Нет ответа

Мехти Али
Много лет тому назад, в горькую бытность мою научным сотрудником в одном пропащем постсоветском НИИ, довелось мне работать в зоопарке. Участвовал в одной из многочисленных проектов по сохранению природы, где традиционно собирается немало молодежи, жаждущей весело, и с пользой провести время. Работа была интересна, платили за нее по тем временам очень даже неплохо — я был доволен.

Состав волонтеров был пестрый. Попадались самые настоящие экзотичные птицы, вроде норвежского паренька громадного роста. Мальчишка был на редкость невежественен, хоть мама его была известным востоковедом. Помню, поразил меня рассказом о добродушном старике, сопровождавшем родительницу в аэропорт: «…да как его звали, и не помню… кто-то известный…». Я бросил наобум, скорее пытаясь уязвить, чем пытать правду: «…неужто Тур Хейердал?». Паренек простодушно признался: «ну да!». В другой раз он просто убил меня, признавшись в любви к так называемым «комедиям положений»; при этом изъяснялся настолько косноязычно, что я битый час не был способен понять, что это за остроумное действо, полное искрометных шуток. Силы он был замечательной; обладал устойчивостью к холоду, для нас, жителей Юга, вполне инфернальной. Например,  со смаком ел мороженое в январский день. Его неуклюжие попытки приударить за местными девушками решительно пресекались аборигенами. «Валенок!» — презрительно бросал Том Круз. О его кузине и пойдет речь…

Сей молодой человек модельной наружности был русским. Бакинским русским, со всеми вытекающими. В жизни я не видел, чтобы человек до такой степени был похож на двойника, обитающего по ту сторону земного шара; положительно, мог зарабатывать на специальном шоу, если бы имел к тому склонность. Tom Cruise в нежной молодости, времен съемок фильма «Рожденный 4 июля», один к одному! Нрав, однако, имел далеко не такой пушистый: был надменным в общении, мнения о себе весьма высокого. Одним словом, не подарок. В частности, чисто по-кавказски опекал молоденькую двоюрную сестру, работавшую в нашей команде. Надо знать вышеупомянутые свычаи, дабы оценить, что за всем этим скрывалось и скрывается. Но о чем я?

Меня все это интересовало весьма мало. Был не угрюмым и необщительным — скорее, погруженным в свои мысли. Свою работу выполнял по возможности добросовестно. Вечерело, когда пришел на смену. Внимание привлек шорох в углу.

— Кто там? — Да это я, Марина… — Ты-то что делаешь в такое время, да еще без твоего ангела-хранителя? — Да ну его, — девушка казалась смущенной, — надоел совсем… — Ты вся в пыли, сейчас на тебя эти ящики рухнут! — Да… сложно… — Она стояла, с усилием придерживая готовую рухнуть тяжкую ношу. — Сейчас… помогу… — Спасибо… спасибо…

Мы стояли в узком пространстве между грубо сваренными железными столами, покрытыми белой краской. Она стала застенчиво благодарить, временами вскидывая глаза переливающегося синего цвета — беззаботная морская лазурь, временами сгущающаяся в бездонную пропасть неба. Девушка была миниатюрной, с короткой мальчишеской стрижкой. Что-то мешало привычно думать, тяготило. Внезапно я подумал о ее доме, маленькой уютной комнате, заставленной книгами, совместном чаепитии в гостиной, заботливом отце — был он капитаном, корабль стоял на приколе у мола, дожидаясь своей очереди на ремонт.

Она одевала куртку у входа. — Ну что так смотрите, прямо биолог на мышь… — Не биолог, а физиолог… да я сам занимаюсь другим… — Разве не одно и то же? — В принципе, да. — Мы невольно засмеялись. — Ну хорошо, я пойду. И вам удачи. — До завтра. — До свидания, до свидания… — Фигурка ее неслышно растворилась в сгущающейся тьме.

Переоделся, начал работать. И до чего же хитрые бестии эти крысы: разом чуют, что не просто так приподняли крышку, и сразу бросаются… Подхватил корнцангом яростно пищащего зверька, резко ударил о стену, чтобы не дай Бог, не покалечил здоровенного толстого удава, беззвучно дремлющего на теплом полу. Мысли разрастались, на сердце было тяжело.

Странно! Странно! Вот русская девочка с теплым взглядом; у нее есть маленькая уютная комнатка, заставленная книгами, отец-капитан; мама делает на Пасху куличи; есть гостиная, где пьют чай; потешный брат, выступающий на ботинках с толстыми подошвами, словно триумвир на котурнах; в этом южном городе множество других девочек с теплым взглядом, отличающихся от этой лишь тем, что называют их по-иному, дома говорят на певучем наречии — у них тоже есть дома, родители, мечты, свои маленькие драмы. Вот норвежский паренек — глуповатый здоровяк; но разве за это казнят? Во всем мире множество людей живут согласно своей вере и обычаю; но везде у девочек теплый взгляд. Но ведь казнят же! Казнят! За веру, за отечество, черт-те знает за что — а казнят. Отчего? Кто может мне объяснить? Кто?

Я читал книги, общался с великим множеством людей; у них были теории. Мне пришлось выслушивать целые речи, где вполне убедительно доказывалось, почему нужно поджигать дома девочек с теплым взглядом, и лишать их родителей. Девочки вырастают, рожают сыновей. Сыновья вполне могут стать солдатами. А кто будет разбираться, когда на тебя смотрят сквозь узкую, словно адская щель, чернеющую пропасть прицела? Или он тебя, или я его. Зачем же нужно это простую и незамысловатую формулу обставлять длиннейшими рассуждениями о расе, языке, зверской и отсталой религии? Почему эти двое смотрят друг на друга, сжав мечи? Есть ли ответ на этот вопрос?

Нет ответа.

Взгляните на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали.

…И тогда удав сделал резкий бросок, и накинул свои кольца на оглушенную крысу. Мускулистое тело сжималось, красные глаза умирающего вылезли из орбит, сверкая на мертвенном электрическом свете, словно драгоценные рубины.

Зачем я стою здесь? И почему бросил крысу гигантской змее? К чему все это? К чему?

Баку, 10 января 2018 года