Счастье быть писателем

Ирина Прищепова
     Владимир Максимов пришёл к писательскому труду дальней, непростой, а местами и терновой дорогой. На жизненном пути он многое увидел, испытал, повстречал немало интересных людей, и это даёт ему богатейший материал для творчества. Сюжеты для своих произведений ему не приходится выискивать и выдумывать. В книгах он рассказывает о том, что сам пережил, что сохранилось в памяти навсегда, что его волнует. И говорит об этом словами Арсения Тарковского: «Все, что сбыться могло, мне, как лист пятипалый, прямо в руки легло…»
     Главный герой произведений Максимова Игорь Ветров – это он сам, писатель, любящий свежий ветер, зимние вьюги и не терпящий постоянства.
Родился Владимир в посёлке Кутулик Иркутской области. Драматург Александр Вампилов, тоже уроженец Кутулика, так сказал о своей малой родине: «Деревянный, пыльный, с огородами, со стадом частных коров, но с гостиницей, милицией и стадионом, Кутулик от деревни отстал и к городу не пристал. Словом, райцентр с головы до пят».
     Раннее детство Володи Максимова прошло в посёлке Забитуй Аларского района Иркутской области. А затем их семья переехала в посёлок с названием «Четвётрый», что находится недалеко от города Ангарска, получивший своё имя от реки Ангары, широкой лентой стремящейся из Байкала в неведомые северные дали. В рассказах и повестях Максимова живут его детские впечатления, его отчий дом, посёлок, где пролетела весёлая пора детства, где он получил свои первые жизненные уроки.
     Проникновенно написал Владимир о родителях, односельчанах, родной земле, природе. И даже о луже, бывшей недалеко от дома: «В этой довольно глубокой луже я научился плавать. И по этой же луже я "ходил" летом на плотике, сколоченном из досок и длинных чурок, вытащенных мной из нашей поленницы. А вместо капитанского кителя на мне были только сатиновые синие трусы. Иногда я ложился животом на прогретые доски плота и в щели между ними смотрел на красиво заросшее какой-то мягкой зеленой растительностью дно. Следил за водомерками и большими черными водяными жуками, которые в тени моего "судна" то исчезали в этих зеленых таинственных лесах, то, плавно работая своими веслоподобными лапками, взмывали вверх… А какие чистые, белые облака плавно скользили по синему-синему небу! И сколько счастья было в этом лежании на плоту посреди своего "океана"! Казалось, ничего на свете не может быть лучше. Свобода! Легкий ветерок. Облака. И этот таинственный подводный мир».
     И океанские видения, и дальние страны, и подводный мир его детских грёз станут явью. Вырастет мальчик Володя, и река жизни приведёт его к байкальским глубинам и океанским просторам…
     Владимир Максимов окончил школу в Ангарске. Впоследствии городу на Ангаре Владимир посвятит стихи, полные любви:
«Я люблю этот город заснеженный.
Морем ласковым он не изнеженный.
Две реки – Ангара и Китой –
Две руки, в их кольце город мой…»
     Композитор Евгений Якушенко написал к стихам музыку. Так родился гимн города Ангарска.
     О школьном времени Владимир Павлович поведал в повести «Морозный поцелуй». Он говорит, что учился не очень хорошо и называет себя «не совсем твёрдым ударником». Юноша думал, что он, видный спортсмен школы, свяжет свою жизнь со спортом и учиться хорошо вовсе не обязательно. Он участвовал во всех соревнованиях, принёс много побед, и его фотография висела на доске почёта с названием «Лучшие спортсмены школы». Но рядом была другая «доска», на которой висели карикатуры на тему «Они позорят школу!» И с этой мрачной доски тёмно-синего цвета не сходили и постоянно обновлялись карикатуры на Володю Максимова. Первый рисунок появился, когда он не захотел вступать в комсомол, заявив, что это не такая уж популярная среди молодёжи организация.
     В школьные годы появилась у мальчика тяга к писательскому труду. Бабушка, происходившая из знаменитого казачьего рода Любимовых, сосланных в Сибирь за участие в восстании под предводительством Емельяна Пугачёва, подарила ему трёхтомник Сергея Есенина. Стихи мальчику так понравились, что он стал с увлечением сочинять свои и написал их несколько сотен. Поняв, что это не настоящая поэзия, он всё сжёг. Спустя годы он напишет стихи о светлых годах своего детства:
Памяти солнечный зайчик
В раннее детство вернёт.
Мама там, маленький мальчик
К бабушке в гости идёт.
Домик окрашенный, печка...
Мирно лампадка горит.
Бабушка Ксения «дочка!»
Маме моей говорит.
И так уютно, спокойно
В горенке тихой сидеть.
Пить молоко, есть горбушку
И на иконы глядеть».
     А вот школьные сочинения будущий писатель не любил. Он вспоминал, как однажды на уроке во время творческой работы он смотрел в окно и «считал ворон». Учительница Энгельсина Игнатьевна подошла к нему и спросила, что же он собирается делать после окончания школы. На что юноша ответил: «Я буду писать научно-фантастические рассказы». Она грустно улыбнулась, не поверив словам ученика, но сказала: «Фантастические - может быть: фантазия у тебя богатая. А научные – никогда!» Через много лет Владимир подарил ей свою первую книгу «Формула красоты».
     Владимир Максимов не забывает о своей школе. Он её очень любит. И он там всегда желанный гость.
     После окончания школы «твёрдому троечнику», у которого были всего две пятёрки - по астрономии и физкультуре - в лучшем случае «маячил» только институт физкультуры. Юноша сдал на тройки экзамены в мединститут, его обещали взять на санитарно-гигиенический факультет, но он забрал документы, решив, что медицина не его дело жизни и устроился на работу. Работал он осмотрщиком вагонов в Ангарске, где «мазутная жизнь» приводила его «в какое-то отупляющее беспросветное уныние». Напарник его по фамилии Чекмарёв - его все звали «дед Чекмарёв», хотя ему тогда было лет пятьдесят - во время войны был в штрафбате и вынес из этой «кровавой мясорубки» один вывод, который он любил повторять Владимиру: «Раньше смерти не умирай!» Говорил он эти слова, когда юноше нужна была поддержка: когда в сорокаградусный мороз с ветром руки пристывали к металлу, когда слипались глаза, а работы было невпроворот, когда усталость доводила до невменяемости. Владимир, который во время смены по-настоящему радовался только тому, что состав с углём где-то задерживается, навсегда запомнил этот совет…
      Отработав год, Максимов поступил в Иркутский сельскохозяйственный институт на охотоведческий факультет. Учёба в институте дала юноше возможность увидеть мир. Во время практик он объездил Иркутскую область, побывал в Хабаровском крае, на Чукотке, Командорах, Сахалине, Камчатке, в Закарпатье. Ходил на судне, которое занималось учётом котиков, посмотрел Тихий океан, побывал в Канаде и Японии. Эти путешествия он запомнил на всю жизнь. Они ему дали богатейшую пищу для творчества, и спустя годы он напишет интереснейшие произведения о том незабываемом времени: «Загон», «Ненаписанный рассказ», «Не оглядывайся назад».
      После института Владимиру посчастливилось работать стажёром-исследователем Лимнологического института, стоящего у самого Байкала в тени елей и кедров. В то время руководил институтом выдающийся учёный, «рыцарь Байкала», Григорий Иванович Галазий, который приехал на Байкал из Харькова совсем молодым и остался здесь навсегда. Под руководством Галазия Лимнологическая станция была преобразована в Лимнологический институт. Жизнь института бурлила, научная работа кипела. Укреплялась материально-техническая база. Обновлялся исследовательский флот. Был создан Байкальский музей. Одним словом, институт жил кипучей жизнью, полной интересной работы и открытий.
     Работая в Лимнологическом институте, Максимов попал в первую подводную (и подлёдную!) комплексную экспедицию, о чём он написал в повести «Мы никогда уже не будем молодыми». Семерым учёным-водолазам зимой предстояло установить на глубине пятнадцати метров в подводном каньоне металлическое сооружение, предназначавшееся для работы и отдыха под водой. Для этого в толстом льду они продолбили пешнями большую лунку, «иллюминатор», а затем не без труда затопили своё сооружение, которое члены экспедиции стали называть «домом», а каньону, где он находился, дали название «Жилище». Вот как сказал об этом значимом событии (ведь это был первый на Байкале подводный «дом») Владимир Максимов: «Чуть в стороне от большой майны одиноко покоился на боку наш подводный дом, тускло поблескивающий иллюминаторами, словно большими добрыми наивными глазами, глядящими в звездное небо. Звезды же в двухметровом, более черном, чем купол неба, квадрате лунки слегка подкрашивали своим синевато-зеленоватым блеском эту страшную бездонную разверзтую черноту воды.»
     Захватывающе рассказал Максимов о своих двух погружениях под воду Байкала, скованного крепким льдом. Он никогда ещё не был под водой с аквалангом и немного волновался. Поначалу ему предстояло просто «погулять», осмотреться, освоиться на небольших глубинах. В тёплой одежде, гидрокостюме, в ластах было очень неудобно, и он завидовал байкальским подводным обитателям, которые обходятся под водой без трубок и акваланга. И пока он любовался совершенством гаммаруса, ласты его приклеились ко льду и он завис вниз головой, не в состоянии сам выбраться из плена. Удручённый своим незавидным положением, он смотрел на существа, более ловкие и приспособленные к жизни под водой. «Улитка, сидящая на гладком круглом красивом камешке, кажется с любопытством разглядывает меня. И не только она. Из-под ближайшего ко мне и к песчаной "полянке" плоского, темного, средних размеров камня, раздувая жаберные щели, на этот "цирк" с удивлением взирает одним глазом, видимым мне, яркой расцветки бычок-подкаменщик.»
     Выручили его из беды товарищи, когда он подал сигнал об аварийном всплытии. Они долго смеялись, увидев его, растерянного, сжимающего загубник акваланга, делающего шумные вдохи и выдохи.
     И, чтобы состояние страха не закрепилось, Владимира после обеда отправили снова в глубины, на этот раз работать: вбивать штырь в расщелину скалы. Он понял, что это было никому не нужно, эту работу придумали специально для него. На этот раз Владимир чувствовал себя под водой более уверенно. Он без труда вбил штырь, куда предназначалось. Воздух уже был почти на исходе, и новоиспечённому аквалангисту хотелось победителем всплыть на поверхность, но он почувствовал, что его что-то цепко держит его у скалы. Он стал работать ногами и руками, стараясь оторваться. Баллоны чуть отделились, а затем «с каким-то погребальным глухим звуком (так ударяет мерзлая земля о крышку гроба) вновь ударились о нее». Владимир так сказал о своём трагическом положении: «Я, словно Прометей, оказался прикованным к скале.» И снова пришлось давать сигнал об аварийном всплытии. Вскоре опытный водолаз, приплывший на помощь, отделил от скалы Владимира.
      Шли дни, и привыкал Владимир к подводному царству. Набирался опыта, становился увереннее. Погружался он в байкальскую бездну до пятидесяти метров. Вот как он пишет об одном из глубинных погружений: «Я видел через пятидесятиметровую чистую линзу воды желтые теплые лучи солнца, косо, праздничным ореолом расходящиеся от квадрата лунки и как бы гаснущие в глубине. Я был знаком с бычком подкаменщиком Васькой, который почти все время дремал под своим овальным камнем, где я обнаружил его впервые и который не менял своего обиталища и после нашей встречи и даже не возражал, когда ему почесывали бок за жаберной щелью. Он только слегка разворачивался и подставлял под пупырчатую резину пальца еще и свое светлое, в отличие от всего остального окраса, брюшко. И это явно говорило о том, что подобные действия ему очень нравятся и что он мне доверяет. И без того едва видимые движения его боковых плавников в такие минуты и вовсе почти прекращались. И весь он становился каким-то томным. Только что не урчал от удовольствия, как кот. Одним словом, я жил в согласии с природой, наблюдал размеренную, выверенную на протяжении миллионов лет подводную жизнь.»
     Не забыть восторги парения над байкальской таинственной и страшно манящей бездной, над подводными скалами, поросшими зелёными губками, миллионы лет чистящими озеро! Увлечённо рассказал Владимир Максимов, как однажды здоровенный гаммарус упёрся в стекло его маски и долго его разглядывал. «Так мы и стояли оба в толще вод, замерев, взирая друг на друга, словно пытаясь разгадать извечную загадку жизни, такой разнообразной во всех ее проявлениях. И только плеоподы рачка, да мои ласты плавно двигались, нарушая эту застылость. Однако задерживать дыхание надолго было невмоготу, а бурливые пузыри воздуха, вырвавшиеся с шумом из акваланга спугнули моего визави.»
     Прошёл не один десяток лет после байкальской экспедиции. Закончилась прекрасная молодая пора, имеющая, по словам Владимира Максимова, только один недостаток: она очень быстро проходит. И, к сожалению, никогда не повторяется.
Теперь об экспедиции забыли. Из семи её участников в Сибири остался только Владимир Павлович и начальник экспедиции Владимир Абрамович Фиалков. Кого-то уже нет в живых. Кто-то уехал в другие края. Бывший водолаз Игорь Сударкин, сейчас живёт в США. В письме он признался своему товарищу: «Я одного, Володя, понять не могу — чем больше нулей на моем счету, тем более пустой становится моя душа"…
     На Байкале неоднократно устанавливались рекорды, о которых, к сожалению, не знает никто. Герои устанавливали их «не на показ», и потому в «Книге рекордов» их имена не значатся.
      Владимир Жемчужников в книге «Байкальская история» рассказал о том, как 7 августа 1988 года со «своей» горы наблюдал за заплывом американки Линн, которая проплыла большое расстояние между двумя байкальскими мысами (но не переплыла Байкал, как об этом писали газеты!) И никто из ныне живущих переплыть его не в состоянии. А парни из порта Байкал, бывшие рядом с Владимиром, рассказали, что один их земляк уплывает в байкальские глубины утром, а возвращается вечером. И никому до его заплывов дела нет. И не сопровождают его ни катера, ни лодки с врачами. И никто о нём в газетах не пишет… Хорошо, если с такими интересными людьми окажется рядом писатель, и тогда выдающиеся достижения будут «зафиксированы» в рассказе или повести…
      О водолазе Николае Резинкове (это он оторвал Максимова от скалы во время его второго погружения) и его рекорде, почти никем не замеченном и нигде не отмеченном, Владимир Павлович поведал в рассказе «Рекорд в подарок». «…Досада и пристыженность не давали покоя и мне до тех пор, пока я не начал писать этот документальный рассказ...», – говорит писатель о цели своего повествования.
      Зимняя экспедиция 1974 года, участником которой был автор и во время которой и был поставлен рекорд, в прессе освещалась мало. А вот экспедиция 1977 года с использованием глубоководных аппаратов «Пайсис» надолго приковала всеобщее внимание. В одной из статей, которых в мире вышло немало, мельком говорилось, что аквалангисты-лимнологи погружались в глубины на сорок-пятьдесят метров, а один сибирский «ихтиандр» погрузился на 96 метров. Приводя в рассказе это сообщение, у отметки 96 Владимир Павлович ставит восклицательный знак, потому что он на собственном опыте знает, как опасно погружаться в толщу байкальских вод на сжатом воздухе. Запас такого воздуха ограничен. А с каждым метром погружения его требуется всё больше. На больших глубинах недостаёт кислорода и начинается кислородное голодание. Водолазы называют воздух, используемый на больших глубинах «коктейлем для самоубийц». (Называют «коктейлем», потому что воздух – смесь различных газов). На глубине ниже шестидесяти метров – пишет Максимов – «воздух превращается в опасный наркотик, вызывает так называемое глубинное опьянение, и человек теряет над собой контроль. Радостное возбуждение распирает его! Он погружается все ниже и ниже... Бездна манит его, и он может забыть и о возвращении, и о том, где он находится, кто он такой и что делает. Не остается ничего, кроме радостного полета. Человек может вынуть изо рта загубник акваланга, чтобы предложить подышать медленно проплывающей мимо рыбе, развязать или обрезать страховой конец…» Резкий перепад давления приводит к тому, что во время быстрого всплытия кровь «закипает» подобно шампанскому в откупоренной бутылке, и образовавшиеся пузырьки закупоривают кровеносные сосуды.
Владимир Павлович сожалеет, что в той статье о сибирском «ихтиандре» не было ни имени, ни фамилии замечательного водолаза. А не мешало бы их назвать, ведь ему под водой было тяжелее, чем Ихтиандру, у которого помимо лёгких присутствовали на теле жабры…
     Чтобы восполнить досадный пробел, Владимир Максимов уходит в воспоминания 1974 года, в то суровое зимнее время, когда инструкции не рекомендуют погружаться под лёд в одиночку. Владимир Павлович говорит, что лёд сверху, который видят все, и лёд снизу, недоступный взору, – два совершенно разных льда. «Лёд сверху похож на толстое (когда к его хрупкой прозрачности привыкаешь) темновато-серое стекло, кое-где с белыми тонкими трещинами. Лёд снизу – это грозовое небо, потому что там, где на нем лежит снег, свет не проходит в воду и видно лишь темное пятно, похожее на тучу». Владимир Павлович пишет: «Это вам не лето красное, случись что, где попало не вынырнешь. Нужно искать майну, пробитую во льду, а это не так просто. Водолазы в шутку называют деньги, полученные за работу в таких условиях, "гробовыми", конечно же, рискуя собой, конечно же...Клянусь страховым концом!» – так звучит самая страшная клятва водолаза, так как от страхового конца зависела жизнь, «страховой конец – это нить Ариадны, выводящая из лабиринта».
     Николай Резинков приехал на Байкал из Харькова по приглашению известного учёного-байкаловеда Михаила Михайловича Кожова. Николай был мастером своего дела. Вот как Владимир Максимов говорит об этом: «Резинков был старше меня лет на семь, а в водолазном деле – лет на сто.» Быть водолазом – трудно, а на Байкале, озере непредсказуемом, труднее во много раз.
      В незабываемый день рекорда был день рождения у жены друга-водолаза. Подарка взять было негде: в местном магазине, почти пустом, купить было нечего. И Николай достал со дна два невзрачных камешка, которые стали дорогим подарком, так как достал он их с глубины 96 метров. «Мы вертели по очереди глубиномер с зафиксированной предельной глубиной и четко видели цифру 96. Глаза видели, а мозг отказывался верить. Слишком уж невероятной казалась эта цифирь», - рассказывает о тех минутах Владимир. Когда такой же глубины достиг Ганс Келлер (и не на сжатом воздухе, а на азотной смеси, то есть не испытывая кислородного опьянения) – имя его узнало полмира. О рекорде Николая узнал только круг друзей и знакомых.
     В тот день приезжали работники телевидения, но рекорды, тем более «авантюрные», их не интересовали. С сожалением и печалью рассказывает Максимов о съемках операторов: «Им привезли из Лимнологического института двух нерп. Под водой сеткой огородили место съемок, сделали подсветку и снимали при помощи аквалангиста, а не сами, объяснив ему, что и как делать, а два других аквалангиста "играли" с этими нерпами, отождествляя гармонию человека и окружающей среды. На экране все это выглядело очень красиво. Плавные движения нерп и людей: единство, игра, азарт, радость жизни! Я увидел эту короткометражку будучи проездом в Москве, у своей знакомой, года через два после съемок. И с грустью вспоминал черные бездонные влажные испуганные глаза нерп и то, что после съемок вскорости они умерли. Слишком большим оказался для них стресс: подсветка, невидимая преграда, догоняющие их люди. Они не понимали, что стали киногероями. Что с ними играют. Они были слишком серьезны для людей и воспринимали все всерьез. Но зато фильм получился эффектный!..»
      Уехав с Байкала, Максимов навещал деревеньку Коты, своё излюбленное место. Трепетное отношение к посёлку ощущается при чтении предисловия к книге «В то лето…»: «Я хочу посвятить это повествование, если у меня хватит сил его написать до конца, гордым прозрачно-бело-голубым байкальским скалам, видимым на другом берегу; водам его, не ласковым, но влекущим к себе своей глубинной чистотой; свежим его ветрам, приносящим бодрость и веселье; крупным изумрудно – синим льдинкам звёзд над ним; прозрачному до жути, отполированному ветром льду и маленькой деревеньке Большие Коты, где мне было всегда так хорошо и покойно, как ни в каком другом месте».
      После запоминающейся поездки в Коты, которая дала прилив сил и много приятных впечатлений, Максимов написал повесть «Пристань души», в названии которой отразилась его безмерная любовь к этому затерянному среди байкальских мысов посёлочку.В повести Владимир Максимов рассказал о том, что короткий отдых в любимом сердцу месте может стать значимым событием. Особенно, если человек приехал из большого города. «Действительно, и что нас тянет в эти города? В эту грязь, копоть, вонь…, – спрашивает писатель. – Город – это большой человеческий змеюшник, где соседи по лестничной клетке (не площадке, а именно клетке) бывает даже не знакомы друг с другом».
     Вырвавшись из «змеюшника», солнечным, хрустящим, как яблоко, утром совершал Владимир пробежку по прибайкальской дорожке, вдыхал бодрящий запах смолы и хвои, любовался байкальской синевой и синевой неба, и любая цель казалась достижимой. Его состояние после сна в бревенчатом доме выражалась одной фразой: «Я всё могу!»
     Изумительны строки, посвящённые бане на берегу «Байкала». Максимов выразил сожаление, что ещё не написана банная ода, её достойная. Думаю, те, кто прочитал «Пристань души», сделал другой вывод: написана! А те, кому ещё предстоит прочесть замечательные строки о «языческом храме» на байкальском берегу, строки эти не забудут. Приведу маленький кусочек этого повествования: «…Есть только настоящее. Есть силы жизни, которые ты ощущаешь в полной мере. И счастье от того, что тебе эта жизнь дарована… Лежишь, закрыв глаза одной рукой; другая - под головой, стараясь не расплескать в себе эту тихую, как луч света в темной воде омутка радость, и думаешь: "Вот ради всего этого я и приехал сюда... В эту деревушку, к этим добрым людям, которые искренне рады тебе..." И возвращаешься из бани счастливый, воскресший и чистый, как «анкета какого-нибудь партийного лидера».
       Поработав на Байкале, Владимир поступил в в аспирантуру Зоологического института Академии наук СССР в Ленинграде. Учился он хорошо, и ему предложили остаться работать в лаборатории. И вдруг на третьем курсе он решает бросить аспирантуру и пишет заявление с просьбой об отчислении. Он понимает, что не хочет заниматься наукой. Его всё сильнее влечёт труд писателя. Потом о своём решении он жалел, говорил, что это была глупость. Понял, что нужно было защититься. После отчисления из аспирантуры его уже не взяли работать в Лимнологический институт: там нужен был остепенённый научный сотрудник.
      Затем жизненная дорога привела Максимова в сибирскую глушь, на буровую, где он начинал простым рабочим, потом стал мастером. Долбя шурф в сорокаградусный мороз, вспоминал свою академию. Вспоминал, как играл в футбол за БДТ в одной команде с Кириллом Лавровым. Они тогда победили, и Владимир подружился со Светланой Крючковой, которая болела за их команду. А потом ходил в БДТ по конрамаркам, которые доставала Светлана Крючкова… И в то же время был благодарен судьбе за то, что она дала ему узнать цену обычному теплу, минутам отдыха после тяжёлого труда.
Свободного времени для литературной работы почти не оставалось. И всё же Владимир написал в этот период несколько рассказов, которые вместе со стихами отправил на конкурс в Литературный институт имени Горького. И выиграл конкурс. И удивился тому, что победили его стихи, а не проза. Вскоре он поступил в Литературный институт и попал в семинар поэта Владимира Цыбина.
      В 1987 году Максимов окончил литературный институт, после чего работал корреспондентом в газетах. Его давно волновало загрязнение Байкальским целлюлозно-бумажным комбинатом (БЦБК) любимого озера Байкал, и он изучал влияние комбината на обитателей озера. Работая в Лимнологическом институте, он написал статью «Влияние сточных вод БЦБК на интенсивность обмена байкальских амфипод». И сделал неутешительные выводы: рачки, чистильщики Байкала, живущие в водах, напичканных отходами БЦБК, страдают от загрязнения, их жизненные процессы замедляются. Статья была опубликована в научном сборнике для служебного пользования. Но статью заметили и в области. И Максимова привезли на территорию БЦБК, чтобы на месте убедить в обратном, то есть в том, что заводские стоки не чинят вреда озеру. Устроили обычную демонстрацию, которая была известна миру ещё по фильму «У озера». Владимиру показали постепенное очищение воды, которую на последнем этапе предложили попробовать. Сначала стакан с водой выпил некто, предназначенный для подобных экспериментов. А потом его дали Максимову, он пить отказался, протянул стакан своему «экскурсоводу» из обкома партии сказал: «Вы выпейте». «В другой раз!» - резко сказал тот, отстранив стакан.
     Долгое время писал Владимир Максимов экологические статьи. Несколько лет работал в институте экологической токсикологии, который был создан для «прикрытия» губящего чистейшее озеро Байкальского целлюлозно-бумажного комбината (БЦБК). Руководство комбината ждало от Максимова статей, восхваляющих работу комбината. Но Максимов давал объективную информацию. Он успел написать пятнадцать экологических статей в местных газетах «Байкальский целлюлозник» «Ленинское знамя», после чего был уволен по несоответствию. Уезжать из Байкальска Максимов не хотел. Здесь у него и его семьи было жильё. Он устроился работать инструктором по плаванию. Вскоре его из инструкторов уволили. Устроился учителем биологии в школу. Проработал недолго. Уволили. Хотел устроиться грузчиком. Не взяли. И никуда не взяли. Везде он слышал одно и то же: «Мы вас принять на работу не можем. Наше предприятие принадлежит БЦБК». Однажды ему даже пригрозили, что маленький сын может не вернуться домой из школы.
     Когда власти города Байкальска травили Владимира Максимова, он вспомнил, как будучи совсем молодым оказался среди охотников на волка, который нужен был для зоопарка. Произошло это в Лазовском районе Хабаровского края. В непосредственной поимке взрослого крупного волка Максимов не участвовал. Этот «матёрый волчище», который легко мог убежать от собачьего преследования, дал себя затравить, спасая волчицу и волчат. Тело волка стянули капроновой сетью, в пасть ввели и закрепили короткую крепкую палку. Он пытался грызть палку, но вскоре присмирел, оставив тщетные попытки, после чего стал казаться мёртвым. Живыми оставались только его глаза. Охотники, зная, какова бывает жизнь зверей в зоопарке, говорили, что взрослый волк, попав в неволю, выживет не больше недели.
     Владимир Максимов, один из четверых, не участвовавший в таком жестоком деле, очень жалел волка, неустанно наблюдал за ним, за жизнью его глаз и даже очеловечивал его. Владимир видел, что волк, несмотря на смирение, не сломлен, не покорён. «Лучше бы он умер!» - думал Максимов. Ранним утром, когда все спали, он пошёл к волку с желанием его освободить и, в то же время, боясь хищного зверя. Морда зверя была облеплена комарами. «Вот так всегда, стоит только сильному упасть, как всякая дрянь, всякая мелочь пузатая из щелей повылазит», - подумал он. Он накинул на волка тулуп, навалился на него и быстро разрезал верёвки. Потом отскочил. Но волк был не опасен. Он не смог подняться на отёкшие лапы, сначала пополз, а потом, спотыкаясь, как ребёнок, который учится ходить, стал продвигаться в сторону леса. Писатель уверен, что волк сумел добраться до своего логова и восстановиться после жестокого к нему людского отношения.
В этом рассказе всё является правдой, кроме одного: Владимир Максимов «облагородил» охотников. Он написал, что утром они, не найдя волка, ничего ему не сказали, а впоследствии не брали с собой на охоту. И эти строки явились художественным вымыслом. На самом деле охотники, поняв, что он освободил волка, сильно его ругали, используя при этом лексику, далёкую от русского литературного языка.
     В 1998 году Владимир Максимов был принят в Союз писателей России только лишь за один рассказ «Загон», написанный так мастерски, что было понятно: писатель состоялся. А иркутский писатель Ким Балков ему сказал: «Всё, старик, можешь помирать: лучшую свою вещь ты уже написал, и выше неё тебе будет трудно подняться.»
     «Загон» дал название книге, куда кроме него вошла новелла «Ненаписанный рассказ», публиковавшаяся в журнале «Юность». В захватывающей новелле рассказано о том, как героя рассказа от смерти спасла собака, а потом он в свою очередь спас от гибели верное животное. «Ненаписанный рассказ» произвёл большое впечатление на Валентина Распутина, он пристроил его в журнал «Юность» и написал предисловие к произведению, которое потом появилось и в книге «Загон».
С конца восьмидесятых годов Максимов живёт в Иркутске. Несколько лет он работал журналистом в областных газетах. Однажды, когда он лишился работы по причине закрытия своего пресс-центра и находился в поиске нового, сын сказал ему: «Ты писатель. Вот и пиши!» Его поддержала и жена Владимира Наталья. С тех пор он засел за писательский стол и многие годы работает, придерживаясь армейского режима.
     1993 год стал для Владимира Максимова особенным, запоминающимся. С 3 мая по 4 октября он участвовал в международном велопробеге «Пекин – Париж». В то время ставился вопрос о включении Байкала в список объектов всемирного наследия, и для международного сообщества было важно привлечь внимание к этой теме. Участники пробега должны были доказать, что можно преодолевать большие расстояния, не загрязняя окружающую среду.Владимира Павловича пригласили на велопробег в качестве журналиста, но вскоре он, прекрасный спортсмен, тоже сел на «железного коня» отечественного производства и стал участником. Ему предстояло проехать шестнадцать тысяч километров! Какое замечательное испытание для писателя, какая возможность увидеть мир и своими ногами проехать такое великое расстояние! В дороге Владимир Павлович вёл дневник, куда заносил путевые впечатления. Многие спортсмены сошли с дистанции, но сибиряк-писатель оказался в единственной четвёрке, добравшейся до финиша, и с радостью отметил для себя, что трое из победителей оказались сибиряками.           Участие в велопробеге оставило много впечатлений, дало пищу для творчества. Владимир написал стихи, которые вскоре вошли в его книгу «Парижская тетрадь».
     Немцы заинтересовалась сибирской прозой Максимова. В результате в Германии вышла книга, на гонорар от которой он смог купить сыну небольшую квартиру.
     В Париже Владимир брал интервью у Алена Делона, и они «обнаружили родство душ». Здесь же он встретил своего знаменитого тёзку писателя-эмигранта Владимира Максимова, человека с интересной трагической судьбой, лишённой гражданства собственной страной.
      В начале девяностых Максимов своими руками начал строить дом на Байкале. Он был счастлив, когда в 1991 году ему выделили участок для строительства дачи в порту Байкал. Участок оказался большим, и Владимир Павлович скромно сказал, что ему достаточно и половины этой земли, но услышал в ответ: «Меньше нельзя. Не положено. Или берите весь, или не будет никакого»…
     Строительство дачи на Байкале оказалось испытанием не менее сложным, чем велопробег. Оно затянулось на десяток лет. Строить приходилось в основном одному. Было очень тяжело. Но Максимов подбадривал себя так: «Насколько мне плохо сейчас – настолько хорошо будет потом в новом доме».
     Сначала Владимир Павлович построил баню и в ней жил не одно лето. Теперь же ему действительно хорошо живётся в двухэтажной даче, стоящей среди молоденького леска. Из его окон, особенно со второго этажа, как на ладони виден Байкал.
     Здесь привольно дышится, легко пишется. Однажды во время отдыха на даче сложились прекрасные строки:
Славно слушать шум дождя,
Треск в печи поленьев.
Славно также потакать
Летней своей лени.
И смотреть себе в окно
На Байкал, весь чёрный,
Мощь почувствовав его,
Нрав его просторный.
Пить густой горячий чай
С молоком и мятой.
Видеть, как плывёт туман -
Плотной белой ватой.
А потом лежать, читать
Дона Аминадо
И мечтательно вздыхать:
"Вот писать как надо!"

     Владимир Павлович сохранил первозданный вид лесного участка. Он ничего у себя не выращивает, дары природы растут здесь сами. На мягких кочках здесь вызревает брусника. У самого дома после летних дождичков появляются среди травы белые грибы, и в грибной сезон писателю не нужно ходить за грибами далеко. Он собирает боровики, не выходя за пределы участка, порой у самого крыльца. На участке Максимова восемь густо заселённых муравейников. Муравьишки, трудолюбивый, неустанно хлопочущий народ, не только не мешают хозяину работать и отдыхать, но и приносят большую пользу: избавляют от клещей, в чём писатель убедился на собственном опыте. Максимов любит подолгу сиживать в задумчивости у своих окон, глядящих в лесные просторы, в байкальские дали.
     А когда уезжает в город на зиму, оглядываясь на печальный сиротливый дом дом с закрытыми ставнями, мысленно говорит слова, которые когда-то говорила его мама: «Господи, храни мою избушку от всякой напасти, а пуще всего — от злого человека"...
;       Время, проведённое на даче, стало для Владимира Павловича и его семьи незабываемым. Владимир, его жена Наталья и их сын Дима неустанно любовались Байкалом, гуляли по берегу, по горным тропам. На фотографии, помещённой ниже, видно, как сидят Максимовы среди байкальских трав на высокой горе и, заворожённые, неотрывно смотрят вперёд и не могут наглядеться на расстилающуюся перед ними байкальскую ширь и синь. А другую фотографию, на которой они с женой мирно сидят на крылечке, Максимов называет «Старосветские помещики». И действительно, сколько в ней простоты и умиротворения. Кажется, ничего человеку больше не надо для счастья, как только сидеть рядышком с любимым человеком, дышать целебным лесным воздухом, слушать необыкновенную тишину, любоваться скромными цветами и травами. И жить одним прекрасным мгновением и ничего больше не желать. И не знать, что впереди семью ждёт большое несчастье. От врачебной ошибки уйдёт из жизни Наталья. А Владимир в бессилии ей помочь напишет от отчаянья:

Если б это в моей было власти,
Я б отвёл от тебя все напасти,
От печалей и бед избавил,
Жизнь в спокойное русло направил.
И творил для тебя только счастье!
Если б это в моей было власти...

     Впоследствии, прожив множество мгновений, подаривших ему разнообразие чувств, Максимов напишет в предисловии к своему роману-параллели «Не оглядывайся назад»: «Наша постоянная ошибка в том, что мы не принимаем всерьёз данный, протекающий час жизни, что мы живём прошлым или будущим, что мы всё ждём какого–то особенного часа, когда наша жизнь развернётся во всей своей значительности, и не знаем, что она утекает как вода между пальцами, как драгоценное зерно из дырявого мешка, не понимая, что самым драгоценным является нынешний день... Прав был Конфуций: «Прошлого уже нет. Будущего – ещё нет. Есть только настоящее». Роман этот будет опубликован в выдающейся московской серии «Сибириада», попасть в которую очень непросто. Затем в этой же серии выйдут байкальские повести Максимова.
     На даче написано много книг, среди которых: рассказ «Сияние снежных вершин», «Унылая пора!...», «Туман», «Никто не приехал». Герой рассказа «Сияние снежных вершин» Василий – житель порта Байкал – вызывает большую симпатию. Всю жизнь он добывает воду, роет для людей колодцы. А колодцы – глаза земли. Он любит любую работу, даже самую тяжёлую – лишь бы она была полезной. Он очень любит Байкал – великий земной колодец. Когда Василий сильно заболел, не мог встать и думал, что умирает, он попросил передвинуть его кровать к оконцу, чтобы увидеть синь озера и далёкие горы на противоположной стороне, белеющие снежными вершинами. И байкальские картины возвращают к жизни Василия, дают ему силу. Значительны слова героя: «В глубоком колодце и днём звёзды светятся. Так и душа человеческая, чем глубже она – тем больше в ней света. Хотя, казалось бы, вглубь – это ведь совсем в другую сторону от высоты! Ан нет, почти одно и то же получается. Я вот в детстве мечтал: если такой глубокий колодец вырыть, чтоб всю землю проткнул. Он ведь всё равно где-то наружу выйдет… И снова звёзды в нём отражаться будут…Значит, глубина после какого-то предела в высоту превращается…»
     Думается, что Владимир Максимов многое из того, о чём говорится в рассказе, относится к самому Владимиру Максимову. Он живёт Байкалом. Он любит своё дело. Владимир Павлович говорит: «Если любишь своё дело, то ты счастлив». И он один из немногих людей, кто считает себя по-настоящему счастливым. Быть писателем – это для него и есть счастье.