Что сказать? Нечего сказать. Мысленно вытирая символические сопли, расплющенный в замороженную лягушку, не замечая поворотов не лестничных площадках, тормознул только на обшарпанных ступеньках подъезда. Нечего сказать? Ну уж нет! Сказать всегда есть что.
Бегом обратно на третий этаж.
Рывком открываю дверь кабинета
- За что?
- Не важно.
- Не имеешь права.
- Имею. Обращайся в суд, мне приcудят взять тебя обратно на работу. Ну и что будет дальше?
- Буду работать, стараться, делать, что прикажешь.
- Пойми, ты мне уже не нравишься и как человек, и как работник. Я не хочу, чтобы ты что-то вообще делал для меня и для моей конторы.
- Почему?
- Не хочу. Ты мне не нравишься. Мне неприятно тебя видеть, с тобой разговаривать. Пожалуйста, исчезни.
Сказать нечего. Медленно спускаюсь по лестнице, знакомые царапины на стенах, шероховатости на деревянных накладках старых перил. Очень старая, покрашенная когда-то темной охрой, не закрытая дверь на улицу. Медленно спускаюсь по обшарпанным ступенькам подъезда.
Мы учились на одном курсе, но в разных группах. Я учился хорошо, он плохо. ОН играл в футбольной команде факультета. Я собирал комсомольские копеечные взносы на курсе. Это была мука. Деньги были мизерные. Стакан компота. Никто сам ко мне не подходил, чтобы сдать свои копейки. Надо было подойти к каждому, получить эти копейки, расписаться в билете, получить подпись в ведомости. Я бы мог в конце месяца уплатить за нерадивых свои деньги, расписаться в ведомости. Но расписаться в билете не мог. А именно эта подпись сборщика была подтверждением того, что данный член ВЛКСМ соблюдает основной пункт устава. Я был наивным мальчишкой, поступить так позорно я не мог.
Он был не мальчишкой, а молодым взрослым мужиком, и водился с такими же. Они устраивали в общежитии вечеринки, пили вино, приглашали девочек со стороны.
Как-то в нашем комсомольском бюро затеяли акцию по борьбе со злостными прогульщиками лекций. После первой пары окно, члены бюро помчались ловить прогульщиков. Все в главном здании на Ленинских Горах, 3 минуты от аудитории до комнат общежития. Я врываюсь в комнату, он сладко спит после вчерашнего. Спросонья ничего не понял, но пока я орал в истерике о чести комсомольца, он сообразил что происходит. Слушая меня, быстро достал кастрюльку, несколько картошин и что-то завернутое в газетку. Дождавшись, когда я взял паузу, чтобы отдышаться, спокойно сказал.
- Ты тут посиди, сейчас схожу на кухню поставлю картошку. На выходные ездил домой, привез картошки и сало. Вот мы с тобой позавтракаем. Горячая картошка с салм. Объедение!
Он ушел на кухню, вернулся, развернул газетку, в которой оказался кусок сала, толщиной с ладонь. Свежий белый срез отдавал слегка розоватым оттенком. Через двадцать минут мы лакомились дымящейся паром картошкой, заедая ее ломтями тающего во рту сала. Ничего подобного я раньше в жизни не испытывал.
Он был взрослый мужик, который вырос в подмосковной деревне в семье, в которой кормилец погиб на фронте. Он мои речи просто пропустил мимо ушей. Я эту сцену запомнил на всю жизнь.
Наши судьбы сложились в чем-то одинаково, в чем-то по разному. Одинаково, потому что учились вместе и получили одну специальность – вычислительная математика. По-разному, потому что он пошел работать в космическую отрасль, а я, в Академию Наук. Я долго был младшим научным сотрудником, поздно защитил кандидатскую, поздно стал заведующим лабораторией.
Мы встретились лет через 15 после окончания. На традиционной футбольной встрече нашего курса с предыдущим. Он конечно был в составе лидера нашей команды. Но кроме этого он был доктором наук, начальником большого отдела, профессором отраслевого вуза. Там, где он работал, выпускники нашего факультета были на вес золота, и особенно те, который были настоящие мужики, не боялись силового единоборства на поле, кто в детстве помогали матерям в тяжелые времена сажать и убирать картошку, кто молча пропускал мимо ушей детский или интеллигентский лепет и умел выполнить важное дело. Не думаю, что он был сильнее меня в программировании или математике. Зато он был мужиком, в генах которого было заложено на уровне инстинкта чувство долга – надо во чтобы-то не стало сделать самое важное и нужное в данный момент дело. Например, накормить горячей картошкой и салом, уставшего, голодного мальчишку, который несет какую-то ерунду про обязанности комсомольцев. Наше время, было временем таких мужиков.
В перестройку я общался с очень разными людьми. Но в первое время с теми, кто подхватили и ринулмсь в эту перестройку. Это сейчас я понимаю, чем было кооперативное движение. Мне еще тогда один умный человек сказал.
- Что-ты радуешься? Вы кооператоры помогаете угробить страну. Обналичиваете и обесцениваете внутреннюю безналичную валюту, пускаете ее в свободный рыночный оборот, это кончится крахом.
Когда страна рушилась, на ее обломках стали появляться новые организации. Люди пытались выжить в разнообразных коммерческих оболочках. Рассыпался ВПК, космическая отрасль, научно-промышленные гиганты. Учреждения культуры, музеи, киностудии, театры. Мои знакомые, аспиранты, зашли в управление музеев кремля, принесли туда пару персональных компьютеров с примитивными программами, чтобы вести учет ценностей. Как-то появился парень из Риги с предложением оснастить партию персональных компьютеров нашими программами, но в разговоре выяснилось, что он не знает даже марки компьютеров. Он сказал, они в разобранном виде в коробках, и что он ищет, кто их соберет. Я отказался. Уходя он нерешительно спросил, не знаю ли я, где можно купить оружие.
Когда в КБ престали платить зарплату, ОН уволился и собирал команду для своей новой собственной конторы. Он позвонил мне и пригласил поговорить. Узнав, что я сижу без работы и без средств существования, велел завтра приступать к делам.
- А что делать?
-Тебе скажут.
Через месяц я понял, они по дешевке торгуют мелкими проектами, из разных умирающих организаций, отложенными в корзину до лучших времен. Кое-как доводили их до приличного вида. Кто покупал, я не знаю. Скорее всего, японцы или южные корейцы. Моя задача заключалась в доведении до нормального состояния разделов с описанием, тестирующих алгоритмов и программ.
Я решил поговорить. История повторялась. Я призывал его поменять, тактику. Работать с проектами более внимательно, анализировать их новизну, и в зависимости от результатов решать, что продавать и за какую цену. А что не продавать вообще. Мне казалось, он меня не слушал, просматривал какие-то документы на столе.
Но когда я сделал перерыв, чтобы отдохнуть, он положил передо мной лист бумаги и ручку.
- Пиши заявление о разрыве контракта.
Никакой горячей картошки с домашним салом. Передо мной сидел тот же мужик, который прогулял лекцию, которого я за это стыдил и напоминал устав ВЛКСМ. Но сегодня он своим чутьем сразу понял, что отныне и навсегда каждый будет только за себя. Такие мужики сразу подхватили модную фразу «это ваши проблемы», стали включать счетчики своим друзьям по детскому саду, школе, студенческому общежитию. Я тогда не понял, понравились ли или нет им новые жизненные установки. Но они их с энтузиазмом приняли, и построили новую Россию, в которой мы с вами живем сегодня.
Прошло 30 лет с того времени, когда я спустился на землю по обшарпанных ступенькам старинного московского особняка. Я понял - мужикам понравилось.