МАЛЕНЬКИЙ ОБОРВЫШ
Обретение мира
ПРОФЕССОР ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ГЛУБИНКИ
Крыша до неба
Намеренная ошибка
Творческий беспорядок
Экстремальный формат
Жареное дело
Популярный беспредел
Фальшивое наслаждение
Прикладной промысел
Старый макар
Правильный перевертыш
Легальный порок
Народная дипломатия
Маленький оборвыш
Дурная слава маргинала Левши
«Религия – это фольклор избранных»
История одного маргинала
Левша – местная знаменитость
Дурная слава в предложенных обстоятельствах
Благий мат – собачья радость
Блаженство чистоты юности
Первая страсть – погоня за радугой
«Операция – фу!»
О том, как Левша Балду женил
Полет розовых слонов и зеленая жизнь крокодилов наследственных
Потомство трех китов игорного бизнеса
День всех кривых…
Синяя звезда на холсте хулигана
Тусклые намеки балбеса крупным планом в детской неожиданности, простой арифметикой
О том, как мастер нашел солнечный день у молодого орешника
О том, как Левша ворошил муравейник…
Пантеон светской музы
Досье на полтора человека
СОВРЕМЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ
«ИЗГОНЯЯ ПРЕСТИЖ»
ПОТЕРЯННОЕ ЖЕЛАНИЕ
Реалии современности таковы, что обыкновение продают и покупают в извращенном виде, трактуя это, как интеллектуальный сервис.
Мы, идя в вечность, постигаем в ней все, но на деле – лишь то, что дано в ней нам по естественному милосердию.
В новом веке поставлена под сомнение истина. Да и кто знает лицо времени, кто может сам достойно держать ключи правосудия?
Много таких мудрецов пыталось построить модель Вселенной, но также как люди не могли никогда помириться между собой, так они не договорились и здесь.
Кто-то сделал вывод о том, что нам всегда помогал Бог: вот Он и поможет на сей раз. Кто-то подумал, что люди между собой могут справиться с тем, что им предстоит пережить. Если им на пути встанет некий беспорядок, то, пережив его, они увидят простоту, которая в итоге окажется простым решением их проблем.
Но были и те, кто решил, что это все элементарный набор случайностей, и если создать условия для этого, то совокупный образ происходящего сам укажет на момент истины, ибо на деле все просто. Но человеческое невежество отклоняет от мира воздаяние.
Приятен ли век к удовольствиям, заключенным в нем? Но в нем оказывается полезно лишь то, что приятно для истины.
Что у нас за время? Камни вопиют, воды поглощают, хлеба преломляются, но нет вина, утоляющего фантазию!
Уже сегодня люди живут, почти без содействия рук, но не трезвеют, не насыщаются.
Вопрос о норме восприятия всегда был камнем преткновения. На самом деле в итоге все всегда оставалось примерно, условно и туманно. Ибо человек не имел точного соответствия духу в материи.
И только в век машин удалось подойти к тому, что мир долго мучился над искусственным, над вымыслом, над тем, что было всего лишь игрой воображения. Прикладные вещи стали основой интеллектуальной системы восприятия. Это сложное, иерархическое устройство включало личные отношения в отлаженном техническом сценарии воспроизведения естества. Сложный конвейер грез и впечатлений был железным занавесом для чувств и желаний – того воздуха, который гнал пустозвон в империю монстров и царей вечности.
Все, что делал человек, на самом деле – прах и тлен. Но что же можно так мнить, что это можно продавать и покупать за «нетленный металл»?
На самом деле это либо плесень от недосмотра, либо сырая глина преданий и страстей человеческих, ибо в нужных руках это золото, которое часто принимают за тернистый мед процветания. Либо в рассмотрении это преемственность дыхания веры из воздуха, переменчивых муз современности.
Но здесь воздух, веяние ветра тихого – не иначе наркотик. Он страшнее пороха для тех, кто обыкновение сделал обузой и наживой, заставив уснуть разум и остаться внебрачным ребенком промысла благочестия, который может быть народной дипломатией или пародией на вождя и идола грешников. Той копией, что на языке совести – дерзость и обман восприятия.
Если у человека забрать утешение, то у него будет лишь прелесть и утонченное искусство обольщения. Но мир стал свидетелем того, что узнал об этом из притчи в устах добродетели… через посредников исповеди. Но неужели мы идем к примирению через насилие над собой? Или грехи чреваты протестом?
Исповедь не в принятии или признании греха, но в познании истины… Так как выразить истину – значит освятить тайну благочестия Божия.
Почему дух просвещает и благодетельствует? Что есть перемена ума: знания, чувства? Или добродетель, что колеблет, но освещает душу?
Почему нам так часто приходится исчерпывать любую тему или обстоятельства, пытаясь упразднять ситуацию, отвечая вопросом на вопрос? Наверное, потому что мы не себя исповедуем, а того, кто покорил для нас вечность. Будучи ее связью для нас, он несет нам образ грядущего, и в его пришествии – царство правды.
И пока он нас питает, как младенцев, мы ветхи, но не во всем, а в веке этом, ибо мир уйдет, а те, кто возвеличили себя служением рук человеческих – мудры по букве, а по духу мертвы.
И пока мы не явлены во славе Господа, они всегда будут велики в мире безумием проповеди.
ТУПОЕ СЕМЕЙСТВО
Один богатый и благородный дом стал жертвой беспринципных интриг.
Глава семейства поставил в оправдание долю наследства своего младшего сына и проиграл ее в карты. Чтобы не стать жертвой скандала, ребенку было предложено податься в бега и, тем самым, стать козлом отпущения. Ему не сказали, что по достижению совершеннолетия наследство будет ему принадлежать по закону.
Хотя он и не сильно был особый,
Но дело было, может, и не в нем,
Ведь было то, что отличало от многих,
Но, впрочем, дело больше и в другом.
Семейство в сути важно в малом только,
Оно – дорога та, которую найдешь.
Но ею можешь не идти ты бойко,
Однако только ею и идешь.
Семейство лишь начало, утро перед днем,
Но главное приходит лишь потом,
Тебя в сей мир позвали, и ты был в нем
Одним лишь редкостным лучом.
Туда, куда пошел ты, придет в итоге и судьба.
О, если ты найдешь в том месте то, чего лишен!
Но все же больше потеряешь, не беда.
Однако в этот мир был ты кем-то приглашен.
Тебя заботой окружали, давали ласку и тепло,
Но рано ты лишь то в ней смог разоблачить,
Что та свобода, о которой воспевали так давно,
Жила в тебе, и ты ее лишь должен приручить.
Однако мир сей, та пустыня, где предстоит ходить,
Где должен ты его за давность времени
На славу жизни пробудить
К величию добра в убогом бремени.
И это вышло битвой всех начал:
В сильнейшей драме ты себя создал,
Пойдя туда, где смысл, ты в сути и пришел,
Когда в пути стал тем, что сам искал.
В виду старинного и благостного рода лишь сейчас
Ты плодом стал той жизни, о которой на заре
Пролил в миру свой редкий и великий глас,
Ты мир вкусил, погрязнув в теле ветхом, что дано тебе.
И напоив его той кровью разной,
Ты действо грома в жизни лишь однажды испытал,
И свет прошел в тебе волною вольной,
И он увлек во глубь прекрасного порыва, как мечтал.
И в том порыве воплощались дивные мечты,
Ты долго увядал, как света краски, их поток,
Что на холсте твоей живой души разлиты,
Теперь в простом порыве из рук твоих возник цветок.
Цветок твоей сердечной песни расцветал
Во глубине ветров случайных сердца,
Воздушным поцелуем показал
Твою сердечную историю младенца.
Восставив грезы в мире старом,
В таких же лицах молодых
Возник младенец буйным цветом,
Им воздаяние явив.
Тебя в сей мир искусство семенем дало,
И то, что лишь лучами бродит на века,
Во пламя жизни собрало,
И нам, как звезды в небе, прочертило письмена.
Ты в долгих ожиданиях понятий зыбких,
В которых жизнь тебя средь нас,
Как чашу, проблеснувшую в загадочной улыбке,
На пир фантазии несла сейчас.
И вот, вобрав все лучшее из века,
Ты, проливая славу торжества,
На те извечные черты у человека,
Несешь нам век того искусства, естества,
В котором мы из сна воспрянем по любви,
Своей разбитой чаши мысли части соберем.
И без тебя мы, видишь, не могли
Любовью насладиться ,а теперь ее найдем.
И, забегая в долгий ход рассказа,
Мы выбрали тебя в веках в призы,
Наградой стал того суда ты сразу,
В котором мы сложили все свои венцы.
И, рассудив о времени устройства
Своих не сильных, но простых решений,
Мы вырвали тебя из беспокойства,
Из прочей мира суеты и всяческих свершений.
Тебя избрав рабом и жертвой, в роли палача
Мы упивались от твоей мольбы,
В которой ты, награды не ища,
Нам на особом жребии преподносил дары.
Тебя мы, не ища, но видя по преданиям,
Решили средь себя свечой считать,
И в применении к стараниям
Священный трепет стали соблюдать.
НАХАЛЬНОЕ МЫТАРСТВО
Малыш жил на улице, в старом парке. Ему оказывалось тайное покровительство со стороны его домашних. Он считал свою жизнь настоящей, но не знал того, что его поджидали кредиторы. Свыкшись со своей ролью, малыш и не думал о том, что все могло измениться в один миг, едва он переступил бы порог дома…
Напрасный труд, и силы воровство,
И пасмурные чувства, переживаний стать
Ты должен как свое родство
Средь суеты пестрящей испытать.
Тебя мы, не набаловав игрою,
Своих желаний пламенем и негой,
Считать могли лишь частью и порою,
Лишь отдаленно, но могли принять за человека.
Игра твоей скорбящей роли так всецельно
Нас не заботила подчас вообще,
И, будучи своим, ты лишь отдельно
Мог быть цветком на нашем благом алтаре.
Тебя беря от остального рода,
Мы лишь фантазией своей
Или игрою воли, как каплей меда,
Могли тебя мы понимать теперь.
Не очень сильно тяготея
К твоим скорбящим чувствам, тебе не помогая,
Воспринимали нехотя тебя
Мы издали, своим капризам потакая.
Но ты прижился, стал отчасти понимать
Суть в строгой нашей теме сознавать,
И постепенно в наши игры стал играть,
Отчасти тихо, но искусно принимать.
И из далекого посыла мы редко,
Но все же нежели тебя своим теплом,
И ты из томного желания цепко
Стал увлекаться нашим благом и добром.
И вот, когда мы приходили в чувство,
Ты утешал нас благом чистой тишины,
И те, кто тяготел судьбою грустно,
В тебе нашли рождение зари.
Ты солнце в свете неба дорогого,
Что жило средь людей само порой,
Мы чудо скрыли, но ты нашел венец благого,
Что в лике был сердечной добротой.
И вот, оставив прежнее имение,
Ты рос средь тайны, что мы знали,
Среди духовной благой тишины забвенья.
Тебя, своею тихой грустью всей питали,
Хотели чашу мира пред людьми
В сердечной жертве пронести.
Но, не открыв тебе пред смертью тайны,
Мы не оставили ее возвышенной цены.
Тебе духовно предложили в свете жить,
Но лишь оставив все свои желания, мечты,
Один ты должен путь священно проложить
Средь возмущенной, возгордившейся среды.
Еще не зная правды и слепо уповая на труды,
Один из всех твоих собратий, наш мир узнал,
И исповедовать столь редкие, но благие черты,
Ты тихо стал стяжать сей дар.
Ты стал для нас тем храмом духа просветления,
Что и привлек в свой трудный свет
Нас к высоте прекрасного движения,
Тот благий и тщеславный ум, что есть ответ.
Вдали от благ тех разных истин,
Что дарят роскошь и великий тонкий вкус азов,
Ты был одной и благой птицей,
Что нес в ковчег своих собратьев благий зов.
Играя с нами в веке разных увлечений,
Ты весть принес в пустыне тем, кто не имел ответ,
И в долгой веренице сладких развлечений
Твоя простоя радость покорила свет.
Ты был захвачен в мире нашей тихой благой простотой
Среди мытарств, что мы побитым чувствам приносили,
На сердце сирое небесный свет во тишине седой
В тебе на миг пролился, возник и тут же поселился.
Мы, испытывав тебя, не очень сильно понимая,
В твоей душе нашли то утешение во всем,
Что нас ты, отовсюду приютивши, стал без труда
Дарить нам тихость и усладу милого чела.
Приняв твое простое разумение,
Мы та тропа, которой ты пошел,
На сердце сохранив тепло и умиленье,
Ты в радость жизни перешел.
ЧЕРНАЯ ХРАМИНА
Мальчик рос и постигал хитроумную науку уличной жизни. Его еще раз испытала судьба: он странным образом был очарован одной из подружек, но почему-то навредил ей. И стал прятаться ото всех в старом храме, по привычке читая церковные книги. Тем самым он чудесно сохранял благородное происхождение.
Из малого семени мир порождая,
Ты тихо ходил в странной сути его.
И вот, на себя мир сей примеряя,
Ты иго в нем выбрал по силам свое.
Не стало в тебе того мира простого,
Но, видя в нем краски погасшего дня,
И за искрометным искусством пойдя,
Ты долго старался найти в нем себя.
Ведь если не стало в нем сердца живого,
То в песне твоей и не видно тебя.
Но, выбрав себе, что такое «ты» снова,
Ты в мире остался без самого себя.
Отдал ты мир во красе,
Такого себя посвящая той странной игре,
В которой испытанным средством играют,
На деле – твоею душой себя развлекают.
Но более нет той игры красноречия,
В которой живая душа отвечает.
И ею играя, и так увлекаясь, наречия
Во чаше житейской добро собирают.
И кровью без краю ее наполняет,
До капли все собирают сполна.
Ты видишь, конечно, чего это стоит,
Но нет платы тебе, неугодна цена.
И коль удивится хоть кто-то тебе,
Пожертвует в мире и сердце свое не спеша.
И ты, потеряв блаженство в себе,
Заплачешь, и, тихо тоскуя, воспарит душа.
В твоей мирной молитве, предписанной роком,
До истины благой не можешь дойти на заре,
Разбив образ в осколки, дарованный Богом,
Ты сердце приносишь на святом алтаре.
Тебя в дорогие одежды нарядив,
Мы, цепи собрав за тебя от греха,
Позволим побить того, кто, за тебя жизнь отдав,
Решит лишь песни о счастье в мире нести на века.
И вот, насладившись картиной потерь,
Упиваясь мольбой над несчастным телом,
Мы, взяв за нее твою душу теперь,
Печально в обитель тайны тебя поселим.
Утешаясь искусством священным, пороки свои замоли.
И в той небольшой, но искомой молитве по Богу
Свой голос в дыхании сердца найди,
За слезы в печали свою душу возьми.
Ее причащая в томлении духовном,
Мы тихо приносим в сем храме дары.
Искусством, на мир сей взирая из чаши, попробуй!
Из осколков по-новому сердце свое собери.
Недолго ища воздаяние света,
Ты тело свое от него береги,
Но вряд ли получится это,
Ведь меч над тобою уже занесли.
Играя со страстью, не станешь беречь души,
Стараясь утешить свое недостойное ты житие,
Свое самомненье, быть может, насытишь,
И сквозь искушение, возможно, правду найдешь.
Но далее соблюдешь правосудие в муках,
И не осуждение, но радость найдя,
Ты, прежнее бремя оставив тихо,
Так же тихо по хладной земле пройдя,
На спор роковой пройдешь вдохновенно
И нам, лишь восполнив любовью глаза,
Ты, тихо поклоном склоняя к познанию,
Расскажешь о том, как текут времена.
Но если и нет в тебе духа и тела,
То просто укрой нас своей тишиной,
И, молча раскрыв перед образом двери,
Ты выйдешь простым из суеты седой…
Но более в том же нескромном порыве
Мы тихо преклоним главы пред тобою одни.
И ты из сокрытой улыбки в призыве,
Протянув в свете, покажешь нам руки свои.
В них вновь обретем мы белые крылья,
И воспрянем в выси в свете любви,
Из грусти прекрасной раскинем серебро естества,
Что нашли, как легенду земную, у твоей звезды.
БЕССТЫЖИЙ БРОДВЕЙ
Но долго он не отсиживался затворником, и уличная братия, озадаченная его секретом, испытывала его и потешалась, развлекая себя тем, что таскала его по злачным местам, развратничая и кутя.
Они пытались узнать,
что могли бы получить от него?
Сердце, что любовь посетила,– горячая звезда,
Но почему все живет, об этом молча.
Враги лишь сети жадно свои разложили,
Без устали жертву ища…
Если ты не можешь стоять у них на пути,
То это вовсе не значит, пойми,
Что они не хотят на услады свои,
Как-то несчастную жертву найти.
Прекрасную песню ты слышишь в ночи,
И нежность толкает тебя источник найти.
Из лона покоя уйдя, ты ждешь лишь того,
Что ты не собьешься с шального пути.
Слышишь призыв, но опять ты один,
И в этом ты видишь свой приговор.
Из пыток уйти ты не можешь скорбя,
И ловишь за хвост самого же себя.
В том виде искомого вечно добра,
Не видишь всего лишь ты снова себя.
Но кто-то другой у тебя пред лицом,
И вряд ли он занят твоим же добром.
Вот прихоть толкает тебя пред судьбой
Идти позабытой и ветхой тропой,
Не ищешь уже ты ни благ, ни друзей,
Но тайной играют пред миром твоей.
Испытан ты в сердце, прошел долгий путь,
Но все ж не дадут и теперь отдохнуть,
Не сильно, неброско приблизив тебя,
Воруют тепло, что твоя источает душа.
На миг из облака замок возник,
И ты за виденьем бежишь напрямик,
Не может погаснуть пламя в душе,
Одно лишь мгновение, и ты во всем том огне.
Горит пред тобою пустая земля,
Не ищешь в ней блага, ты все ж как змея.
Средь терния сияет роса: ты чадо, еще человек,
Но как обольщает тебя ветхий век!
Не можешь простить ты обид и невзгод,
И ищешь удачи, и где-то есть Бог.
Простить себе можно страх и стыд,
И ты еще не совсем плох и пока не побит.
Твоей жизни никто не решит,
И только ты можешь завет разрешить.
Все то откровение, что ты решил принять,
Тебе в сути позволило скорбь испытать.
То благо, что Бог отобрал от тебя,
Лишь время, где все ждут тебя лишь любя.
Простить и исполнить завет ты бы мог,
Но лишь если дар ты примешь его,
То чудо, в котором мы ищем тебя одного.
И если устанешь, и не поверишь в него,
То кто же придет на помощь, ведя
За руку тебя впредь всего бытия?
Но не только история в этом твоя,
Я больше видеть хотел воскресшим тебя.
И если не можешь по-своему стать
С ответом на пути своего жития,
То помни: тебя мы ласкали в ночи,
Твоего сердца мы целовали лучи.
Но ты и не понял всей силы любви,
Остался младенцем, не дал нам руки.
Одно то, что ты дышишь средь нас,
Наполняет познанием и радует глаз,
Немного движения и раскрыты уста:
Я светлая радость, я спала на груди у тебя.
И в свете тех благих и райских лучей
Любовь на руках мы грели в тот миг у очей,
Когда среди множеств написанных книг
Твоя рука в объятья зовет меня напрямик…
И вот как большая река,
На небе возникла святая слеза,
И в крыльях своих голубь, летя,
Тебя за собой позовет: «Вспомни меня!»
Я больше не стал бы искать светлый взгляд,
Но болью твоей я, как пламенем светлым, объят.
БЛАТНАЯ СЛАВА
Как-то они, напоив его в очередной раз, притащили в один богатый дом. Там предложили купить этого молодого человека, чтобы в ответ за преднамеренную провинность он делал бы в том доме всю грязную работу.
Но в дело вмешались слуги его семьи, которые тайно наблюдали за ним, и, запретив злую сделку, вернули его на улицу.
Наказывать его не стали, но и возвращать тоже. И он был оставлен на богадельню.
Ища тихой ласки, я бредил тобой,
И в томном желании тобой обладать,
Я грубо наткнулся на тайную власть.
Тогда же я понял, что в паутине опять,
Ты – вовсе не то, что я должен понять.
В моей тихой грусти не стало тебя,
Меня лишь в покое болезнь и нашла,
Спасая так верно почти навсегда.
И я на бумажные крылья поднялся,
Скорбя, подо мною плывут города,
И тихо времен течет с грустью река.
Я стал, как упавшая с неба звезда,
В которой я, как чудо, угадал себя.
И ты – тот прекрасный и малый цветок,
Что живет среди сорной травы, где восток,
Ты прекрасна средь тихой ночи волшебства.
Но я не познал твоей нежной любви,
И выдумал сказку себе вместо ласковых лет,
Злой демон престал ото всей правоты,
И я, как обычно, забыл свой навет.
И вот, в протяжении множества лет
Твой танец среди волков представлял,
Опять же немного ответа во всех поискал,
Предался своим нестрогим мечтам.
В желанных мучениях придумал тебя.
И тени поплыли на глазах у меня,
Качнулся тот воздух, что я сотворил,
Я фантазию глупо, но все ж оживил.
И в правде напрасной хотел поиграть,
Все с тобою хотели найти мой мираж,
И в этой хитроумной игре не проиграть,
Так я в чем-то забыл за грехи свой кураж.
И вот, упиваясь лишь слабым умом,
Ублажал то и дело призрак я твой.
По простой и спокойной манере своей
Я приведением увлекся, но не тобой.
И из злости, из сплетен о том,
Я сам оказался себе палачом.
Я не видел покоя твоего и тишины,
И мы разговора о том лишены.
Но забыв тихий сон и ласки души,
Как ребенок упал я в объятия твои.
Но в темном свете ясной луны,
Я не услышал твоей страстной мольбы.
И я один как бабочка лечу
К бутону, одинокому цветку:
Может – лишь призрак, а может – огонь.
Но, созрев на руках на твоих, – это любовь.
Я развеял мечты и печаль лишь узнал,
И в доме твоем теперь зажигая свечу,
Я прилег на ночлег и лицо твое прижал
К своему испытанному скорбью плечу.
И вот я опять на крыльях лечу,
И голос твой в сердце звучит среди дней,
Как будто я снова ранен, подобно лучу,
Острым взглядом страсти твоей.
И в прошествии нескольких дней
Мечтаю о том я с тобой наяву,
Не могу протрезветь, и как хищный зверь
Терзаю тело твое и алую кровь тебе отдаю.
И в нежных объятиях сладкая боль.
Но много ли надо в том чувстве воспеть,
О том, что во плоти я познаю лишь роль,
В игре, которую души ведут лишь во сне?
Цветы, отдавая свое нам тепло,
Посеют во времени солнца лучи,
И мы, собирая их в чаши свои,
Не более духа, что чистота нашего сна.
И в нем мы идем среди сада во свет,
И вот, в протяжении множества лет,
Мы – тени, идущие день ото дня,
В котором мы ищем себя, вкусивши огня.
И если б стояли мы среди звезд,
То создали б тот сон, что упокоил нас
И манной питав ночами грез,
Свет бы пролил среди множества трав.
И в свете лучей соткал бы нам Бог
Не швейный хитон, который на нас,
Мы – просто огоньки от свечи,
И, сами сгорая, из тьмы мы ушли.
В звуках дыхания – сердце одно на двоих,
И свет нам открыл среди звезд новый мир,
На облако став – мы истина дня,
Лишь та, что нас чистотой соблюла.
НЕГОДЯЙ ШИРОКОЙ РУКИ
Несмотря на уличный образ жизни и тайную заботу домашних слуг, мой друг подражал благородным бандитам и таким образом походатайствовал о прощении отцовских долгов. Тем самым он опротестовал долговые обязательства, навязанные завистниками.
Он вышел за давностью лет из прав на домашнее наследство, но смог найти себе за все время другое…
Прихожане старого храма в знак своего уважения к похождениям маленького оборвыша отблагодарили его, прославили его новое благородство и сделали своим героем.
Той мерой, что многие связаны в суд
Мы часто теряем, но именно тут
Ищу я ту нить, где конец – благой тон,
Что чуточку может, есть лишь жаргон.
Но вот, испытав приблизительный ход,
Я много ли знаю тот благий исход,
В котором, блеснув будто свежей слезой,
Уверовал в счастье, и вот я – другой?
И вторя тому разговору судьбы,
Я более этой прехитрой игры,
Не менее тени иль ветра в пути,
Во всем я не знаю ту меру ходьбы.
Поскольку испытан мной суд и стыд,
Я более чем был нуждою побит.
И если я сам себе выбрал исход,
То более чем совершил в том полет
Таких же простых и исполненных чувств,
В которых мой замысел кем-то открыт…
Но если я не очень-то тверд,
То пусть этой статью кто-то пройдет.
И все что я видел на долгом пути,
Он стал бы в сознании точно нести.
Но был уже знак: усвоив правду игры,
В поклоне пред светом самому не прийти.
И, чем-то наполнив свои мысли и жизнь,
К отношению правды свое благо снести.
То чувство живет в полноте между пут,
Историй и действий, что отовсюду идут,
Нам много дает оно благостных дней,
Но мы же не просто одни средь людей,
А только отмечены тем, что много вестей
И тем, что прогрессом отмерены нам,
Своей полнотой несут пробуждение в мире идей,
В мире вестей, в мире снов, мечтаний и игр.
Но более в том, что средь утех мы живем,
И наши утехи – лишь страсть к чудесам,
Не видя добра, мы время свое бережем,
Творим сами дела, не обращаясь к небесам.
Но дело ли то, что горе в себе,
И роли забыты и только престиж?
Все в том, что потеряна правда в душе,
А с нею потеряна вся наша жизнь.
И, словно у мыслей своих же в плену,
Я молча смотрю по ночам на луну,
А в ней тот затейливый кружится мир,
Быть может, его захватил прелестник кумир.
И мир, той загадкой взирая с луны,
Нам больше не скажет, что мы влюблены…
От каменных стен прозаичен рассказ:
Продажной любовью мы радуем глаз.
О том, что когда-то была та история,
Что детство оставя, был оставлен и быт,
А с ним в небольшом отношении
Огромный весь мир стал забыт.
И тихо ступая по стопам детских грез,
Был дорог покой у разбросанных слез.
И будто у нас был поделен
И принят меж всеми тот златой телец,
О котором забыли совсем, но он наконец
Навел на всех свой каверзный тон.
И не очень о морали своей заботились,
Окутавшись в дымчатый фимиам,
Мы вместо веры просто доверились
Каким-то наркотическим снам.
Но большая загадка старуха судьба,
И пламени звезд пошла та молва,
Что мир нам был дан не всерьез,
Он был все же очень уж прост…
Не более силы, что собирает людей,
Мы были обязаны сами тем снам,
В которых не можем играть без идей,
Сей сказочный праздничный бал.
Но в деле, которое скромный секрет,
Таких проигравших, наверное, нет.
По мере игры нас тешит Сам Бог,
Мы лишь представляем, что жизнь это бред.
Но в сути нет той разницы меж нами:
Где правда, а где чудо – того нет,
А где и безумие, нам данное с годами,
В котором страх, сомненье или вред.
Но, в теле своем сочетая миры,
Мы видим, что мера лишь сами мы.
Мы сами мерило, мы сами дары,
И в понимании этом мы не одни.
И тут в дело восторгов и нашей хвалы
Вступает та правда, от которой мы пьяны.
Одно впредь усвоя и тихо моля,
Мы видим опять, что немного милы.
Ускользая от света, шатается тень,
Ее образумить, наверное, лень.
Но, тихо качаясь меж предметов и вех,
На мир скромно смотрит сам человек.
В пылу тихих мыслей и строгого сна
Я вдруг понимаю, что жизнь все ж мала,
И скромно воздух из рук отпуская,
Я ощутил, что мир, как притворство тумана,
Полон блажи и простого обмана.
Но, в долгий спор с ним не вступая,
Я попросту тихо схожу в нем с ума
И вновь просыпаюсь средь реального сна.
ПУСТАЯ ХАЛЯВА
Итак, маленького оборвыша будем звать Левшой, хоть он и был знатного рода, но по-настоящему был зачат всего лишь одной из многих кукол Кесаря в ковчеге старого мастера.
Ему еще предстояло стать себе хозяином, сначала пройдя посвящение улицей, но, не пожелав своего прежнего имения, он пошел за своим настоящим талантом. Так, обретя вечность, он стал свободным художником.
Полет прекрасных чувств – высокое понятие,
И благо, если это можно с кем-то разделить.
Но вот когда коснешься яви, как заклятие,
То станет явь болезнью ума в тебе же жить.
И долгой ночью благо ожидая,
Ты в чувствах, как бы рай найдя,
Сейчас в них лишь темницу обретая,
Своего свободного, но грешного ума.
Ты, жизнь обычно воспевая,
Как все пороки чествовал смеясь.
Но вот дни радовать не стали, а дарили скуку,
Когда ты в них увидел для успеха муку.
И в ней ты разуверился во многом
Тогда, когда одной любви желал.
И в грех клонили помыслы и чувства роком,
И ты в наем им сердце отдавал.
Нот вот болеть ты как-то стал,
Одним и тем же свойством ты страдал,
О том, что ты любви бесценный дар
Бесстыдно за копейки продавал.
И наслаждаясь мимолетным благом,
Лишь раны ты в душе стяжал.
Тебя во бездну увлекало злато,
И ты свой счет всему бессмысленно ровнял.
И первым сердце плакать стало от тоски,
И ты дитем пред миром вольным стал.
Но видишь, не хотят они той ласки,
Невесть что дух твой с безумием пропал,
И тех, кто стал обратен духу,
Безумцев настоящих, стали восхвалять.
В тебе еще жила та муза, подавала руку,
И ты ее не гостьей, но сестрою мог считать.
И если в иго ты ушел другого мира,
То Бог тебя избрал сосудом истин,
Что в нас любовь бы сохранял, для врачевства,
В суровых искушениях ты чист, и благостен и юн.
Имея иго роковое, был ты другом,
Одним доселе настоящим человеком для начал.
Отдав всю душу пастырю, с заснувшим духом,
Свидетельство искусства собирать лишь стал.
И ты один из нас насущным правом,
Житейским игом полноправно обладал.
Мы собирали, ни имея храма,
И расточали мир и утешение его зеркал.
Но в свете благом ты для нас являлся,
И девы выбирали для зачатия лжецов,
Тебя никто не увлекал за ними, не таился,
Но, видя праздник утонувших душ отцов,
Ты призрак лишь душой своей увидел на яву,
И нам оставил крепкий и простой веревий,
В котором мы имели сильную нужду,
Так выпал судьбоносный жребий.
И, подвизаясь им пред Богом, выходили родом,
Который наш затворник в помыслах обрел,
И те, кто храмы возводили пред народом,
Не стали в них вести кроткий с миром разговор.
Но деспот, суд свой разоряя,
Тенями перед ликом Божиим встал забор,
И вышли господами мира, храм оставляя,
На церковный молчаливый двор.
По той простой причине мир все полюбили,
Что он дарил господство мотылькам на час.
И мы его, не очень дорожа, в себе носили,
А он при всем берег еще и нас.
Но вот ушел предел стараний, что дарили,
И в вехе большего добра нам жить,
Мы тихо свои силы меж собой сравнили,
И между прочих стали простоту любить.
И в самом главном мудрость сохраняя,
Лишь вид ее имели, не надеясь на величие свое.
Но вот, что правда, ложь была нам слаще рая
И, блуд для нас был лучше, чем порядок и закон.
Но в том-то и особые пороки были
От тех особенных сторон основ,
Что грубость и невежество хранили,
Не имея в сути у себя любовь.
И видя ее, мы словно грязь имели и тихо пели,
Один из нас, кто мог хранить в себе покой,
Не рвавшись, на царском восседать престоле,
Чтоб обнаружить гордый нрав другой.
Но тихой добродетелью украсить
Наш ненормальный и безумный нрав, его советы,
Тебе, душа, хотелось правды попросить,
И ангелы твои творили святые благие обеты.
И простые рассуждения в мире этом видел,
В жизни нашей – Божьи образа.
И свет, который ты молил пролиться,
От сути старых мифов в нас открыл глаза.
И тайна та, которую хранили,
Была в сердцах наивных – Божия краса.
И ты молил пред нами Бога что есть силы
О том, чтобы раскрыть уста
И увенчать любовью сердце одного,
И, тихо улыбнувшись, растворить секрет,
Пред той, что стала бы улика твоего
Искать той чистой ласки, которой у тебя и нет.
И, шествуя на крест, не знал о том,
Что у небесных врат тебя ждет Бог великий.
Но я и те, кто видел твой высокий подвиг, знал потом,
Что между нами было детской чистотой.
И отдавая сердце Богу своей властью,
Ты знал о том, что мир тебя любил, слезой омыв,
Не с миром ты судился, но со страстью,
В которой демон страшный видел твой порыв.
Когда дерзнул ты только в мир влюбиться,
Тогда и ангел был печален и слезу тебе дарил.
Ты перед нами отдал сердце, готовое разбиться,
И Бог воздал тебе свой свет, что ярче всех светил.
Как в ризах белых, ты в него одет,
И наш исполнил тягостный отшельников обет,
Во звуках трубных возвестил ответ:
Для спящих негасимый свет.
ЛЕГИОН
Падает с ресниц твоих страдание по часам,
И в глазах притих без смысла ум, темно.
И великою тоскою замер в темноте ты сам.
И теперь ты – камень, что не мог поднять никто.
Лишь условность, что одна в тиши парит,
Вот и приготовлен твой нерадостный венец.
Тень во мгле на ощупь в тишине скользит,
Связи веков средь тлеющих времен настал конец.
Хищник больше не терзает грех
Послушных без фантазии овец, их не поймаешь.
Над бездною широкой обронив свой крик,
Страсти поклоняясь, уже в адский сонм не впадаешь.
Идут без красок солнца души предо мною
На суд великий, без умысла и грез мотив,
Но так, безумствуя с самим собою,
Ты только возбуждаешь примитив.
Искра вдруг во Вселенной возникает,
Но ее унес в былое грех,
И вот уже нужда не ограждает,
И страсти не сулят соблазна и утех.
И разум больше не блуждает,
Не увлекает жажда и обман,
Сознание во чрево пропадает,
И из него восстал лишь истукан.
Ты больше не желаешь крови,
Ты не кумир, ты – чей-то мертвый идеал.
Ты тот тиран, ушедший без надежд и воли,
И откровение бездушным, которое никто не крал.
Фанатик, что ради лжи престол страданий,
Склоняясь к фальши, ты, мечтатель, потерял.
Не нужен миру больше ангел падший,
Его мир на наркотик правды променял.
В тишине твоя молитва раскрывает напряжение,
Сенью тихой открывает небеса,
И из них на руки, нарушая притяжение,
Благом тихо падает слеза…
Взгляд в стороне пробуждает сомнение,
Чувства несут бурю и стыд,
Где-то в глубинах сознания несется волнение,
Навстречу ему – оправдание и боль обид.
На веру выносят фальшь и страдания,
Кумира все чтут и любовь на показ.
Где-то в былом позабыта та скрипка,
Что нам обещала чудесный романс.
И вот, молодой и красивый пред миром в начале,
Лишь тенью со славой играв, не ведая мер,
Появляется призрак, не щадящий печали,
И в веке суровом он подает всем пример.
Не веря в предания, не шутя с откровением,
Он грозно машины поднял против людей,
И, вот встрепенувшись в поводьях, со рвением,
Помчались во весь опор сотни коней.
И в век судей и отступления вступая,
Есть вестники, что возвестили нам исход.
Но грозно сатрапы народ окружая,
Идут на борьбу, как в каторжный бред.
Не веря, не чая себе снисхождения,
В суровой тоске утонув без границ,
Оплакав грехи и вернув искупление,
Они предрешили его же конец.
Плачет ангел белокурый, светлая слеза,
Музыка в устах его мир печально заливает,
А слеза его в выси и есть та звезда,
Что манит и что к миру нас всех призывает.
И в глазах представив образ,
Что склоняется к кресту,
Потихоньку звуки неба,
Обретают высоту.
И в безликом странном жесте
Он прильнул к пустым очам,
И в каком-то из прохожих
Он увидел идеал.
Он не бросок и не строен,
Но в душе его свет дней,
В коих мир не упокоен
От безудержных идей.
Простота в смиренном сердце
Покорила ту звезду,
В кой зажегся смысл жизни,
Не хотя его терять в бреду.
Венок из розы ангел свил
В диком пламени жары
И, отдав ей свыше много сил,
Он вознес меж прочих дней
Лишь этот простейший венец.
И в его рассвете дня любовь сердец:
В духе кротком больше нет,
Чем любви простой обет.
Счастье розе отдавая,
Он обрел тебя, мой друг,
Красноречья не имея,
Ты лишаешься сих мук.