Игренька (Владимир Пастер) / Проза.ру

            ИГРЕНЬКА

            1.

   Ночь. Звездное небо неожиданно заволокли тучи. Наступила тьма, исключающая всякую видимость. Казалось, что яркие, сказочные краски художник сознательно загрунтовал тушью для исправления каких-то штрихов, не понравившихся ему на полотне, отражающим ночь, чтобы вновь повторить свой замысел, запечатлеть бесконечную, небесную даль во всем её величии и красоте. Подул ветер. Он с каждой минутой набирал силу, поднимая пыль с проселочной дороги, срывая с деревьев листья, заставляя ветки низко кланяться, как будто в чём-то провинившихся перед ним. Вдруг небо озарилось ярким блеском молнии, осветившим пространство: грозовое небо, земную поверхность и хаты, тесно прижавшиеся друг к другу. Раздался гром, как оглушительный треск разорвавшегося снаряда, раскатами пробежавшимися по всему небосводу, прижимая к земле все живое и заставляя его содрогнуться. Упали первые капли дождя…. Как маленькие дробинки, они посыпались на землю, барабаня по пыльной поверхности, безжалостно будоража её, отрывая легкие частички и поднимая, как пушинки, вверх, а, прибив их, поглотили все пространство. Образовались лужи, потекли ручьи, унося опавшие листья, ветки, солому, древесные стружки и не успевших спрятаться в свои норки насекомых, как бы очищая поверхность от грешных следов земных обитателей. Блики молний и остервенелые раскаты грома, казалось, выплескивали злобу на этот уголок земли…. Но вот силы стихии иссякли: редкими стали капли дождя, отдалились блики молний и раскаты грома, которые стремительно убрались за горизонт. Отдельные капли, падая на поверхность луж и ручьёв, рождали пузырьки, которые, пытаясь взлететь, лопались, насыщали пространство влагой, и посылали тучкам, родивших их, прощальный привет. Подхваченные ветром, быстро унеслись тучи, очистив небосвод представляя взору, яркие звезды и бесконечное пространство Вселенной. На Востоке появилась оранжевая полоска, отделяющая небеса от земли. С каждой минутой она становилась всё ярче, всё больше, освещая небосвод и поглощая голубизной черноту звездного неба. С листьев продолжали падать на землю дождевые капли, но с каждой минутой всё реже и реже. Из-под крыш выпархивали воробьи, радостно чирикая, они камнем валились на землю, бросались в лужи и, распушив перышки, трепеща крыльями, купались в них. Проделав утренний моцион, они взлетали на ветки, клювиками чистили свои тельца, чирикая и отряхивая влагу. Высоко над землей, обгоняя друг друга, стайками летали стрижи, показывая школу высшего пилотажа и наслаждаясь обилием мошек, парящих над землей и тянущихся к солнцу после ночной прохлады. Громко запели петухи, перекрикивая друг друга и извещая округу, что наступил трудовой день. Защелкали дверные запоры, заскрипели двери и из хат стали появляться хозяева, в одних подштанниках, длинных рубахах, потягиваясь, они оглядывали небеса, оценивали утреннюю погоду и последствия ночного дождя.
   Ивану Трофимовичу в эту ночь не спалось. Его тревожили раскаты грома, ослепительные блики молний и барабанный стук проливного дождя. Он строил планы на предстоящий день, как лучше и эффективнее провести его. В хозяйстве было много забот и много работы. Надо накосить больше сена и запастись им на всю суровую зиму, заготовить дрова, и починить крышу сарая, организовать косовицу озимых и уборку овощей и картофеля, реализовать излишки урожая и пополнить домашний бюджет. Его также тревожила мысль, что на делянку повадился какой-то воришка и подкашивает траву.
      - Поймаю - голову откручу подлецу! – думал он.
   У Ивана Трофимовича был принцип: жить честно, своим трудом зарабатывать себе и семье на жизнь, не ссориться и не оскорблять соседей. Он мог постоять за себя, не терпел оскорблений в свой адрес и обмана. Выросший в деревне, он закалил себя трудом, обладал недюжинной физической силой, которой восхищал мужиков и вызывал уважение к себе. Он был крепким хозяином, держал своих чад в повиновении и строгости, не допускал панибратства, не терпел хитринок. В семье сызмальства все были приучены уважать хозяина, и это проявлялось во всем. Когда семья садилась за стол, никто не имел права первым запустить свою ложку в чугунок с борщом и начать обеденную трапезу. А кто нарушал это правило, немедленно получал щелчок деревянной ложкой по лбу.
      Утром, выйдя во двор, Иван Трофимович обнаружил, что ночной проливной дождь обильно смочил землю и насытил почву. А это создавало благоприятные условия для покоса. Небо было чистым, блестело голубизной, а восходящее солнце нагревало землю и испариной покрывало пространство. Щебетанье птиц, их высокие полеты предвещали хорошую погоду.
      - Матрена! Собери провизию да буди Игреньку! Я прокачусь с ним на делянку, посмотрю, как там трава, можно ли её ноне косить! Погода, вишь какая! Не спи, не мешкай, чтобы зимой на печи было спокойнее! – потягиваясь и почесывая бока, залежавшиеся в ночи, командовал Иван Трофимович.
      - Иван, да куды ехать-то опосля такого дождя? – осмелилась возразить Матрена.
      - А энто не твово ума дело! – осадил её муж и медленной шаркающей походкой пошел в конюшню. Хозяйским глазом он окинул лошадей, которые находились в своих стойлах, лениво дожевывали траву, заданную с вечера хозяином.
      - Хорош! Хорош, Гнедко! Застоялсь, поди! Застоялсь, леший! Что напугала гроза, дурачок?! Напугала! Язви тя в душу! – зайдя в стойло к любимому коню, похлопывая и поглаживая его по спине и шее, уважительно ворчал хозяин и высыпал в корыто миску овса. - Пожуй! Пожуй, скотинка, да прокатимся на делянку, посмотрим, что там творится! – как с человеком, разговаривал хозяин с конем.
   Конь чувствовал своего хозяина, его душевное отношение к нему и на его ласки отвечал легким похрапыванием и постукиванием передних копыт о половые доски.
      - Что гребешь? Что гребешь? Соскучилсь, поди, за хозяином? Соскучилсь! Вижу, вижу, соскучилсь! – он продолжал разговаривать, и щёткой, прохаживаться по спине, шее и ногам коня. По телу животного пробегала волнообразная дрожь, он с удовольствием воспринимал эту процедуру, тщательно пережевывая овес.
   Закончив чистить коня и убедившись, что овес съеден, Иван Трофимович вывел его из конюшни, запряг в пролетку, уложил в неё косу и наждачный брусок для правки лезвия. Подойдя к рукомойнику, он плеснул ладонями на лицо воду и тем окончательно смахнул с себя ночную усталость.
      Между тем двор заполнился утренней суетой. Матрена в ведрах вынесла корм свиньям и поросятам. Они, почувствовав её приближение, нетерпеливо повизгивали и отталкивали друг друга от створок в свинарник. С наполнением корыта, свиньи перестали визжать, стали жадно хватать пищу, чавкая, не жуя, проглатывать её. Наиболее нахальные пытались залезть в корыто, но, получив удар пятачком соседа в бок, хрюкнув и визгнув, возвращались на свое место.
   Из курятника, во главе с красавцем петухом, высыпали во двор куры. Петух, увидев белый свет, принял гордую осанку и во всю мощь своих легких закричал: «Ку-ка-ре-ку!». Залаял Туман, как бы проявляя недовольство пернатой птицей. Куры рассыпались по двору и с жадностью стали поедать дождевых червей, которые после дождя вылезли из своих норок и медленно ползали по поверхности.
      - Типа! Типа! Типа! – кричала Матрена, рассыпая на пятачке зерно, размоченные остатки хлебных корок, призывая птицу на завтрак. Куры опрометью примчались на зов хозяйки и с жадностью принялись клевать. Петух важно прохаживался вокруг, изредка уделял внимание какому-нибудь зернышку, призывал курицу, давал ей полакомиться им, а потом, безжалостно топтал её. Курица квохтала, но после процедуры интенсивно отряхивала перья и продолжала набивать свой зоб зерном. Петух же отмечал свой поступок победным криком: «Ку-ка-ре-ку!»
      - Ах, проклятый! Удержу на тебя нет! Всех курей подряпал, кобель! – ворчала на петуха Матрена.
   Дети, заспанные и разморенные сном, по одному выбегали босиком на крыльцо и, увидев лужи, стали весело шлёпать по ним, топая ножками, вызывая тучи брызг, радостно вереща и смеясь.
      - Игренька! Собирайсь, поедешь со мной на делянку – будем траву косить! – дал указание внуку Иван Трофимович. – Погода, вишь какая! Самый раз для покосу!
   Игреньке – семилетнему мальчугану не очень хотелось ехать на делянку, но ослушаться деда он не мог. От этого приказа его не могли защитить ни отец, ни мать и никто на свете.
      - Покличька, внучок, на крыльцо папку и мамку! Пущай встают лежебоки! Неча мозолить бока! Да дядьке Василию и тетке Федосье скажи. Пущай выходят! – дал указание Иван Трофимович.
   Игренька скрылся в доме, а Иван Трофимович продолжал снаряжать пролетку нужным инвентарем и провизией.
   Потягиваясь и разминая ноги, на крыльце появились сыновья - Иван и Василий со своими женами.
      - Что, лежебоки! Проспать хотите все на свете! А что зимой лопать будем, идолы?! Язви ваш корень! Собирайтесь и верха со своими бабами айда в поле – картошку полоть! Дождь был хорош, как бы бурьян не попер! Детей не берить, пущай с бабкой побудут! Я ж с Игренькой проскочу на делянку, посмотрю, что там творится! А управлюсь - навещу вас!
      - Отец, может Федосья останется дома…? Вишь она вот-вот родить должна! – несмело обратился к отцу Василий, показывая на Федосью. Та зарделась и ладонями прикрыла живот, как бы хотела спрятать его от посторонних глаз.
      - Ничё с ней не случится! Пущай понаклонятся с тяпкой, так рожать буде легче, и дите буде крепче! – сказал, как отрезал Иван Филиппович.
      - А ты чё, знашь, как легче рожать-то…? Не дал Господь Бог это «счастье» изведать хотя б одному мужику! Не болтали б лишнего и своих баб жалели…! Кобели – они и есть - кобели! Господи, прости мою душу грешную! – не выдержав, пожалела Матрена свою невестку.
      - А тебя об энтом никто не спрашуе! Занимайсь своим делом и баста! – грубо одернул жену Иван Трофимович.
   Усадив Игреньку в пролетку, Иван Трофимович выехал со двора. Лошадь понимала своего хозяина и рысцой покатила пролетку по лесной просеке в сторону делянки.
      - Н - о, Гнедко! Но - о! – ласково покрикивал хозяин, подергивая вожжами.
   Проскочив деревню, пролетка въехала на лесную просеку, ведущую к полю, на котором крестьяне в летнюю пору заготавливали сено и до поздней осени пасли скотину. Каждая семья имела здесь свой надел, который позволял впрок заготовить сена для своего хозяйства, а ранним летом снабжать домашних животных сочной первоклассной травой. Все знали свои делянки, строго соблюдали установленный издавна порядок и не пытались шкодничать: выкашивать на соседних участках траву, или пасти свою скотину.
   Дорогу к этому полю переселенцы проложили вырубкой хвойных деревьев, которые использовались для дворовых построек и для заготовки дров. Дорога была накатанной, соединяла две деревни и вела к районному центру. Она пролегала среди вековых сосен, елей и громадных кедровых деревьев. Ветки их были украшены зелеными увесистыми шишками, которые с каждым днём набирали вес и гнулись к земле. Песчаная почва быстро впитала влагу ночного дождя. Воздух был чистым и сладким, насыщенным парами, которые под ласковыми лучами солнца, насыщались божественным хвойным ароматом. Стояла тишина, нарушаемая лишь жужжанием шмелей, оводов и стуком, неутомимых дятлов, острыми клювиками, как отбойными молоточками, долбящими кору, добывая себе еду. Поскрипывали колеса пролетки, похрапывал и отфыркивался от мошкары, попадавшей в нос, Гнедко.
      - Дедуля! Посмоти, - вон сколь белок-то! Пыгают с ветки на веточку! – нарушил молчание Игренька, крепенький семилетний мальчуган, не выговаривающий ещё букву «Р». Его больше всех любил Иван Трофимович, видел в нем продолжателя своей фамилии, брал с собой в различные поездки, хотел передать внуку свой характер, жизненный опыт и закалку.
      - Да, внучок! Белок здеся богато! Для них энти места – дом родной! Вон сколь корма на кедраче! А ты любишь кедровы орешки? – ласково заговорил дед с внуком.
      - А хто их не любе?! Люблю! – ответил внук.
      - Кедровы орешки лучше и полезнее всякой конфетки! – высказал мысль Иван Трофимович, не подозревая, что этим наступил внуку на больной мозоль.
      - Да знаю! – надув губы, с сожалением и воспоминанием о конфетке ответил Игренька. – Мне папка и мамка говоили, но конфетку всеавно хочу!
      - От конфеток зубы выпадат! Вон сколь у тебя щербин в роте! А-а! – с иронией сказал Иван Трофимович и, помедлив, добавил. – Не переживай! Соберем урожай, съездим в город, продадим зерно и купим тебе конфетку.
      - Ладно! – с некоторой грустью согласился внук, надеясь, что эту сладость он получит не сейчас, но получит.
      - Но ты не зазнавайсь! Помогай старшим по хозяйству и слухай их! – наставлял и ставил условия дед.
      - А кто коов пасёт? Хто…?! Ты, чё ли? А хто куей загонят в куятню? Хто…?! – с некоторой обидой ответил Игренька.
      - Ты…! Ты…! Ты…! Я, штоль, не вижу! Всё вижу, внучок! Грамоте бы тебя подучить!
      - А меня папка научил шитать до двадцати!!! – гордо ответил внук.
      - Да, что ты?! Шитать до двадцати…? А ну, пошитай, коль не врешь! – с изумлением отреагировал Иван Филиппович на заявление внука.
      -Аз…! Два…! Ти…! Четые…! Пять…! – начал считать Игренька, отвернувшись от деда в явной обиде за неверие в его способности.
      - Ладно! Ладно! Будя! А сколь будя, коли к одному пальцу приложить ще два?
      - Ти! Ти! – утвердительно выкрикнул Игренька.
      -А сколь в нашей конюшне конячек?
      - Шесть! - опять выкрикнул мальчишка.
      - А сколь яичков в ночь снесли куры!? – донимал внука вопросами дед.
      - Осьмнадцать! – ответил мальчуган и добавил, - я кажно уто выгебаю яички и отдаю их мамке!
      - Ну, будя! Будя! Верю, щитать ты умешь! – прекратил экзаменовать внука Иван Тимофеевич, а в душе испытывал радость, что у Игреньки обнаруживаются хорошие математические способности. Сам он когда-то получил некоторые знания, батрача у помещика, научился считать, писать, читать и очень хотел, чтобы не меньшими знаниями обладали его дети и внуки. Жители села часто обращались к нему, чтобы обсчитать кубатуру, дров, пиломатериалов, вымерять земной надел, определить стоимость зерна, и какая сумма выйдет от его продажи. Иван Трофимович задирал голову, закладывал палец в рот, поднимал глаза к небу, шевелил губами и через минуту выдавал правильный ответ. Его невозможно было обмануть и обсчитать. Односельчане любили ездить с ним в город, на базар, знали, что когда рядом Трофимович, никто не обманет и не обсчитает их.
   Общаясь с внуками, Иван Трофимович рассказывал им различные житейские истории, пытаясь каждой придать познавательный характер и поучительные моменты. Он воспитывал в каждом честность и трудолюбие, был ярым врагом безделья, считал, что лень – это родная сестра сатаны. Он болезненно относился к малейшим признакам лености и не давал никому покоя. Дети с раннего возраста участвовали в хозяйских делах, помогали во всем взрослым, закаляли характер, духовные и физические силы. Когда-то он прочитал басню Крылова «Попрыгунья стрекоза», знал её наизусть и при случае читал взрослым и детям.
   Незаметно, в разговорах с Игренькой, пролетка преодолела туннель лесного массива и выехала на простор. Их взору открылся сказочный ландшафт. Ярко светило солнце, согревая каждый стебелёк и насыщая его лучистой энергией. Зелень, море цветов дурманили воображение, пьянили сознание. Ночной дождь насытил всё влагой, напоил корешки разнотравья. Бабочки, стрекозы, шмели, дикие пчелы, кузнечики заполнили эфир шипением. Это был живой, благоухающий организм природы.
      - Игренька! А посмотри сколь стрекоз-то! Всё летат, да летат, дармоедки! Не думают о зиме. Глянь, а вон муравейник! Тры-ы-ы, Гнедко! – остановил он коня, соскочил с пролетки, помог внуку проделать тоже самое, и, подойдя к муравейнику, начал рассказывать о муравьиных семьях, о взаимоотношениях и организации жизни в них. – Смотри, как трудятся мурашки! Кажен что-то прет! И куды? Все в свой дом, чтобы зимушку перезимовать, чтобы зимой было тепло и сытно! Ишь, трудяги! Ишь, умницы! Глянь, како бревно прет вон энтот мурашка! И куды? В дом! В свою хату, чтобы крепче была! А энти - бегат с белыми яйцами туды–сюды! Берегут своих детушек! Вот умницы! Вот трудяги! – восхищался Иван Трофимович, рассказывая внуку житейскую философию и её премудрость. Он сорвал стебелек, всунул его в муравейник, подержал какое-то время и, вытащив, дал Игреньке облизать его. – Ну, что? – спросил он.
      - Деда, тавинка кисленька и сладенька!
      - Вот вишь каку жидкость вырабатуют мурашки! Она полезна для человека! – ответил дед.
   В этот момент показалось несколько стрекоз. Они, вибрируя крылышками, то держались в воздухе на одном месте, то резко отлетали в сторону, то усаживались на цветы, лакомились нектаром и вновь улетали.
      - Вишь! А энта тварь, только летат, только летат, да жрать способна! У них нет своей хаты! - обратил Иван Трофимович внимание внука на стрекоз, и прочитал ему басню о попрыгунье стрекозе. - А энто - божья пчелка! Вишь, уселась на цветок и хоботком вытягиват из него нектар - труженица, и кака труженица…! И дом у неё есть, и мед на зиму! Укуса её не бойсь, он полезный! А вот укуса осы бойсь! Оса - воровка! Очень вредное насекомое! – подытожил Иван Трофимович.
   Игренька слушал как завороженный! Он не перебивал деда и простил ему подначки и экзамен.
      - Дедуль! А ты умнай и гамотнай! – уважительно заметил внук.
      - Умный-то, умный, но грамотешки все жа маловато – вот и отвел мне Бог участь - в земле и навози ковырятыся! А ты - учись! Знанья не груз, каков на плечах носить и спину гнуть! – ответил Иван Трофимович. – Залазь в карету, поедем дале.
   Игренька залез в пролетку и уселся рядом с дедом.
      - Хошь подяржать вожжи?
      - Хочу! – радостно ответил Игренька.
      - Дяржи! Да смотри, не шибко-то ими размахивай! Гнедко послушный конь, он всё понимат! – Иван Трофимович торжественно передал вожжи внуку, зная безграничное желание мальчишки.
      - Но-о-о! Н-о-о, Гнедко! – прокричал Игренька.
   Гнедко весело помчал пролетку в сторону делянки, помахивая хвостом, отбиваясь от полчищ оводов, мух, чихая и фыркая. Неописуемый восторг и радость охватили мальчугана от доверия, оказанного ему дедом. Глаза светились, кудри развевались на ветру, он был сосредоточен и строг. Иван Трофимович, подстраховывая внука, видел, с какой цепкостью тот ухватился за вожжи, испытывая азарт и желание повелевать животным. «Настоящий мужик растёт, будет хорошим хозяином!» - думал дед.
   Поле, простор, море разнотравья, цветов, птиц, насекомых, голубое бездонное небо, ласковое солнце, весело мчащаяся пролетка с двумя мужичками - юным и пожилым - убеждали в единстве природы, её преемственности и мудрости. Казалось, что рядом, прижавшись друг к другу, находятся два сообщающихся сосуда - большой и маленький - связанные одной нитью, передающей жизненную энергию и опыт один другому.
      - А ну, внучок, останови Гнедка! Приехали! Вот и наша делянка!
      - Ты-ы-ы! Ты-ы-ы! – закричал Игренька и с силой натянул вожжи.
   Конь остановился и, опустив голову, тут же принялся щипать траву. Иван Трофимович соскочил с пролетки, освободил рот животного от удил, дав ему свободу насладиться природным даром.
      - Смоти, деда! – весело крикнул Игренька, спрыгнул с пролетки и совершил кувырок на травяном ковре.
      - Не лихачь! Не лихачь! Береги ноженьки, они тебе ще пригодятся!
      - Не боись! Я пыгать умею! Я пыгал уже с куятни! – весело прокричал мальчуган, успокаивая деда, показывая ему свою удаль.
      - Ах, пострел! Ах, разбойник! Боялсь, поди?
      - Не-а! – ответил внук. – Я смелай!
      - Побудь у пролетки! Да гляди, чтобы Гнедой на чужу делянку не заперся, а я погляжу, что на нашей творится! – дал распоряжение внуку Иван Трофимович.
   Оставив своего помощника у лошади, он пошел осматривать делянку. Сдвинув кепку на затылок, Иван Трофимович энергично зашагал по периметру, хозяйским глазом оценивая урожайность трав и возможность начать косовицу для заготовки сена.
      - Хороша травушка! Хороша! Хватит корма скотине на зиму! Хватит! – думал глава семейства. - Надо мужиков и баб гнать на покос. Он был доволен впечатляющей картиной, которая придавала ему хорошее настроение. Подкручивая ус, полной грудью, вдыхая ароматный чистый воздух, он осматривал делянку и благодарил Господа Бога, что послал на землю погоду и хороший урожай. Но вдруг настроение его быстро изменилось.
      - Ах, твари! Ах, воры проклятые! Опять косили на нашей делянке! И смотри - свежие следы! – разговаривая сам с собой Иван Трофимович, отпускал непристойные эпитеты и посылал проклятья тем, кто нарушает установленный порядок.
   Один угол на делянке был выкошен, виднелись следы от телеги и конских копыт.
      - Надо догнать воришек и устроить им трепку! Они от меня далеко не уйдут! Следы хорошо видны! – решил хозяин и бегом пустился к пролетке. – Игренька! Скоренько залазь в пролетку и крепче держися!
   Он зануздал Гнедого, уселся на облучок и, резко дернув вожжи, крикнул: «Но-о-о! Но-о-о, Гнедко! Пошел!»
   Конь почувствовал нервозность хозяина, его настроение и резво пустился в погоню за воришками.
      - Но-о-о! Но-о-о, Гнедко! Уважь, милай! – подстегивая коня, Иван Трофимович устремил свой взор на дорогу.
   Напряжение росло, пролетку подбрасывало на ухабах, колыхало из стороны в сторону, бока коня покрылись белой пеной. Игренька цепко ухватился за борт пролетки, не задавал лишних вопросов, понимая, что произошло какое-то невероятное событие, резко изменившее настроение деда.
   Дорога набегала, мелькал редкий кустарник вдоль неё, из-под копыт взмыленного коня разлетались в стороны комья земли, не успевшие высохнуть от ночного дождя.
   За поворотом, вдали показалась телега, нагруженная свежескошенной травой. Расстояние быстро сокращалось и, наконец, разрыв стал совсем мизерным.
      - Сто-о-й! Сто-о-й, бандиты! – закричал Иван Трофимович и, обогнав телегу, преградил ей путь.
   Телега оказалась из соседнего села. Ивану Трофимовичу были немного знакомы её хозяева - Фёдор Кривобок и Никита Копейкин.
      - А ну, слазь, дьяволы! Мать вашу! – крикнул Иван Трофимович.
      - Ты чё? Ты чё раскричалси! – завопили воришки.
      - А пошто вы покос устроили на моей делянке? А-а-а?!
      - А тебе чё, травы жаль? – с гонором, крикнул Федор Кривобок.
      -Жаль, гниды безхвостые!
      - Ты полегче горлань-то! А то ненароком по носу схлопочешь! Он чё, у тебя, лишний? Так отобьем! – грубо выкрикнул Никита, видя, что сила на их стороне.
   - А ну, попробуй, отбей! Мать твою! – ответил Иван Трофимович и смело двинулся к телеге неприятелей.
   Игренька сидел в пролетке, наблюдал за происходящим. Он понял, почему так резко изменилось настроение у деда, и ему тут же стали ненавистны мужики, сидящие на телеге с травой.
      - Не подходь! Не подходь! Убью тебя и твого мальца! – закричал Федор и замахнулся кнутом на деда, не подозревая, что у того, в таких ситуациях, нервы крепчали, а кулаки наливались сталью.
   Эта угроза не остановила Ивана Трофимовича. Он подошел к телеге, ухватил вожжу и с силой дёрнул её на себя. Федор, упираясь ногами в борт, удержался и, размахнувшись кнутом, попытался нанести удар противнику. Иван Трофимович подставил руку, хлыст троекратно обвил её, оставив кровяные полосы.
      - Ах, ты, дитё непутевое! – крикнул он и, что есть силы, дернул за кнут. Федор, как пушинка вылетел из телеги.
      - Получай, бандит! Получай, вор! – и стальные кулаки, как отбойные молотки, стали безжалостно наносить удары по физиономии воришки. – Ишь, нос у меня лишний! Нос лишний! Так получай подарок по-своему! – и, размахнувшись, он с силой прошелся кулаком по носу и по челюсти Федора. Кровь хлынула из ноздрей и вмиг выкрасила лицо в красный цвет. Этот удар вмиг вывел Федора из сражения. Он перестал сопротивляться, достал из штанины какую-то тряпку, начал вытирать лицо, сморкаться и сплевывать на траву кровавую слюну и выбитые зубы.
      - Дедуля, беегись! – крикнул Игренька, увидев Никиту, соскочившего с телеги и с косой бросившегося на помощь своему товарищу. Он уже замахнулся, чтобы косой нанести удар, но Ивану Трофимовичу опередил его и кнутом, вырванным у Федора, подсёк ему ноги. Этот прием оказался неожиданным и стремительным - кнут свалил наземь разъяренного мужика.
      - Я те покажу! Я те покажу, как косой размахивать! – крикнул Иван Трофимович и железным кулаком походил по носу и челюстям нападавшего.
   Как и у Федора, лицо у Никиты залилось кровью. Он встал на колени и начал так же, как Федор, отсмаркиваться и отплевываться кровью и выбитыми зубами.
      - Во, паразит! Во, буйвол! – шептал он. – Ну, гляди, ты ще вспомнишь меня!
      - А ты чё думал?! Воровство тебе так пройдет?! А ну вставайте и разворачивайте оглобли назад, а то ребра пошшитаю! – угрожающе скомандовал Иван Трофимович, держа кнут наизготове. – А угроз ваших я не боюсь! Испугали ежака голой задницей!
   Мужики, повинуясь команде, скрипя суставами, залезли на копну травы и, развернув телегу, поехали в обратном направлении. Они тихонько между собой разговаривали, обдумывая план отмщения и вытирая кровь с лица. Их лошадка медленно тащила телегу, как будто тоже чувствовала горечь поражения.
      - Дедуль! А, ты сильнай и смелай! – прервал молчание Игренька.
      - В драке робеть нельзя! Робких бьют! – ответил дед, обдумывая ход неожиданных событий. Ему уже стало жаль пострадавших мужиков, он раскаивался, что не смог контролировать свои действия и сильно поколотил их. – Ну, если б проказники не гоношились, то и я был бы помягше! – думал он. – Им чё – своей травы мало, што повадились лазить на наши наделы? Вот и получили! – оправдывал он свои действия.
   Между тем пролетка и телега с копной травы достигли выкошенного участка.
      - Разгружай! – соскочив с пролетки, скомандовал Иван Трофимович, держа наизготове кнут.
      Работа закипела, копна травы быстро оказалась на земле.
      - Поезжайте с богом, да больш не балуйтесь! А то, ненароком, ктось зашибет до смерти! – отпустил бедолаг победитель.
   Пустую телегу лошадь потащила более живо в сторону своей деревни.
      - Мы ще с тобой встретимось! – издали прокартавили угрозу Никита и Федор.
      - Паняй! Паняй! Да больш не попадай мне на глаза! – вдогонку мужикам крикнул Иван Трофимович.
   Он распряг Гнедого, дав ему свободу пастись, разбросал для просушки, отнятую траву и принялся косить. Коса в его руках, как бритва, прохаживалась по травяным зарослям, укладывала стебли ровными рядками и издавая звуки: «Щи-и-и! Щи-и-и! Щи-и-и!». Он напоминал первоклассного парикмахера, гладко бреющего щетину с лица клиента. Иван Трофимович изредка останавливался, рукавом, или кепкой вытирал пот, из фляжки делал несколько глотков воды и продолжал своё дело. Игренька добросовестно пас Гнедого и зорко следил за тем, чтобы животное не забрело на соседний участок. Он был бесконечно счастлив и горд тем, что его дед вышел победителем в драке. Ему было легко и спокойно оттого, что дед был надежной опорой и защитой. Почти до самых сумерек кипела работа и добрая часть надела была выкошена.
      - Ну, на сегодня будя! – прекратил работу Иван Трофимович. Удовлетворенный результатом труда, он подошел к пролетке, скинул с себя рубаху, ею вытер вспотевшее тело и, расставив в стороны руки, отдал его ласкам ветерка, доносившего с участка аромат свежескошенной травы.
      - Игренька! – окликнул Иван Трофимович внука, наслаждаясь этим ароматом. - А правда, воздух сладкай?
      - Он шо, конфетка што ля? – недоуменно ответил внук, напомнив деду его обещание.
      - Слаще конфеты! Колысь ты энто поймёшь! Поймёшь, внучок! – загадочно ответил дед и, подойдя к пролетке, достал из сумки хлеб, сало и лук.
      - Накось, пожуй, замори червяка, и не буде тебе сниться конфетка! – протянул Иван Трофимович внуку ломоть хлеба с салом и головку лука. – Поди, проголодалси? А…?
      - Прголодалси! – ответил Игренька и с большим аппетитом стал уминать, привычную для него пищу.
      - Давай, внучок, собиратыся и поидемо до дому! – он запряг в пролетку отдохнувшего Гнедого, уложил в неё косу и прочий инвентарь. – Садись, пострел, поидемо!
      - Дедуль, а мы не заблудимось?! Темно як! – с некоторым испугом спросил мальчуган, когда пролетка въехала в лесной туннель.
      - Не заблудимось! – уверенно ответил дед. – Гнедко энту дорогу знат!
   Гнедко весело мчал пролетку домой, наслаждаясь ночной прохладой, предвкушением скорого отдыха в конюшне и наслаждением вечерней порцией овса.
      - Ты, внучок, никому не сказывай о драке! А то люди будут болтать всякое, не знаючи! Понял!
      - Понял! – разочарованно ответил Игренька. Ему так хотелось похвастать этим событием перед брательником Мишкой, но ослушаться деда он не мог.


            2.


      Далее всё потекло своим чередом - ночь сменял день, а день сменяла ночь. История на покосе стала забываться и перестала будоражить душу хозяина. Семья дружно заготовила на зиму сена и, по расчетам Ивана Трофимовича, часть его можно было продать.
   Но спокойствие длилось недолго. В один из будних дней из города явился порученец с предписанием: в первую среду следующего месяца крестьянину Прохорову Ивану Трофимовичу прибыть в волостной суд по иску крестьян села Крысино Федора Кривобока и Никиты Копейкина. Это известие озадачило семью, а неприятная весть стала темой для сплетен, ходящих среди односельчан.
      - Иван, щё случилося? Пошто тебя к мировому вызыват? – спрашивала Матрена мужа.
      - Чаво! Чаво! А, таво! Морды набил негодяям! Язви их души! – не выдержав допроса, признался Иван Трофимович.
      - А чаво ж ты мне не сказывал об энтом?
      - Не сказывал и всё тут! Не для баб таки заботы!
      - А Игренька бачив?
      - Бачив! Куды ж ему деватыся!
      - Ах, пострел! Ах, супостат! Ах, разбойник! Молчал ведь! И Мишке ничёго не сказывал! – возмущалась Матрена, недовольная такой несправедливостью со стороны Игреньки. Мишка был у неё доверенным лицом, и обо всех проделках братьев и сестер докладывал своей любимой бабушке.
      Между тем, время быстро приближалось к развязке. Иван Трофимович начал серьёзно обдумывать своё поведение в суде. Аналитический ум подсказывал, что в суд его вызывают из-за серьёзных побоев, нанесенных, Никите и Фёдору, а поэтому надо всё отрицать и поставить дело так, что не он поколотил мужиков, а они его, да ещё пытались украсть воз травы с его надела. План поведения в суде затруднялся тем, что ему неизвестно было содержание жалобы, и что они нагородили в ней мировому. С его стороны свидетелем был только Игренька, а как настроить мальца для дачи нужных показаний - стало задачей всей семьи.
      - Игренька, подь сюды! – как-то позвал Иван Трофимович внука на семейный совет.
      - Разгоряченный беготнёй и борьбой с Мишкой, вспотевший и чумазый, с разбитыми коленками, Игренька вбежал в дом. Ему был непонятен этот вызов. Почему зовут только его? Ведь они с Мишкой были на равных, поэтому и наказание должно быть одинаковым…! С надутыми губами, опущенной головой, готовый расплакаться и отрицать все проказы и шалости, он стал на пороге.
      - Входь! Входь! Не боись, внучок! – ласково пригласил его Иван Тимофеевич, сидящий за столом, как всегда, на почетном месте, в окружении родителей, бабушки, тёти и дяди. На столе стояла тарелка с шанешками, обложенная конфетами в бумажных обвёртках, какие видели дети только по большим праздникам.
   Тон деда сразу успокоил мальца. Он понял, что трёпки не будет, но недоумевал, почему на столе праздничные яства.
   В окно заглядывал Мишка, такой же чумазый и потный. Широко раскрытыми глазами, он с завистью смотрел на тарелку со сладостями и не мог понять, почему Игреньке такая честь.
      - Ты помнишь, на покосе, я обешал тобе конфетку? – спросил Иван Трофимович, начав разговор издалека.
      - Помню! – ответил внук, растягивая это слово, как какое-то мычание.
      - Так ешь, поди! Наедайсь вдоволь!
      - А Мишка? – вспомнил он о своём брательнике.
      - Мишке тожа буде! Не боись…!
      - Кушай! Кушай, сынок! – заботливо призвала к еде Варвара, мать Игреньки, зная, что такие подарки из запасников деда бывают только по большим праздникам. Этот призыв подхватили все взрослые: «Кушай, Игренюшка! Кушай!» - раздавались выкрики с разных концов стола.
   Игренька почувствовал себя героем и принялся наслаждаться вкуснятиной, думая о том, почему такое внимание только одному ему.
      - А, расскажи кось нам, внучок, что там произошло? – спросил дед, надеясь, что Игренька уже всё забыл.
   Игренька внимательно посмотрел на деда, на окружающих, не понимая, почему такой вопрос, почему снят запрет и это его насторожило.
      - Не боись, сынок! Не боись! Сказывай нам, щё було! – успокаивала его мать.
   Игренька молчал, медленно жуя сладости, обводя глазами всех присутствующих, весь сжался и насупил брови.
      - Не молчи, Игренюшка! Не молчи, внученек! Сказывай! – вставила своё слово бабушка.
   Игренька продолжал молчать, уйдя весь в себя.
      - Ты, чай, онемел, казак! Не молчи! Сказывай, щё ты видел! – опять обратился к нему Иван Трофимович.
      - А полоть не будешь…?!
      - Не буду! Не буду! Сказывай! Не боись! Коли б пороть – разве конфеткой тобя угошали б! – убедительный довод произнес дед. – Сказывай! Не боись! – и он погладил внука по голове.
      - Деда молды набил музыкам! Вот и все! Деда смелай и сильнай!
      - А пошто деда набил морды мужикам? – спросил Иван, отец Игреньки.
      - А чаво они уклали тлаву и деда удалили кнутом! А…?!
      - И што, дедушку больш никто не побил?- как бы не веря, спросил дядя Василий, пытаясь, навести племянника на ложный ответ и как бы унизить отца.
      - Не побил…! Не побил…! Наш дедушка смелай и сильнай! Он так дал музыкам, сто они плевались кловью! Понял?! – выкрикнул Игренька, надул губы и со злостью посмотрел на дядю. – Дедуль, ну сказы ему – этому дяде! Сказы!
   Ситуация стала тупиковой, все начали усиленно думать, как научить мальчугана, сказать неправду. Свидетельская правда для судьи и пострадавших будет находкой, и решение судья примет не в пользу Ивана Трофимовича.
   На этом расширенное заседание Совета было прервано. Иван Трофимович решил наедине поговорить с внуком и убедить его говорить неправду, что это не грех, а хитрость, необходимая для семьи и в первую очередь для него. Он понимал, что переубедить внука будет нелегко. Всю жизнь семья существовала за счет упорного труда, доброты и честности. Честность и правдивость внушалась детям с первого дыхания, с первого глотка материнского молока и постоянно вдалбливалась в их сознание. Но как быть в этом случае? Какие найти аргументы, чтобы внук понял хитрость и сказал неправду? Неправду в пользу семьи, в пользу его самого. Эта неправда не будет грехом, не будет преступлением, не подорвёт авторитет Ивана Трофимовича. Он понимал, что Игренька гордится им, что его авторитет для него, пример для подражания. Обдумывая эти аргументы, Иван Трофимович решил поговорить с внуком с глазу на глаз.
   На следующий день он взял из «НЗ» несколько конфет и пошел на лужок, где Игренька и Мишка пасли коров. Коровы мирно наслаждались сочной травой, отгоняя хвостами мух и оводов. Братья сидели рядом на подстилках и о чём-то шептались, а о чём – было нетрудно догадаться.
      - Об чём шепчетесь, казаки? А ну, сказывайте! – неожиданно появившись, спросил дед своих внучат.
   Мальчишки втянули головы в плечи, надули губы, ушли в себя, показывая всем своим видом неприступность для каких-либо расспросов. Иван Трофимович понял, что добиться откровенности у мальцов в такой ситуации не удастся. Он достал из кармана две конфетки и угостил каждого.
      - Нукось, посладить свои языки! Мишутка, а ты подь, посмотри - коровы далеченько, поди забрались, да погоняй бабочек, а я с Игренькой трохи погутарю!
   Мишке очень не хотелось уходить, ему было обидно и завидно, что его не привлекают для серьёзных разговоров, а всё внимание почему-то приковано к брату Игреньке. Обиженный, надув губы, он медленно побрел к коровам, на ходу со всей злостью сбивая прутиком цветы с их стебельков.
   Иван Трофимович не знал с чего начать разговор, какие слова подобрать, чтобы семилетний ребенок понял, что от него требуется. Взрослому человеку с полуслова был бы понятен вопрос, но здесь был ребенок, наивный и впечатлительный, не испорченный жизненными превратностями. Он понимал, что в памяти у Игреньки отложились малейшие подробности драки, он ничего не забыл, и они в его голове останутся на всю жизнь.
      - Игренька! – после некоторого раздумья начал разговор дед, - а рассказать тобе, пошто все хотели, штоба ты набрехал о драке…?
      - Угу, ласкажи!
   И Иван Трофимович рассказал ему (как мог), что мужики воришки и подлые люди, что они украли траву с их делянки и не хотели отдавать её, что угрожали, ударили кнутом и хотели порезать косой. Они не рассчитали свои силы и получили по заслугам. Потом они решили отомстить и подали жалобу на него в суд, и что в этой жалобе они явно будут отрицать воровство, а будут ссылаться на побои и если убедят судью, то ему – Ивану Трофимовичу грозит большой штраф, или тюремное заключение.
      - Ты, Игренька, единственный свидетель с мого боку. Коли судья допустит тобя, як свидетеля, то ты должон набрехать ему и сказывать што не дед побил их, а они деда..., коли судья поверит тобе, то накажет не меня, а их. Ты всё поняв, внучок?
      - Поняв! – сморщив лоб, ответил Игренька. - Дедуль! А, шось таке суд?
   Дед опять начал подробно рассказывать внуку, для чего суд, какое его назначение и где он находится.
      - Дедуль, а шось таке свидетель?
      - Свидетель – это человек, который всё видел и может правдиво обо всём рассказать судье, - ответил Иван Трофимович.
   Слово «правдиво» сорвалось с его языка, вызвало у него замешательство, - оно противоречило с тем, чего он всегда добивался от внука. Иван Трофимович покраснел и сделал паузу, обдумывая, как выкрутиться из этой ситуации, в которую загнал его наивными вопросами мальчуган.
      - Ах, бузотёр! Ах, сорванец! Загнал-таки в угол! – думал Иван Трофимович, строя план, строя план дальнейшего разговора.
      - А вспомни, колы ты подрался с Мишуткой! Кто был виноват? А?
      - Мишка! – промямлил Игренька.
      - А Мишка казав, щё ты!
      - Мишка навлал!
      - А кто Мишке помог?
      - Сонька! Она тож навлала!
      - А кому вуха надрали? А?
      - Мени!
      - Вишь, Мишка набедокурил, а трепку получил ты! А пошто?
      - А по то! Сонька тобе наблехала! – с обидой и возмущением ответил Игренька.
      - Во, бачишь! Ты не виноват, а твои вуха пострадали! – подвел итог Иван Трофимович. – Також и в суде! Скажешь правду - вухи надерут мени, а сбрешешь - то плохим мужикам! Понял?
      -Понял! - с какой-то отрешенностью ответил внук! – А мени не наделет вуха дядя судья за блехню? Ты жа Соньке надрал вуха за блехню!
      - Не надерет! – утвердительно ответил дед и решил проверить, как усвоил его доводы внук. – Дак што жа ты будешь говорить дядьке судье? А?
      - А што плохие дядьки уклали тлаву и побили тебя, - и, подумав, добавил, - клепка!
      - Правильно говоришь! Правильно! Тока, смотри, не забудь! На ще конфетку, а опосля суда получишь ище!
      - А Мишке…?
      - На и Мишке! – расщедрился дед и был доволен тем, что разговор с внуком достиг цели.
   Оставшиеся дни до суда Иван Трофимович неоднократно напоминал Игреньке, как себя вести, что говорить.
      - Ты не забыл? – спрашивал мимоходом дед.
      - Нека! – выкрикивал тот. – Тебе плохие дядьки молду набили и клепка!
   Эти контрольные вопросы убедили Ивана Трофимовича, что в суде будет всё хорошо.
      - Матрена! – обратился он к жене, - ты подготовь мальчишке якусь рубаху, да штанишки, штоба в городи було всё путём!
      В назначенный день семья встала до первых петухов. Все наряжали Игреньку и давали последние наставления: «Ты жа смотри, Игренюшка, не подведи, кажи так, як учил тобя деда…!» Игренька молчал, с просонья сопел в две ноздри, устав от назойливых советчиков.
   Длинный путь до города успешно преодолел Гнедой и доставил в суд к назначенному сроку ответчика и его свидетеля. Игренька был под впечатлением. Большие дома, широкие улицы восхищали мальчугана, впервые, оказавшегося в городе.
      -Деда! Как класиво! Каки класивы телеги!
   По улице туда-сюда сновали красивые упряжки, перевозя знатных господ и было много пешего народа. Трактиры, лавки, витрины, постоялые дворы – всё это занимало внимание Игреньки.
   Но Иван Трофимович был занят думами и мыслями о суде, и его исходе. Он был молчалив и не реагировал на вопросы внука.
   Подкатив к суду, он привязал Гнедого к стойлу и выдал ему порцию овса. Знакомая телега пострадавших была уже на месте, а лошадь была занята овсом.
      - Слазь, внучок! Пойдем в суд! – как-то невесело сказал дед.



            3.

      - Встать! Суд идет! – громко объявил секретарь, мужчина лет пятидесяти, высокий и худой, с седеющей шевелюрой, пышными усами и бакенбардами и гладко выбритым подбородком. Густые брови и глубоко посаженные глаза не давали возможности определить выражение и цвет его глаз. Казалось, что вся его душа была тщательно упрятана за этой растительностью и за форменной одеждой судейского чиновника. Грубый стальной голос исходил из широкого рта, как барабанный бой из пустой бочки.
   В зал заседаний вошел судья Мошкин, грузный мужчина с бритым лицом, отвислым подбородком, и выпирающим круглым пузцом, скрытым под судейской мантией, придававшей всей его фигуре важность чиновника. На кончике носа нашло приют пенсне в золотой оправе и с золотой цепочкой, второй конец которой был закреплен за верхнюю пуговицу должностного сюртука. Маленькие глазки, как две серые пуговички, красовались над ним. Его пухлые холеные руки выражали флегматичность и дурной характер, они не знали большей тяжести, кроме рюмки, вилки с пышной котлетой, куриного окорочка или грудинки. Судья ударил деревянным молоточком по металлической подставке, напоминающей круглую алюминиевую тарелку, перевернутую донышком вверх и писклявым голосом, не соответствующим его комплекции, обратился к секретарю: «Заявители и ответчик прибыли в суд?»
      - Так точно, Ваша Честь! – по армейским отчеканил секретарь и подробно охарактеризовал каждого из присутствующих, обратив внимание судьи, что ответчик, Прохоров Иван Трофимович, прибыл в суд со своим внуком, на что судья не обратил никакого внимания.
      - Огласите текст заявления! – пропищал судья.
      - Слушаюсь, Ваша Честь! – ответил секретарь и начал барабанить текст заявления.
   Сердце Ивана Трофимовича сжималось от клеветы заявителей, которые называли его зачинщиком драки, хулиганом и воришкой. Его кулаки были сведены в две стальные кувалды, лежащие на коленях, как на наковальнях, готовые в любую минуту сорваться и приступить к работе. Но он понимал, что в таких местах нужна твердая выдержка и осмотрительность. Да и готовился он всё предшествующее время разыграть в суде роль обиженного ягненка. Ему было неловко перед внуком за несправедливые обвинения.
   Игренька своим детским умом понимал отдельные несправедливые фразы, всё его нутро противилось, он хотел выразить протест и громко крикнуть: «Неплавда! Дедуска Ваня сильнай и чеснай!». Он прижался к деду и готов был расплакаться. Иван Трофимович почувствовал настроение внука, обнял и прошептал на ухо: «Угомонися! Угомонися, Игренюшка! Погодь трохи - все будя ладно!».
   Когда секретарь огласил заявление Федора Кривобока и Никиты Копейкина, судья Мошкин открыл нужную страницу кодекса законов и монотонно зачитал из него пункт о мере ответственности за дачу ложных показаний заявителей и ответчиков при разбирательстве этого дела. Он сделал паузу и выжидательно поверх пенсне посмотрел на присутствующих. Его сверлящий взгляд, как взгляд удава, будто гипнотизировал присутствующих. Игренька съежился и всем своим хрупким тельцем прижался к деду, находя в этом защиту от любых невзгод.
      - Присутствующим понятна мера ответственности за дачу ложных показаний? – спросил он и стал поочередно спрашивать каждого, требуя от секретаря, записывать ответы в протокол.
   Когда очередь дошла до Ивана Трофимовича, тот, не задумываясь, ответил: «Так точно-с, Ваша благородь! Понятна! – и добавил, - мальчонку, внучка мого я привез по энтому делу! Не гневайтесь, Ваша Благородь, Христом Бога прошу, допустить яго свидетельствовать!» - жалобным, молящим голосом попросил Иван Трофимович, закончив свою просьбу крестным знаменем и низким поклоном.
      - А мальчонка разговаривать умеет?
      -Умет! Умет, разговариват, Ваша Благородь! Он и шитат до двадцати могет! – хвастливо ответил Иван Трофимович.
      - А ну, малец, сказывай, как твоя фамилия и как звать, величать? – пропищал судья, обращаясь к Игреньке.
   Игреньку охватил испуг, он потерял дар речи, молчал, как будто набрал в рот воды.
      - Не боись, внука! Не боись! Его Благородь, дядя судья добрай, он драть тобя за вуха не будя! – подталкивал дед внука к ответу, акцентируя внимание и выделяя слово «добрый».
   Игренька исподлобья смотрел на судью, молчал и, чуть было, не вывел его из терпенья.
      - Ну, что…? Молчать будем! – повысил голос судья Мошкин.
      - Не мовчи, Игренюшка! Не мовчи! Отвечай, ради Бога, а то Его Благородь выгоне нас отсель! – взмолился Иван Трофимович.
   Сидящие впереди Федор и Никита повернули в сторону Игреньки свои измятые и жалкие лица и, выпучив глаза, смотрели на него, понимая, что мальчишка своими показаниями может навредить им. Они в заявлении скрыли, что спровоцировали драку, факт воровства травы, удар кнутом и нападение на Ивана Трофимовича с косой.
   Увидев эти отвратительные рожи, услышав их брехню, всё нутро мальчугана наполнилось ненавистью, наэлектризовалось, и он, набрав в легкие воздух, громко ответил: «Плохолов Гленька Ваныч!».
      - А, сколько тебе годочков, Игрений Иванович? – спросил судья.
      - Семь! – бойко ответил мальчуган и, для убедительности, показал судье семь пальцев.
      - А, с кем ты приехал сюда?
      - С дедуской Ваней!
      - А, сколь у тебя на двух руках пальцев?
      - Десять! – не задумываясь, ответил он.
      - Молодец! Молодец! – похвалил Игреньку Мошкин. – А, ты, знаешь, что в суде нужно говорить правду и только правду!
      - Знаю! Мне дедуска Ваня об энтом сказывал! – ответил мальчуган, довольный похвалой такого строгого дяди и посмотрел на деда.
   Такая смелость и неожиданная разговорчивость внука несколько встревожила Ивана Трофимовича. Он боялся, что внук может забыть наставления и навредит ему. Но как контролировать его ответы Иван Трофимович не знал и положился на судьбу и Господа Бога.
   А, между тем, судья вызвал на допрос Федора Кривобока.
      - Расскажите суду, Федор Парамонович, как обстояло дело и не забывайте об ответственности за дачу ложных показаний!
   Фёдор перекрестился, прошептал несколько слов молитвы и стал держать ответ.
      -А, знашится, дело було так: мы с Никитой, знашит, сыном Афанасия поешали по полю, - он из-за большой щербины во рту не мог произнести букву «ж» и «р», а вместо них слышалось шипение, и изо рта брызгали слюни, - не азъехамшись, тохи задели яго, знашит, кестянина Похоова полетку, а вони, як бешанай пес, соовамшись с цепи, нашали нас, знашить, ишбивать. В роте, поди, ни однохо шуба не ошталося! Поглядить, Ваша Багоодь! Поглядить! – он широко раскрыл рот и, подойдя к столу судьи, показал ему беззубую дыру, испускающую жуткую вонь.
      - Не надо! Не надо! Хватит! Хватит! – пропищал Мошкин и, как бы защищаясь, замахал руками.
   Никита, сидящий на первой лавке, помогая другу, то же широко раскрыл беззубый рот так, что глаза, чуть было, не выскочили из орбит.
      - И что, вы два здоровых мужика, не могли справиться с Прохоровым? И он побил вас ни про что, ни за что!
      - Иштиный кест, Ваша Блахоодь! Ни за што, ни по што! – взмолился Федор, крестясь и отпуская низкие поклоны судье.
      - Что-то верится с трудом! – усомнился судья.
      - Иштинный кест, Ваша Багоодь! Федька каше павду! – выкрикнул с места Никита, крестясь и кланяясь судье.
      - Вы, Копейкин, помолчите! Идет допрос Кривобокова, а не Вас! Иначе я выставлю Вас за дверь! – прикрикнул Мошкин.
   Закончив допрос Кривобока, судья пригласил к ответу Никиту Копейкина и задал ему в той же последовательности и те же вопросы. Никита отвечал на них как хорошо заученную молитву, пытаясь всю вину свалить на Ивана Трофимовича. Его не смущало присутствие Игреньки, он был твердо уверен, что мальчонка, как свидетель, не представляет никакой угрозы, в разбирательстве этого дела и продолжал врать.
   Наконец, очередь допроса дошла и до Ивана Трофимовича.
      - Что Вы можете сказать, по заявлению крестьян Кривобока и Копейкина?
      - Всё, как есть, брехня! Истинно кажу, Ваша Благородь! Вот те крест! – Иван Трофимович перекрестился и жалобным голосом стал перечислять все факты, предшествующие драке.
   Судья внимательно слушал, давал указания секретарю, оценивал его, Ивана Трофимовича, крепкую фигуру, на лице которого не было видно следов от побоев. Он задавал себе вопросы: «Как же удалось одному мужику одолеть двоих и так изуродовать их лица? Пострадавшие не похожи на слабаков! Вот загадка!».
   Иван Трофимович слабым голосом продолжал свой рассказ, пытаясь разжалобить судью, склонить его на свою сторону.
      - А, ить, воны набросились на меня и крепко побили по грудям и спине, - он вспомнил о большом синяке на правой ноге, который получил, оступившись в конюшне и, случайно порезанном, большом пальце на левой руке, который перед отъездом обмотала ему жена белой тряпкой. - А вот глядить, Ваша Благородь! Вот энтот, - он указал на Никиту, - хлыстнул меня кнутом, - он задрал рукав рубахи и показал полосы ожогов от кнута. – А энтот синяк от пинка того жа идола! – Иван Трофимович правой рукой задрал штанину и перемотанным пальцем указал на синяк. – В грудях до сих пор шось свербыть! Видать отбили лёхкое. Не дай Бог, чахотку получить! – Он начал неистово кашлять и тяжело дышать. – А, энтот! – Иван Трофимович указал на Федора, - с косой кинулси на меня! Шуть! Шуть по шее не прошелси. Дал Бог, рукой ухватил её и отвел от шеи, а палец, таки, порезал. – Он поднял левую руку вверх и показал судье перемотанный палец.
      - Стало быть, зачинщики драки Кривобок и Копейкин?! – задал вопрос Мошкин, испытывая симпатию к Ивану Трофимовичу.
      - Воны! Воны! Истинный крест, воны! И побили воны меня! Вот те крест, побили! – Иван Трофимович опять стал демонстрировать «следы» от побоев и громко кашлять.
      - Все он беше! Кобель, нешаснай! – в один голос зашипели Федор и Никита. – Шо нам делать беш шубов! Шо…? А шем пишу шавать? А…?
      - Немедленно прекратите перебранку! Где вы находитесь? – прикрикнул на присутствующих судья. Он оказался перед дилеммой, выявить правду и вынести справедливый приговор. Его многолетний судейский опыт подсказывал, что обе стороны недоговаривают всей правды, обвиняя друг друга. Он понимал, что не мог крестьянин Прохоров из-за пустяка так жестоко избить Кривобока и Копейкина. Заявители, с первого взгляда, чем-то не понравились ему. В их поведении чувствовалась какая-то мелочность и подлость. Но почему крестьянин Прохоров тоже разыгрывает комедию? - Ему было непонятно и обидно за него. И тут Мошкин решил допросить Игреньку, понимая, что «уста ребенка глаголят правду»!
      - На дачу свидетельских показаний вызывается Игрений Иванович Прохоров! – по полной форме объявил судья и обратил свой взор на мальчишку.
      - Иди, энто тобя кличуть! – прошептал внуку Иван Трофимович. – Не забудь шо я тобе казав!
   Игренька никогда в жизни не слышал такого обращения к нему, как взрослому человеку да ещё на «Вы». Это его испугало и ввело в замешательство, он ухватился за спинку лавки и стоял, как вкопанный.
      - Ну-с, что Вы стоите! Проходите! Не бойтесь! Вас бить не будем! – пригласил Мошкин мальчишку к судейскому столу.
      - Иди, энто тобя кличуть! – с напором прошептал дед и, оторвав руки ребенка от спинки лавки, подтолкнул его к судейскому столу, как будто бросил его с берега в реку, заставил самостоятельно бултыхаться в воде и бороться за жизнь.
   Игренька медленно стал двигаться в нужном направлении, как беспомощный поплавок, попавший в водоворот течения, постоянно оглядываясь и, молящим взглядом, прося помощи у деда.
      - Не боись! Не боись! Ступай к господину судье! – подбадривал Иван Трофимович внука.
   Фёдор и Никита повернули свои головы в сторону Игреньки и гипнотизирующим взглядом смотрели на него. Лица заявителей были перекошены, выражали испуг. Они понимали, что от свидетельских показаний мальчишки, их затея с жалобой на Ивана Трофимовича может провалиться, не дать положительного результата.
      - Ну-с, молодой человек, расскажите суду, как было дело? – обратился судья к Игреньке.
   Игренька молчал. Он впервые оказался в непривычной обстановке, которая всей тяжестью обрушилась на его хрупкое сознание, сковала нервную систему. Тогда судья решил сыграть на самолюбии мальчишки и начал задавать ему провокационные вопросы.
      - Так что, Игрений Иванович, побили твоего деда? Сильно побили…! Видно он сам был виноват во всём! Вот и досталось ему!
   Игренька молчал. Ему до слез стало обидно за Ивана Трофимович, что такой строгий дядя во всём обвиняет его родного, любимого дедушку, верит воришкам и брехунам. В нём боролись противоречивые чувства, в душе росла мальчишеская, ярко выраженная, черта справедливости. Он хотел оглянуться, посмотреть деду в глаза, увидеть в них поддержку, подсказку, но не мог.
      - Слабак твой дедушка! Слабак! И сам виноват во всём! – продолжал судья играть на самолюбии мальчишки. – Что молчишь, правда глаза колет?! Да…? Колет…!
   Терпению мальчугана пришел конец. Он забыл о наставлениях дедушки, бабушки, родителей, дяди и тёти. В нем рос протест, против всех обвинений, против ненавистных ему мужиков, против назойливого утверждения судьи, будто дедушка во всем виноват и его за это сильно поколотили.
      - Неплавда! Дедушка мой сильнай и чеснай! – громко выкрикнул он, всей детской душой выражая протест судье.
   Мошкин понял, что задел мальчонку за живое, и тот расскажет теперь всю правду.
      - Так какой же он сильный, когда его так поколотили мужики? Да и сам первый полез в драку!
   Игренька вспомнил разборки, когда, подравшись с Мишкой, дед всегда строго спрашивал их: «Кто из вас первый начал драку? А…?» - и доставалось всегда её зачинщику.
      - Они пелвые начали длаку! – он повернулся и утвердительно показал на Федора и Никиту. – Они уклали нашу тлаву, аж целай воз! А энтот, - он указал на Никиту Копейкина, - кнутом удалил мово дедуску по луке! А энтот, - Игренька указал на Федора, - хотел косой порезать яго!
   Иван Трофимович, затаив дыхание, слушал вопросы и ответы внука, был ими удовлетворен и предвкушал победу над заявителями. Но судья Мошкин не торопился отпускать Игреньку и продолжал задавать вопросы.
      - И что, Игрений Иванович, твоего дедушку они повалили и били руками и ногами?
   Игренька молчал, находясь в раздумье. Но детское самолюбие захватило его маленькое существо, ему хотелось показать деда сильным, ловким и смелым.
      - Не…а! Мой дедуска сильнай и смелай! Он так дал энтим дядькам, сто у них сопли класные потекли из носей, и субы выпали из ротей! – с гордостью ответил Игренька.
      - Герасим Авдейевич, - обратился судья к секретарю суда, - Вы записали в протокол показания Игрения Ивановича?
      - Так точно, Ваша Честь! Всё, как есть записал! – отрапортовал секретарь.
      - Перерыв! – объявил судья, ударил деревянным молоточком по тарелке и удалился в соседнюю комнату для составления приговора по данному делу.
      - Встать! Суд удаляется на совещание! – пробарабанил секретарь в след, удаляющемуся, судье, твердо заученную фразу и последовал вслед за судьёй.
   В течение часа присутствующие были свободны, каждый ждал решения судьи. В поведении заявителей и ответчика ощущалась подавленность и не удовлетворенность ходом судейского разбирательства. Игренька, как набедокурившая собачка, подошел к Ивану Трофимовичу, понимая, что сделал что-то не так. Иван Трофимович был молчалив и не задавал внуку лишних вопросов. Заявители молча сидели рядом на первой лавке, открыв беззубые рты, показывая их судейскому креслу.
   Через час процедура продолжилась. В судебный зал вошли секретарь и судья. Опять был удар деревянным молотком по тарелке, секретарь потребовал, чтобы все встали при оглашении приговора. Судья Мошкин поправил на носу пенсне, пухлыми ручками взял протокол судейского разбирательства и монотонно стал зачитывать его содержание. Эта скучная процедура была долгой и утомительной. Судья ссылался на царские Указы, называл номера их статей, на вопросы и ответы заявителей, ответчика и свидетеля и, наконец, огласил приговор:
1. За дачу ложных показаний наложить штраф на крестьян Кривобока Ф.П., Копейкина Н.А., Прохорова И.Т. в размере пяти рублей с каждого в доход государства Российского.
2. За причиненные физические увечья крестьянам Кривобоку Ф.П. и Копейкину Н.А. крестьянином Прохоровым И.Т., последнему уплатить штраф в размере пяти рублей в пользу каждого.
3. За причиненный моральный ущерб, при попытке хищения личной собственности у крестьянина Прохорова И.Т., наложить штраф на крестьян Кривобока Ф.П. и Копейкина Н.А. в размере пяти рублей с каждого в пользу крестьянина Прохорова И.Т.
4. Судейские издержки возложить на заявителей и ответчика по два рубля с каждого.
5. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.
Судья ударил деревянным молоточком по металлической тарелке,
объявил заседание закрытым и попросил всех покинуть зал.
      Гнедой весело катил пролетку домой. Иван Трофимович молчал, его мысли были заняты подсчетом размера штрафа, свалившегося на его голову. Когда же в его мозгу созрел баланс, он понял, что отделался от этой беды легким испугом. Ему стало несколько неловко перед внуком за науку, которой он обучал его.
      - Накось, дяржи вожжи, поуправляй Гнядым, а я трохи отдохну! – ласково доверил Иван Трофимович внуку управление конем и подумал: «Приедем до дому, конфетой яго обязательно угошу!»

            Апрель, 2008 года.