Когда, в 1975 году мы с женой отправились в Калининград, у меня была лишь одна цель - увидеть там след Кёнигсберга.
Тогда для того, чтобы добраться туда, государственную границу пересекать еще не было нужно, и мы ехали на поезде. Я пытался найти Кёнигсберга следы в облике и поведении местных жителей – пассажиров нашего поезда, - но их не обнаружил; - это были самые обычные советские люди. Да и как могло быть иначе, если все коренное население к 1947 году было депортировано в Германию, и Восточная Пруссия была заселена приезжими из СССР. Но когда поезд прибыл на Южный вокзал, построенный в 1929 году, то его рациональная планировка, комфорт, и неброская красота засвидетельствовали – мы действительно приехали в бывшую Германию.
Поскольку в полуразрушенном советском городе надеяться на цивилизованное квартирование не приходилось, мы были обрадованы, встретив на перроне пожилую женщину в платочке – с виду - уборщицу, предлагавшую комнату на сдачу приезжим. За пять минут мы с нею доехали на автобусе до окраины Южного парка, и вошли в деревянный домик, на втором этаже которого находилась узкая комната с двуспальной кроватью, и остекленной горкой, в которой красовались шесть высоких стаканов крашеного стекла. На полу даже был расстелен немудрящий коврик. Нам комната понравилась; остался лишь один вопрос: где здесь рукомойник и туалет? На него наша хозяйка ответила провинциальной скороговоркой: рукомойника нет, а туалет – вот он, и она сделала широкий жест, щедро дарующий нам все, что лежало окрест. Нет, для нас, приехавших на экскурсию в бывшую Европу, такое решение проблемы туалета было неприемлемо, и мы фактически поселились на полюбившемся нам Южном вокзале. Проснувшись, мы тотчас одевались, и туда отправлялись, - благо на вокзале были целые туалетные залы, где мы приводили себя в порядок – умывались, чистили зубы; жена делала себе прическу и макияж. После этого мы шли в вокзальное кафе, где можно было прилично позавтракать; отсюда на весь день мы уходили в город, и возвращались лишь вечером, чтобы перед сном совершить вечерний туалет, после чего на автобусе ехали спать. Итак, о Южном вокзале Калининграда, зрительно запомнившегося стрельчатой аркой огромного окна в середине его фасада, у меня остались самые теплые воспоминания.
Конечно же, ознакомление с Калининградом мы начали с исторического центра – острова Кнайпхоф (сейчас он называется островом Канта) на реке Прегель. На нем находится Кафедральный собор XIV века. Сейчас он полностью отреставрирован, а в 1975 году его руины выглядели хуже, чем после бомбардировки английской авиацией в 1944 году. Собор был никак не огорожен и стопроцентно доступен. Если внимательно глядеть под ноги, тщательно выбирая места, еще свободные от куч дерьма, то по нему можно было ходить где угодно: - хоть бродить по трем его на все стороны распахнутым нефам, заросшим травою и молодыми березками, хоть подниматься по винтовым лесенкам до той высоты его башен, где они обрывались в небо.
(Поскольку на своей Родине я посетил десятки архитектурных памятников, превратившихся в отхожие места, в Кафедральном соборе Кёнигсберга я столкнулся именно с феноменом так называемой советской культуры. О том, что состояние храма не было случайной оплошностью, свидетельствовал его контраст с могилой Канта, расположенной снаружи, у северной стены собора).
К тщательно ухоженной могиле, укрытой в усыпальнице под навесом, вознесенным на высокой колоннаде из близко друг к другу поставленных колонн квадратного сечения, облицованных природным камнем красноватого цвета, вела чисто подметенная асфальтированная дорожка, обраменная цветочными клумбами. (Видимо, власти не решились оставить в небрежении могилу философа, удостоившегося похвал со стороны классиков марксизма).
На противоположном, правом берегу Прегеля раньше располагался замок, давший городу его имя – Кёнигсберг. Ко времени нашего приезда минуло шесть лет с тех пор, как были взорваны руины замка, но колонны самосвалов, натужно ревя, все еще вывозили кирпичный щебень с развороченной взрывом горы.
Возникал недоуменный вопрос: какой смысл был в уничтожении исторического сооружения? Советский Союз тогда стоял на пике своего могущества; вопрос о возвращении немцев в Восточную Пруссию никому даже не мог придти в голову; - немцы, жившие в ГДР, были нашими лучшими друзьями. Напрашивался единственный ответ: причиной истребления памятника была ненависть пролетариата, представленного секретарем обкома КПСС с говорящей фамилией Коновалов, к мировой культуре. Действительно, пройдет шестнадцать лет, диктатура пролетариата падет, и архитектуру Кёнигсберга сразу после этого начнут восстанавливать. Сейчас имеются планы восстановления, также, и Замка.
От Кнайпхофа неширокой протокой отделен длинный остров Ломзе (Восточный), во время войны выжженный так основательно, что и в 1975 году он стоял совершенно голый – на нем в отдалении высился лишь силуэт полуразрушенной церкви Кройцкирхе (сейчас она восстановлена, и ее занимает православный Крестовоздвиженский собор).
На Западной оконечности Восточного острова находился пустырь, на котором по воскресеньям функционировал обширный блошиный рынок. Когда мы пришли на это место, три рядом расположенных моста - два из которых соединяли остров с правым и левым берегами Прегеля, а третий – с островом Кнайпхоф, о чем-то мне напомнили. И тут я вспомнил, что это были три из семи кёнигсбергских мостов, схема которых легла в основу известной математической задачи, - ее разрешение Эйлером привело к созданию новой дисциплины – топологии. Именно обнаженность берегов острова Ломзе сделала эту местность похожей на геометрическую схему; теперь, наверняка, такого уже не увидишь.
Блошиный рынок тоже представлял для любознательного туриста немалый интерес. Единственное, что из его товаров было произведено в советское время – это добытый местными старателями мелкий необработанный янтарь, который продавали по рублю за стакан, да ворованная верхняя одежда, которую продавцы носили на себе. Все остальное было трофеями Отечественной войны – сервизы Майссенского фарфора, столовое серебро, мелкая фарфоровая и металлическая пластика, всевозможные безделушки, кожаные чемоданы и саквояжи, большие куклы с закрывающимися глазами, рождественские открытки с пухлыми розовыми детишками, тюлевые занавески, зеркала, кухонная утварь, подчас, непонятного применения, разнообразный инструмент, бывшие в употреблении гвозди, радиолампы довоенного производства с большими стеклянными колбами, запыленными металлическим геттером серебристого цвета, и многое другое – всего не упомнишь! Оставалось только дивиться необыкновенному богатству немецкого быта, предметов которого хватило с избытком на тридцать лет.
Все остальные впечатления о Калининграде того периода – насквозь противоречивы. Перемещаясь по городу на трамваях, мы долго могли ехать вдоль фасадов безликих советских многоэтажек, как вдруг между ними открывалась перспектива узкой улочки, изогнутой вдоль ломаной линии, на которой сохранились ветхие фахверковые 3-х, 4-хэтажные немецкие дома, или показывался брандмауэр с полустертой надписью по-немецки, или на стене ничем не примечательного дома выступал барельеф с фигурой крылатого ангела, или над крышей панельного советского дома появлялись зубцы крепостных ворот. В любой момент в поле зрения могла явиться полуразрушенная островерхая кирха с покосившимся крестом или стена разрушенного дома с небом на просвет через окна, или асфальтированная мостовая вдруг сменялась красивой ровной брусчаткой, как будто ее уложили только что, а не пятьдесят лет назад. За болванчиком Ленина могла стоять величественная немецкая постройка эпохи историзма. Иногда трамвай въезжал на мост через Прегель, и в поле зрения попадали массивные мостовые опоры, сложенные из огромных камней, омываемых зловонной речной водой, отравленной промышленными стоками. Одним словом, тут и там из унылого советского Калининграда проступал Кёнигсберг, и меня вдруг осенял здешний, неповторимый Гений места, безмолвно взывавший: помогите, я гибну! Ибо я видел поучительную картину, как победившая культура советская (хотя здесь содержится противоречие в самом термине) безжалостно вытаптывала следы враждебной ей европейской культуры.
Да, немцы здесь больше не жили, и это было справедливо, - сами виноваты, - но это была территория с богатейшей историей, здесь родились Иммануил Кант и Э.Т.А. Гофман, и, если иметь хоть каплю уважения к мировой культуре, память о германском прошлом города должна была быть сохранена. (Но в 1975 году людям, придерживавшимся такого мнения, приходилось помалкивать).
Чтобы отдохнуть от зрелища запустения и печали, которое обступало нас в Калининграде, мы решили съездить на Балтийское море, посетив курорты Зеленоградск (Кранц) и Светлогорск (Раушен). Для этого пришлось выправить пропуска на посещение приграничной зоны, которые нам выдали в местном отделении КГБ, размещенном в шестиэтажном здании немецкой постройки с рельефным изображением на фасаде символа Германии - увенчанного короной медведя, стоящего на задних лапах.
В оба города ходили пригородные электрички, из окон которых можно было посмотреть на Восточную Пруссию, и сравнить ее с сельской Россией. Сходство природных условий – умеренный климат средней полосы, равнинная местность, смешанные леса, перемежаемые полями – позволило выявить их различия. Здесь не было деревень в нашем смысле слова; население было разбросано по хуторам, каждый из которых представляет собой группу хозяйственных построек, окружавших крепкий двухэтажный каменный жилой дом. Хутора были соединены между собой прямыми дорогами, окруженными с двух сторон ровными рядами яблонь.
Курорты отличались по своему статусу: Раушен – пороскошней; Кранц – поскромнее. Здесь сказались географические различия; - в Кранце берег низкий; в Раушене – высокий, круто сбегающий к полосе прибоя. Когда мы туда приехали, стояла жаркая солнечная погода. Глядя на береговую линию, о валуны которой разбивался прибой, растекаясь пеной по галечному пляжу, можно было подумать, что ты находишься в Крыму, и только обернувшись, ты обнаруживал, что на взбирающемся в гору береговом склоне растут не кипарисы и олеандры, а раскидистые березы. Это сочетание «южного» моря и флоры средней полосы здесь больше всего удивляло и привлекало.
Военные действия обошли Раушен стороною, и он сохранился в довоенном виде роскошного немецкого курорта; это парковая зона с множеством преимущественно одноэтажных построек: вилл, дач, пансионатов, ресторанов, клубов, небольших храмов очень разнообразной, подчас причудливой архитектуры. Обильно был представлен Югендштиль, (особенно выделялось кафе Вика). Но и рядовая застройка выглядела, как выставка архитектурных фантазий, выполненных с размахом в дереве и камне с целью: удивить, привлечь к себе вниманье.
Другое дело – архитектура Кранца. В городе, предназначенном для публики среднего достатка, преобладали гостиницы, которые, хотя они и снабжены островерхими башенками, и их стены украшены узорами, выложенными вкраплениями белого камня в красную кирпичную кладку, все же афишировали не буйство аристократической фантазии, а бюргерскую основательность и практичность.
И в Зеленоградске, и в Светлогорске на улицах, в парках, и на пляжах, царили поистине немецкие чистота и порядок, хотя население было стопроцентно советское.
(Здесь по факту реализовалась модель освоения территории, противоположная калининградской, предполагавшей замену передовой европейской культуры варварской «культурой» переселенцев. В Раушене же и Кранце материальная основа побежденной цивилизации ассимилировала пришельцев – завоевателей).
Как будто, после краха тоталитаризма эта модель утвердилась и в Калининграде – об этом свидетельствует изменения в отношении к наследию Кёнигсберга, но сохранились и реликты советского прошлого, самым одиозным из которых остается название города. Обидно, что город со славной тысячелетней историей носит имя самого убогого из коммунистических руководителей – той самой кухарки, которому поручили управлять государством!
И вовсе не обязательно возвращать ему прежнее имя, хотя советские воины героически брали именно Кёнигсберг, а ни какой не Калининград; - ведь его можно перевести на русский, и именовать «Княжьегорск». Кроме того, у нас есть шанс назвать город именем самого выдающегося философа Нового времени – Канта, считая его нашим соотечественником, так как некоторое время (с 1758 до 1762 года) он был российским подданным – Кёнигсберг в те годы входил в состав Российской империи.
Да как город ни назови – любое имя лучше, чем Калининград!
Январь 2018 г.