973года, а климат в Узбекистане – континентальный: днем – жара, а ночью температура падает до нуля). Мы вернулись в гостиницу.
- Мы побывали в зале ожидания вокзала; женщине там находиться ну, никак невозможно – со всею решительностью сказал я нашему знакомому, кивнув на жену. Разрешите нам побыть здесь до утра. Как только рассветет, мы сразу уйдем.
- Ладно, оставайтесь – он нам показал на два свободных кресла – сидите, но спать здесь нельзя!
Вскоре после того, как мы расположились, меня разбудил вежливый, но строгий голос мужчины:
- Не спите!
Так продолжалось всю ночь. Наташу он пощадил, но меня за ночь будил раз пять, однако через несколько минут я засыпал снова.
Наконец, наступило утро; первым же автобусом мы доехали до центральной площади Бухары, на которой стояло четырехэтажное здание гостиницы. Крупный солидный мужчина, дежуривший на рисепшене, мне сказал:
- Ни у нас, ни в других отелях города мест нет; не теряйте зря времени, попробуйте съездить в Раметан, - там есть  сельская гостиница, в которой бывают свободные места.
- Это далеко?
- Двадцать километров, но туда ходит автобус.
Так мы и поступили. Автобус – ПАЗик – стартовал с площади, примыкающей к крепости Арк, замечательной контрастом между простотою гладкой наклонной стены, развернутой по всему ее широкому фронту, и изысканной вычурностью Регистанских ворот, обрамленных двумя изящными башенками, соединенными двумя галереями, расположенными одна над другой выше входного портала – нижнюю галерею обнаруживает ряд окон с каменными ажурными мелкоячеистыми решетками; верхняя галерея - полностью открытая; ее перечеркивают лишь две тонюсенькие колонны. Ко входному порталу ворот ведет крутой въездной пандус, огражденный по краям  сплошными  перилами.
Первые десять километров пути на Раметан шли по асфальтированному шоссе Бухара – Навои, затем автобус свернул на грунтовку, проложенную через убранное хлопковое поле. Проехав по пылящей дороге десять километров, автобус въехал в большой кишлак, и длинной  улицей, окруженной обмазанными глиной дувалами, добрался до центральной площади, остановившись вблизи от такой же глиняной стены, в которой темнел прямоугольник двери, над  которой виднелась  вывеска «Гостиница». Открыв дверь, мы вошли в узкий коридор, в стене которого было проделано прямоугольное окошко, закрытое сплошной створкой. Мы в нее постучали; окошко открылось, и стало видно, что с другой его стороны вплотную к стене стоит кровать с застеленной постелью, на которой, сложив по-турецки ноги, сидит усатый старик в тюбетейке, и пьет из пиалы чай. На наш вопрос он ответил, что свободный номер в гостинице есть, получил  деньги, и протянул через окошко ключ, объяснив, как добраться до нашего номера. Оказавшись в комнатке с земляным полом, побеленными стенами, окном во внутренний двор,  двуспальной кроватью, и маленьким столиком, мы были несказанно рады своей удаче – ночлег нам теперь был обеспечен. Правда, радость была сильно подмочена, когда Наташа обнаружила, что постельное белье оказалось грязным – от длительного применения оно даже было сероватого цвета, а посередине простыни красовался след от рифленой подошвы ботинка. Мы явились пред очи администратора, смущенно заявив:
- Белье грязное! По простыне даже ходили в обуви.
- Неужели? Так переверните его на другую сторону – сказал старик с недоумением, что, мол, как можно быть такими недогадливыми, а еще из Москвы!
С грязным бельем пришлось смириться – в возмущении съехать с гостиницы мы не могли себе позволить; пришлось спать одетыми, завернув подушки в свое нижнее белье.
Так вот и продолжилось наше пребывание в древней Бухаре. С одной стороны, мы восхищались экзотической красотой ее архитектуры. Над плоским городом, с его преимущественно одноэтажными глинобитными постройками, пересеченным узкими улочками, окруженными глухими дувалами, возвышались величественные фасады многочисленных мечетей и медресе, украшенные глазурью разноцветных мозаик. В отличие от Самарканда и Хивы, в которых обширность и пестрота глазурованных панно экстерьеров храмов избыточны, в Бухаре царствуют мера и вкус – из-за этого они смотрятся много убедительнее, не только вызывая у зрителя восторг, но внушая благоговение если не перед религией, то перед историей. В эпицентре этого мощного эстетического поля небо пронзено силуэтом минарета Калян, имеющего в своем облике нечто антропоморфное – он подобен стражу, с тревогою осматривающему горизонт. Но не только мечеть Калян и медресе Улугбека, гордо возносящие над городом свои сверкающие лазурью купола, стали для меня символами Бухары. Душу мне разбередила скромная медресе Мулло Турсунджон, выходящая своим немного покосившимся порталом на тихую узкую не мощеную улочку.
С другой стороны, мы постоянно чувствовали себя не в своей тарелке в чуждой для нас цивилизации. Улицы и площади Бухары были пустынны – на них только нищих было много. Прохожие избегали встречаться с нами взглядом; женщины ходили, отвернувшись, чтобы их лиц не было видно. Встретившись взглядом с мужчиной, я успевал только заметить, что у него черные блестящие глаза – так быстро он отводил свой взгляд в сторону. Узбеки неразговорчивы, но склонны «устанавливать контакт» другими способами; так, Наташе при поездке в переполненном автобусе не раз приходилось давать отпор молодым людям, принимавшимся бесцеремонно ее ощупывать. Русских в Бухаре практически не было. Лишь однажды нам повстречался наш земляк, когда мы сидели за столиком на площади Ляби-Хауз, и пили зеленый чай, подаваемый официантом в заварных фарфоровых чайниках. Молодой русский мужчина с лицом землистого цвета, видимо, с перепоя, за соседним столиком пытался осилить завтрак. Глаза у него были не черные и блестящие, как у узбеков, а серые и тусклые, и он с нами заговорил по собственной инициативе, чтобы, как земляк землякам, сообщить нам некоторые полезные сведения.
- Вы не знаете, где можно купить касу? - поинтересовалась Наташа.
- Зачем Вам нужна коса? – спросил удивленно мужчина, посмотрев на густые наташины волосы.
- Нет, мне нужна пиала местного производства.
- Значит, Вы имеете в виду кясу. Нужна ли она Вам? Знаете, - на то, что здесь кажется местной экзотикой,  Вам в Москве, может быть, и смотреть не захочется – с неожиданной мудростью изрек наш русский собеседник.
- Впрочем, дайте мне три рубля - я Вам достану кясу!
Взяв деньги, наш новый знакомый встал из-за стола, сказав:
- Подождите меня здесь.
Мы прождали сорок минут, но наш соотечественник так и не вернулся.
Сильное впечатление на нас произвел необыкновенно изобильный рынок, на котором чего только не было; здесь возвышались целые горы золотистых бухарских дынь; прилавки ломились от  великолепного среднеазиатского винограда с тугими кистями пряных, мясистых, сладких-сладких ягод янтарного цвета. Стоил он довольно дешево, и был отменной едой, но, чтобы его помыть, надо было отстоять очередь к единственному на всем рынке крану, из которого вода лилась тонкой струйкой. После такого недостаточного мытья казалось, что теперь мы обязательно подцепим какую-нибудь инфекцию, ибо в городе, по крайней мере, на вид, царила жуткая антисанитария: мостовые и тротуары были посыпаны пылью, и все окружавшие нас предметы были грязные; тут и там попадались больные бездомные собаки.
Но самая большая неприятность была связана с особенностями нашего квартирования в Бухаре. Дело в том, что последний автобус на Раметан отправлялся в три часа пополудни, а к этому времени у нас никогда не был выполнен план осмотра достопримечательностей, и, вместо того, чтобы сесть в последний автобус, мы отправлялись на окраину, чтобы осмотреть мавзолей Исмаила Самани, с его пряничными стенами, или шли в восточную часть Бухары, где, окруженные толпой детишек, протягивавших ладошки для подаяния (так здесь встречали любых туристов), любовались жемчужиной среднеазиатской архитектуры – дарвазаханой (вход в медресе) Чор-Минор. Это четыре одинаковых минарета, - каждый под куполом лазурного цвета, - тесно обступивших маленькое сооружение кубической формы, тоже снабженное куполом; памятник архитектуры напоминает четырех бойцов, занявших круговую оборону.
За все эти эстетические утехи приходилось расплачиваться поездкой на попутках по местности, на которой и при дневном-то свете находиться было небезопасно, не то, что в темноте.
В последний наш день мы голоснули на шоссе междугородный автобус, который оказался служебным. В салоне находились двое молодых узбеков, которые встретили нас весьма радушно.
- Вы из Москвы? Осматриваете Бухару? Туристы? Здорово! А едете куда? В Раметан, в гостиницу? Дался вам этот жалкий кишлак! Как Вас зовут? Олег? А жену? Наташа? Слушай, Олег, поехали с нами в Навои! – выпалил все это с пулеметной скоростью более молодой из двух мужчин.
- Спасибо, завтра мы уезжаем. Остановитесь, пожалуйста, у ответвления на Раметан.
- Слушай, Олег, это - полный абсурд: приехать в Бухару, и не побывать в Навои! Это такой город! Там нет проблем с размещением, - отели на лучшем мировом уровне! Поехали с нами – не пожалеете.
Эти уговоры продолжались во все время нашей поездки – уже приближалась нужная нам дорожная развилка, и я вежливо прервал красноречие узбека:
- Большое спасибо, но все же высадите нас у ответвления на Раметан.
От возмущения мой собеседник даже всплеснул руками.
- Я не могу вам позволить такую глупость – отправляться в убогий Раметан, когда вы можете поехать с нами в Навои!
И здесь мне стало по-настоящему страшно. Было невозможно поверить, что этот парень хочет осчастливить людей, которых он увидел впервые пять минут назад. Что ему было от нас нужно, было неизвестно, но было очевидно, что ничего хорошего нас не ожидало. И мы были совершенно беспомощны, находясь с двумя здоровыми молодыми мужиками (третий – шофер), в салоне автобуса, мчащегося по шоссе. Но, взяв себя в руки, глядя своему попутчику в глаза, я твердо тихо произнес охрипшим от волнения голосом:
- Я настаиваю на том, чтобы Вы остановили автобус у поворота на Раметан.
Узбек замолчал; его лицо окаменело: он напряженно думал, какое принять решение. Наконец, повернув голову, он резким голосом крикнул шоферу:
- Остановись у поворота на Раметан.
Автобус остановился, скрипнув тормозами. Дверь открылась, мы вышли. Мои ноги дрожали; я мгновенно покрылся испариной. И когда автобус, газанув, умчался, я испытал огромное облегчение: опасность, пролетев над нами, и обдав меня жаром, миновала.
                Декабрь 2017 г.