В дверь звонят. Долго и настойчиво. Дед, прильнув к глазку, нетерпеливо барабанит пальцами по косяку.
- Опять эта девка, - он оборачивается ко мне, - никак не угомонится.
Я вздыхаю и иду открывать.
- Зачем ты её впускаешь? - шипит за спиной дед. - Она нам не нужна!
- Это Юля, сестра Ани. Вы же знакомы.
- Двоюродная, - поправляет дед. - И у меня ещё нет маразма.
Юля влетает в квартиру. Весёлая, раскрасневшаяся от мороза.
- Здравствуйте, Константин Георгиевич! - радостно восклицает она. - Привет, Гена!
Я завидую её оптимизму. Ещё ни разу не видел Юлю расстроенной. Деда наоборот её весёлость раздражает.
- Она насмехается над нами! - считает он. - Она издевается над твоими детьми!
- Как издевается?
- Морально!
- Эх, Константин Георгиевич, - возражает Юля. - Нынешних детей ничем не проймёшь. Они сами кого хочешь доведут.
- Вот над ним тоже смеялись! - дед тычет в меня длинным указательным пальцем. - И что из него выросло? Сколько я ходил, учителей упрашивал, школьникам выговаривал. И что из него выросло? Смех да и только. Окунули в прорубь, а он всё за ними таскался, хвостом вилял!
Я удивлён. Откуда он знает про мою жизнь? Никогда не подавал виду, что я ему интересен. А он, оказывается, заботился обо мне. Или врёт? С него станется.
Юля скидывает пальто и, смеясь, убегает в комнату.
- Куда она пошла? - суетится дед. - Ходит, как у себя дома!
И спешит следом, опираясь на трость.
Не так уж много смеялись надо мной в классе. Помню один-единственный раз. За окном билась в окна вьюга, а я стоял у доски, не в силах выдавить из себя хотя бы слово.
- Буря мглою небо кроет, - подсказала Люсенька. - Не волнуйся!
Я не волновался. Просто не мог открыть рот, потому что меня тошнило. Дурнота накатывала облаком приторных Люсенькиных духов, запахом вспотевших тел и забивавшей нос меловой пыли. Изо всех сил сжимая губы, я надувал щёки словно трубач на ответственном выступлении. Класс заходился в истеричном смехе. Громче всех хохотал Нефёдов, держась руками за подрагивающий живот. Крайнов корчил рожи, пытаясь заставить меня рассмеяться. Довольно повизгивал вечный подлиза Шалимов. «А ведь мы друзья!» - думал я с грустью и вдруг вспомнил: «Были!» Сердце рухнуло вниз, и прошлый вечер промчался перед моими глазами в ускоренной записи словно кино о предательстве, стыде и обиде.
Крайнов сам явился ко мне накануне, стукнул пару раз в окно и позвал гулять. Дед подхватил простуду и теперь спал, укутанный двумя одеялами. У него было чудесное (для меня) и в то же время ужасное (для него) качество: его невозможно разбудить. Даже если произойдёт ядерная атака, и всё население земного шара станет в панике искать убежище, дед продолжит спать тихим сном младенца до тех пор, пока не выспится. Поэтому я оделся и быстро выскочил на улицу. Там меня ждали Крайнов с Шалимовым и неизвестный парень в красной вязаной шапочке.
- Сашка, - пробасил он, не вынимая рук из карманов.
- Генка, - ответил я.
Сашка расхохотался:
- Как крокодил, что ли?
Я промолчал, и мы отправились на пруд кататься с горки. Зима только начиналась, и желанная горка оказалась покрыта не льдом, как мы ожидали, а растаявшей снежной кашей вперемешку с грязью.
- Облом! - Крайнов брезгливо поковырял носком ботинка в земле. - Чего делать-то будем?
- На коньках кататься! - усмехнулся Сашка, вглядываясь в гладь пруда. - Крокодил, у тебя коньки есть?
Я отвернулся. Чего это он обзывается?
- Эй, ты! - повысил голос Сашка, разворачивая меня за плечи. - Я два раза не повторяю! Коньки есть?
Чего он привязался? Я сказал, что нет у меня никаких коньков.
Крайнов заржал:
- Обойдёмся!
Задрал ногу, посмотрел на подошву.
- Пойдёт! Гладкая!
Хитро сощурился и спросил:
- А лёд выдержит? Проверить бы надо.
- Крокодил самый тощий, пусть он и проверяет! - Сашка подтолкнул меня к кромке воды.
Я сопротивлялся:
- Наоборот, самый крупный должен пойти. Если его выдержит, то и остальных тоже!
- Нет, так не пойдёт, - Сашка наклонился ко мне, - если тебя не выдержит, то мы и пытаться не станем.
Не нравилось мне что-то в его рассуждениях. Только что? Теперь я думаю, что весь этот спектакль был разыгран для того, чтобы заманить меня в воду. Но тогда я только пожал плечами и осторожно ступил на лёд. Он зашатался подо мной словно гигантская плавучая платформа. Сквозь переплетения водорослей я видел переливающуюся внизу воду. Отступил назад и тут же услышал крик Крайнова:
- Чего остановился? Страшно?
- Страшно? Страшно? - вторил ему Шалимов.
Я медленно пошёл вперёд, борясь с дурнотой.
- Ну, что ты как улитка беременная еле ползёшь, - раздалось сзади, и кто-то с силой толкнул меня в спину.
Я рухнул вниз. Лёд затрещал, и я оказался в воде. Иррациональный животный страх помешал понять, здесь глубина каких-то полметра. Всего-то и нужно, что подняться на ноги и выбраться на берег. Только паника охватила меня с ног до головы, и я барахтался в ледяной воде изо всех сил суча ногами и руками и отчаянно вопил.
До моих ушей долетал злорадный смех и пронзительное повизгивание. Визжал, без сомнения, Шалимов.
- А я думал, крокодилы умеют плавать! - выкрикнул Сашка, вызвав новый оглушительный взрыв смеха. Меня никто и не думал спасать.
И в тот самый момент, когда я, утомившись от беспорядочных движений и сорвав окончательно голос, решил сдаться и умереть, явился дед. До сих пор меня удивляет его сверхспособность знать, где я нахожусь. Когда однажды он вернулся из школы и не обнаружил меня за столом с учебником, то не поленился обойти весь наш небольшой город и отыскал меня на стадионе, где я имел несчастье заиграться с мальчишками. Вцепившись в мой воротник, дед тащил меня до дома. При этом я даже не сопротивлялся и вполне мог идти самостоятельно, но для него всенародный позор служил гарантией, что больше никогда я не посмею ослушаться. В этот раз он так же вытащил меня из пруда за капюшон куртки и протащил таким образом до дома.
В прихожей он стянул с меня промокшую одежду и обувь, оставив стоять посреди продуваемого ветром коридоре в одних трусах. Я попытался было схватить с вешалки чьё-то пальто и завернуть в него, больше от стыда, чем от холода. Но дед вырвал его из моих рук и резким шагом направился к ванной, где уже собирался мыться Профессор, известный любовью отмокать в ванне часами, как какая-нибудь изнеженная барышня. В условиях общежития подобные процедуры становились проблематичными, и Профессор выбирал для своих омовений тихие будние дни, когда дома было минимум человек.
На этот раз ему не повезло. Дед рывком распахнул дверь, сорвав хилый шпингалет, выставил наружу Профессора в трусах и одном носке (второй он держал в руке) и втолкнул меня в ванную. Мирный по натуре Профессор только вздохнул и молча отправился к себе.
Про нашу ванную комнату стоит рассказать отдельно. Она представляла собой волшебный мир, чарующий и незабываемый. Дом наш дышал на ладан, стены гнили и рассыхались, но внутри мы старались содержать его так хорошо, как могли в данных обстоятельствах. Голиков мог раздобыть всё, что угодно. Это он, уговорами, тайными договорённостями, обменом или банальным воровством (как язвительно утверждала жена Профессора), достал широкую ванну, сделанные под старину трубы и краны с изящными ручками. Притащил тёмно-синие коврики и обои с разноцветными рыбками. Голиков сам соединил все эти трубы, установил ванну, заменил обычную лампочку на свисающем с потолка проводе на овальный плафон. Неудивительно, что нам с Надей так нравилось здесь находиться. Что касается Профессора, то его долгие помывки, по мнению Нины Васильевны, свидетельствовали о желании подольше побыть подальше от сварливой жены и всего, что её окружало.
Ошалевший я стоял посреди этого великолепия, уставившись на тёкшую из крана струйку. С водой нам повезло. Прозрачную и чистую, её можно было пить прямо из крана. Я смотрел на причудливой формы кран и мне казалось, что никакого пруда и в помине не было, что я просто-напросто задремал, а проснувшись решил помыться. Несмотря на это настроение было препаршивым. Я стянул трусы и залез в тёплую воду. Закрыв глаза, опустился вниз. Наверное, так чувствует себя ребёнок в утробе матери — тепло, легко, свободно...
Холодный воздух вырвал меня из мягкой дрёмы.
- Ну, вот... шпингалет сломал... зачем? - Пашка разглядывал искалеченную дверь. - Шпингалет-то чем провинился?
- Зачем он меня забрал? - вышло сипло и почти не слышно, голос плохо слушался, но Пашка всё равно понял.
- Думаю из-за общественного мнения, - он сел на пол, оперевшись руками о край ванны. - Все же знали, что у него дочь в Армении, внуки. А потом, когда случилось... - Пашка замялся, бросил на меня обеспокоенныый взгляд, - случилось несчастье его забросали вопросами, что да как. Он на этот счёт, вообще, не хотел разговаривать. А потом про тебя в газете написали.
- Про меня? В газете? - я вскочил. - Почему?
- Написали, что ты очень долго был под завалами, дня три что ли... чудесное спасение, всё такое... там уже все узнали...
Выходит, всё притворство. Дед боялся, как бы о нём не подумали, как о человеке, бросившем родного внука? Как же тогда Таня? Ах, да! О ней же не написали в газете! И как это вяжется с его презрением к окружающим? Понять произошедшее я был не в силах.
Продолжение - http://www.proza.ru/2018/02/12/1351