бывальщина
I
Стояли трескучие сибирские морозы.
В небольшом селе Урба топили печи да пекли пироги к рождеству.
Рубленые домишки , примостившиеся вдоль берега таежной реки светились керосиновыми лампами в оконцах и пускали в звездное небо столбы дыма из труб.
Село было щедро присыпано пушистым снегом , сверкающим при луне и от того казалось уснувшим.
Но село жило своей обычной жизнью в трудах и заботах .
Все в Урбе чем-то занимались, дожидаясь летней поры.
Каждая семья, помимо основных крестьянских дел по хлеборобству и скотоводству, занималась еще и ремеслом нужным всем, передаваемым в семье из поколения в поколение.
Кто-то валенки катал, кто-то печи всей округе выкладывал из кирпича, хомуты и седла изготавливали, одежду шили.
Семья Еремея Гордеева занималась гончарным делом.
Все три сына Еремея работали в бревенчатой мастерской, стоявшей под одной крышей с домом.
В мастерской было жарко от пылающей печи, в которой обжигалиcь горшки и плошки.
Два старших сына Семен и Фома шумно кряхтя, месили ногами глину для будущей посуды в большущем деревянном корыте, закатав штаны по колено, а младший - Андрейка вместе с отцом крутили в углу гончарные круги.
Как бы Еремей не пытался передать ремесло изготовления кувшинов и крынок двум старшим сыновьям, ничего путного в их руках не получалось. Месить, лес пилить или траву косить – это запросто, а вот глина их слушаться не хотела.
А Андрейка с малых лет начал лепить свистульки, плошки и игрушки, да так ладно и хорошо!
И ведь не лопалась, не трескалась глина при обжиге в его игрушках.
Так и сел к гончарному кругу Андрейка, как будто язык глины знал, и шепот ее слышал.
С годами кувшины Андрейкины стали лучше и тоньше отеческих выходить, а на ярмарке уже спрашивали посуду не Еремея, а Андрея Гордеева, отмечая тонкость узора, да красоту глазури на посуде.
Кувшины Андрейкины были стройны и изящны, напоминая стан девичий.
- Женить тебя надобно! – ворчал отец, с тщательно – скрываемым восхищением рассматривая очередное изделие сына.
II
Как-то весной, когда речка Урба уже вошла в свои берега после разгульного половодья, а земля на полях только начала дышать, наполняясь солнечным теплом и готовясь принять семя будущего урожая, повез Еремей с Андрейкой на ярмарку в соседнее поселение Кедровка свои кувшины да крынки.
Отправляясь на ярмарку Гордеевы взяли с собой праздничную одежду, ту, что для выезда в люди предназначена, да провиант, потому как
дорога в Кедровку проложена была по лесу и два дня занимала.
Ночевали каждый раз в одном и том же месте, на берегу речки.
Распрягали лошадей, напоив в реке и отпуская пастись рядом, да готовили нехитрый ужин.
На высокой елке, что росла на краю поляны, свила гнездо дикая голубица - горлица.
Она перелетала с дерева на дерево, с любопытством глядя на путников.
Андрейка положил в сторонке кусочек хлеба на траву, с интересом наблюдая за птицей.
Горлица наконец спустилась , взяла в клюв кусочек хлеба и унесла в гнездо. Потом еще несколько раз спускалась, подлетая все ближе и ближе. Вскоре птица уже клевала хлеб с ладони Андрейки, благодарно что-то воркуя.
- Вот никак не пойму я сынку! То ли слово какое знаешь ты, коли и глина да и птицы доверяются тебе! – говорил с удивлением старший Гордеев, наблюдая за сыном.
Журчала на перекате речка, искрясь при луне.
Укрывшись кошмой, наши путники заснули под писк голубиных птенцов с елки и фырканье пасущихся поодаль лошадей.
III
Ярмарочное торжище в Кедровке располагалось на левом берегу большой реки Торы, с причалом , удобным для пристани пароходиков и малых торговых суденышек.
Задиристо кричали на всю ширь сибирской реки два катерочка деревянных, снующие через реку с деловито-дымящими трубами, и бережно придерживающие два дощатых парома .
Лабазы купцов местных, торговые ряды, магазины и лавчонки тянулись по берегу Торы влево и вправо от паромной пристани почти на версту.
Берег был заполнен лошадьми, телегами гружеными, товаром разным на деревянных помостах.
Вся округа торгующая и мастеровая, да до товару разного интерес имеющая съезжалась в этот день на берег Торы.
Было шумно и запахами ярмарочными ароматно!
Деревянные тротуары, крылечки лавчонок, ряды торговые были заполнены продающим и покупающим людом , интересным друг другу ,
весело кричащим, чего – то пробующим да щупающим и при этом , торгующимся, подбирая не обидные слова.
Гордеевы давно имели свое место в рядах под навесом возле кожевенного лабаза. Они привязали лошадей у коновязи, и принялись разгружать товар , тщательно протирая крынки льняной тряпицей от пыли и соломы и выставляя их на дощатый широкий прилавок.
Еремей расплатился за торговое место с юрким маленьким приказчиком в сюртуке с чужого плеча и думал, как бы переодеться в праздничную одежду.
Рядом с гончарами нашими расположились прилавки кожевенного купца Афонасия Епифанцева , чей складской лабаз да конторка располагались за торговыми рядами.
Епифанцев в округе слыл купцом прижимистым, торговался до последней копейки. На торговлю в розницу он даже своих детей поставил, с детства к делу приучая, а заодно и трату на приказчиков исключив.
А старшенькую дочь – Дарью и уговаривать то не надо было. По характеру бойкая и смышленая она с удовольствием помогала отцу, встав к прилавку, ведя учет товара, и при этом украшая собой торжище.
Собой Даша была хороша , чем немало торговле подсобляла.
Красавица весело приветствовала Гордеевых:
- Здоровьичка мастерам, и удачи в торговле!
- И Вам, Дарья Афанасьевна покупателей щедрых! – одаривал ее широкой улыбкой из-под пшеничных усов Андрейка.
Взгляды молодых людей как молнии пронзили друг друга, едва не высекая искры!
- Батюшки ! Да тут кажись чегой-то происходит! – перехватил взоры молодых Еремей, сидя на лавке и переобувая берестяные поршни на хромовые сапоги.
- Так вон чего уже год как Андрейка со мной на торговлю увязывается, раньше то и не упросишься ! – размышлял он, бросив взгляд из под нового картуза на стройную фигуру купеческой дочки.
- Вот с кого кувшины сынку крутит, талию девичью посуде передавая! – хмурился в бороду старый гончар.
Сказать надобно, что не обрадовало это старого мастера.
Да и подумать только, мастеровой гончар и дочь купеческая, да ж где это видано!
Сословные ступени никто не отменял, а они подчас выше гор будут, не подняться и не перепрыгнуть!
С этими невеселыми мыслями Еремей встал за прилавок, привычно выровняв огромной ручищей ряд крынок с яркими, цветными полосками.
Да и пошли покупатели!
Народ ярмарочный прибывал, наполняя берег веселым шумом, и торгующих радуя.
Андрейка только успевал подносить в осиновых ящиках переложенные травой крынки и кувшины. Еремей торговался да рассчитывался с покупателями, пряча в огромный, специально-пришитый внутренний карман сюртука бумажные деньги, на какое-то время, увлеченный торговым азартом , забыв о молодых людях.
Купеческой дочке за прилавком помогал младшенький братишка лет восьми. Мальчонку звали Егоркой, и он, как и все Епифанцевы был шустр и смышлен.
Его маленькие сапожки мелькали между торговыми рядами и конторкой, стучали по настилу лабаза. Одетый в аккуратный сюртучок и зеленую рубаху Егорка себе казался взрослым, разнося купчии , а иногда и подменяя сестрицу за прилавком. Громким детским голосом он зазывал покупателей, встав на чурочку за прилавком и смешно хмуря конопатый носик.
Покупатель шел на детский голос , а в потехе, торгуясь с мальцом , смеясь да и покупал чего-то!
Дарья возвратившись из конторки , трепала головенку Егорки и оставляла ему несколько копеек с наторгованного.
Андрей весело окликнул Егорку:
- Егор Афанасьич, а может и мне в торговле подсобишь?
- А чего дашь? – смешно нахмурил лоб и выпятил нижнюю губу купчик.
- А вот! – вынул из кармана диковинную свистульку в оранжевой глазури Андрейка. Он поднес ее к губам, и из свистульки полилось веселое воркование голубки.
- Ух ты! – с восхищением распахнул глаза мальчик, тотчас забыв о необходимости быть серьезным.
- Соглашайся Егорка! Непременно соглашайся! – рассмеялась Дарья, растворяясь лучистым взглядом в кудрях Андрейки.
Еремей хохотнул в бороду и бережно поставил мальчика на чурочку, за прилавок с кувшинами, при этом чуть коснувшись своей ручищей головы Егорки,
- Уважь, Егор Афанасьевич, зазови покупателя и на наш товар!
Егорка громко кричал, зазывая покупателя, который смеясь и дивясь столь малому продавцу как-то незаметно для себя покупал, то кружку, то кувшинчик, а Андрей и Даша смотрели друг на друга любящими взглядами .
Что же видели молодые люди?
Андрей видел перед собой неземной красоты девушку, с карими глазами и обворожительной улыбкой на белом лице. Из под платка выбивалась кудряшка светло-русой челки, а тугая коса оттягивала голову назад.
Пушистые ресницы и ямочки на щеках приковывали взгляд.
Даша же видела за соседним прилавком стройного молодого парня с копной русых, вьющихся волос и с пшеничными усами. Голубые глаза и правильные мужские черты лица делали работу амура совсем не сложной.
Молодые люди давно уже любили друг друга, пугаясь и наслаждаясь этим нахлынувшим на них чувством.
IV
Отзвонил колокол к обедне с Кедровской церквы , что видна была с берега.
Товар у наших гончаров заканчивался.
Еремей с удовольствием ощущал тугой карман сюртука с деньгами, прикидывая, что прикупить жене да невесткам с ярмарки.
Чем дальше к окончанию торговли шло время, тем темнее становился взгляд Андрейки, да и Дашин взор наполнялся грустью.
Увидеться им предстояло теперь только через две недели.
Егорка, сменивший ушедшую в лабаз сестру начал нервничать, уж больно долго Даша разбирается с товаром:
- Андрейка, присмотри за торговлей, чей-то сестрица запропастилась, поищу ее! – обратился купчик к молодому гончару.
- Ступай, не волнуйся Егорка, догляжу! – пообещал Андрейка, с тревогой оборачиваясь.
Сапоги Егорки простучали по дощатому настилу. Звякнули кованые замочные петли на двери.
- Однако и в путь обратный собираться надобно! – довольно поглаживал бороду Еремей и переставлял с места на место две последние пузатые крынки.
Андрейка хмуро сметал ладонью с прилавка остатки травы, не весело ему было, молчал, не поднимая глаз.
- Беда! Андрейка! – раздался детский истошный крик сзади .
Из дверей спотыкаясь, кашляя и размазывая слезы, выбежал испуганный Егорка. Сзади мальчика, из проема стелился дым.
Молнией метнулся молодой гончар к лабазу, распахнул настежь дверь, и глубоко вдохнув, шагнул сквозь дым туда, где средь высоких стеллажей с товаром , в темном углу помещалась конторка.
Дорогу Андрею преградила гора упавших со стеллажей тюков кожи, из под которых раздавался стон девушки. Горел тюк , занявшийся от разбившейся при падении керосиновой лампы.
Андрей начал остервенело отбрасывать свалившиеся тюки, срывающимся голосом крича в пелену дыма,
- Даша! Дашенька!
Дышать становилось все труднее, дым разъедал глаза. Он не понимал сколько прошло времени, наконец показалось плечо и рука девушки. Она слабо стонала.
Подняв на руки Дашу, и чуть не падая от удушья, Андрейка шагнул к выходу, в просвет дыма.
Народ перед лабазом шумел, где-то бренчал колокол огнеборцев.
- Епифанцев, хозяин едет! – раздалось в толпе.
Уже вереницей выстроились люди, передавая ведра с грязной водой из большой пожарной деревянной бочки, стоявшей на возвышении поодаль.
Андрейка с Дашей на руках , шатаясь, вышел навстречу начавшим заливать огонь. Сознание его мутилось.
Из подъехавшей повозки выскочил Епифанцев, на ходу потеряв картуз и истошно крича,
- Доченька, доченька!
Купец подбежал к гончару, бережно, трясущимися руками принял девушку у Андрейки из рук, и всхлипывая направился к повозке, к готовым уже помочь ему приказчикам да помощникам.
Девушка открыла глаза, и увидев отца попыталась улыбнуться выпачканным лицом,
- Батюшка, тюки там больно не хорошо на палатях….!
В бороду купца с морщинистых щек скатывались и исчезали слезы,
- Доченька, да полно! Жива, и - слава богу! Не поранилась ли где?
Мужчина трогал дочь дрожащей рукой, нисколько не смущаясь слез.
Рядом всхлипывал, размазывая по канапушкам сажу Егорка.
Весь всклокоченный, Еремей топтался и выл возле Андрейки, который обнимал столб и судорожно хватал ртом воздух,
- Сынку, да как же! Ведь сгорел бы враз, Андейка!
Вскоре огонь был потушен, но толпа еще не расходилась, шумно обсуждая произошедшее, и возбужденная совместным действом.
Сознание к купеческой дочке вернулось, Даша сидела в дрожках, изредка посматривая в сторону молодого гончара, пришедшего в себя и умывающегося водой из единственной, не проданной крынки, из которой лил воду ему на руки причитающий отец.
Раздав поручения и подняв с земли картуз, Епифанцев направился к Андрею. Толпа замерла, справедливо ожидая благодарность.
- Кажется Андреем звать мастера! – громко, чтобы все слышали , спросил купец.
- Верно, Андреем нарекли родители! – смело смотрел на Епифанцева молодой гончар, вытирая рушником шею и руки.
- Давеча дочку мою из огня вызволил, себя едва не погубив, ничего не пожалею, проси что хочешь! Купеческое слово – кремень!
Народ ярмарочный, не избалованный историями душевными обступил купца с мастером, и затаив дыхание ловил каждое слово, чтобы слегка приукрасив, с важным видом участника, разнести эту красивую историю по всей округе.
Андрей перехватил испуганный взгляд Даши, и перекинув рушник через плечо в упор посмотрел на купца:
- А коли кремень, отдай мне свою дочь в жены! А я сватов зашлю через две недели!
Даша вскрикнула чуть слышно! Толпа охнула!
Глаза купца выпучились мгновенной яростью, лицо побагровело, рот скривился, не в силах выдавить из себя слова:
- Да ты! Ах ты голь! Доченьку за тебя, паршивца!
У Андрейки играли желваки на скулах, взгляд гончар от купца не отводил:
- Так видно не кремень твое слово Афанасий Семенович, коли народа не стыдясь назад слово купеческое берешь, а паршивцу дозволяешь дочь единственную из огня выносить!
Толпа зашумела восхищенная дерзостью гончара и ожидая продолжения.
Епифанцев справился с яростью , глаза его смотрели на Андрея со злым прищуром:
- Сватов говоришь? А засылай, коли оденешь в знак обручения на палец доченьке перстень серебряный с небесным камнем!
Толпа обреченно выдохнула! Чтобы простой гончар в обручение перстень с сапфиром подарил!
Бедный Андрейка!
Епифанцев довольно окинул взглядом обступившую толпу:
- Дочь она у меня единственная, и сватовство должно быть подобающее, не стыдное!
В бричке плакала Даша.
Народ перед купцом расступался, осуждающе не поднимая глаз. А ведь могла быть и красивой, история эта!
В толпе кое-где раздавалось:
- Измельчал купец ныне, и слово его как глина до обжига!
Еремей испуганно подталкивал сына к повозке:
- Сынку! Ты что ж удумал то! К купеческой дочке свататься! Афанасий Семеныч - он же на всю округу первый человек! Угорел ты у меня, домой надобно скорее, глядишь молоком матушка и отпоит.
V
По лесной дороге неспешно катилась повозка, запряженная парой лошадей. Еремей давно отпустил вожжи, доверяя лошадям дорогу домой, и громко рассказывал Андрею забавные истории из гончарной жизни, которые Андрейка слышал уже сотни раз. Еремей даже смеялся сам себе в некоторых местах, постоянно оборачиваясь к сидящему сзади с опущенной головой Андрею.
А сердце старого гончара разрывалось на части от горечи и гордости за сына:
- Правильного сына выпестовали мы с матушкой! И ведь не побоялся правду самому Епифанцеву в глаза сказать! Не сробел !
Любовь, срубленная на взлете, всю жизнь ведь саднить сердце сыну будет, не забудется! Тяжело последышу придется!
Скрипела повозка.
Благодарные за доверие лошади шли ходко, отмахивались хвостами от назойливых мух, и предвкушая отдых на берегу речки .
VI
- Ты бы поел, Сынку! – позвал Еремей Андрейку к приготовленному на кошме ужину. Давай, садись! Кручина-то не больно сытна будет.
Андрей, сидя на берегу речки кормил хлебом из рук слетевшую с елки горлицу:
- Ужинай один, не хочется что-то мне.
Где-то совсем рядом каркнул ворон, и голубица тут же слетела с руки молодого гончара, поднявшись на елку, в гнездо.
Из ивовых зарослей , огромный, как грозовая туча вылетел ворон, и перелетая с дерева на дерево стал приближаться к гнезду горлицы.
Обезумевшая птица закружилась над разбойником, камнем бросаясь сверху и пытаясь отогнать. Но что крылья голубя против когтей и огромного клюва! Ворон был уже совсем рядом от испуганных, враз-притихших птенцов.
Гончары наши замолчали и тревожно наблюдали за птицей, прикрывая ладонью глаза от заходящего солнца.
- Ах ты бесово отродье! – выругался Андрейка , и подняв с земли большущий камень швырнул в ворона.
- Карр! Карр! – злобно заорал ворон, отлетая в сторону. Он сидел на березе поодаль и угрожающе каркал, рассматривая обидчика то левым, то правым глазом.
- А ить все одно, разорит гнездо, вражина! – сокрушенно вздохнул Еремей, направляясь к речке, чтобы вымыть глиняные плошки после ужина.
- Не разорит, не дозволю! – выдохнул Андрей, снимая рубаху и перекидывая через голое плечо холщовую сумку из под снеди.
Он стал карабкаться по стволу ели вверх, обламывая сучья и приближаясь к гнезду . Руки у него были все исцарапаны, в прилипших смоляных кусочках еловой коры.
- Да куда ж ты полез, сорвешься, паря! – сокрушенно орал внизу совсем уж растроенный Еремей.
Поднявшись до развилка елового ствола, туда, где было свито гнездо, Андрей аккуратно отнял его от дерева и положил вместе с втянувшими головы птенцами в сумку.
Спускался гончар осторожно и медленно.
От переживаний у старого гончара заныло в грудине.
- Сведешь ты сынку до сроку в могилу отца! – со стоном выговаривал отец, снимая сумку с птенцами с плеча сына.
- Да полно те батюшка хорониться, покрутим еще крынки! – вытирал о траву смоляные руки повеселевший Андрей.
Он аккуратно вынул гнездо с птенцами из сумки и положил его на траву - на дно повозки, прикрыв от заходящего солнца купленными на ярмарке новыми корзинами. Постоял, осматривая лес в поисках горлицы, а увидав ее, довольно бросил отцу:
- Ужинать-то осталось чем? Что-то я оголодал!
Не прошло и получаса, как горлица уже сидела на корзине, подле гнезда, воркуя и все еще тревожно осматриваясь.
На речку спустилась ночь.
Луна , осторожно поднявшаяся из-за леса посеребрила журчащий перекат и поднималась выше, стараясь заглянуть в лица спящих гончаров.
На дне повозки, укрытые теплым пухом голубицы спали в гнезде птенцы,.
Открытые глаза птицы при луне светились волшебным блеском.
Андрей, ворочаясь под кошмой в повозке, все никак не мог заснуть.
Он приподнял голову, и заметив блеск птичьих глаз, тихонько бросил ей:
- Спи! Голуба!
VII
Всю оставшуюся дорогу до села голубица летела следом за гончарами, перелетая с дерева на дерево и лишь изредка опасливо спускаясь на повозку с целым пучком кузнечиков и мошек в клюве. Она кормила детей и снова улетала за пропитанием.
Уже в Урбе мужчин встречали семьи старших братьев и невысокая, с печальным лицом матушка.
Она все заглядывала в глаза младшему сыну, чувствуя что-то нерадостное в поведении гончаров, и все гладила и гладила по спине Андрейку, не обращая внимания на шумных невесток, разбирающих привезенные с ярмарки подарки.
- Не зашибите вы гостей то! – ворчал на невесток Андрей и аккуратно вынимал из повозки гнездо с птенцами, укладывая его в корзину. Он смерил взглядом высоченную ветлу, стоящую у дома, думая поднять на нее желторотых новоселов.
Еремей не стал ворчать на сына за нераспряженых лошадей.
- Голубица волнуется, на чужбину прилетела, надобно заселить сердешную! – думал он, сам распрягая повозку.
Вот уже к ветле приставлена лестница, и Андрей под смех старших братьев полез с корзиной на дерево. Высоко в развилке ствола , в самой гуще листвы, он положил гнездо и привязал пеньковой бичевой торчащие из гнезда веточки к стволу ветлы. Птенцы молчали.
На земле стал озираться по сторонам в поисках голубя.
- Да вон твоя голуба, на крыше вся в растройстве! – с теплом в голосе, и не поднимая глаз пробурчал Еремей.
На крыше соседнего дома обеспокоенно сновала горлица, не понимая, куда подевалось гнездо с детьми.
День угасал.
Солнце опустилось за лес, забрав с собой зной, и наполнив деревенский воздух прохладой и ароматом цветущей черемухи.
Повозка была разобрана. Лошади паслись на лугу, позади большого дома Гордеевых, с хрустом срывая губами сочную траву.
Андрей присел на скамью под ветлой, погруженный в невеселые мысли.
Где-то высоко в листве запищали птенцы, и тут же раздалось успокаивающее воркование горлицы.
- Ну вот и угнездилась, голуба! – вздохнув, подумал молодой гончар.
VIII
Еремей утром, выгоняя скотину на пастбище рассказал жене о произошедшем на ярмарке:
- Ты уж Андрейку сама не расспрашивай ни о чем, врачевать время будет.
- Да за что же сыночке такое испытание! – шептала, мелко крестясь матушка.
- Ничего Мать! Как-то оно образуется! – чуть коснулся плеча жены своей ручищей скупой на нежность Еремей.
Лето в Урбе , короткое и яркое не давало времени на горькие размышления.
Помимо гончарных дел надобно было и о дровах, полях, покосах побеспокоиться.
Гордеевы с восходом солнца уже принимались за дело. Крестьянская работа делалась размеренно, в строгом, годами установленном порядке .
Чем бы Андрей не занимался всюду перед глазами стояла Даша .
Понимал молодой гончар, что не быть им вместе, но сердце не слушалось приказов и мудрых советов - вновь возвращая мысли парня к любимой. Андрей работал много и надрывно, стараясь отогнать невеселые думы .
Вечерами, уставший и натруженный дневной работой, он садился под ветлу и смотрел на заходящее за лес солнце.
Иногда на плечо ему спускалась горлица, не больно цепляясь коготками за плечо сквозь льняную рубаху. Она касалась своим теплым крылом щеки гончара и старалась заглянуть ему в глаза.
- Вот тебе, голуба! – протягивал ладонь с кусочками хлеба Андрей.
Голубица клевала хлеб, воркуя о чем-то своем, птичьем сидя на плече, и как будто слушала печальные слова Андрея:
- Да где ж я возьму перстень с небесным камнем? Я и не видал такой никогда! А товар уже готов, и через неделю в Кедровку ехать надобно.
Как я Даше в глаза взгляну-то!
Гончар со стоном вздыхал!
Еремей тоже думал о предстоящей ярмарке.
- Предстать перед народом как будто ничего не произошло? – задавал он вопрос сам себе .
- А чего стыдиться то нам! Того что спас человека сын мой? Разве стыдное это дело! – тут же сам себя успокаивал старший Гордеев.
А то, что не ровня мы, так это Епифанцев словами своими как кнутом на спине высек. Прилюдно, перед всем торжищем.
Еремей наблюдал украдкой за сыном и понимал его злость к работе.
- Ничего, сынку! Правда на нашей стороне, и стыд пусть купцу глаза опускает – думал про себя Еремей
IX
Две недели пролетели быстро, в работе по хозяйству да в гончарной мастерской.
Кувшины, крынки да плошки накануне отъезда были уложены в ящики и травой подвяленой перемежованы.
Все было готово к отъезду на торжище.
Вечером перед отъездом Андрей как обычно присел на скамью под ветлой.
В листве ворковали птенцы. Они уже подросли, и писк их сменился тонким голубиным воркованием.
Почему-то не было горлицы.
- Должно быть по делам своим птичьим отлучилась, не проводит меня! –невесело думал Андрей.
Солнце опустилось за кромку елового леса, с поклоном уступив время вечерней прохладе. За домом, низко над широким лугом залетали бесшумные совы.
Молодой гончар уже собрался уходить, как в листве раздалось знакомое воркование голубицы.
- Спасибо тебе, голуба за проводы! – с улыбкой прошептал Андрей, бросив взор в гущу листвы.
Голубица села на плечо Андрея и в его протянутую с хлебом ладошку что-то бросила из клюва.
- Ты и меня кормишь! - улыбнулся Андрей, раскрывая ладонь.
Среди кусочков хлеба на ладони лежал перстень с искрящимся в последних дневных лучах , невероятной красоты голубым камнем!
Гончар смотрел на перстень не в силах оторвать взгляд и не мог поверить, что происходящее – на яву!
Наконец гончар оторвал взгляд от перстня и медленно поднял широко-распахнутые глаза на птицу:
- Это же то самое кольцо с небесным камнем? – пересохшими губами прошептал он.
- Угу! – проворковала голубица, заглянув в глаза человеку, и тут же вспорхнула, растворившись в листве ветлы.
X
Всю дорогу на следующий день Еремей посматривал на сына, опасаясь неловким словом обидеть его перед предстоящим торжищем.
- Как же сын на девушку взглянет, нелегко ему будет! – думал Старший Гордеев.
Ночевали как и ранее, на берегу реки.
Так же искрился лунным серебром перекат, так же фыркали лошади, только писка птенцов не было слышно.
Сон к Андрею не шел, уступивший место невероятному волнению.
Андрей достал перстень и стал его рассматривать.
Тонкой работы серебряная оправа. Камень, голубой как полуденное небо осенью сверкающий гранями был величиной с большой кедровый орех. Сапфир сверкнул переливами, и Андрей увидел в его блеске голубя!
- Голуба! – прошептал юноша, сжимая перстень в ладони.
Спал этой ночью молодой гончар крепко и спокойно.
Ярмарка так же шумела и жила своей разбитной и яркой жизнью.
Повозка гончаров направилась к знакомой коновязи, и Гордеевы здоровались и приветствовали знакомых как и ранее, только что – то виновато-обреченное было во взглядах торговцев и мастеровых, кидаемых во-след, да изредка за спиной слышался шепот с упоминанием Епифанцева.
Даша еще издали заметила повозку гончаров и с тревогой бросала взгляд в их сторону.
- Здравствуйте Дарья Афанасьевна! - спокойно и с нежностью в голосе , глядя прямо в глаза девушке громко поздоровался Андрей.
Еремей, привязав лошадей, расплачивался с приказчиком и беспокойно оборачиваясь посматривал на сына.
Надобно сказать, что на молодых людей смотрели многие на том торжище, потому как история с перстнем за прошедшее время стала достоянием всей округи славу добрую Андрею добавив, а купца презрением наделив.
- Здравствуй, Андрей Еремеич! – во все глаза смотрела на юношу девушка.
В ее глазах была и мольба и благодарность и любовь!
- Давеча беда чуть не приключилась, поклон и признательность Вам Андрей Еремеич! Кабы не Вы – погибнуть бы мне! – смотрела во все свои карие глаза на юношу Даша.
- А на батюшку за кольцо не серчайте, больно испугался он за меня, да и наговорил в сердцах! – сложив руки как в молитве и утопая в синеве глаз Андрея, негромко проговорила Даша.
Торжище внимало каждому слову молодых, отвернувшись , старательно изображая безучастность и с восторгом предвкушая продолжение истории.
Молодой гончар выслушал купеческую дочь, немного волнуясь, сжимая в руках картуз и понимая, что все слышат его громко сказал:
- Дело у меня до батюшки Вашего есть, как продадим товар поговорить надобно!
Лицо Даши стало пунцовым , руки теребили края платка.
- Егорка сообщит батюшке, после обедни даст бог и подъедет! – тихо сказала девушка, потупив взор.
Легкий вздох прошел по рядам, история продолжалась!
Все хотели взглянуть на гончара, чтобы потом, почти не привирая, рассказывать эту историю от лица участника. Народ толпился у прилавка Гордеевых , долго не споря о цене, покупая посуду быстро, и расплачиваясь щедро!
Даша уже справилась с волнением, ведя торговлю, и лишь изредка бросала взгляды на младшего Гордеева. Щеки ее раскраснелись, сердце рвалось из груди от отчаяния.
Еремей, не понимал происходящее, был рассеян и торговался как-то вяло.
- А как приедет Епифанцев, что скажет сынку ему, так чтобы не уронить чести то ? - хмуро размышлял старый гончар совсем не радуясь быстрой торговле.
То, что не видать в невестках купеческую дочь , ему было понятно как божий день.
Отзвонил на Кедровской церкви колокол к обедне, товар у Гордеевых был весь продан.
Люд ярмарочный вдалеке заволновался и по толпе эхом прокатилось:
- Епифанцев едет!
Даша метнула испуганный взгляд на Андрея! Глаза их встретились!
- Не беспокойся, все будет хорошо! – говорили глаза юноши.
К торговым рядам подкатила бричка, из которой молодцевато спрыгнул в пыль купец. Он смерил взглядом ряды, и предвкушая удовольствие от прилюдного унижения молодого паршивца направился к прилавкам гончаров.
Народ , как одно живое большое существо зашевелился , стал стекаться к рядам, ожидая нескучное действо.
- Остановившись в трех шагах от Андрейки, так, чтобы всем было видно, и весело окинув взглядом толпу , Епифанцев громко бросил юноше:
- Передали, что поговорить хотел гончар со мной! Что ж, говори!
Свататься я вижу, ты уже передумал!
Андрей смотрел на Епифанцева спокойно , не опуская глаз , его голос зазвенел как струна:
- Давеча слово купеческое нарушено было, ну да пусть на совести нарушителя это и останется!
- Дарья Афанасьевна, извольте подойти ко мне! – спокойно и громко выговорил Андрей.
Даша испугано шагнула к Андрею, но голос отца остановил ее:
- Стой Дарья! Не пристало еще купеческой дочери повиноваться горшечнику!
- Батюшка, ты же сам на разговор приехал, а слово вымолвить не даешь! – упрямо взглянула на купца дочь!
- Вся в отца, упрямая! – прокатилось по толпе.
Даша быстро шагнула к юноше и встала рядом.
- Перед господом богом, перед честным народом, я – гончар Андрей Гордеев, Еремея Гордеева сын прошу дочь Вашу – Дарью в жены, а в знак обручения и по требованию Вашему одеваю ей на палец кольцо серебряное с камнем небесным!
С этими словами Андрей взял руку Даши за запястье и одел ей на палец перстень с сапфиром, приподняв руку девушки высоко над головой.
Народ охнул, никогда доселе камня небесного не видавший.
А перстень искрился гранями действо в волшебное превращая.
Столь стремительно было произошедшее, что ни купец, ни Даша даже охнуть не успели!
Даша испугано смотрела то на Андрея, то на отца, готовая разрыдаться от нахлынувших чувств.
- Да ты! Да я! – не мог выдавить из себя речь Епифанцев и затравленно озирался вокруг, как будто прося помощи.
- Ну что, Афанасий Семеныч, ужели и теперь слово купеческое на посмешище пустишь! – с вызовом смотрел ему в глаза молодой гончар.
- А согласна ли дочь моя за голодранца замуж пойти! – просиял находкой купец, с победной гримасой окидывая толпу взглядом.
- Согласна, батюшка! – как гром прозвучало для купца.
Даша смотрела на отца спокойно, без страха.
Торжище охнуло!
Все это время Еремей стоял рядом с сыном и ничего не понимая вертел головой, готовый к унижению и сраму. То, что произошло, совсем не укладывалось под его новый картуз и отпечатывалось на лице гримасой, готового заплакать человека.
Только заплакал купец!
От бессилия и обиды, что не по его воле, воле купца Афанасия Епифанцева все складывается.
Зарычал, завыл, потеряв самообладание, топчась в пыли и ища в обступившем его торжище поддержки. Лицо его скривилось некрасиво, слезы катились и исчезали в седеющей бороде.
Зашумел восторженно люд ярмарочный и в благодарность за историю красивую на глазах их произошедшую, да и просто от радости за юную пару.
- Совет да любовь молодым ! – раздавалось в толпе.
Все хотели поздравить Андрея и Дашу, за руки их трогали и кланялись, стремясь сказать добрые слова напутствия, и не замечая купца, растерянно стоявшего поодаль.
- А зять то у тебя больно хорош будет, всем на зависть! – тронул кто-то за плечо Епифанцева. Купец обернулся, не понимая с чем его поздравляют.
Семенов Иван Никодимыч, торговец скобяным товаром, средней руки купец, улыбался широко и норовил ему пожать руку.
- А то, что небогат, так пошто то – беда?
- Смел, ухватист, глаз красоту видит , а рука ее творит!
- Такому любое дело поручи – не спортит, преумножит , да красотой наделит!
- И внуки то , Афанасий Семеныч, уж больно хороши у тебя будут, помяни мое слово!
Семенов тряс руку искренне щерясь и хлопая другой рукой по плечу растерявшегося Епифанцева.
- Так плохого товару отродясь у Епифанцевых и не было! – шмыгнул носом и тут же приосанился Афанасий Семенович.
Он как-то сразу успокоился, обмяк и смотрел уже на Андрея обычным оценивающим взглядом купца, товар недурной прикупившего.
- А что! Прав Никодимыч!
Парень –то действительно хорош!
Меня, волка старого не испугался, стало быть дочь мою любит.
А где любовь, там и ладу быть!
Молва опять же недурная о нем идет.
А то-что беден! Так вона - сыновья купеческие сплошь моты да пьянчуги . А этот хваток и не ленив.
Такому и дело свое передать можно без опаски.
Да и с внуками погулькаться хочется – размышлял купец, пытаясь пробраться к молодым сквозь толпу.
- Батюшка! – заметив отца, шагнула ему навстечу Даша.
Андрей настороженно смотрел на Епифанцева.
Купец оценивающе окинул взглядом молодого гончара , но уже другим взглядом, взглядом собственника:
- А с чего ты парень решил, что слово Епифанцева нарушено будет? – громко, давно уже справившись с собой сказал он, обращаясь больше к толпе.
Торжище благодарно притихло.
- Ты дочь из огня вызволил, руки ее у родителя попросил, требование сватовства нестыдного выполнил!
- Коли так, то слово мое будет такое !
- Благословляю , с одним условием!
Толпа возмущенно зашумела заколыхавшись.
- Условие одно! Любить и беречь ее будешь как самое ценное, что есть у тебя!
- Да как же не любить голубу мою ! – тихо сказал гончар утопая синевой в омуте карих глаз.
- Обещаю любить и беречь дочь Вашу, пока сердце бьется!
- А-А-А! – взорвалось восторженным ревом торжище!
Высоко в небе пролетала над ярмаркой стая диких голубей – горлиц.
XI
Стояли трескучие сибирские морозы.
В большом селе Урба топили печи да пекли пироги к рождеству.
Недавно выстроенная церковь возвышалась на пригорке, приглядывая зорко за нравами и порядком в рабочем селе.
Жизнь, в селе бурлила и кипела.
Дымил на окраине печами фарфоровый заводик, вот уже несколько лет как начавший выпускать посуду из глин белых, копаемых совсем недалече от села.
Здание школы, с большими светлыми окнами, где обучалась вся малолетняя округа, радовало глаз свежерублеными стенами.
Народ в селе что посмекалистей и рукастей трудился на заводе, изготавливая посуду фарфоровую на всю округу, и за Урал.
Мастеровые, что на Гордеевском заводе трудились, жалованье немалое получали, позволяющее дома большие ставить да детишек обучать.
Обучением детей в селе супруга заводчика занималась, Дарья Афанасьевна.
Скорая на ногу, лицом пригожая да умом светлая, она любила детишек, которые отвечали ей взаимностью.
Народ к ней с любой бедой шел, и никогда отказа в помощи не слышал.
Любили ее в селе, при встрече в пояс кланялись, и здоровья всему семейству желали.
А семейство Гордеевых большущее было!
Пятеро сыновей да три дочки радовали родителей своим шумом да проказами малыми.
За детьми Гордеевскими досматривал дедушка – Еремей.
Уже старенький, с седой бородой, он не зло ругался на шаловливых внуков и внучек называя внуков соколиками, а внучек – голубами.
По воскресным дням из Кедровки приезжал второй дедушка – Афанасий.
Когда-то купец с большим оборотом, Афанасий Семенович отошел от дел, передав все младшему сыну – Егору.
Егор был смышлен и прижимист, как и отец, дело ведя надежно и с умом.
Внуков своих Афанасий Семенович очень любил, дозволяя им вытворять со своей бородой все, что им вздумается, даже говаривали в косы заплетать.
Зимними вечерами все семейство собиралось в большой Гордеевской гостиной.
Дарья Афанасьевна читала детям сказки , а дедушки Афанасий и Еремей играли в карты у печи в дурня, и тоненько хихикали, когда ставили щелчки желтым ногтем в проигравшую лысину.
Жену свою Андрей Еремеевич называл не иначе как – голуба.
Каждое лето на березах вокруг большого дома Гордеевых вили гнезда дикие голуби – горлицы.
Супруги Гордеевы любили сидеть под березами на закате и слушать писк птенцов. Опускалось за лес солнце, последним лучом брызнув отблесками в гранях небесного камня, что украшал руку Дарьи Афанасьевны.
25.01.2018г.