Испокон веков люди писали о любви. О разной любви: о любви взаимной и о любви трагической; о любви к детям, о любви к природе, о любви к Родине. Любовь превозносили во все времена, считали главенствующей силой, на которой зиждится наше мироздание.
Наверное, всё-таки чаще всего прозаики и поэты, и самые обыкновенные люди писали и говорили о любви между мужчиной и женщиной.
Иногда любящих друг друга людей сравнивают с лебедями. Не поспоришь, лебеди и вправду славятся своим нежным, трепетным отношением друг к другу. Но героями моей истории будут не люди и не лебеди, а самые обыкновенные домашние утки. Да, смешные, немного неуклюжие птицы с постриженными крыльями.
Вряд ли вы когда-нибудь слышали о небольшой деревушке близ города Сочи, носящей романтичное и звучное название Каштаны. Там живёт моя приятельница Майя со своей большой семьёй и не менее большим хозяйством. Помимо кур, овец и прочей домашней живности были у них восемь уток и один селезень. Пёстрые, возмущённо крякающие бело-бурые дамы и их степенный важный предводитель, с сине-изумрудной головкой и ярко-жёлтым клювом. Забавно было наблюдать, как неуклюже переваливаясь, но не теряя своей важности, селезень выгуливал своих подружек, бдительно следя за каждой из них и готовый в любую минуту броситься на их защиту.
Хозяева только посмеивались над этим утиным семейством. Как-то даже в голову не приходило, что птицы вроде уток могут оказаться способными на какие-то глубокие чувства. «Глупые птицы», – констатировали они, глядя, как с закатом солнца селезень гнал всё своё семейство домой. «Инстинкты», – солидно утверждал муж Майи, Степан.
Мирно текли весенние деньки. Скоро утки должны были обзавестись потомством, и селезень, будто понимая это, стал ещё более осторожным. И, как оказалось, не зря.
Однажды глубокой ночью на двор прокралась ласка и устроила кровавое пиршество. Хозяев разбудили страшные, полные боли и ужаса крики, совсем не похожие на обычное утиное кряканье, и гогот селезня. Наскоро накинув на плечи то, что попалось под руку, Майя и Степан выскочили на улицу и увидели одно из тех зрелищ, которые забываются нескоро. Фонарь осветил острые, как бритва, зубы ласки, окровавленные тушки двух уток и селезня, хлопающего крыльями и наступающего на дикого зверя. Ласка прыгала из стороны в сторону, будто танцуя страшный древний, как мир, охотничий танец, пытаясь прорваться за селезня и закончить своё дело. Но селезень не давал ей прохода, пугал хлопками постриженных крыльев и гневным гоготом, защищая своих подруг. Люди подоспели вовремя, неизвестно, как долго ещё он смог бы продержать оборону. Но огни, шум и человеческие голоса напугали ласку, и напоследок клацнув зубами в сторону незадавшейся добычи, зверь стрелой умчался в кромешную тьму ночи, под забор и дальше, в спасительную зелень леса.
Уток подобрали. Одна из них вскоре умерла, а другая находилась в столь плачевном состоянии, что Майя и Степан махнули рукой – не выживет. Слишком уж потрепала её ласка. Степан даже хотел прикончить несчастную птицу, но сама Майя воспротивилась, втайне надеясь на чудо. Вдруг уточка всё-таки выживет?
Утку отнесли в вольер, где она лежала, не имея сил даже пошевелиться. Она не пила, не ела, и казалось, смирилась с неминуемой смертью. И тут случилось чудо.
Селезень, который в отличие от уток отделался незначительными царапинами, вскоре оправился и мог бы вернуться к своей обычной утиной жизни. Мог бы снова следить за своим обмельчавшим семейством, чистить пёрышки. Майя и Степан даже радовались, что красавец селезень не пострадал. А утки? Что утки, вместо восьми будет шесть, велика важность! Особенно для неразумной птицы, ведомой одними лишь инстинктами.
Но вышло совсем иначе.
Умирающая уточка безвольным бурым кульком лежала в вольере. А рядом с ней, денно и нощно, не отходя ни на секунду, дежурил селезень.
Поначалу, никто не придал этому особенного значения. Инстинкты! Посидит денёк-другой и уйдёт. Птица - не человек.
Но селезень не отошёл ни через день, ни через два.
Он подталкивал клювом миску с водой, заставлял уточку есть и пить. Чистил ей потускневшие пёрышки. Что-то крякал, почти ворковал, словно шепча ей слова ободрения. Про остальных шестерых будто забыл – они самостоятельно гуляли по двору, опасаясь заглядывать в тот тёмный уголок, где умирала их подруга.
Майя и Степан только удивлялись странному поведению селезня, но ни на что особенно не надеялись – уж больно плоха была уточка.
И вот где-то неделю спустя нападения ласки, Майя возилась во дворе. Развешивая бельё на просушку, она краем глаза поглядывала в сторону вольера, где всё также неподвижно лежала уточка, а рядом с ней сидел, поджав лапки, селезень. «Не выживет, бедняжка, – подумала Майя, – а как же наш селезень без неё будет? Так к ней привязался...»
В этот момент уточка вдруг издала тихий, предсмертный стон и забилась в конвульсиях. Селезень вскочил и заметался вокруг неё, хлопая крыльями и крякая. И в этом обычном, утином кряканье Майя будто услышала настоящую боль, какая бывает от потери близкого человека.
Уточка затихла так же неожиданно, как и затрепетала. Майя позабыла про бельё, и хотела было броситься к уточке, но её опередил селезень. Он клювом перевернул свою подружку на спину, запрыгнул к ней на грудь и затоптался на одном месте. Майя подбежала ближе и с удивлением поняла, что селезень делал уточке... массаж сердца. Бессловесное животное, птица, домашний селезень пытался заставить остановившееся сердце заработать снова. Старался вырвать свою подружку из лап смерти.
Уточка не проявляла признаков жизни. Селезень не прекращал своих действий. Он всё топтался, елозил жёлтыми лапками по потускневшей грудке подруги, а Майя, остолбенев, стояла в двух шагах, не в силах оторвать взгляда от умершей, но ещё тёплой уточки и отчаянно борющегося за её жизнь селезня.
Наконец, в груди уточки будто что-то скрипнуло, и Майя буквально услышала, как она задышала снова. Открыла чёрные глазки-бусинки, дёрнула лапками. Селезень тут же спрыгнул с неё и торопливо подтолкнул к её клюву миску с водой, словно говоря: «Пей!» У уточки всё ещё не было сил, она часто дышала и неловко пыталась перевернуться на спину. Селезень помог ей и окунул её клюв в прохладную воду. Уточка снова дёрнулась... и начала пить.
Майя смотрела на снова нежно заворковавшего селезня, на пьющую воду воскрешённую уточку, и чувствовала, как по её щекам текут слёзы.
С того дня уточка пошла на поправку. Селезень по-прежнему не отходил от неё ни на шаг. Но кризис миновал, и теперь никто не сомневался, что птица выживет. И никто не сомневался, чьей заслугой было её чудесное возвращение к жизни.
Эту утиную историю мне рассказала сама Майя. Теперь уточка совсем поправилась и даже вывела утят. Селезень продолжал ухаживать за ней, даже после её выздоровления.
– Чудно, не правда ли? – сказала Майя, отхлебнув немного чая из своей чашки, – казалось бы, обычные животные, птицы, а какая любовь!
– Да, – согласилась я, торопливо набрасывая в блокноте примерный сюжет для будущей истории, – не каждый человек поступил бы так, как ваш селезень.
– Это даже грустно, – заметила она, – получается, что утка понимает в чувствах больше, чем многие люди.