Всякий деятель - творец. Творец же всегда бежит. А за ним несется на колеснице, запряженной черными жеребцами, лишенная милосердия реальность. Эту реальность воплощает сам творец. Ему ведома трагикомичная подоплека собственного бегства от самого себя. Но он продолжает свой бег. Прячется за подолом идей, скрывается в тине рассудочных гардин. Думает обо всем, кроме самого себя, лишь бы никогда не сталкиваться с тем, что заковано в кандалы его страха - личностью, рыдающей взаперти от мира людей. Она плачет, ибо не способна вынести то, чем одарен и, одновременно, проклят ее владелец - разумом, которому нет места на земле, и который, тем не менее, вынужден прокладывать себе дорогу именно здесь. На планете, где творец остается чужаком, как бы ни был он близок к обществу, как бы ни пытался достичь этой близости. И все потому, что, как только исчезнет налет величия, служащий ему щитом, который заслоняет творца от бушующего смерча человеческих бедствий, оголится его личность, то человеческое, что есть и в нем самом. Творец же не желает быть человеком.
Творец бежит от всего человеческого ко всему, что находится над людьми, ко всему, что таится вне людей, из людей, однако, черпая вдохновение, людям отдавая себя на растерзание. Творец фриволен и расточителен во всем, что касается его самого. Он не знает жалости к своему Я, глумится, потешается, изгаляется над ним. Творец испепеляет его на костре всемогущества своего гения, топит его в болоте сознания, топчет его на городской площади перед толпой.
Гений творца - это вовсе не творец как таковой. Гений творца облекает душу в серебряную ауру губительной силы, которой не суждено достигнуть самой души. Душа у творца - человеческая, а гений ничего общего с тем, что присуще человеческому не имеет. Он стремится туда, где не правят законы людей, где властвует то, что сверх догм и устоев, сверх мыслимого и сверх чувственного.
Будучи не достаточно зорким, можно заметить элемент противоречия, который присутствует в полной самоотдачи творца своим вожделениям в обители человеческого, в казалось бы, жертвенном отречении от себя в угоду другим или другому. В действительности, нет ни малейшей доли противоречия. Творец есть не только гений, он, так или иначе, человек. В совокупности гениальное и человеческое порождает бегство, которое обретает свое отражение в растворении творца в людях, которым он посвящает жизнь, как посвящает ее своим творениям.
В цитадели творцов наличествуют две фракции: те, что растворяются во многих и те, что избирают единственную личность для этой цели. Первые в продолжение всего своего бытия представляются обществу прожигателями жизни, истрачивающими ее на каждого, кто встречается на их пути. Они бегают от одного объекта своего обожания к другому в смутной надежде на то, что когда-нибудь смогут, наконец, остановиться. Останавливаются они лишь на смертном одре, в полной мере иссушив себя. Последние, в свою очередь, трепещут над тем единственным человеком, которому некогда добровольно и осознанно согласились принадлежать. До конца своего существования они сохраняют незыблемую преданность этому человеку, ни разу не усомнившись в ней и ни разу не подвергнув оную сожалению. Подобным образом они так же, как и “прожигатели”, иссушают себя, не оставляя ни капли внутри.
На каком бы краю света он ни был, ни на мгновение творец не замедляет свой бег. Это - его вечная война с собой, с реальностью, с миром людей, которому творец отдает все, ничего не требуя взамен. Ибо творец корыстен: он спасается от ужасающего сияния истины, которая незрима для них, но которую видит он. Раствориться, отдаться, иссохнуть - значит, сбежать, значит, вернуть свободу неземному бунту гения.