Кокон её одиночества. Рассказ

Галина Сафонова-Пирус
Свою давнюю подругу врача-терапевта, которая не хочет или не умеет жить спокойно, будоража своим чувствованием жизни и тех, кто рядом, когда-то назвала катализатором, на что она усмехнулась:
- Тогда уж… не этим громоздким словом, а из терминологии моей профессии: энзим. – Удивлённым взглядом дала понять, что слышу этот слово впервые, и она пояснила: - Энзимы - ферменты, ускоряющие химические реакции в живых системах.
А ускоряет Кира «реакции» и в моей «системе», при этом чувства, пробуждённые какой-либо мыслью или явлением, тут же ярко отображаются на её лице, что, кстати, и привлекло меня к ней когда-то, - ведь считывать мимолётные вспышки эмоций так заманчиво! И если в начале нашего знакомства на её юном изменчивом личике мелькало некое однообразие и даже неискренность, свойственная молодости, - казаться красивой, игривой, - то к годам, о которых хочу о ней рассказать, стали прочитываться только истинные, незамутнённые фальшью эмоции. После смерти мужа уехала она в небольшой город Городец на Волге, чтобы, продолжая работать, ухаживать за перенёсшим инсульт одиноким старшим братом, так что видимся последние шесть лет не часто, - два-три раза в год, когда она приезжает навестить детей, уже имеющих свои семьи. Записки о ней, как и о всех, с кем сводит судьба, веду давно, но как-то не удавалось из них «сбить кусочек масла», - не выносилось «стержня», на который намоталось бы записанное. Правда, однажды что-то зацепилось, и я даже попробовала написать рассказ, но опять не хватило «материала», поэтому отложила его до лучших времён. И вот теперь… Но вначале выберу запись, которая несколькими штрихами прорисует её портрет.

«Она сидит в кресле, укрывшись моим мохеровым пледом, - на улице только семь градусов тепла, а топить не начинали, - посматривает на телевизор с суетящимися картинки без звука (я часто его выключаю) и рассказывает:
- Сегодня первой вошла старушка. Знаю, что с полгода употребляет биодобавки и опять пришла с жалобами, что они ей не помогают. Ну, я и попробовала убедить её в их бесполезности, а она обиделась. Ведь платит-то за них такие деньги! (Горько усмехнулась.) Но еще раньше назначала ей схему лечения артериального давления и сегодня спрашиваю: принимаете ли то, что выписала? А она смотрит на меня и вижу, что как раз их-то не принимает, а вот добавки… Скажи, что нам, врачам, делать с такими людьми?.. Не знаешь. Вот и я… (Взяла пульт, включила звук, посмотрела несколько секунд, выключила.) А еще девушка пришла с татуировкой на руках, на груди и даже на щеках, жалуется: вот, мол, выступает сыпь на лице, на теле. Думаю, ну как тебе, милая, объяснить, что от таких украшений не только сыпь может высыпать, но и что-то поопасней, ведь не известно, что тебе под кожу закачали при нанесении татуировки. Но не сказала, а выписала противоаллергенные препатары и всё. (Откинула плед, встала, прошлась по комнате, остановилась напротив меня.) Знаешь, с такими пациентами мне год от года становится всё труднее работать, нервы к концу приёмов накаляются до предела и хочется всё бросить, уйти… (Села, плотнее окутала себе пледом и словно сжалась.) О-хо-хо, и что за народ? Уже столько лет лечу, а ни-икак не привыкну принимать таких спокойно… Да что ты советуешь! Конечно, стараюсь выбросить из головы, забыть, но не получается. Накапливается информация, накапливается и к чему приведёт, не знаю. (Улыбнулась, словно извиняясь). Ну что, хватит тебе этой панорамы типов? А то вместе с ними перегружаю на тебя свои озабоченности… Ну да, конечно, тебе интересно, может, кого-либо в свои рассказы сунешь. (И снова – улыбка) Во, тогда еще об одной пациентке расскажу, о ней-то уж точно можешь… Уже в который раз приходит женщина, а на ней столько разных амулетов навешено и показывает на один из камешков: вот, мол, потемнел, а целительница говорит, что это не к добру, поэтому хочет обследовать организм. И что мне надо было ей выписывать?.. То-то ж, вот и я не знаю, но сказала ей, что потемнение камня не может быть аргументом для медицинской страховой компании, которая будет оплачивать обследование… А что она… Стала возмущаться, плакать! Еле-еле успокоила, выписав безобидные таблетки «Меларена». (Решительно откинула плед, снова встала, потянулась, сделала шаг к коридору.) Ну, ладно, на сегодня хватит тебе моих рассказов, но… (Помолчала.) Но знаешь, иной раз думается, что пользы тем, кого лечу, от меня мало. А еще всё чаще кажется, что мои пациенты разрывают моё «я» на части, на кусочки и разносят по своим квартирам, а вокруг меня остаётся какое-то, ничем не заполненное пространство, в котором мне еще предстоит жить, когда… (Подошла к вешалке, стала надевать куртку.) Ну, ладно… (Улыбнулась, извиняясь.) Совсем тебя загрустила своим настроением. Забудь. В следующий раз пощажу».

А теперь – запись, сделанная мною уже для рассказа и незадолго перед её отъездом в другой город.   
«Мы молча идём по скверу. Вечереет. Совсем низкое солнце протянуло длинные тени и, смешав синие и розовые краски, чуть заметно окрасило верхушки сугробиков на ветках деревьев. От совсем недавно выпавшего обильного снега вокруг - первозданная нетронутость, чистота, свежесть. А еще - тихий свет уже вспыхнувших одиноких фонарей рядом, и празднично-шаловливое перемигивание тех, что стайкой сбились меж совсем темных стволов лип. Да, в этом маленьком и замкнутом мирке совсем не хочется думать, говорить и даже…
- Раствориться бы сечас во всём этом! – вдруг слышу.
Она наклоняется и, не останавливаясь, варежкой цепляет горсть снега, подбрасывает и тот, проносясь метелицей, опускается в обозначенный фонарём круг света. Ответить? Нет, пока не буду, может, еще что-то скажет, ведь очень хочется именно здесь, сейчас видеть её лицо и считывать с него, подсвеченного желтоватым светом уже вспыхнувших светильников те чувства, которые только что её взволновали. Но она замолкает и начинает чаще переступать с ноги на ногу. Зачем?.. А-а, чтобы слышать хрумканье снега. Да, его мягкое поскрипывание как раз то, что нужно, - тихий аккомпанемент этой дивной снежной сказке.
- Ты знаешь… - (Замолкает, останавливается, руками медленно очерчивает круг): - А ведь я похожа на это освещенное фонарём пятно. (На лице мелькает что-то вроде озорной усмешки, а в глазах - вопрос.) Не понимаешь, о чем я? (На мой вопросительный взгляд, улыбается.) Поясню. (И медленно идёт дальше, глядя под ноги.) А дело в том, что с некоторых пор… ну с тех самых, когда осталась одна… (На лице мелькает грусть.) А, ладно… (Машет рукой, снова идет, оборачивается и уже улыбается.) Но прежде… (Мы свернули в аллею, уводящую от трассы.) Прежде расскажу о том, как начала распутывать свою головоломку… Какую? А вот такую. Ведь всю жизнь была я среди людей, рядом с ними, а теперь… (Замолкает, смотрит на меня с немым вопросом: продолжать ли?) Сбросить тебе какую-то часть своих томлений-размышлений? Ведь ты любишь, когда кто-то тебе… (Почти весело рассмеялась.) Так что слушай и, может быть, подскажешь что-либо мудрое… Да ладно, не кокетничай, ведь как-никак, а ты больше меня думаешь о жизни, а, значит, можешь что-то посоветовать. (Коротко взглядывает: не возражу ли?) Так вот… Когда осталась одна и стала всё больше замыкаться в себе, то как-то спохватилась: а не обедняю ли теперь себя, отдаляясь от людей, прячась в свою скорлупу? И начала над собой процедуру… (Усмехается.) Да знаю, знаю, что употребила медицинский термин, но я же не пишу рассказов, как ты, поэтому уж прости. (Протянула руку, прикоснулась к моей.) Так вот… И начала искать ответ на свой, неожиданно возникший вопрос, обратившись в прошлое, как и ты. (Взгляд, полуулыбка.) Хорошая у тебя ученица?.. То-то ж. Помню, когда была еще практиканткой, приехали мы раз по вызову к одному мужчине, вернее, к его жене и, подходя к дому… А жили они на краю города в домике-избушке. Так вот, идём к домику через сад, а меж деревьев мелькают какие-то затейливые строеньица, деревянные зверюшки, колодец с навесом, украшенный резьбой, что-то вроде небольшой детской площадки с качелями, верёвки, увитые не то лианами, не то сухой травой… (Останавливается, протягивает руку к заснеженной ветке, стряхивает с неё снег, отстранённо улыбается.) Потом, когда уезжали спросила Алексея… (Замолкает. На лбу - две легких складочки.) Забыла. Не помню его отчества (Растерянно улыбается.) Уже не помню… Но вот слова, которые он тогда сказал при нашей короткой и вдруг вспыхнувшей беседе… да нет, не беседе. (Резко взмахивает рукой, словно отрезая неподходящее слово.) Просто, когда на бегу я спросила о тех самых строеньицах и деревянных зверюшках: зачем, мол, вам всё это?.. для кого?.. если дети уже с вами не живут, то он ответил: «Да понимаете, всё это ткёт…» (Останавливается как раз в свете фонаря, смотрит чуть вопросительно.) Да-да, именно так и сказал: «ткёт мир, в котором живу и который мне так необходим». (Прошла несколько шагов молча.) Ну а потом, когда я уже работала врачом и он… уже одинокий старик, пришёл ко мне на прием, я сразу узнала его и снова спросила о тех поделках, а он… (Ну как выражение лица может вдруг стать вот таким… отрешенным?) Он пригласил меня к себе еще раз полюбоваться ими, и те недолгие наши беседы дали мне столько, сколько не дадут тома прочитанных книг. Почему, как ты думаешь?
Нет, этот вопрос – не мне. Она сейчас там, с Алексеем, поэтому я лишь пожала плечами, а она снова пошла по алле.
- Знаешь, моя профессия сталкивала меня со многими людьми, но лишь некоторые оставляли память о себе и вот теперь…  Да-да, теперь моя память… с моей помощью находит и подбрасывает тех, кто тоже ткал, как говорил Алексей, свой мирок или кокон своей души… (Взглядывает с вопрошающей улыбкой.) Ну и как тебе мой «кокон», подходит ко всему, о чем - я?.. (Одобрить? Но она уже озорно усмехается.) А что, по-моему, неплохо сказала, принимаешь?.. Ну и хорошо. Так вот, теперь память и подбрасывает мне именно те встречи, которые подталкивают к пониманию: а нужны ли такие коконы нам, человекам? (И снова - взгляд, непонятная улыбка.) Может, надо жить проще, не стараясь ни за что цепляться? Заметила что-то, прошла, сохранив увиденное на какое-то время, а потом забыла. Ведь будут и другие встречи, впечатления, так чего ж наматывать клубок из того, что увидела, услышала?.. (Нет, опять не у меня спросила. У себя.) Но тогда… (Останавливается, смотрит на укрытую снегом елочку.) Смотри, она сейчас тоже - в своём коконе. И стоит такая тихая, умиротворённая, как… Не знаю с чем сравнить? (Бережно прикасается к ветке, слегка приподнимает её и так же бережно опускает.) Но она сейчас подсказала мне еще одну встречу. Уже будучи лечащим врачом, как-то по вызову, приехала к одному… да-да, еще к одному Алексею… Алексею Николаевичу, а у него в доме все стены – в полках, на которых те-есненько так стоят разные поделки из дерева: вазы, шкатулки или просто сучки деревьев замысловатой формы, а напротив - тоже полки, но с книгами. После короткого анамнеза, выписывания рецепта и совета почаще гулять на свежем воздухе, шутливо говорю: а то Вы, наверное, слишком много читаете, занимаетесь резьбой. А он ответил: да, много, боюсь надолго разрывать «оболочку мира, столь долго творимого мною». Помню, что удивилась: «Но Ваш мир слишком тесен, в нём трудно дышать.» На что он усмехнулся, подошел к полке, взял небольшую книжку, раскрыл:
Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи,-
Внимай их пенью — и молчи!..
(Онаедленно пошла по алле, каждый раз рукой прикасаясь к дереву, мимо которого проходила, но останавилась.) Сейчас-то я знаю эти строки Тютчева*, а тогда чисто по-докторски ответила: «Может быть, Ваш поэт и прав, но за своим здоровьем надо следить и чаще покидать свою, как вы выразились, оболочку». И то была тоже встреча… да-да, подобных больше не припомню. (Развела руками, снова пошла.) А, впрочем… (И - радостная улыбка.) Помнишь, мы заезжали к твоему другу, который всё писал и писал свой роман? Кстати, жив ли он?.. Жаль. Интересный был человек… (Свет очередного фонаря в сгустившихся сумерках чётко обозначил её профиль.) Ведь он тоже жил в своём коконе, о котором говорил Алексей, жил, и, наверное, был счастлив, да?.. Вот, видишь! Поэтому с некоторых пор я и стала задумываться: а соткала ли и я свой кокон, в котором еще предстоит жить, когда моё одиночество станет более… когда… (Она останавливается, смотрит: понимаешь, мол, о чем я?) В общем, всё это не даёт мне покоя ни днём, ни ночью. А вчера, когда забежала племянница и я стала ей говорить нечто похожее, то она отвернулась и сразу плюхнулась на диван смотреть по телевизору какой-то паршивый сериал. Говорю ей: ну как ты можешь набивать себя такое ерундой? Скажи, чему может научить эта белиберда и что оставит в душе? Сидит, молчит. Тогда я – опять: да пустота в тебе останется, с которой надо будет жить, скучая, если ты… И начала – о душе… Да нет, не совсем то, что – тебе, а, чтобы понятней ей было… И что она? Да ничего. Не ответив, вытерпела мой монолог, потом оделась и ушла.
Кира зЗамолкает. Идёт вдоль ограды сквера, варежкой снова цепляет снег с его изгибов, слегка подбрасывает и он в свете проезжающих машин мелькает чуть заметным фейерверком».

Тогда на этом моя запись оборвалась, но теперь думаю, что те самые «лучшие времена», о которых писала выше, для меня и Мадам Энзим настали, - кажется, она наконец-то нашла ответ на вопрос, когда-то задаваемый самой себе: «А нужны ли такие коконы нам, человекам?» А я, по её просьбе съездив в Городец – её брат умер, осталась одна, - теперь знаю: «материал» для моего рассказа есть.

«Мы идём по тропке, которая бежит по древнем валу, оставшемуся после строительства крепости в двенадцатом веке. По сторонам – высокие березы и на фоне старых, изогнутых сосен и бирюзы неба их осенний окрас так манящ и радостно-ярок, что хочется просто молча любоваться ими. Но похоже, Кира не замечает этой лепоты и всё рассказывает, рассказывает о Городце, а я уже стараюсь не перебивать её монолога вопросами.
- Конечно, городок этот по сравнению с нашим небольшой, всего около тридцати тысяч жителей, но в нём такая насыщенная концентрация!.. (Взглянула, вроде как извиняясь.) Ты уж прости, что говорю своими терминами, но как их позабудешь, если всю жизнь – с ними… Так вот, до революции в Городце жило много старообрядцев, а они – народ трудолюбивый и, значит, не только умели зарабатывать деньги, но и жертвовать городу. Представляешь, в таком маленьком селении построили две гимназии, богадельню, храмы. (Вдруг останавливается напротив старой изогнутой сосны.) Смотри, какая красавица! Вроде бы уже старая, даже крона склонилась на одну сторону, но как изящно смотрится, да?.. (Снова пошла.) И здесь когда-то строили суда, а на чугунолитейном заводе отливали великолепные решетки, навесы для крылец, которыми ты уже любовалась. Но прославился Городец своими пряниками, и даже есть Музей, в который мы обязательно… хотя бы в него, ведь здесь еще шесть музеев и даже есть Музейный квартал с домишками, похожими… Во Франции почему-то выпекали пряники, похожие на дома, а в Музейном квартале сами домики на них похожи (Живо улыбнулась.), и мы обязательно туда сходим. А еще есть в городе три красивых храма и великолепный Феодоровский* монастырь. А еще… (Вопросительно взглянула.) Наверное, ждешь, когда заговорю не о городе, а о себе?.. Да ладно, не отказывайся, знаю, что так и сесть.
Потом был и тот самый пятиглавый величественный монастырь, перед которым широкой гладью стелилась Волга с двумя застывшими, словно нарисованными судёнышками, и музей «Городецкий пряник», здание которого хотя и из камня, но своими удлиненными узкими окнами, украшенными искусно выложенными наличниками, тоже смотрелось пряником, а там, внутри него, не нужен был и экскурсовод, ибо Кира водила меня от стенда к стенду, показывая разные доски для выпечки тех самых лакомств, расшивы, старинные расписные сундуки, игрушки, а потом подвела и к шкафу-поставцу с резьбой из сцен священного писания, истории смутных времен… И обо всём рассказывала с такой взволнованностью, будто признавалась в любви и к этому городку, и к резным поделкам. Может, так оно и было? Ведь пока не хочет возвращаться в город, в котором прожила большую часть жизни и в котором - дети, внуки».

Самое трудное при написании рассказа – последний аккорд, финал. Какие подобрать слова, чтобы в нём читатель отчётливо увидел ту самую изюминку, ради которой он и замышлялся?
В тот наш вечер, уже изрядно уставшие, мы пришли к домику Киры, потом сидели на веранде за чаем с городецкими пряниками, и именно в те минуты услышала я тот самый монолог, который и помог закончить рассказ.

«- Знаешь, не могу сказать, что мне было не интересно жить, работать. И с мужем мы понимали друг друга, и детей любила, свою профессию, но, когда попала сюда… (Опустила глаза. Помолчала. Смущенно взглянула.) Нет, не о том я… Для меня всё, чем жила раньше, уже в прошлом, в прошлом. (Смущенно улыбнулась.) Конечно, кроме детей, внуков. (Махнула рукой.) Нет, что-то опять я – не о том. Вот уж прав Тютчев: «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он, чем ты живёшь? Мысль изречённая есть ложь.» (Ложечкой помешала чай, положила её на край блюдца.) И всё же попытаюсь, чтобы ты поняла и… (Как же искренне и доброжелательно улыбнулась!) Поняла и приняла. Ведь примешь?.. Конечно, ты права: зачем спрашиваю?.. Итак, когда приехала сюда, то с трудом привыкала к этой провинциальной тишине, неспешности и даже было скучно, а потом… Ведь с братом никогда не понимали друг друга, а когда умер… Так вот, от одиночества и сплина начала ходить по музеям, узнавать историю этого малого уголка России, а как-то забрела в Феодоровский монастырь, в котором как раз шла служба, пел хор. И понимаешь… (Снова замолчала и на лице пронеслась целая вереница чувств, словно в сию минуту снова слышала тот самый хор.) В общем с той самой минуты в душе моей что-то ожило и в ней начал наматываться тот самый кокон, о котором я тебе уже… когда-то… (Тепло улыбнулась.) И о котором слышала от своего пациента Алексея. Помнишь рассказывала о нём?.. Да-да, хорошо, что помнишь. И нити этого кокона вдруг стали тянуться из того, что видела, слышала в этом маленьком, но таком духовно насыщенном городке. Ведь здесь в простом зелёном домике с тем самым старинным чугунным навесом над крыльцом даже Музей добра есть с утварью и предметами прошлых веков! И сколько ж там намоленых предметов! (В глазах мелькнула опаска: пойму ли?) Да нет, не в обычном понимании, а… (Пошевелила пальцами, словно нащупывая что-то.) А просто от всего того, что там вижу, исходит что-то тихое, молчаливое. То самое, что так долго хранят в себе эти предметы, а теперь делятся со мной. (Смущенно улыбнулась.) Не знаю, со всеми ли так бывает или только со мной? (Не у меня спросила, у себя.) Кстати, я же не довела тебя до памятника Александру Невскому*… Да нет, тот, который ты у монастыря видела, совсем не то... завтра отведу к тому, который стоит прямо на берегу Волги... (Смущенно улыбнулась.) Ладно, больше не буду о Невском, о Городце, знаю, хочешь, чтобы я - о себе… (И снова на лице промелькнула вереница чуть уловимых чувствований.) А знаешь, собственно о себе и нечего сказать. (Встала, слегка расправила плечи.) Ведь я словно растворилась во всём, о чем тебе пела, поэтому собирай анамнез о состоянии моего здоровья сама. (Почти рассмеялась.) А, впрочем, подскажу еще… При Феодоровском монастыре есть народный университет… Да нет, бесплатный, и открытый для всех, вот и я туда… А многое там можно узнать: и об истории края, о местном земледелии, природе, здоровье и оказании первой помощи, современных технологиях… можно и церковно-славянский язык учить… Нет, не учу, но университет этот столько мне дал!.. да и даёт. (Присела, оперлась локтями о стол, склонила голову на руки.) Вот теперь и думаю: ну, как уезжать, как покинуть то, что наконец-то открыло, соткало вокруг меня мою ауру, мой кокон, в котором стало так интересно жить и благодаря которому не только не боюсь одиночества, но лелею его, охраняю. (Каким прекрасным стало её лицо!.. Не «спугну» ли своим вопросом?) Нет, не скучно мне с собой. И даже думаю, что эта моя зона отчуждения, одиночества сделала меня сильнее и что мой мир, всю жизнь разбросанный, распылённый среди тех, кого лечила и кто оказывался рядом, теперь стал только моим. (Взглянула отчуждённо, но увидев вопрос в моих глазах, улыбнулась.) Да нет, не думай, что это опасно. Мой замкнутый мир одновременно и расширился до невидимых пределов... Когда возвращусь в наш город? Не знаю. Не знаю и надеюсь, что дети тоже переберутся сюда».

*Фёдор Тютчев (1803-1873) - русский лирик, поэт-мыслитель, дипломат.
*Феодоровский монастырь - мужской монастырь в Городце, с которым связано обретение одноимённой иконы Богоматери. Соборный храм воссоздан в первоначальном виде в 2009 году.
*Александр Невский (1221-1263) - Князь новгородский, великий князь киевский, великий князь владимирский, полководец, святой Русской православной церкви.