Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/12/26/814
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ХОЗЯЕВА
А кто из мелочи не хочет кушать стоя,
Тот дома у себя сиди.
Иван Крылов.
В кошмаре мечтаешь проснуться, а бывают такие пробуждения, от которых не обратно заснуть, но подохнуть готов. Разинув утомлённые сном очи, Фогель увидел над собой «офицера» * Красной армии с одной шпалой в золотистой окантовке петлиц.
- Позабыт позаброшен с молодых юных лет? – указал на малого Сыня.
- Отдыхает, стало быть, - отмахнулся Детинцев.
- Здравствуйте, Алексей Петрович, - вывернулась из подклети Ганя.
- Вечер добрый, Галина Капитоновна. А с ним почему?
- Виделись уж, но здоровье не повредит Егор Фёдорычу.
- Вам, матушка, втройне. Что за новости: ограниченно пленный, никак?
- Да. У нас тут полный санаторий и свобода совести. Сушилка, видишь, понадобилась: двери перемокли, не садятся в паз. Оттого разинуты стоим.
- Сколько дверей?
- Три десятка с малым. Придут хозяева, велю покидать.
- раньше суток после такого дела не опамятуются. Сумеем мы, товарищ помещик, пособить бедствующим? Знаете, как укладывать?
- Понимаю, да. Лучше бы, пока тихо. А то, жуки сказали, погода с понедельника «всплакнёт».
- Какие жуки?
- Насекомые. Наблюдает Еремеюшка, ненастье обещал.
Хозяйка расписала план действий. Вышли ребята. Вася снял палатку, влез под крышу, начал жерди подвигать. Аня с Костей стали на подхвате. Не успевший толком очнуться Фогель, мигая, будто от сора, глядел, как их жилище превращается в стеллаж, а передвинутая и оснащённая вытяжкой и колосниками яма для отходов, - в большую жаровню.
Аня развесила по торчащим жердям конструкцию из верёвок так, что дверь с коробкой, подхваченная крючьями, посредством блоков поднималась вверх. Костя и Вася направляли плоскость на полоза, по которым груз под собственной тяжестью съезжал, куда надо.
Детинцеву и Сыне убиться бы, таская, да вовремя подмога подоспела, женщины и мальчики с ближних хуторов. От двенадцати до четырнадцати лет – правильный возраст. Так с погрома везде: младшие - «Солнышко», старшие - посты.
Буканины, сдав оружие, вернулись на Ясенев. Стали четвёрками. Семь рядов по пять уложили крест-накрест, принесли угольев, торфу, соломы, развели греющий без копоти неспешный огонёк.
Дитер, покорный привычке встраиваться в работу, побежал с женщиной и проводником. Как ни хныкал он, как ни жаловался Гансу на «эксплуатацию», но общность труда позволяла чувствовать себя уверенней в странном положении. Подумать только! За всё время никто, ничем не поинтересовался - даже имя спросить, желающих не нашлось!
Зуев, Мазин, Пузанко, Сарычев - славная четвёрка. Фогель сразу на них обратил внимание из-за мешковатости, натуги, нарочито бодрых жестов, подразумевающих оценку со стороны.
Остальные движутся, будто поют каждый сам собой и по единому канону, с молоком матери впитанному правилу. Интересно, каким тюфяком он выглядит для тех и этих?
Довелось таскать двери – метров полтораста. Представший пред СС немощным старик оказался атлетом – мог за двоих. Женщина - тоже не из хилых. Фогель в этой связке едва уравновешивал центр тяжести, но и того достало, чтобы, выпучив глаза на лоб, бежать мимо «солнца средь небес».
Отнесли четыре двери. Возвращаясь от подачи к штабелю, Дитер сбоку глянул на свою напарницу и обмер. Сколько ей? Тридцать! Чуть меньше или больше! Одежда под работу: блёклое платье в горошек; сандалии отсутствующего цвета; безликая косынка; но если бы надет был мешок, ничего не изменилось бы! Такой потрясающей, несомненной, бьющей наповал красоты прежде видеть не доводилось.
Кончили скоро. Кирька Сарычев - умелец затей намахнулся ногой, подставить ступор заднему из последней четвёрки. Далековато расстояние: годится лишь для повода поржать, но подзатыльник от Буканиной Любови схлопотал самый настоящий: походя, отвесила, не глянув на результат.
- Во! Адмирал Дрейк! – Всплеснул ручонками Зуев. – Насквозь проникает – не балуй!
- Представляешь, - поддержал приятеля Мазин, - жить с такой! Воще облезнешь.
- Он же не облез, – возразил Пузанко, – боишься ты мать?
- С чего бы? – Переспросил не видевший оплеухи Валерка.
- Злая очень.
- Злая? «Разве бывают злые», - хотел сказать сын «Адмирала Дрейка», но вспомнил, что у Миши, может быть, матери нет, поэтому обошёлся дежурной фразой: – Слушаюсь её, и лад навеки. Делать так совсем не сложно.
- То есть как? – Возмутился Кирилл. – Пошутковать нельзя!
- Я раньше любил, да. – Валерка раздумчиво сунул палец в рот, упёрся взглядом под ноги. – Через раз шутовство отлетало. Теперь же, обернёшься вокруг, и даже «все против всех» - глупизна.
- Выхолостила? Стариком стал! Воще! Никакой радости! - в голосе Кирилла послышалось торжество обретения истины.
- Почему же? Смотри туда!
Ребята глянули! Среди уцелевших веток – чудо чудное! Чистит пёрышки серенькая в обычной жизни птичка. Подсвеченная снизу, разбрызгивает клювом лучи. Качается сучёк, взмётывает преломлённое сияние хвост, озаряя непредсказуемостью бликов растопыренные крылышки, а голова так и горит! Настоящая жемчужина. Ветер вокруг выглядит тёмным, будто карандашный контур, обрамляет видение, выполненное по закону обратной перспективы.
- Это – не о том, - Возразил Федя, - красота! На каждом шагу попадается.
– И радость, - уточнил Валерка. – Над собой смех – тоже в удовольствие, а вот людей дурачить и унижать – срам: без того им – вона! Ща как привезут! Наедимся. Поэтому не подсмеивать тебя, но всякую минуту твою беречь хочется.
- Лёнька то, - содрогнувшись от жути, спросил Федя, - навовсе пропал, что ли?
- Нету. Антон сказывал, в том виварии он в качестве подопытной живности.
- Ну, да?
- сам, будто бы, видел.
- А ведь каждого могут! – Уронил руки Мазин.
- Вполне.
- Право дело, беречь минуту, - подытожил Миша Пузанко. – Прости, Кирь, что свастику наклеил.
- Ты, **дак!
- Я.
- Не боишься - в ухо?
- Нет. После Новиковского ничего не боюсь, совестно, и всё.
- Смотрите! – Повёл бровью Гришка. – Разбираться будут! Пожаловалась Галине!
- Отдай после лагеря, - услыхали ребята. – У меня они давно бы в дозоры побежали.
- Что значит, отдай! – возмутилась Ганя, - «продай» - ещё скажи! Крепостные, разве!
- Колхозники. – Отрезала «волну» Люба, глянув строго. – Заразилась «рабами» от Ирины, да? По семейному статусу они – самостоятельные люди, каждый за себя долженствующие ответ нести. По сути же отроки – от всего отрекающиеся.
Будь Мирон дома, - хоть сынами принимай: разрулил бы. Нет власти – демократия с протестом. Результат: двое в потерях.
Хорошие парни, а ведут себя! Герои героями, пробу некуда ставить. Я ж бригаду сплотить могу, то и выйдет: объясню каждому персонально и коллективу, чем взрослый от младенца отличается.
- Как же ты справляешься, а я – нет?
- Очень просто. Мой супруг в этом не силён. Показать работу умеет; делать - за троих - подавно; спросить же – нету: смиренный, видишь ли. Самой приходится раскладывать свистулей!
- Так не уважать! – Ганя аж присела.
- Почему? Очень даже уважаю, да и есть, за что. Замужем-то все храбры, иных дразнят адмиралами. А ну, как нет мужа, тогда чего? Курица с отрубленной головой! Чуть подольше Бег, чуть дальше забор. Слыхала ли баету? Не про нас, но с рассуждением?
Какую?
- А гляди кА ты! Идёт Иисус Христос по дороге чрез два поля. На правом хозяйка жнёт, а хозяин дремлет под кустом; слева – наоборот: он серпа с рук не кидает, она перед зеркальцем прихорашивается. Спознала жница путника и спрашивает:
«На что так-то, Господи?»
Ей ответ:
«Для спасения».
«В чём же спасение? Не понимаю».
«А вот, - Говорит Господь, - этот без тебя пропал бы, та - без него. Вместе и проживёте один за другим».
Прошу моего - на царя не сменяю: крыши не покрыть, сенов не взвезти, да и сердцем близок – сама выбрала. Только люди – разные, в дополнение друг другу сходятся.
Девчат себе оставь; как раз – из половины. Дочь твоя – благословение нам. Знаешь ли, ничего особенного: сменила правило учёта, и мир! Век Бога молить! Сыны же – Васильича хозяйство.
- Правда, видать, - умиротворилась Ганя, - собрание решит, как будем. И не страдай, Гришенька: всё равно ты – наш преродник, из души ведь не вынуть. А это – сорт перегруппировки сил. Так что ли? Ну! Живём довеку! Делитесь: на коней, помывку, огонь держать, ужинайте, и одни - в лагерь, другие – по домам.
- А ночь! – Возразил Мазин.
- Кого надо, поставим. Трудная предстоит ночка, сумотная. Понимающим немецкий и стенографию теперь же спать.
- Что у вас тут? – С нестандартным приветствием явился Сыня пред Акулей.
Спрашивай, «что», ответим! Парашютист – мешок с костями: лишь беспамятство спасает; немец? Сомнительна своевременность начала движения. Главное же – маленький Вася: похоже, воспалился шов.
Должна прилететь хирургическая бригада на ПМЖ – может, в этом «собака зарыта», а может, молиться следует без продыху? Скорее всего, то и другое, потому что новые катят напасти вроде предынфаркта у Сулимова, в подобных же случаях военные хирурги не правомочны.
«Было что?» – Акуля понимает больше, чем следовало бы в её положении, больше, нежели хотелось бы понимать. Но кто поставил в известность особиста? Неужели Сулимов сам! Кто бы ни сообщил, опасно отпираться, бесполезно играть неведение.
- Вторым был Лаврентьев Степан, - сказала Акуля, консультант и прикрытие Джа-ламы. * Оба вам известны.
- Ого, матушка!
- Ага, товарищ комиссар.
- Почему произошло именно так? Ваше мнение!
- Нет мнения, Алексей Петрович. Ничего нет, кроме ужаса и благодарности за то, что эта история кончилась навсегда.
Я жила… Вы слыхали? Им нужны были пути, тайные тропы для переброски денег, товаров, людей. Назар послал меня, успел предупредить Улусбека, тот в свою очередь – пастухов на сто вёрст вокруг, чтоб исчезли с глаз долой. Я ходила; я вернулась; я не смогла забрать Назара (он бы не дошёл один).
Они вынули ему печень! Живую печень и живое сердце на столе. Лаврентьев сам вырезал у живого и спрашивал: где я, где проводники, где Улусбек.
Они искали меня. Они возвращались трижды. Мне удалось съехать за печь, свалить ведро, в котором я сидела, скатиться без серьёзных ушибов далеко-далеко.
Когда они вернулись третий раз, было темно. Я лишила их грузов, заводного табуна: прокралась мимо сторожей, обрезала привязь, плеснув каждому коню уксус под хвост.
- сами как же? Ускакали?
- Нет. Опасно. Обезумевшие лошади шарахались, срывались с кручи. Детонировали боеприпасы в тюках. Уцелевшее после собрал Улусбек, а я по ручью, по камням спустилась в ущелье. Там - люди Зубова. Марахим, проводник, спрятал меня в сакве, потому что «среди «Красных» предатель», - он сказал.
Так и вышло. Зубов, посланный нагнать Лаврентьева, упустил банду, а Марахим со мной сбежал: в Бийск отвёз, посадил в Московский поезд.
На Марахима всё свалили, всю неудачу – да, но ни Лаврентьев, ни Джа-лама больше у нас не появлялись. Улусбека тоже обвинили, только с него, как с гуся вода.
- Почему?
- Обвинителей перебил Сатунин, потом с подвохами установилась советская власть, но это - уже без меня.
- Что такое Улусбек? За кого он?
- За Россию. Улусбек – малолетний аксакал, так бы я сказала, Не духовный лидер в плане верований, но хозяин разума, что ли. Его уважают. Он живёт в горах: Назара сменил.
Он говорит и всегда говорил, что без России не будет нашего народа, будут вечные усобицы, потому что Англичанам, мечтающим о мировом господстве, народы вообще не нужны. Русские же собирают их, ими прирастают.
«Держаться надо тех, - говорит Улусбек, - кто является или будет являться Российской властью». Пока в России была смута, осторожничал со всеми, всем не доверял, кроме геологов, которых мы знали с прошлых времён, и оказался кругом прав.
Главное же – у нас до сих пор нет и не было ни восстаний, ни басмачей, ни контрабандистов, никого! Горы «сомкнуты» перед чужими, в колхозах нет саботажа, потому что есть Улусбек и много последователей, хотя местных властей сторонятся из опасения предательства.
- А Зубов?
- Зубова, я же сказала, предали прикинувшиеся «красными» люди Сатунина, убил Лаврентьев точно так же, как Назара. Знаете, до чего страшно, Алексей Петрович! Он узнал и меня, и Дмитрия Даниловича. Где они встречались, я не спросила.
Назар многих отверг, Улусбек многим мешает на опиумных тропах. Бандиты не прощают сопротивления такого уровня.
«Караванщики» Джа-ламы вырезали весь мой род по отцу и матери. Хозяева «потоков», к которым перешёл неподвластный участок границы, долго искали меня там, я боялась, что искали в Москве, из-за этого после смерти мужа сюда переехала.
Здесь нет оружия; У Дмитрия Даниловича сердечный приступ: если бы он упал и умер!!! Что делать, а? Лаврентьев сам выкопал яму, сам застрелился, и это – большая удача. Он совершенно здоров. Нам нечего было ему противопоставить.
А второй?
- Мы не знаем; мы не спрашивали; У парашютиста болевой шок; вы будете первым, кто с ним заговорит.
- Сулимов не опрашивал?
- Нет. Он задолго до самолёта почувствовал недомогание. Я поняла, это – очень серьёзно, и не успела уложить его в постель. Закопав Лаврентьева, Дмитрий Данилович пошёл к воде; сидел там, пока подъехала упряжка. Повезли дети. Помощь окажет Елизавета Алексевна. Я продиктовала по телефону лечение.
- Где вещи?
- Вот. Тут всё. Принесла девочка. Он только просмотрел в нашем присутствии. Ему, Алексей Петрович, сейчас не до мирских дел, на то похоже.
- Где Марахим?
Ответом на вопрос явилось нежданное: Акуля будто выросла и расцвела, сбросив груз несчастья.
- Он, я сводку совинформбюро слышала, герой Советского Союза, в боях под Москвой отличился, представляете! Наш Марахим – лётчик! Таким дорога открыта. Ещё сказали: пятеро детей. А Лаврентьев! Ну его совсем. Давайте ужинать или хотя бы чайку по капельке?
- Пошла бы за Марахима?
- Как?
- Замуж.
- После того, что сделал для меня, на край света пошла бы, только мне учиться следовало, а Марахим – старший, не мог оставить вдовую мать.
- Что такое «Венец?»
- Пароль Назара, завещание. Вы - в курсе тамошних перипетий: должностные лица кем ставились, за что снимались? Перекрестье интересов, одним словом, классовая борьба.
Улусбеку надо, чтоб народ уберечь от связей с внешним врагом, в самозванство не вляпаться, чтоб настоящая русская власть, потому придумали слово. Ещё точные карты: кто с ними, тот свой.
- Верно; произнесёшь, и хребты расступаются.
- Я, Алексей Петрович, не вдавалась в подробности, но по праву семьянинки Назара, выполнила уговор, даже Гречаникову, благодетелю моему, не сказала, и правильно. Об этом знали доверенные Улусбека, четверо. Их посредством не удалось чекистам пройти: все убиты, зверски замучены.
Мы с Алёшей и Манефой поехали, как частные лица, забрать пожитки. Я сквозь райцентр очи в землю прошмыгнула: со станции – в горы. Никому не объявлялась, никого не видела. Тайник оказался нетронутым: что Назар положил, Улусбек добавил, то и в сохранности.
В расщелину поднялась, когда попутчики спали; Содержимое – под платье на живот, чтоб удобней уничтожить, случись чего. Условный знак был: три розовых ветки сплетённые. Алёша бумаги на Лубянку отнёс, не зная, о чём. «Давно ждут», - ему сказали. «Венец» пришёл из Москвы, не ближе. Я так рада, товарищ комиссар, что доступ у вас.
- Идейный, выходит, Улусбек?
- Вполне. Умён без алчности. Не покрыть выгодой утрат живого. К мёду, знаете ли, даже мухи прилипают.
- Кто убил вашего мужа?
- Уголовники. Случайно. То есть, вы понимаете, не с этим связано. Меня спрашивали. Материалы следствия показали. Чаю-то? Будем, или где?
Сыня согласился на чаепитие с тем, чтобы, как проверено опытом, заесть, притупить выросший в результате разговора с Акулей неуют. Сколь помнил себя на службе, всегда стоял вопрос о неуловимом Улусбеке. Одни чекисты восхищались им, другие отмахивались, но врагом считали все.
А «Венец» малому числу открыт. Упомянешь в поговорке, например, и гляди: ищет ли коллега с тобой повода остаться наедине. В кишлаках – тот же порядок: «Москва» следом звучит, простор распахивается.
Действительно, по установлении советской власти командиры всевозможных отрядов четырежды в течение года пытались связаться с «горным правителем», так зовут Улусбека, и всякий раз объявляли бандитами усомнившихся в красных проводников.
Сыня, сопоставив, диву дался, сколь густа «редиска», * возблагодарил судьбу, что промахнулся по «чужим», и не довелось получить нож в спину от так называемых «Своих».
Будущее растёт из прошлого! Скрозь, как в здешних местах говорят, окружён замполит «сомнительными личностями». Сплошняком – бывшие вне всякой «брюквы». Вот и пролетарии тебе соединяйтесь. Настоящие Хозяева Земли - без подмесов патриоты! А до чего потрясает поп!
Манефиных похорон Анисья не запомнила: все лица - в одно, все голоса – вздох сердечный. Потом ждала Витьку, ни с кем не видалась. На девятый же день решила пораньше придти, с ясным разумом панихиду отстоять. Не получилось разума, потому что первый, кого увидела, был Отец Геннадий – седой, будто пепел с перекалу.
- Батюшка! – Снопом упала в ноги священнику Анисья, подхватилась тотчас и трижды отвесила земной поклон. – Как же, Батюшка! Ить не убили, а?
- Нет, моя радость, нет, - отвечал Отец Геннадий, поражённый более того.
- И где ж ты был-то! Я кричала, звала!
- Землёй присыпали, потом сюда привезли. Ноги у меня, видишь? Еле выжил.
- Делать чего теперь?
-Господа благодарить, Анисья Григорьевна, откровение пришло, и сказано: следует помнить Константина.
- С чего б такое Константин? Пределы у нас, кажися, в честь Флора и Лавра освящены?
- Не знаю, Матушка, не знаю. Святые с этим именем на году сорок с лишним раз упомянуты. Ближайший к тому - Кирилл (Константин) Философ, Моравский, равноапостольный. Сама-то с чем выдыбила? Мальчик твой жив ли?
- Вашими молитвами живём, про здоровье не спрос. Ослеп он безразборно. Сетчатка в глазу есть какая-то. Может, и отвалилась. В больницу бы, да страшно: если не вылечут, куда по военному времени? Потеряем навовсе.
- ни к чему терять, милая. Хватит уж потерь.
Хватит ли? Вздохом горя не загасишь, слыхом беды не вместишь. То и слово: на отшибе хутор Кладезь: малый поток, сплетен чуток. Жила затворницей Анисья, и печаль долой. Обсмотрелась по народу, накатило. Попадья тоже тут, и бабы Ступанские, которым довелось в алтарь вносить детишек.
Там, видишь ты, загодя схрон был подготовлен – нора с отнорками, только некто засыпал отнорки те, церковь же подожгли, потом взорвали.
Сутки заживо погребённые откапывались. На вторую ночь вылезли, а в кустах у воды батюшка, совсем ослаб. Коим образом добрался, не знает. Взяли его и детей волокушей, вышли к Лутовинкам через Васичевский луг: немцев-то вон докуда нету, снято наблюдение, очищено село.
Тем же путём с разницей в три месяца, завершив участие в операции под кодовым названием «тема», едут от Ступанок четверо конных с восемью примкнутыми на поводок собаками.
А имена-то какие! Костриков Гавриил; Буканин Георгий; Полухин Николай; Сомов Виктор, - сплошь сила и удача.
Первый час пополуночи, тишь, как в раю. Последствия набега карателей устранены; Гати подняты; присутствием без числа досорокодневных мертвецов можно пренебречь.
Жизнь пошла строгая. Кладезь негласно заказан для посетителей, чтоб умолкла молва про слепого собаковода. Витька от Анисьи услыхал Батюшкино откровение, и вспомнилось: «По Медведице время сверяют. Медведица, волчица... Хрен понять».
Сколь дней, будто миг! Сколь всякого случилось, а не забудешь, как брели от околицы. Нету там укрытия: голый прогон, да ещё пожар тени подразредил!
Не мог их не видеть Костя: старший мог от страха; Малой – никак. И Батю он достал, некому больше.
Да. То и было. Кузьмины прошли три колдовских круга. Первый – на печь, второй – к расстрельной яме. Как обнаружил без памяти живого? Спросить бы, да неукого. Вот это подвиг! Ни за «спасибо», ни за что! Даже с Анисьей не обсуждает Витька событий, ведь Костя «там», в чрезмерной опасности, во всеобщем поругании.
Времена меняются. Вспомнил из рассказа Димку с Васькой, которого Жиганом зовут. * Игрались мальчики в своё удовольствие, несмотря на гражданскую войну, бежать «намыливались». Эта – иная. Не балуй! «Героев» только так вечным сном усыпляет: один добегался.
Нет больше игры, - лишь работа сверх сил. Может, удастся продыхнуть. Главное, спасли подопытных, вынули. Без выстрелов, хоть вон уж сколь от старта.
Надо же, додумались! Копоти нет. Нагретый воздух поднимается, пролистываясь меж досок, равномерно подаёт тепло, забирает влагу. Фогелю понравилось огонь следить, и он костровым ко двору пришёлся умением нарезать тончайшие пластинки торфа, ловко подбрасывать, где притихает.
Искать Бастиана расхотелось, потому что кругом происходили большие подвижки, сновало множество людей, каждый из которых казался опасным. У клетки же он, одетый одинаково со всеми, подозрения не вызовет.
Вечер, между тем, утомился длительностью. Солнышко село за лес и оттуда продолжило вести наблюдение за воздушным пространством, дабы раньше времени бомбардировщикам стоял запрет.
Пешеходы, двуногие муравьи, пользуются каждым мигом освещённости. Посёлок преобразился. Задымили трубы печей. Обрамлённые короткими скамьями, распахнулись столешницы с проходом вдоль стен, вытаращили в небушко пустые очи жлукта. Дитер догадался: предстоит приём большого числа желающих поесть, но понял, почему не в крытом дворе, лишь, когда стемнело. Причиной - луна, естественный светильник, не мешающий маскировке от взгляда сверху. Полная - в знаке Рыбы восход в 19:49; заход в 05:24 «ракета господня» позволила продлить и благополучно завершить 432 день войны.
1. 10 января 1943 года слово офицер стало официальным названием командира красной армии.
2. Джа-лама; Монгольский "бог"; Калмык Дамбиджалцан - главарь бандитов, славившийся особой жестокостью.
3. "Редиска" - перевёртыш: снаружи красный, внутри белый.
4. Аркадий Гайдар. РВС.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/02/01/2121