Накануне Старого Нового года
Наш город так выстроен, что почти каждый дом в нем – окраина. Мой дом не исключение. Из окна его видны овраги, леса, поля. И я благодарен судьбе за то, что она, поселив меня средь русских просторов, не дает моей душе погасить в ней чувство любимой мною деревенской широты. Окраинная пятиэтажка этому ощущению не помеха. Понятно, что панельная «хрущовка» не бревенчатая изба. Но я слышал, как за стеной моей городской квартиры сегодня всю ночь напролет, впервые за первую половину января яростно, по-деревенски, свистела пурга.
Даже мой пес Жорка время от времени с непривычки вздрагивал, слыша, как шелестели по стеклам балкона сухие, жесткие снега, как они искрились в ложбинах переплетов рам и пугали его непривычной синью, брошенной светом городского фонаря.
К утру над вентиляционными колодцами на крышах домов клубился пар; серебряная пыль, завихрившись, навевалась в небольшие сугробы, они свисали белыми козырьками с крыш. Весь двор стал белым, чистым, свежим.
Изо всех сил молил высшие силы природы не устраивать опять осени, не чернить, не грязнить, не безобразить мир бесконечной хмарью и дождями. Прислушаются ли? Ведь мне хотелось на мир смотреть иначе: без нытья, с праздником в душе, без надоевшего чернотропного вида вокруг. И я без устали молил, молил и молил небеса о чем-то сокровенном, заветном, несбыточном, если вдруг снова всё занавесится непроглядною сырою тьмою…
Недавно в лесу на скрещенье тропинок нашел что-то подобное на стебель цветка.
Обманная теплынь вытащила его на свет божий. Укрыл я его ворохом преющих листьев. Может, до весны и сохранится в своей одинокости. Природа схитрила: послала на всё живое и любовь, и жестокость…
Пурга утихомирилась. Тучи поднялись, и в разрывах их блеснула уже январская синева. Тонкой порошей скрыло «разнообразие безобразия», оставшееся с затянувшейся осени.
Секущей крупкой усеяны дорожки дендрария. На темной зелени елей, молодых кедрачей, привезенных из Сибири, на хвое сосенной разнопородности повисло редкое серебро, принарядило к Старому Новогодью снежной мишурой.
Тревожны реденькие рощи за городским дендрарием. Они в предчувствии настоящей зимы, трескучих морозов и мутных метелей.
Березки застыли. Над ними пронесся куда-то тонкий месяц, а потом и растворился в летучих тучах.
Смерклось. Ночь надвинулась. Месяц обнажился и завис на одном месте. Снег под ним покрылся золотыми блестками.
Кажется, заночевала, наконец, здесь русская зима, которую ждали. Накануне Старого Нового года явилась она в наши края, чтобы извиниться за то, что припозднилась.
Не обманывает ли она? Ведь всё смешалось на континентах: там, где должно быть тепло, теперь холод. И наоборот…
…Со вчерашнего дня терпел и не включал телеящик. В нем по-прежнему «разнообразие безобразия», сатанизм и грязь жизни в значительно большей степени, чем в задержавшейся осени. В ночь под Старый Новый год опять включат беснующуюся, мелькающую в диком разврате плоть, от которой до безумия тошно душе.
И пришло на ум понимание, что, окунувшись в природу, ты соединил плотский мир с духовным. И нет тут для тебя теперь ни эпох, ни времени, ни звероявленных событий, ни звероподобных людей, ни плясок взбесившихся тел… Пришло что-то другое, чему нет названия и вещной осязаемости.
Я гоню от себя уныние, и оно растворяется в песне сыпучих снегов, в шорохе инея и в умиротворяющей тишине зимней ночи…