Клаус Вигерлинг
К ЖИЗНЕННОЙ ЗНАЧИМОСТИ ФИЛОСОФИИ: ПО ПОВОДУ ОДНОГО СТАРОГО ФИЛОСОФСКОГО ВОПРОСА
Предисловие переводчика
Мы предлагаем читателям статью немецкого философа Клауса Вигерлинга, тема которой чётко определена уже в названии: «К жизненной значимости философии». Отношение к мудрости в обществе, статус философии как научной дисциплины и статус философа как специалиста и гражданина в обществе вызывают сожаление, мягко говоря. Просто удручают. Можно сказать с большим основанием, что так было всегда. Всегда общество либо игнорировало философов, либо расправлялось с ними. Даже те редкие случаи, когда отдельные мыслители были в фаворе, оканчивались печально. И всё же… И всё же… История хранит прежде всего имена мыслителей, потом политиков и полководцев. И всё же, вопреки всем неурядицам жизни, философы присутствуют в любом обществе, во всех поколениях и остаются в народной памяти, как бы к ним не относились при жизни. Такое восторженно-наплевательское, если позволите так выразиться, отношение к философии и философам заставляет вновь и вновь обращаться к этой теме самих философов, чтобы понять, что происходит и почему к ним так относятся. Существуют ли какие-то аргументы, кроме эмоций, которые выявляют «все за и против» философии и философов.Существуют ли функции, без которых обществу не обойтись, а выполнить их некому, кроме философов? Для меня это вопросы риторические. Для автора – тоже. Но как объяснить - если не всему обществу, то хотя бы политикам, лицам, принимающим решения, - что без поддержки философии в современном мире – мире небывалой социальной сложности, мире небывалой технологической сложности, мире упрощённой, деградировавшей природы, мире сверхскоростей, - невозможна выработка адекватной политики. Кризисы, конечно, всё поставят на свои места. Но как бы их избежать! И не в том дело, что философы уже знают ответ, а физики или химики, например, – никогда его и не узнают. А в том, что только философия занимается ОСМЫСЛЕНИЕМ ЦЕЛОГО и даёт смысл, определяет место и роль того, что делают физики и химики.
Предлагаемая статья в определенной степени продолжает идеи, высказанные в статье русского философа Владимира Кутырёва «Почему наша цивилизация не любит мудрость и стремится к концу света?», опубликованной в №13 (211) в прошлом году. Редакция приглашает читателей присылать свои статьи и рассуждения на эту актуальную для современного общества тему.
Евгений Смотрицкий
Сбывается ли утверждение неокантианца Эмиля Ласка (Emil Lask), сделанное в 1920-е годы, что жить - значит не философствовать и философствовать – значит не жить [1]? Справедливо ли то, что философия не имеет для практического образа жизни, для наших повседневных дел никакого значения, ведь она в некоторой степени является противоположностью действительной жизни?
Вопрос о жизненной значимости философии сопровождает её со времени появления. Не является ли необходимостью существование философа, друга мудрости, по ту сторону повседневного существования? Разве не является теоретическое существование наблюдательным, созерцательным, способным стремиться к некоторой дистанции от повседневности, поскольку оно только так может сохранять желаемую панораму, взаимосвязь вещей и отношений, и действительно только так может избежать опасности не увидеть за деревьями леса. Ведь теория как деятельность означает не что иное, как отстранённое, в конечном счете, непредвзятое созерцание.
С другой стороны, уже во времена зарождения философии в Греции её практическая важность не только стала предметом, но даже была помещена в центр философствования, о чём не в последнюю очередь свидетельствует философия Сократа и Платона. Аристотель поставил практическую, пригодную для повседневности и ориентированную на практику философию как равноправную рядом с теоретической. Практическая важность философии, таким образом, рассматривалась не только как возможная, она, наоборот, настоятельно требовалась от неё, и притом не только в узкой области этики, но также и в политике, и в экономике.
Вопреки востребованности прикладного отношения к философии, философствование считалось и считается несколько далёким от действительности и непригодным для употребления в повседневности. Разница между «vita contemplativa» и «vita activa» («созерцательной жизнью» и «активной жизнью»), между теоретической жизнью и жизнью, которая требует постоянного принятия решений, рассматривалась по существу как разница между философией и жизнью, о чём свидетельствует высказывание Эмиля Ласка.
Особенно в современном мышлении вопрос о жизненном значении философии ставился вновь и вновь по причине кризисного состояния. С конца XVIII века кризис рассматривается как отличительная черта современности [2]. Сильное ощущение кризисного состояния следует отметить в начале ХХ века [3]. Эрнст Вольфанг Орт (Ernst Wolfgang Orth) определяет для этого времени прежде всего три кризисные сферы: кризис субъективности, кризис философии и науки, а также кризис культуры [4]. Классический кульминационный пункт кризисного состояния без сомнения был достигнут в 1936 г. с появлением знаменитого сочинения Эдмунда Гуссерля «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» [5].
Не в последнюю очередь из-за самоосмысления (Autoreflexivit;t) философии, которая вновь и вновь констатирует, по своей или не по своей вине, кризис, на его фоне звучат требования реформирования, революционизирования, замены или просто уничтожения философии. Философия современности рождена в значительной степени из осознания кризиса. При этом артикулировать себя в понятии «кризис» уже есть нечто практически-активное; в условиях кризиса должно приниматься решение, совершаться выбор. Тот, кто констатирует кризис, в некоторой степени уже покидает теоретико-созерцательный дом и отправляется в сферу практической деятельности, поскольку он предлагает решение или, в конце концов, принимает таковое. И таким образом кризисное состояние, в конце концов, закрепляет неудовольствие теоретическим существованием философа.
Философия видит себя в современном мире не в последнюю очередь из-за огромных практических успехов других дисциплин в состоянии вынужденной хронической обороны. В настоящее время этой дилемме пытаются противостоять посредством того, что добровольно сокращают свои претензии и, так сказать, функционализируют себя, тем что преобразуют себя в совершенно схоластическом
духе [6], правда не в «служанку теологии» («ancilla theologiae»), а прежде всего в «служанку науки» («ancilla scientiae»). Так же, как схоластическое мышление предполагало «истину откровения», так и этот вид философии предполагает использование значительной части – имплицитно или эксплицитно – «истин естествознания». В качестве прототипа следует упомянуть здесь ориентирующиеся на нейробиологию философские теоремы. То, что ради доказательства своей полезности себя причисляют к «ancilla («служанкам») соответствующих существующих политических систем, здесь специально не рассматривается, а только констатируется.
В настоящее время академическая философия находится в значительной степени в процессе добровольной самоликвидации (Selbstaufl;sungsprozess). Считают, что посредством добровольного сокращения можно было бы обнаружить некоторое собственное поведение, и даже в этом процессе, в конце концов, речь идёт о стратегии признания. Ведь хотят доказать, что могут быть полезными служанками. Неакадемическая философия по сравнению с этим сообразно своей природе делает ставку на эффекты, должна проявлять себя, таким образом, в эссеистической форме, не утруждая себя всякими долгими обоснованиями и углублениями собственных положений. Но это, пожалуй, хорошее дело неакадемического философствования, и, в конце концов, в общественном мнении остаётся много актуальных тем без внимания, не будь этой философской эссеистики.
Отставка философии и сокращение её поля деятельности стало периодически возвращающейся темой, причём эти периоды сокращаются с явной аналогией с ускорением экономических циклов. Декларации отставки нередко обязаны вниманию экономики, часто также меркантильным интересам.
Тем самым не должно оспариваться ни то, что действительно вновь и вновь есть периоды, в которые философия утрачивает жизненную значимость [7], ни то, что критика соответствующей существующей философии была и есть без всяких оснований. К сущности философии относится критическая рефлексия себя и своего состояния. Не в последнюю очередь прогресс дисциплин – иначе, чем в позитивных науках – существенно зависит от такого критического анализа.
Философия – это сразу как лейтмотив этого размышления – является критической или не существует вообще! Декларации об отставке имеют иногда странное двойственное значение. Они подтверждают одновременно то, что отрицают. Поскольку философия артикулирует утрату своего значения для жизни, она артикулирует также центральный пункт своего значения для жизни, а именно радикальную, неуничтожимую способность к критике. Это является не просто подтверждением популярного народного достояния, что самые большие критики лосей сами раньше были таковыми (Die gr;;ten Kritiker der Elche, waren fr;her selber – крылатое немецкое выражение, которое принадлежит карикатуристу Ф.В. Берншейну (F. W. Bernstein) – прим. пер.), но подтверждением того, что «благороднейшей» задачей философии является самокритика. Философия «живёт» не только в критике существующих социальных положений, существующей морали, существующих научных концепций и их претензий, но прежде всего в постоянной критике самой себя. Философия есть постоянный процесс критического освоения мира, жизни в мире и теорий о мире.
Прежде чем мы сосредоточимся на актуальной ситуации в философии, следует кратко сформулировать и объяснить тезисы, которые в дальнейшем будут обоснованы.
Жизненное значение философии заключается в трёх функциях, которые теснейшим образом связаны друг с другом:
Основная функция философии - это критическая функция; она должна проверять претензии на истинность и претензии на ценность всегда, где это необходимо, и оспаривать и ограничивать их. Эта кантовская задача может выполняться только тогда, когда она знает свои собственные возможности; эти возможности – её собственные исторические основания.
Философия в принципе имеет ориентирующую функцию; это значит, что она всегда указывает на решения для необычных проблем. Она выполняет эту функцию тем, что идентифицирует позиции и проблемы, вводит в определённое русло и «привязывает к местности», и тем самым она делает возможным указание на направление мысли и выбор действий. Ориентирующая функция также является метаэтической, поскольку идентификация субъектов действий, определение действительности, а также указание (выбора) возможностей являются главными предпосылками этических поступков [8].
Философия в принципе имеет посредническую функцию; посреднические услуги должны оказываться в многозначном (mehrfachen) абсолютно гегельянском смысле. Она проявляет прежде всего свою собственную способность посредничать и способность мышления тем, что она всегда осознаёт свои собственные историчность и понятийные предпосылки и всегда, где это необходимо, также ясно их формулирует. Это представляет собой не только необходимый момент отказа от собственных притязаний, но и способ прояснить себе своё позиционирование и показать тенденции собственных и чужих мыслительных процессов. Во-вторых, философия должна оказывать посреднические услуги в смысле междисциплинарного обмена. И, наконец, в-третьих, философия также должна – и это не является последним предметом рассмотрения данной статьи – оказывать услугу в смысле коммуникации с миром. Это, несомненно, сложное занятие, но если наука как философия всегда больше чем познание, то есть добывание и истолкование знаний, тогда это задание как раз подходит философии. Это не следует понимать так, что речь идёт о навязывании дружбы эссеистики с философией или об ослаблении понятийного мышления. Здесь речь идёт о том, чтобы избежать самых тяжких философских грехов, а именно отказа от коммуникации. Кто ни с кем не говорит, не должен удивляться, что и с ним никто больше не разговаривает. И известный отказ от коммуникации есть удачное описание состояния для самодовольной академической философии, которая с полным основанием теряет одобрение. Но это не должно быть неправильно понято, как призыв к утилитаризму или прагматизму. То, что посредничество в познании является центральной задачей философских занятий, не значит саму себя сводить к утилитаризму или прагматизму. Философия может быть полезной и прагматичной без редукции к аксиомам утилитаризма и прагматизма.
К СОВРЕМЕННОМУ СОСТОЯНИЮ ФИЛОСОФИИ
Под влиянием неопозитивистской или аналитической позиции части пред-современной философии, которая ещё не сделала различия между «intention recta» (прямые интенции) и «intention obliqua» (косвенные интенции), происходит постепенное сужение философского понимания. Причинами являются, наряду с философско-историческим дефицитом многих «систематических философий», возрастающее одноязычие (Monolingualit;t), о котором предупреждал уже в конце 1950-х годов Бенджамин Ли Уорф (Benjamin L. Whorf) [9]. Понятийные разграничения, которые не могут быть выражены адекватно на английском языке, всё больше не принимаются к сведению во всемирном философском дискурсе. Таким образом, мы наблюдаем, что в результате незнания языковых и историко-философских особенностей ширится культур-империализм нового толка, который ложно понимает мир с помощью собственного «случайного» понятийного постижения и интерпретации мира, и который допускает как возможные мыслительные категории и перспективы только то, что вмещается, или кажется, что вмещается, в собственный – иногда скудный – культурный горизонт [10].
Таким образом, философия сегодня причисляется, как и наука наряду с экономикой и отраслью развлечений, к большим инстанциям нивелирования мышления и мировоззрения. Мало удивительного в том, что критическая функция философии всё чаще передаётся вненаучным инстанциям, в особенности литературе и искусству.
Каждая эпоха имеет свои науки-лидеры (Leitdisziplinen), что нетрудно обнаружить по увеличению числа кафедр, а также публичной поддержке определённых научно-исследовательских проектов. Если в 1970-е годы это были прежде всего социальные науки, то в начале ХХI века эти лидирующие функции брали на себя прежде всего экономические, информационные и биологические науки, прежде всего нейробиологические дисциплины. Другие же науки, чтобы обеспечить себе выживание, во всё возрастающей степени пытаются приспособить свои исследования к этим дисциплинам. Лидирующие науки выступают при этом также как экспроприирующие инстанции, которые предъявляют дальнейшие требования редукции [11].
Также ошибочным является развитие высшего образования и связанные с ним изменения в отношении исследования и обучения, которые обнаруживают фатальные последствия не в последнюю очередь также и для философии. Так, сегодня в Германии стала проводиться подготовка философов, которые изучают «только» философию, которые таким образом лишаются именно того, что наряду со знанием собственной традиции является conditio sine qua non (необходимым условием) для критического дела философии, а именно лишаются знаний о принципах работы других дисциплин, и не могут оставаться в познавательном отношении «способными к трансценденции» («transzendierungsf;hig»). Философия, как и все другие дисциплины, должна быть интегрирована в систему наук, которая соизмеряется с критериями экономической важности. Соразмерно с глобализированной экономикой должна функционировать также философия и наука. При этом речь идёт не в последнюю очередь о проходящей колонизации (Kolonialisierung) общественной дискуссии посредством большего или меньшего разграничения утилитаризма и прагматизма. Критерием полезности, в конце концов, является не ориентированность на истину, ведь истина – как бы ни хотелось её определять – не всегда полезна, как подтверждает психологический и исторический опыт. То, что другие дисциплины, особенно культурологические, хотя также и фундаментальные исследования в области математики и естествознания, должны от этого страдать, – утешает мало.
Возникает вопрос, можно ли вообще философию интегрировать в поле научных, в особенности, позитивных дисциплин. Имеются основательные причины, на что неоднократно указывал Хайдеггер, чтобы не сводить философию к науке, особенно к науке в её современном образе. Но это также не означает, что она должна бы располагаться по другую сторону науки, в конце концов, даже то, что сегодня понимается под наукой, не может мыслиться без её философских корней и импликаций.
Философия всегда имеет историческое измерение, а не только тогда, когда она эксплицитно проводит исследования в области истории мысли. Не существует современной философии без присутствия прошедшего, нет систематического без исторического. Историческое измерение необходимо не только для идентификации, классификации и в известных условиях для решения проблем, но оно также является выражением её посреднического характера (Vermittlungcharakter). Хотя философия, как и культурология, должна заниматься архивированием знаний человечества, раскрывается она не в этом деле, а в применении заархивированного к конкретной систематической постановке вопросов и тем самым делает заархивированное перманентно продуктивным.
Вопрос о жизненном значении философии всегда был связан с вопросом о том, вмешивается ли философия в опасные события времени, или отстраняется от них в эпикурейском «саду». Таким образом, заслуживает ли философия внимания всего общества или даже политической роли? Должны ли философы занимать особое место при решении общественных дел, как того требовал Платон в своём «Государстве»? Кант ограничивался консультационной функцией, тогда как Маркс в своём 11-м Тезисе о Фейербахе хотел поставить философию на службу социального преобразования [12]. В то время как во Франции вмешательство в общественные дела рассматривается как существенная составляющая философского самосознания – что может зависеть от большей близости философии к философско-литературной эссеистике, а также от другого понимания философа как "L'homme des lettres" (литератора) – в Германии такое вмешательство осталось исключением. Тем не менее, можно констатировать, что в институциональных рамках в виде различных советов по этике непрямое вмешательство всё же существует. А являются ли находящиеся за пределами теоретической работы философ или критический интеллектуал или совершеннолетний гражданин, обладающий правом слова – не важно? Безусловно есть последствия для повседневной практики, если философия принимается во внимание, но вопрос состоит в том, получаются ли эти последствия философом или обывателем. Как известно, есть этики, которые совсем не являются хорошими людьми. О Максе Шелере говорят, что на вопрос, как согласуется его этика с его собственной распутной жизнью, ответил: «Вы когда-нибудь видели указатель, который идёт в направлении, в котором указывает?».
В любом случае, мы должны отдавать себе отчёт в том, что философия в непосредственном, совершенно неопосредованном смысле не может добиться никакого жизненного значения. Но вследствие этого, в некотором опосредованном смысле, наши повседневные поступки, которые требуют решений и суждений, могут использовать философские познания. Но, в конце концов, жизненное значение философии может заключаться в поддержке человеческой продуктивности. Философские познания, к примеру, используются для разработки рациональной классификации банков данных или для улучшения междисциплинарного взаимодействия различных дисциплин. Философия даёт возможность оказать помощь при формировании понятий или вносит свой вклад при «переводе» различных терминологий.
Имея ввиду констатированную недостаточность, давайте ещё раз посмотрим на философскую практику, а именно на то, что означает сегодня практическая философия. Практическая философия сегодня занята не только этическими вопросами в собственном смысле, но соответствует аристотелевскому представлению, согласно которому областями практической философии также являются экономика и политика, со всеми вопросами, которые имеют важность для человеческой практики, причём понятие праксис (Praxis) относится как к межчеловеческим отношениям, так и к производительной, то есть технической практике человека, которую греки называли «поэзис». Техническая практика, как она сегодня понимается, расширяет аристотелевское представление и соответствует некой тенденции, которая рассматривает философию не только как фундаментальную дисциплину, которая задаётся общими вопросами и остаётся на критическом расстоянии к позитивным наукам, но как дисциплину, которая также непосредственным образом может стать практической; и это не в смысле прикладной этики, но также поэтически-производительным способом: философия должна быть вплетена в процесс развития и производства, и должна предоставить свой мыслительный опыт в их распоряжение.
Философская теория уже давно испытала практические перемещения и применения в других дисциплинах. Новым же является то, что она непосредственно сплелась с интердисциплинарными исследованиями, притом ни в коем случае не только для того, чтобы заниматься вопросами социальной примиримости (Gesellschaftsvertr;glichkeit), сколько для прямого взаимодействия по развитию технических систем. Философия, которая – поскольку она ориентирует себя на свои первоосновы (Urstiftung) – задаёт вопросы об истине через решение практических проблем, явно находится вне пределов тенденции современного понимания науки. Тем не менее философия не была бы более тем, чем она была и «ещё» является, если бы она отказалась от радикальной ориентации на постановку вопроса об истине, какой бы неэкономной и бесполезной она ни была. Таким образом, философия сейчас находится на пути между Сциллой и Харибдой, между попыткой втереться в доверии и функционализироваться с одной стороны, и отказа от коммуникации и посредничества (Kommunikationsverweigerung und Vermittlungsverweigerung) - с другой. На одной стороне находится необходимость охранять собственный критический потенциал и сохранять критическую дистанцию с другими дисциплинами; с другой стороны нужно доказывать, что философия в состоянии быть посредницей и не в последнюю очередь может стать практичной, что не является ни предательством дела философии, ни стратегической уступкой, а является сознанием своего исконного предназначения. При всех обязательствах перед радикальностью вопроса, философствование является деятельностью, которая не должна стыдиться своего практического становления. Но практическая философия может только тогда стать успешной, когда станет ясно, что обретение практичности (Praktischwerden) относится к сущности философии, но таким образом, чтобы она всё-таки никогда не смогла в ней (практичности – прим. пер.) раствориться. Только через сохранение и применение своего критического потенциала может происходить практическое становление (das Praktischwerden).
Давайте посмотрим дальнейшее объяснение вопроса о жизненном значении философии в двух современных размышлениях. Сперва рассмотрим, ввиду его выдающегося значения, созданное в 1936 году сочинение Эдмунда Гуссерля «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» [13] и, наконец, рассмотрим опубликованную в 1990 году книгу Витторио Хёсле «Кризис современности и ответственность философии» [14].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ГУССЕРЛЯ О СОСТОЯНИИ КРИЗИСА: УТРАТА СВЯЗИ С ЖИЗНЕННЫМ МИРОМ
В своём сочинении Кризис европейских наук Гуссерль констатирует, что наука, которая ведёт своё происхождение от различения между греческими понятиями докса (общепринятое мнение) и эпистема (умение, знание), оказалась в кризисе. Один из выходов из кризиса Гуссерль видит в осознании наук на основании жизненного мира, при помощи которого могут быть восстановлены их общий смысл и жизненное значение.
Сочинение является завершением его поздних работ. Три поздних сочинения Гуссерля - Formale und transzendentale Logik (1929), Cartesianische Meditationen (1931) (Картезианские размышления), Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie(1936) (Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология) – все вместе излагают феноменологическую методику и определяют место трансцендентальной феноменологии внутри философии и науки. Кризис европейских наук выполняет далее введение проблемного поля как основания всего феноменологического исследования, которое Гуссерль объединяет под названием «Жизненный мир» (Lebenswelt).
Основной текст рукописи книги появился в 1935 и 1936 годах. Поводом к расширению рукописи стал доклад, который Гуссерль дважды прочитал в мае 1935 года в Вене и назывался доклад «Философия в условиях кризиса европейского человечества». В ноябре того же года в Праге Гуссерль сделал следующие четыре доклада, которые уже следовало понимать как продолжение венского текста, и который составил основу для развития Кризиса европейских наук. Первые две части сочинения наконец были опубликованы в 1936 году в первом томе издававшегося в Белграде журнала Философия (Philosophia). Полный текст вместе с дополнениями был издан лишь в 1954 году как VI том полного собрания сочинений Гуссерля. Дальнейшие приложения были изданы в виде дополнения в 1993 году как XXIX том полного собрания сочинений Гуссерля (Husserliana) [15]. Это произведение, однако, осталось неоконченным.
В первой части сочинения Гуссерль задаёт вопрос, как вопреки грандиозным успехам наук европейское человечество смогло оказаться в кризисе. Во второй части Гуссерль обсуждает противоположность физикалистского объективизма и трансцендентального субъективизма и тем самым проблему недостижения изначальной цели (Telos) европейской науки, а именно – быть универсальной наукой, которая стремится к абсолютной истине и окончательным обоснованиям. Третья часть, наконец, пытается обосновать, почему все объективные научные творения в конечном счёте происходят из субъективной практики, в особенности из практики жизненного мира (lebensweltlichen Praxis).
Так в чём же, согласно Гуссерлю, заключается кризис европейской науки?
В последнем дополнении к Кризису европейских наук, которое помечено под номером XXVIII, стоит часто цитируемая и обсуждаемая фраза: «Философия как наука, как серьёзная, строгая, даже аподиктически строгая наука – несбыточная мечта» [16]. В этих словах распространяется сомнение на собственное притязание, которым он призывал к боевому феноменологическому кличу не позднее 1911 года в своей публикации «Философия как строгая наука» в журнале Logos [17]. С другой стороны в этих словах выражает себя экзистенциальный кризис, который в основном вызван внешними обстоятельствами. Что касается сомнения относительно собственного притязания, то это требует уточнения. Гуссерль не питал до конца ни малейшего сомнения относительно миссии своего философского стремления и относительно принципиального значения своих трансцендентально-феноменологических основ. Он сомневался лишь относительно качества объяснений, как доказать бесчисленные попытки разграничить сходные проблемы в изложении и как улучшить доказательства. Многочисленные приложения к его сочинениям и опубликованная в 1994 году переписка Гуссерля [18] доказывают, что он знал о слабостях своих объяснений, например, когда он характеризует себя в письмах как «призванный вождь без дружины» [19] или как «философствующий отшельник» [20]. Правда, в Кризисе европейских наук выражается также сомнение в другом отношении: не определяя точно название, Гуссерль предполагает, что некоторые основания его учения, по крайней мере в некоторых частях, нуждаются в ревизии. В дискуссии по проблеме жизненного мира он привёл свою методику и своё притязание к такому пункту, где он рано или поздно был бы вынужден предпринять ограничение или уточнение претензии на универсальность (Universalit;tsanspruches) его трансцендентальной философии [21].
Гуссерль, который вёл свою жизнь под академическим стеклянным колпаком и жизненные кризисы которого имели далеко идущие философские последствия, неожиданно сталкивается с варварством национал-социализма. Он, чей жизненный путь и развитие мысли происходили из внутренней философской мотивации и чьи мыслительные реакции почти полностью происходили в академически-университетской среде, был оскорблён в своих лучших чувствах, когда упомянутый академический стеклянный колпак был насильственно разбит. Уже в 1933 году лютеранин еврейского происхождения был немедленно отправлен национал-социалистами в отставку. Наконец, с ним произошло нечто чудовищное. Ему, который видел всемирную миссию немецкой нации в том, чтобы «философски просвещать все остальные народы» [22], который своё жизненное предназначение «осознавал всё время как призвание в и для немецкого народа и через него далее для человечества» [23], чтобы именно он уже в 1933 году, как так называемый «неариец», был лишён права принадлежать к немецкой нации. «Только будущее вынесет приговор, что 1933 год был настоящим немецким временем и какими были настоящие немцы» [24], - написал он уже вскоре после захвата власти.
Насколько сильным было на него политическое давление, доказывает одна цитата, которая кажется прямо-таки революционной, если учесть, какое экзистенциальное значение имело для него философствование. Вот как пишет мыслитель в состоянии внутреннего философского кризиса: «Ради возможности выполнять взятые на себя жизненные обязательства, как говорят во времена опасности, именно эти обязательства прежде всего должны быть востребованы и следует делать то, что в дальнейшем опять сделает возможным нормальную жизнь» [25]. Это значит не менее, чем то, что профессиональная позиция философа эпохи, отказ от полаганий бытия (Seinssetzungen) ради истины целого, так сказать, сам должен был подчиняться эпохе. Это можно считать равносильным признанию, что спасение человечества в кризисных ситуациях может прийти не только от философии.
Для Гуссерля философское стремление к ясности и окончательному обоснованию, а тем самым и связанное с жизнью, которая предполагает абсолютную ответственность личности, было тесно связано с религиозным правом. Философские кризисы у Гуссерля всегда также и религиозные кризисы. И его философское призвание, о котором он говорит вновь и вновь, вообще выражало себя в религиозно инспирированной терминологии. Ведь он ясно проводит параллель между кризисом науки и кризисом веры, когда пишет: «Мощный и постоянно возрастающий поток как религиозного неверия, так и отказывающейся от научности философии, переполняет европейское человечество» [26]. Ещё более ясной становится связь его жизненного призвания обосновать философию как строгую науку с его позицией верующего из следующего текста: «Пожалуй, стало господствующим убеждение, что философия является делом борющегося за своё существование человека, человека нашей эры, который возвысился в ходе развития европейской культуры до автономии и знает себя через науку в горизонте бесконечности. (…) Мироощущение (Weltbesinnung) автономного человека неизбежно ведёт к трансцендентному как непознаваемому и практически не поддающемуся овладению (Unbeherrschbares). Человек смог только это: из своего положения, из своих познавательных и чувственных горизонтов приобретает представление и при этом создаёт себе пути веры, которые дают ему как его мировоззрение личную ясность для понятия и для нормы поступка под руководством воспринимаемого через предположение-веру (geahnt-geglaubten) Абсолюта» [27].
Гуссерль теперь констатирует, что европейская наука оказалась в кризисе, поскольку она едва пригодна далее служить ориентиром для поступков, даже для целей исследователя, поскольку она в его относительном самосознании больше не предоставляет ему никаких ценностей, ценностные ориентации скорее предоставляет соответствующее мировоззрение.
Уже в своём программном сочинении 1911 года «Философия как строгая наука» Гуссерль выражает своё неудовольствие господствующими направлениями философии. Как натуралистической философии, так и историцизму, а также мировоззренческой философии Гуссерль отказывает в возможности быть основанием для философии и науки. Под натуралистической философией он понимает все философские направления, которые ориентируют себя в самом широком смысле на естествознание и его методику, такие как неопозитивизм, как отдельные положения неокантианства и как психологизм. Под историцизмом и мировоззренческой философией Гуссерль понимает любое релятивистское мышление, которое выражает себя в исторически ориентированной герменевтике и жизненной философии. Натуралистическое мышление, определяет Гуссерль, вновь и вновь оказывается в плену противоречий, когда оно пытается натурализировать идеи, или именно тогда, когда не могут достичь психологического, когда желают приблизится к нему с помощью экспериментального метода. Историческая философия покидает путь научной ориентации и ведёт к релятивизму. Оба философских подхода Гуссерль отвергает как образец служения строгой науке. А также практическому воплощению в жизнь оба подхода не в состоянии предоставить никакого ориентира, ибо они не ориентированы на идею абсолютной, самой себе данной истины и тем самым не способны предоставить никаких абсолютных обоснований и не способны инициировать никакой абсолютной ответственности.
Таким образом, уже в 1911 году Гуссерль обнаружил кризис научного мышления, который может быть устранён только посредством создания новой основополагающей философской дисциплины. И уже здесь он необоснованно утверждает, как должно выглядеть историческое рассуждение для философа. Правда, он соглашается, - что вероятно является уступкой уважаемому им Дильтею, - что «из (…) исторических философий (…) философская жизнь течёт против (…) богатства и силы жизненных мотиваций. Но мы становимся философами не через философию. (…) Не из философий, а из дел и проблем должен исходить импульс к исследованию» [28]. Только история философии служит ему философским размышлением и мотивацией. В Кризисе европейских наук он последовательно занимается историей философии, чтобы найти первоначальную мотивацию философии, занимается, таким образом, своеобразной археологией.
Заключение Гуссерля о состоянии кризиса можно выразить в пяти пунктах:
1) Наука есть в позитивных науках и дисциплинах, которые берут себе за образец опускаться до чистого технэ. Она является выражением господства метода, правда без того, чтобы в памяти ещё оставался бы первоначальный смысл этого математически-идеализированного метода. Ради точности идеализированная практика математики применяется к эмпирическому миру. При этом через арифметизацию геометрии произошла потеря смысла и конкретного опыта. Естествознание, тем самым, имеет тенденцию к универсальному формализму. Конечной стадией такого понимания науки является скорее всего то, что Лейбниц выразил в своей идее mathesis universalis (универсальной науки). Полная инструментализация (Technisierung) естественнонаучного метода ведёт к тому, что исчезает спрос на смыслообразующие результаты науки и её метода. Гуссерль, таким образом, считает, что хотя математик и естествоиспытатель в лучшем случае гениально владеют методом [29], но уже не в состоянии достичь истоков размышлений.
2) Объективистская, квантифицированная наука забывает, что она является продуктом достижений, имеющих субъективные основания (Stiftungsleistungen), то есть особой жизненной практики. Это побуждает (gr;ndet) к решению вести жизнь в стремлении к абсолютной истине. Объективированная наука забыла об этом исходном (urstiftenden) намерении и путает истинное с объективным.
3) Наука больше не связана с вопросами экзистенциального значения жизни, а занялась как технэ всякой инструментализацией. Наука, которая больше не знакома с разумом как с относящейся к абсолютной истине ключевой идеей, утратила своё значение как экзистенциальный ориентир (Sinnorientierung). Гуссерль пытается определённым образом восстановить платоновскую идентичность между истинным и благим (von wahr und gut) в развитии своей трансцендентальной феноменологии. Наука предоставляет основания для правильных действий, она не доверяет поле практики соответствующему мировоззрению. Истинный ученый тем самым определяется как работник человечества.
4) Когда позитивистски редуцированная наука сама себя квази-обезглавила, она выполняет всё время меньше классификации фактов по критериям разума. Классификация фактов происходит под углом зрения эффективности, а не с точки зрения разума, который всегда остаётся в ответе за абсолютную истину, и тем самым также даёт оценку. В понимании Гуссерля любая, не дающая оценки наука является релятивистской и не имеющей экзистенциального значения, и заканчивает поневоле скептицизмом. Чисто фактические науки создают чисто фактических людей без ориентации на разум [30]. Позитивистское понятие науки является только лишь остатком понимания того, что однажды было первоначально определено (urgestiftet) как эпистема и тем самым как европейская наука, которая, согласно Гуссерлю, не является никаким определённым антропологическим выражением понимания мира, а является абсолютной идеей.
5) Наука потеряла свою внутреннюю связность, это значит, что не только естественные науки и гуманитарные науки дрейфуют в разных направлениях, под угрозой также находится внутреннее согласие отдельных дисциплин, поскольку все берущие на себя обязательства, все дающие ориентир идеи истины выпали из поля зрения. Так как для Гуссерля это может дать только разум, то это также может дать только одна наука.
Один из выходов из этого кризиса Гуссерль видит в возврате к жизненному миру как в собственном смысле феноменологическом понятии мира и как центральной категории, образующей фундамент (Fundierungskategorie). Она составляет фундамент всех объективно-научных понятий о мире. Объективно-научный мир является методически полученной абстракцией жизненного мира, причём предметом обсуждения уже становится фактическое наполнение жизненного мира результатами и приёмами объективно-научного мира.
Давайте посмотрим на существенные характеристики того, что Гуссерль называет жизненным миром:
Быть беспредметным (Unthematischsein); это значит быть данным в смысле ближнего горизонта, в котором я перемещаюсь без вопросов и естественно.
Априорность (Apriorit;t) и наглядность (Anschaulichkeit); это значит, жизненный мир является априорно заданным, поскольку он «всегда уже здесь, в заранее для нас существующем, является «почвой» для всей – неважно, теоретической или внетеоретической - практики» [31]. Конкретно наглядным он является потому, что он материален и неформален. Поэтому Гуссерль отстраняет его от объективно-научного мира: «Противоположность между субъективным жизненным миром и «объективным», «подлинным» миром заключается в том, что последний является теоретико-логической основой, которая является принципиально не поддающейся восприятию, является в своём само-бытии (Selbstsein) принципиально неузнаваемой (Erfahrbar), в то время как субъективное жизненного мира отмечено во всём и каждом как раз через его действительную узнаваемость» [32]. Как материал данного априори жизненный мир является основанием формального априори, которое остаётся обратно относящимся (zur;ckbezogen) к материальному основанию значимости (Geltungsfundierung) жизненного мира априори и только в этом обратном отношении (R;ckbezug) узнаёт своё обоснование. Так Гуссерль приходит к заключению: «Предположительно полностью независимая логика, которую, как они верят, (…) могут создать современные логики, а именно как универсальную априорную фундаментальную науку для всех объективных наук, есть ни что иное как наивность. Её очевидность лишена научного обоснования из универсального априори жизненного мира, которое (априори – прим. пер.) она всегда, постоянно имеет как предпосылку в форме никогда научно не формулируемой универсально, никогда не приводимой к научной всеобщности самоочевидности» [33].
Изначальная очевидность. Для Гуссерля «жизненный мир есть царство изначальных очевидностей» [34]. Опыт как предпосылка всякой рефлексии и тем самым любой научной основы есть «очевидность, разыгрывающаяся чисто в жизненном мире» [35]. Очевидность здесь следует понимать в смысле основания (Institution) истины, на основании которой лишь происходит подтверждение и разочарование. Эта первооснова имеет характер несомненного, а не согласуемого (Angemessen). Очевидность жизненного мира оттесняет (sedimentiert) все последующие очевидности. Так как «смысл основывается на смысле, - пишет Гуссерль, - более ранний смысл соответственно значению (geltungsm;;ig) передаёт нечто более позднему, просто он в него входит определённым образом» [36]. Это, таким образом, изначально институированное дано неопровержимо, а именно через наличие единичного (Singul;re). И только его примат перед универсальным гарантирует конкретность и тем самым первоначальность очевидности жизненного мира. «Таким образом, всегда, где понято единичное (Einzelnes), оно схвачено в мире, без того, чтобы схваченный интерес должен был быть направлен к универсуму. (…) Методически оказывается теперь из приоритета единично-реального (einzelrealen) опыта перед всемирным опытом (Welterfahrung), что уже каждый эмпирически-дескриптивный (…) анализ всемирных структур (allweltlichen) должен исходить из наблюдения единичных реальных деталей (exemplarischen realen Einzelcheiten)» [37]. Это значит не что иное, как то, что универсальные истины освоены, а то, что относится к жизненному миру – напротив, изначально известно.
Субъективность (Subjektivit;t) и относительность (Relationalit;t); Жизненный мир характеризуется через субъективность, поскольку она есть на меня центрированный мир и является миром моей подлинной состоятельности. В её доверительном интервале я могу свободно и беспрепятственно господствовать в рамках доверенных мне границ и ограничений. Состоятельность есть некое «я могу в пределах этих границ», которая устанавливает мне доверительную телесность (Leiblichkeit), окружение (Umwelt), общество и т.д. На основе этой осведомлённости для меня происходят рамки и директивы понимания мира, которому нельзя доверять. Жизненный мир тем самым оказывается взаимосвязан с другими жизненными мирами.
Лингвистичность (Sprachlichkeit); это значит, как всегда обобщенным является жизненный мир [как] мир языка. Психофизическое (leibseelische) взаимодействие людей выражается самым непосредственным образом в языке. Гуссерль говорит: «Человеческое бытие понимается заранее как непосредственная и опосредованная языковая общность» [38]. Это значит, что она в высказывании сперва непосредственное, а в её письменном виде или консервации - опосредованное событие. Жизненный мир является нормированным языком, поскольку язык как нечто интерсубъективно созданное и исторически ставшее не только отображает мир, но и оценивает.
Историчность. История для Гуссерля является «живым движением сотрудничества (Miteinander) и проникновения в иное (Ineinander) исходя из изначального смыслообраза (Sinnbildung) и смысло-слоя (Sinnsedimentierung)» [39]. Она есть интерсубъективное, длящееся, направленное в будущее, но действующее в настоящем событие. Однако жизненный мир как исторический мир не является простой суммой когда-либо достигнутых смысло-образов и смысло-слоёв. Она является скорее частью того, что является значимым для отдельного субъекта. В исторически определённом жизненном мире также и наука становится частью жизненного мира; в одном случае как часть жизненного мира ученого, в другом случае – как научно выраженное современное общество. Следовательно, объективно-научный мир как результат длительной истории западноевропейского мышления есть как противоположность понятию жизненный мир, так и часть определённых жизненных миров.
Ценностность (Werthaftigkeit); это значит, что история доверяемого нам мира включает в себя также смысловые и ценностные ориентиры (Sinn- und Wertzueignungen) наших предков и современников. Эти смысловые и ценностные ориентиры вошли в доверенный нам мир как несомненная самоочевидность.
Следует констатировать: с понятием жизненный мир Гуссерль вводит решающую основополагающую величину, структура которой должна пониматься в феноменологии как наука о жизненном мире (Lebensweltwissenschaft). Жизненный мир является смыслообразом (Sinngebilde), который не знает сокрытого (Gebundene) жизненного мира как такового. Таким образом, любое тематизирование (Thematisierung) жизненного мира превосходит его материальность, его историко-конкретное предшествующее бытие.Так как в трансцендентальной феноменологии рефлексивно схваченный жизненный мир является высшим проявлением этого исторического мира, а поэтому сам не является историческим. Если само тематизирование также берёт начало от основания жизненного мира, то ведь результат этого тематизирования сам больше не является жизненномирно-историчным (lebensweltlich-geschichtlichen). Следовательно мы должны делать отличие между жизненным миром как данностью (Seiendes) жизненного мира, которая дана нам конкретно и жизненным миром как структурным смыслообразом (strukturelles Sinngebilde), который становится предметом рассмотрения в некой науке о жизненном мире (Lebensweltwissenschaft) в определённом акте рефлексии.
Горизонт бытия жизненного мира, как мы можем констатировать, означает ссылку на материально-содержательные (material-inchaltliche), никогда не пустые, формальные возможности. Вследствие этого мы должны различать между основным бытием универсального горизонта мира (Boden-Sein des Universalhorizontes der Welt) и основным бытием жизненного мира. Первоначально даны и конкретны всегда только отдельные вещи (Einzeldinge). Всеобщность (Universalit;t) узнаётся в рефлексии на существующее в жизненном мире (das lebensweltlich Seiende). Дилемма идеи жизненного мира состоит в том, что она не может быть ни выведена в понятии, ни мыслиться без понятия. Замысел Гуссерля состоял в том, чтобы преодолеть констатированный кризис европейских наук посредством выработки основания, из которого исходит всё научное сознание и к которому всё научное сознание должно вернуться.
Теперь выводы Гуссерля должны быть рассмотрены не в отдельности. Здесь не место для рассмотрения ни понимания науки Гуссерлем, ни предложенных им путей выхода из кризиса. Тем не менее для нашего рассмотрения являются важными следующие соображения: 1) Очевидно, что состояние кризиса никогда не коренится только внутри дисциплин, всегда есть взаимообмен между вненаучным миром и миром науки, что подтверждено теоретиконаучными исследованиями Людвика Флека (Ludwik Fleck) и Томаса Куна. 2) Сама наука ставится под сомнение, если она позволяет себя инструментализовать или если она располагает себя к возможной инструментализации. Эта опасность возрастает, когда она больше не осознаёт своих корней. Поскольку наука себя сегодня в значительной части понимает как прикладную, особым заданием философии является напомнить ей о её основном смысле (Stiftungssinn). 3) Наука и философия, которые больше не способны присоединиться к жизненному миру и больше не способны быть посредником с жизненным миром как близким и важным местопребыванием человека, теряют своё ориентирующее значение.
Теперь, естественно, возникает вопрос, не слишком ли в действительности Гуссерль обвиняет науку и вместе с тем философию, которую он считает самым строгим способом заниматься наукой, прежде всего когда речь идёт о названных квази-религиозных притязаниях. Всё же нужно признать правоту Гуссерля в том, что способность подключения к плану жизненного мира может состоять не только в том, что она сокращает себя утилитаристски и прагматически. Способность подключения в действительности должна охватывать больше. Это раскрывается как раз больше не в том, чтобы решать проблемы повседневности. Речь идёт наоборот о получении принципиальной помощи по ориентации и о получении принципиальной помощи в понимании Целого. Этого можно достичь, в конце концов, только при помощи выполнения критической функции (Gesch;ft). С демонстрацией (Exposition) жизненного мира как основополагающей категории, Гуссерль одновременно вводит в рассмотрение функцию посредничества, которая играет ключевую роль у Витторио Хёсле.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ВИТТОРИО ХЁСЛЕ О СОСТОЯНИИ КРИЗИСА – ФИЛОСОФИЯ И ОБЪЕДИНЕНИЕ ЦЕЛОГО
Хёсле представляет в своём сочинении Кризис современности и ответственность философии (Die Krise der Gegenwart und die Verantwortung der Philosophie) [40], написанном в 1990 году, своё заключение о кризисе, который по сравнению с тем, что случилось с тех пор в мировой политике, глобальной экономике и прежде всего также в сфере образования (bildungspolitisch) кажется отчасти устаревшим, но в принципе не утратил своей актуальности.
Он выражает своё неудовольствие современной философией, которая больше не в состоянии выполнить гегелевским способом краткий обзор мира и науки. По меньшей мере как регулятивная идея должна была бы это Целое представить взору. Хёсле сожалеет об отсутствии философии, которая в состоянии выполнить такой синтез и видит причину этого не в последнюю очередь в организационных условиях подавляющего большинства университетов. Они не являются местом для интердисциплинарных коммуникаций, которые были бы предпосылкой для синтеза. Он отмечает как тенденцию пренебрежение традиционным содержанием образования, всё более раннюю специализацию, увлечение философской модой, а также падение общепризнанной шкалы оценок (Wertungsma;st;be). Больше ничто не способствует преодолению фрагментарного (sektoriellen) мышления. «Все эти специалисты, - констатирует он, - представляют опасности для человечества, и им мы обязаны той всемирно-исторической ситуацией, в которой мы находимся» [41]. Хёсле также констатирует нарастающую специализацию в философии. С разъединением частей целого, утверждает он, в целом отмечается состояние болезни. Таким образом, в его глазах «любая специализация в философии непосредственно ведёт к уничтожению её идеи и её права на существование». Ведь если философия должна иметь значение кроме того, что имеют отдельные науки, тогда ведь это то, что она определяет их место в целой системе знания, чего они сами, как отдельные науки, обозреть не могут. Редукционизм является классическим результатом этой опасной фрагментарности, которая абсолютизирует свою лишь ограниченно истинную точку зрения и несправедливо распространяет на всё» [42]. Хёсле видит губительный раскол в систематической философии без знания истории философии, особенно в аналитическом лагере и философии истории, которая редуцирует истину и историческую подлинность. Он пишет: «Та наивность, с которой прежде всего аналитические философы приводят хорошие аргументы, которые известны уже столетия, как новые, выглядит иногда прямо таки комично» [43]. На другом конце философской оси он видит релятивистские постмодернистские теории. Фигуры мысли (Denkfiguren) Хёсле во многом похожи на таковые в ранней работе Гуссерля «Философия как строгая наука», которая – как было изложено выше – противопоставляет позиции натурализма или позитивизма, с одной стороны, позициям историцизма или мировоззренческой философии, с другой стороны. Естественно, аналитическое мышление базируется существенно на позитивистских преимуществах, а постмодернистское также естественно имеет некоторое сродство с историческим мышлением или с «мировоззренческой философией». Совершенно не случайно Хёсле упоминает о достижениях больших философских систем XIX века, которые как раз Целое удерживали в поле зрения и боролись против фрагментарности мышления. Теперь я хочу полностью сосредоточиться на выводах Хёсле о кризисе, не вдаваясь однако в подробности стратегии его разрешения.
Анализ Хёсле выглядит сегодня несколько противоречиво. С одной стороны его заключение о кризисе совершенно правильно поддерживает необходимость срочной реформы академической философии в конце 1980-х годов, с другой стороны общая реформенная истерия, которая с недавних пор охватила многие, в особенности немецкоязычные страны, под нивелирующим названием Болонский процесс, многие описанные Хёсле проблемы не только резко обострились, но к ним добавились и новые. Из-за перестройки массового университета по американскому образцу он несомненно стал ещё более «массовым», влияние школы на университет привело к тому, что студенты стали несамостоятельными, что уровень опустился. Аналитическая философия стала ещё более доминировать с названными проблемами, так что философско-исторические знания и далее убывают. Предписанная интердисциплинарность привела к тому, что философия оказалась в положении всё возрастающей редукции, маргинализации или самоликвидации (Selbstaufl;sungssog). Единство исследования и обучения ушло в прошлое. Философские кафедры сокращаются или интегрируются под вывеской всяких других дисциплин, именно как ancilla scientiae (служанка науки). Новое благо университетского образования рассматривается в радикальном подчинении предпосылкам североамериканских доминирующих рынков. Многие дарованные (beschworene) науке свободы – даже если они в строгом смысле никогда и не выполнялись – были принесены в жертву неолиберальному выбору [44].
Давайте подведём итог нашего рассмотрения заключения Хёсле о кризисе и констатируем, что:
1) сверхспециализированная, фрагментированная философия больше не в состоянии служить Целому; 2) результатом фрагментации есть редукционизм, который возводит в абсолют собственное фрагментарное состояние, необоснованно его распространяет и служит принципу «часть вместо целого» (Pars-pro-toto-Prinzipdass); 3) философия, которая неподобающим образом отделяет систематическую философию от истории философии, в конце концов, ставит под сомнение свою идею и себя самою.
ОСНОВНЫЕ ФУНКЦИИ ЖИЗНЕННО ВАЖНОЙ ФИЛОСОФИИ
Давайте попытаемся чётко сформулировать, в чём заключается жизненное значение философии также в отношении тенденций и знаков времени. Хотя философия как академическая дисциплина в настоящее время поставлена под угрозу, поскольку всё возрастает философствование на нулевом уровне, всё же нельзя утверждать о конце философии. Философия имеет место везде там, где обсуждаются основания любой дисциплины; везде, где проводятся фундаментальные исследования, исследователь одной ногой уже находится не в своей дисциплине; везде, где подвергается сомнению собственный методологический арсенал, собственные предпосылки и собственные притязания, используется также и философия. Везде, где выявляются границы притязаний, где обсуждаются проблемы понятий, в том числе не в последнюю очередь в совместной интердисциплинарной работе, также философствуют. Таким образом, философия используется также и тогда в пределах и за пределами науки, когда её название убирается или трактуется иначе. Тем не менее для дела философии современное развитие может приносить постоянный ущерб, например когда сохранение традиции дисциплины больше не гарантировано. Необходимо исходить из того, что в будущем «философское колесо» будет более часто вновь открываться, поскольку одноязычная организация дисциплины, в том числе также и немецкоязычная, больше не знает понятийных разграничений целой философской культуры. Ведь уже не понимают, когда делается некоторое различие между организмом и телом, реальностью и действительностью, рассудком и разумом (Leib und K;rper, Realit;t und Wirklichkeit, Verstand und Vernunft). Уже сейчас начинается повсеместно дезорганизация в одноязычных научных языках.
Как бы мы ни рассматривали, философия не исчезнет, что не в последнюю очередь зависит от того, что внутри и вне науки есть задачи, которые в состоянии решить только радикально критическая дисциплина. Разумеется, есть пожелание дисциплинарного самосохранения, чтобы философы требовали автономии философии. Это не направлено ни против интердисциплинарного сотрудничества, ни против поддержки других дисциплин, а служит скорее именно той цели, чтобы интердисциплинарное сотрудничество и поддержка других дисциплин могла состояться.
Предмет философии не может определяться как предмет дисциплин, которые – несмотря на все сложности - умеют формулировать региональные (свои ограниченные) онтологии. Предметом философии является несобственное, а именно целое миропонимания и движения мышления, это горизонт, среда, так сказать, в которой происходит охватывание всего мира, все целеполагания и понятийные способы осмысления (Erfassungsweisen).
Центральная задача философии, тем самым, состоит в кантовской, а именно в критической проверке справедливости притязаний (Geltungsanspr;che). Несомненно, это явно негативная задача. Это имеет отношение в первую очередь к критической проверке научных высказываний, а также, поскольку политические и экономические притязания претерпевают всё возрастающее научное обоснование – подумать только о чрезмерно возрастающем количестве экспертов (Gutachterwesen) – ощупывает критическое занятие на поле доксы (;?;;). Критическое дело философии может также иметь значение для нашей повседневности, поскольку оно возвращает чувство ответственности, поскольку ответственным может быть только то, что в конце концов подразумевает состояние выбора (ungesicherte Best;nde). Научные обоснования нередко предлагают достоверности, которые таковыми не являются, служат нередко как институциональное рытьё окопов против личной ответственности. Этим отнюдь не приводятся доводы в опровержение привлечения экспертов – что в сложном обществе неизбежно – но очень вероятно, что против ставших независимыми и надменными консультантов.
Фактически гиперспециализация в философии представляет принципиальную проблему. Несмотря на редкие исключения, нет значительных философов, которые обрабатывают только одно поле, которые были или являются только антропологами, только гносеологами, только этиками, только философами науки и т.д. К критической функции философии относится то, что радикальные вопросы философских, научных, повседневных требований, требований жизненного мира одновременно означает трансцендирование этих сфер. Кто рассматривает этические вопросы, обязан также задавать вопросы об идентичности действующего субъекта и действительности, в которой этот субъект должен действовать. Кто рассматривает вопросы политической философии, обязан также рассматривать этические и антропологические вопросы. Кант выразил эту внутреннюю необходимость к выходу за пределы философских дисциплин в своих Критиках.
Чтобы можно было выполнить критическую работу, философ обязан знать не только потенциал своей собственной дисциплины, он должен иметь также знание об основаниях и внутренних предпосылках других дисциплин. Это не значит, что он должен знать обо всех деталях, что невозможно по причинам постоянного научного роста и нехватки времени. Но он обязан знать, как работает наука на практике. Сосредоточение на собственной работе предполагает постоянное заглядывание «за край тарелки». К этому относятся, конечно, области, которые находятся в повседневности жизненного мира по ту сторону в узком смысле эпистемологической области. Только та философия имеет право претендовать на то, чтобы быть жизненно значимой, которая подключается к вопросам повседневности. Это значит, что любое теоретическое размышление должно быть конкретизировано; опять же – что это не значит, так это то, что любая теоретическая научная проблема, любое логическое обсуждение вопроса должно находить «непосредственное» подключение к повседневному опыту, но только в последней инстанции, так сказать, должна предоставлять закладку фундамента жизненного мира – в чём следует согласиться с Гуссерлем.
В чём же принципиальное отличие философии от других дисциплин? Прежде всего в предмете, который, в отличие от других дисциплин, не может быть выделен более или менее конкретно. С другой стороны есть факт, что актуальное, так называемое систематическое философствование невозможно без постоянного присутствия традиции. Философия не обязательно берёт свои проблемы (Stoff) из собственной истории, но очень вероятно распознаёт свой критический потенциал, причём последний постоянно расширяется и обновляется. Не существует никакой современной философии без знания своих собственных мыслительных и коммуникативных возможностей. Философия, таким образом, должна предоставлять дальше совершенно в гегелевском смысле посреднические услуги (Vermittlungsleistung), должна показывать, что ничто не падает с неба – ни то, что выработала она, ни то, что выработали другие дисциплины, но что всё, что определяет нашу научную и вненаучную повседневность, произошло от взаимодействия (Vermittlungen). Осуществлять взаимодействие означает быть способным выявлять основания, планы и развитие движений мысли. Это возможность, которая принципиально выходитт за философскую и научную сферу. Трансцендирующая способность делает также возможным, наконец, применения к повседневным делам в просветительском смысле – в лучшем смысле этого слова, ведь философия позволяет делать вклад в понимание и расстановку событий, но не обязательно предъявляет претензии на решение.
Наконец, этим она также делает возможным предоставление ориентиров. Эрнст Вольфганг Орт (Ernst Wolfgang Orth) связывает понятие ориентирование, ссылаясь на размышления последователя Канта в Кёнигсберге Вильгелма Траугот Круга (Wilhelm Traugott Krug), с очень близким ему понятием медиальность (Medialit;t) [45]. Круг пишет: «Ориентировать (себя) – значит в сущности искать место на горизонте, где всходит и заходит Солнце в день равноденствия; благодаря чему тогда также легко определяются остальные стороны света. Но если мы перенесём это выражение на область познания, и поскольку ориентировать себя значит определять себя в том пространстве, а именно при помощи того, что отыскивают законы познания» [46]. Понятие для Орта является метафорой для обмера (Ma;nehmen) того места, где с западной точки зрения всходит Солнце. Это относится к ориентации в пространстве, но подходит также и в смысле духовной ориентации. Лежащий в основе понятия латинский глагол „oriri“ означает подниматься (aufstehen), вставать (sich erheben), а существительное „oriens“ – восходящий. Кто себя ориентирует, тому, таким образом, открывается в самом истинном смысле слова Свет.
Орт характеризует ориентацию в трёх смыслах, а именно как положение вещей (Sachverhalt), образ действий (Verhalten) и как поступки (Handeln). Субъект определяет положение вещей (Sachverhalt), ставит себя в отношении него в определённом образе действий (Verhalten) и сообразно с этим подгоняет свои конкретные поступки. Ориентирующий поступок, согласно Орту, всегда соизмерен (ist dimensioniert) в том смысле, что он уже через знание поступка ориентирован (ist disponiert). «К поступку, - пишет он, - относится…, что тот, кто совершает поступок, имеет минимум знаний о своём поступке. Потенциальное выражение своего мнения к своему поступку принципиально дано в каждом поступке. Это значит: ориентирование – по крайней мере на уровне поступка – всегда уже есть ориентирование через ориентирование» [47]. Ориентирование предполагает также саморефлексию (Selbstreflektierheit). Кто себя ориентирует, тот проектирует разновидность модели, в которой находит выражение отношение между ним, точкой отсчёта и целью ориентирования. Если в обществе обсуждается потеря ориентации, то исходят из того, что эта модель оказалась в тяжелом положении, что какой-то фактор и тем самым какое-то отношение неясно определены. «Ориентирование, - заявляет дальше Орт, - обнаруживается всегда как разновидность порядка или структурирования, которое осуществляет себя на субстрате и генетически. Как порядок оно является направлением на структурную цель, на смысл; а как такое направление оно всегда указывает через чистый субстрат и происхождение. Именно это в случае субстрата через субстрат указание является нам как точка ориентирования, о чём мы прежде всего упоминаем» [48]. Ориентирование, таким образом, означает указывать через соответствующее определённое положение вещей, то есть выходить за пределы фактического состояния (ist Zustand).
Именно в этом смысле философия позволяет приобрести ориентирование. Это никакое ни мировоззренческое или религиозное ориентирование, а скорее некий способ обеспечить себе местоположение и упорядочить вокруг себя вещи. Только если я определил своё местоположение и увязал с горизонтом вещи вокруг себя, они, таким образом, наконец, - что является в некоторые эпохи центральной (medialer) ломкой большого значения – также поняты в их действительности, и я могу, действуя, вмешиваться в мир.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Сравни Lask, Emil: Gesamelte Schriften, T;bingen 1923/24, Bd. 2. S. 192.
2. Томас Пейн основал в 1776 году журнал «Кризис», который руководствовался идеей здравого смысла (Common-Sense). Сравни также Koselleck, Reinhart: Kritik und Krise. Ein Beitrag zur Pathogenese der b;rgerlichen Welt. Freiburg/M;nchen 1969.
3. Сравни Karl Joїl: „Die philosophische Krisis der Gegenwart" (Rektoratsrede), 1914; Karl B;hler: Die Krise der Psychologie, 1915; Arthur Liebert: Die geistige Krisis der Gegenwart, 1923 usw. Смотри также Orth, Ernst W.: Edmund Husserls „Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie". Darmstadt 1999. S. 12-18.
4. Orth, Ernst W.: Edmund Husserls „Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie". Darmstadt 1999. S. 18.
5. Husserl, Edmund: Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie. Husserliana Band VI, Den Haag 1954.
6. Бросается в глаза, что, особенно в аналитической философии, а также в её подразделах, таких как «философия сознания» и нейрофилософия, с некоторых пор распространяется некоторый вид неосхоластики. Например, устаревшую метафизическую постановку вопросов вновь считают достойной внимания. Сравните по этому поводу Beckermann, Ansgar (2004): Введение. В: Pechtl, Peter (Hg.): Grundbegriffe der analytischen Philosophie, Stuttgart/Weimar. Авторы из этого тома Пехтля (Pechtl) доказывают эту приверженность к схоластике в двух аспектах: с одной стороны склонность аналитического мышления к формализму проявляется, например, в том, что многие статьи начинаются со схоластических введений. С другой стороны статьи явно указывают, что в аналитической философии речь идёт о более или менее закрытой системе ссылок. Поскольку знание других философских позиций у многих аналитиков явно имеются в незначительной степени, есть сильная тенденция повторять в аналитической терминологии дискуссии, которые уже десятилетиями велись в неаналитической философии.
7. Поздняя фаза неокантианства рассматривается вновь и вновь как такая фаза.
8. Medienethik als Medienphilosophie. В: «Filozofski godisnjak 2007», Banja Luka.
9. Whorf, Benjamin Lee: Sprache Denken Wirklichkeit - Beitr;ge zur Metalinguistik und Sprachphilosophie. Reinbek 1963. (Original: Language, Thought and reality, Cambridge/Mass. 1956.) S. 44f.
10. В качестве прототипа здесь можно было бы представить неомонистические теории, как они, например, даны у Барри Смита (Barry Smith). Также можно было бы назвать своеобразную хрестоматию Томаса Матцигера (Thomas Metzinger) с названием Bewusstsein: Beitr;ge aus der Gegenwartsphilosophie (Paderborn 2005) (Сознание: вопросы современной философии) в контексте неомонистических теорий, которая хотя и содержит интересные доклады по физиологии мозга, но определённо не имеет ничего общего с тем, что понимает философия сознания под сознанием.
11. То, что такие требования редукции в Германии предъявляются также такими разными философами как Томас Метцингер (Thomas Metzinger), Норберт Больц (Norbert Bolz) и Клаус-Юрген Грюн (Klaus-Jurgen Gr;n) представляется пикантным, но симптоматичным.
12. "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его". (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 4).
13. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск: Сагуна, 1994. С. 53.
14. H;sle Vittorio: Die Krise der Gegenwart and die Verantwortung der Philosophie, M;nchen 1990.
15. Husserl, Edmund: Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie – Erg;nzungsband Texte aus dem Nachlass 1934-1937. Husserliana XXIX (Hrsg. von Reinhold N. Smid), Dordrecht/Boston/London 1993.
16. Husserl, Edmund: Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie. Husserliana Band VI. Den Haag. 1954 - S. 508.
17. Husserl, Edmund: Philosophie als strenge Wissenschaft. Frankfurt/M. 1965. (Original 1911). (РУССКОЕ ИЗДАНИЕ: Гуссерль Э. Философия как строгая наука. — Новочеркасск: Сагуна, 1994.).
18. Husserl, Edmund: Briefsechsel, 10 B;nde (Hg. Karl Schumann), Dordrecht/Boston/London 1994.
19. Там же, Band II. S. 182f.
20. Там же, Band III. S. 286.
21. Сравни: Wiegerling Klaus: Husserls Begriff der Potentialit;t – Eine Untersuchung ;ber Sinn und Grenze der transzendentalen Ph;nomenologie als universaler Methode, Bonn 1984.
22. Husserl, Edmund: Briefwechsel, там же, Band V. S. 172.
23. Там же, Band III. S. 432.
24. Там же, Band III. S. 494.
25. Husserl, Edmund: Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie. Husserliana Band VI. Den Haag. 1954 - S. 510.
26. Husserl, Edmund: Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie. Husserliana Band VI. Den Haag. 1954 - S. 508.
27. Там же, S. 509.
28. Husserl, Edmund: Philosophie als strenge Wissenschaft, Frankfurt/M. 1965. S. 70f.
29. Сравни Husserl, Edmund: Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie. Husserliana Band VI. Den Haag. 1954 - S. 56ff.
30. Очевидно, что здесь видна общеизвестная параллель с критикой позитивизма у Адорно и Хоркхаймера в «Диалектике просвещения» («Dialektik der Aufkl;rung»).
31. Там же, стр. 145.
32. Там же, стр. 130.
33. Там же, стр. 144. (В русском издании: «та якобы полностью самостоятельная логика, которую, по их собственному мнению,— и даже под титулом истинно научной философии — могут создать современные логисты, а именно логика как универсальная априорная фундаментальная наука для всех объективных наук есть всего лишь наивность. Ее очевидность лишена научного обоснования из универсального априори жизненного мира, которое она постоянно предполагает в виде чего-то само собой разумеющегося, чему никогда не было дано универсальной научной формулировки, что никогда не было приведено ко всеобщности сущностного научного познания». - Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. – Спб.: «Владимир Даль», 2003. – с. 192. – Прим. пер.).
34. Там же, стр. 130. (В русском издании: Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. – Спб.: «Владимир Даль», 2003. – с. 175).
35. Там же, с. 131. (В русском издании: Там же, с. 176).
36. Там же, с. 373.
37. Husserl, Edmund: Ph;nomenologische Psychology. Vorlesungen Sommersemester 1925 (Hg. Walter Biemel), Den Haag 1962. S. 96 - 98.
38. Сравни Husserl, Edmund: Die Krisis der europ;ischen Wissenschaften und die transzendentale Ph;nomenologie. Husserliana Band VI. Den Haag. 1954 - S. 369.
39. Там же, с. 380. (В русском издани издании дан такой перевод: «…живое движение совместности и встроенности друг в друга … изначального смыслообразования и смыслосоединения" (Гуссерль Э. Начало геометрии (вопрос об истоке геометрии как интенционально-историческая проблема). - М.: 1996. - с. 235 – прим. пер.)).
40. H;sle, Vittorio: Die Krise der Gegenwart und die Verantwortung der Philosophie. M;nchen, 1990.
41. Там же, S. 17.
42. Там же, S. 17.
43. Там же, S. 18f. Впрочем, Петер Бири (Peter Bieri) в своей статье «Что остаётся от аналитической философии?» („Was bleibt von der analytischen Philosophie?“), опубликованной в 2007 (Deutsche Zeitschrift f;r Philosophie Heft 3/2007, S. 333-344), подтверждает выводы Хёсле. Это тем более удивительно и достойно сомнения, поскольку Бири пишет эту статью как обзор своего пройденного философского пути, после того как он раскрыл свои литературные доходы.
44. Так, в Германии считается важным критерием достойной поддержки исследовательских проектов то, что партнёров находят в бизнесе. Это может быть разумно для технических исследований, для гуманитарных наук это смертельный удар, а для математических и естественнонаучных фундаментальных исследований это верный путь к маргинализации.
45. Orth, Ernst Wolfgang:Was ist und was hei;t ,Kultur’? – Dimensionen der Kultur und Medialit;t der menschlichen Orientierung, W;rzburg 2000.
46. Krug, Wilhelm Traugott: Allgemeines Handw;rterbuch der philosophischen Wissenschaften nebst ihrer Literatur und Geschichte, 3 Bd., Leipzig 1833. S. 131.
47. Orth 2000, смотри выше, S. 18.
48. Там же, S. 19.
Название оригинала:
Klaus Wiegerling
Zur Lebensbedeutsamkeit der Philosophie – Ein Beitrag zu einer alten philosophischen Frage // Zwei Vortr;ge. Universit;t Banja Luka (Bosnien-Herzegowina). 10. und 11. Juli 2009.
__________________________
© Клаус Вигерлинг (Klaus Wiegerling). 2009.
© Смотрицкий Е.Ю. Перевод с немецкого. 2010.
© Грунауэр А.А. Редакция перевода. 2010.
Опубликовано:
Сетевой журнал www.RELGA.ru, №1 [219] 01.01.2011