Алексей «Тишайший». Ложный путь.
С приходом к власти боярского рода Романовых – людей новых, «демократически» избранных земщиной, неподготовленных к государственному правлению, но по-хозяйски предприимчивых и ухватистых, характер отношений между Царством и Церковью резко переменился. Характер этих перемен связан с Алексеем Михайловичем, получившим при дворе прозвище «Тишайший». Он был вторым царем из династии Романовых, который, прячась за спину патриарха Никона, навязал Церкви, против ее воли, церковную реформу.
Мотивы, побудившие Царство предпринять наступление на Церковь были куда более глубоки, чем это представлялось на первый взгляд. И крылись они в традиционной приверженности Церкви старой «богоизбранной» династии Рюриковичей, с которой собственно и было связано становление самой Церкви.
Новая династия Романовых уже не имела того «божественного» мандата, который служил источником легитимации их власти. Выбранный Земским собранием первый Романов - Михаил Федорович - имел императивный мандат, то есть его самодержавное право было ограничено выборщиками.
Устроить новую Церковь и подчинить ее Царству – вот что было главной целью затеянной Алексеем Михайловичем церковной реформы. Но провести ее бескровно Царству не удалось. Реформа привела Церковь к расколу и на Руси, как в жуткие времена мракобесия, запылали костры инквизиции.
Впрочем, ни царем, ни самодержцем просвещённый Запад молодого Романова не считал. И то верно! Ну, какой он царь, какой самодержец, если не имелось у него за спиной великих предков, если не было в его крови ни капли благородной крови. Боярин – и есть боярин! Но что бы кто там об Алексее ни думал, а вида о том не подавал.
Ни за тем, чтобы русского царя учить уму разуму, приехал в Москву и Иерусалимский патриарх Паисий, а за тем, чтобы расположить его к себе и с успехом завершить принятую на себя тайную миссию. Потому и выслушивал он терпеливо, с притворным рвением, день изо дня наивные мечты Алексея, вникал в «громадье» его планов и надежд.
А намеривался царь Алексей, ни много-ни мало, переустроить древнюю Русь по образу и подобию современного Запада, которого сам он хоть в глаза никогда и не видел, зато хорошо знал из рассказов своих дворовых людей: великодушного добряка и либерала Федора Ртищева, да хитромудрого канцлера Афанасия Ордин-Нащокина.
Об отсталости и дикости нравов в государстве неустанно твердил царю и его духовник – протопоп Благовещенского собора Стефан Вонифатьев. В святительских откровениях протопопа и в самом деле присутствовало немало правды о том, что русский народ утратил истинное благочестие, что службу справляет формально, молится наскоро, скоморошничает и не только в людных местах, но и в церквях по святым праздникам.
***
Впрочем, подобным настроениям царя в большой степени способствовал и значительный по времени отрыв Московской Руси от материнской Восточной церкви.
Так к середине ХV11 века православный Восток находился под игом Османской империи более двухсот лет. Влача жалкое и униженное существование, прозябая в условиях крайней нужды и дурного обхождения, восточные иерархи вынуждены были, уподобляясь нищим и убогим, ездить по миру с сумой, христарадничать и собирать подаяние. Милостыня, выпрошенная восточными патриархами у православных государей, и была для них тем единственным доходом, который позволял им прокормиться и сохранять свои приходы.
Однако столь длительное пребывание Восточной церкви в состоянии рабской зависимости, с одной стороны, от веротерпимости истинного хозяина страны – от султана, а, с другой, от благодеяний и щедрот православных господарей превратило миссионерскую совесть восточных Первосвятителей в субстанцию весьма податливую и гибкую. В погоне за большими деньгами, они не только не гнушались преступать законы христианской морали, но и нередко отстаивали интересы того подателя, чье подношение превосходило дарения всех остальных. Утратив с течением времени такие важные святительские качества, как принципиальность и честность, они более походили на торгашей, предлагающих сильным мира сего услуги, непозволительные для лиц высокого духовного звания.
Но, как известно, такое положение дел существовало не всегда.
Из курса школьной программы мы знаем, что Православие пришло в языческую Киевскую Русь в Х веке от греков из Царьграда или в более современном звучании из столицы Византии - Константинополя. Обряд крещения, исполненный добровольно великим Киевским князем Владимиром Святославичем, а затем под давлением обстоятельств и всеми жителями великокняжеской столицы, был не формальным самодеятельным мероприятием, а отвечал строгим каноническим правилам церковного Устава.
Однако на ту пору в Византии действовало сразу два Устава. На Востоке страны в ходу был Иерусалимский Устав, составленный Святым Саввой Освященным, а на Западе – Константинопольский или Студийский, который у нас и прижился.
В последствие, когда в 1453 году Константинополь был завоеван турками и центр тяжести восточного православия сместился из Царьграда в Иерусалим, произошло естественное замещение Константинопольского устава Иерусалимским.
Возможно, что при ином раскладе внешнеполитических событий, вытеснение одних церковных установок другими произошло бы и для Русской православной церкви безболезненно и органично. Но все дело заключалось в том, что, начиная с 1448 года, Русь прервала всякое сношение с Восточной Церковью!
И на то у нее было достаточно веских причины!
Ведь именно в этом достопамятном 1448 году Восточная православная Церковь, рассчитывая на поддержку Рима в ее борьбе с турками, подписала во Флоренции унию (союз) с Римской католической Церковью. Расценив подобную акцию, как предательство православия, Русская православная церковь, заявив о своей автокефалии (административной независимости), приняла целый ряд решительных мер, ограждающих Русь от пагубного влияния священства, призванного к служению в Константинополе. С не меньшей подозрительностью русские относились и к другим восточным иерархам. Но, отказывая Восточной Церкви в расположении и доверии, Русская Церковь никогда более не призывала восточных священников к себе на службу, избирая главу Киевской митрополии соборно и только из числа отечественных священнослужителей.
И вот что странно, подозреваемые в уклонении от истинного православия, Восточные отцы Церкви не искали себе оправдания, а покаянно признавались, что вера православная на Востоке, подверженная сильному влиянию римского католицизма и германского лютеранства, и в самом деле иссякает.
Но прошло еще сто лет!
И в 1551 году царь Иван Грозный, отмечая, при активном участии митрополита Макария, бедственное и униженное состояние Церкви, созвал церковный Собор. Все рабочие постановления этого высокого собрания по существу представляли собой развернутые и исчерпывающие ответы соборного духовенства на обращенные к ним вопросы царя.
Причем вопросы разного плана, связанные как с устройством быта и самоуправления Церкви, так и с искоренением языческих «богомерзких прелестей», которые «мир прельщают и от Бога отвращают». Более того, Собор, унифицировав (приведя к единообразию) церковные обряды в духе «старины», одновременно установил и правила поведения для монахов и священнослужителей.
Значительная часть вопросов касалась соотношения церковного права с нормами гражданского судопроизводства, из которых вытекало, что подсудность духовных лиц находится в ведении исключительно церковного суда. Устанавливая неприкосновенность церковного имущества, «Стоглав» указывал, что, в качестве образца для начинающих иконописцев, следует использовать работы, выполненные признанным мастером иконного письма - Андреем Рублевым.
Не обошел Собор вниманием и такие канонические нормы обрядового богослужения, как «единогласие», которое запрещалось менять под страхом анафемы, двуперстное крестное знамение, поклоны и многие иные своеобразные черты «церковной старины», ставшие неотъемлемой частью Русского православного христианства.
Принимая во внимание большой объем разработанных собором документов, митрополит Макарий благоразумно распорядился сброшюровать их по главам, которых оказалось ровно сто. Отсюда и повелось называть Собор 1551 года Стоглавым.
И когда один из заезжих гостей с Востока имел смелость указать Ивану Грозному на то, что на Востоке крестное знамение выполняется не двумя перстами, а тремя (современная щепоть), то Грозный сумел осадить самоуверенного грека одной единственной фразой:
- Греки нам не Евангелие! У нас не греческая вера, а русская!
Со временем фраза русского царя стала не только известной, но и хрестоматийной.
Что же касается древнерусского двуперстного крестного знамения (знамение выполняемое средним и указательным пальцами), то в среде патриотов православного толка оно живо и сегодня.
***
Однако, молодой царь Алексей Михайлович был Ивану Васильевичу, прозванному за крутой и скорый нрав «Грозным», далеко не чета. Само за себя говорит и данное ему боярами прозвище – «Тишайший». Образованный по-домашнему кое-чему и кое-как, Алексей не имел системного образования, необходимого правителю того времени, а тем более глубоких богословских знаний, которые касались не только канонических норм обрядового богослужения, но и исторических этапов развития и становления Русской православной церкви. С большой долей вероятности можно предположить, что и постановлений Стоглавого собора 1551 года он тоже не читал, поскольку в противном случае ему бы не пришлось ничего изобретать из того, что было сделано до него стараниями митрополита Макария.
Но в отличие от Ивана Грозного, который имел глубочайшие познания в области богословия, истории и постоянно занимался самообразованием, коллекционируя книги, рукописи и папирусы со всего света, царь Алексей Михайлович, воспитанный боярином Борисом Ивановичем Морозовым, подобной широтой знаний не обладал.
Более того, если Иван Грозный – потомок великой династии Рюриковичей, правившей на Руси не одну сотню лет, оставил о себе в истории память как о проводнике национального великорусского духа, то Алексей Тишайший никакой национальной идеи в себе не нес.
Да и откуда бы все это – и то и другое в нем взялось, если ничего из великого прошлого, чем должно было бы дорожить, за его спиной не было. А было только одно - восторженное поглядывание в сторону Запада, восхищение западными обычаями и иностранными нравами.
Вот собственно и все, что смог Борис Иванович привить своему подопечному! И так, слыша изо дня в день одну и ту же непреложную истину, что за границей все устроено и лучше, и правильнее, чем в дикой и отсталой Московии, Алексей невольно впитал в себя стойкое пренебрежение ко всему русскому.
Именно здесь, в трясине подобного воспитания, и таились корни его чувствительной уязвимости. И только потому, когда гость Москвы - Иерусалимский патриарх Паисий указал царю на своеобразие русского православия, Алексей почувствовал себя посрамленным. Но «своеобразие русского православия» в устах патриарха вовсе не означало отступление от православия вообще. И тем не менее срам за доставшееся ему в наследство Отечество уязвил его влюбленную в Запад душу и подвиг на исправление того, чем русский народ более всего дорожил и чего менее всего стыдился.
Однако, столь явные популистские намерения царя, связанные с его желанием добиться единообразия в служебном порядке Русской и Восточной церквей, что предполагало переход Русской Церкви на новый Иерусалимский устав, вызывало большую озабоченность в обществе.
Чувствуя, что не только Церковь, но и большая часть его близкого окружения, не одобряет идеи о церковном реформировании, связанной с переходом на новый Устав, царь в июле 1649 года отправляет на Восток, в самый центр православного мира – в Афонскую гору - ученого монаха Арсения Суханова с поручением выяснить - насколько чиста и правильна русская вера.
Выехав из столицы в свите Иерусалимского патриарха Паисия, он вынужден был вместе с ним сначала посетить Молдавию и Украину и только потом проследовать дальше, надеясь побывать в Египте, Сирии и Константинополе. Была у Арсения помимо основной задачи, и другая не менее важная – собрать литургические древние материалы и провести исследования правильного греческого богослужения.
Но поскольку остановка в Молдавии оказалась более продолжительной, чем Суханов планировал, то, дабы не терять времени даром, он вступил с Афонскими монахами в переписку, и летом 1650 года на свой запрос к ним о том, что есть чистое православие, успел получить ответ. Вся суть изложенного в этом ответе разъяснения сводилась к тому, что тамошние греки находят русские богослужебные книги еретическими, так как в них предписывается слагать крестное знамение не в три перста, а в два. В конце письма была приписка о том, что книги русских были сожжены на костре, как еретические.
Возмущенный поступком греков до глубины души, Суханов, основываясь на исторических фактах, попытался с ними объясниться.
Но тщетно!
Единственное в чем он окончательно убедился так это в том, что греки крайне враждебно относятся к «русскому обряду» и настоятельно требуют, чтобы Русская церковь одумалась и, следуя их примеру, не уклонялась от греческих обычаев.
Понимая насколько эти сведения важны, Суханов, временно приостановив путешествие, вернулся в Москву и представил результаты своей переписки с греками на рассмотрение правительству. Правда, как истинный ученый и востоковед, он представил их не в «голом» виде, а сопроводил личными комментариями, получившими впоследствии название «Трактат о вере».
Из «Трактата» следовало, что в греческом православии «ручьи Божественной мудрости» высохли и что «греки не тот источник», из которого можно было бы пить и полниться истинным учением о вере Христовой.
Мотивируя свои выводы, Суханов обращал внимание царя на то, что восточные патриархи, проживая длительное время на территории, оккупированной турками – народом, исповедующим ислам и пребывая в постоянной зависимости от милостей султана и его визирей, утратили божий дух и крепость веры.
Господство мусульманской религии на Востоке, отмечал Суханов, отразилось и на состоянии греческих церквей, которые находятся в таком запустении и расстройстве, что вынуждены не только влачить жалкое существование, но и пользоваться богослужебными книгами, напечатанными в католических типографиях.
Сведения, добытые Арсением Сухановым и получившие широкое распространение в Москве, никого не оставили равнодушными. Но если консервативно мыслящая часть общества, ликуя, провозглашала, что православие, исповедуемое Русской церковью, не только превосходит по чистоте и истинности греческую веру, но и не нуждается в улучшении, то Двор отреагировал на комментарии Сухова более сдержанно.
Выделив из целого ряда приведенных доказательств только те, которые четко комментировали факт расхождения в обрядовой службе двух Церквей, царь Алексей Михайлович, вновь устыдясь русского невежества, готов был немедленно приступить к устранению позорного явления.
Таким образом, если в правительственных кругах вопрос о переходе Русской поместной церкви на Иерусалимский Устав был делом почти решенным, то в среде русского священства бытовала крепкая уверенность в том, что с обрядами у Русской церкви все в порядке и менять их – нет никакой нужды.
***
Шел 1649 год. Москва вступала в новую эпоху – эпоху просвещения. В столице открывалось множество учебных заведений – церковно-приходских школ, училищ, в которых чувствовалась острая нехватка учителей.
Доверяя лестным оценкам Паисия Иерусалимского, которые тот дал своему случайному попутчику, назвавшемуся Арсением Греком, царь Алексей встретил ученого грека с распростертыми объятиями, предложив ему доходную должность преподавателя «риторского учения» в училище при Чудовом монастыре.
Однако преподавательская карьера Арсения Грека, не успев как следует начаться, закончилась вскоре после того, как курьер доставил царю Алексею Михайловичу письмо от келаря Троице-Сергиевой лавры Арсения Суханова. В письме черным по белому излагались все неприглядные факты странной и запутанной биографии скитальца по миру, слуги многих господ, безбожника и авантюриста Арсения Грека. Подробности, которыми изобиловало данное сообщение, как следовало из признания самого Суханова, были выведаны им у патриаршего казначея.
Из письма следовало, что родился Арсений Грек в турецком городе Трикале где-то около 1610 года. Образование получил в Риме, окончив курс в греческой иезуитской коллегии. Но страсть к знаниям у Арсения была настолько сильной, что ради науки он совершил святотатство и принял католичество.
Это первое отступничество позволило ему продолжить обучение в Венеции в Падуанском университете.
Но полученных знаний по философии и медицине Арсению вновь показалось недостаточно и он, вернувшись в Константинополь в лоно своей Церкви, постригся вторично и, приняв чин православного монаха, погрузился в изучение богословия.
Однако вскоре жизненные перипетии заставили Арсения отречься от своей веры во второй раз и перейти в магометанство. Скитаясь по Валахии и Молдавии, этот дважды расхристанный грек, нахватавшись лукавых премудростей варварских народов Востока, вновь вернулся на родину и в третий раз прошел обряд православного крещения, но лишь для того, чтобы в скором времени, очутившись в Польше, назвать себя униатом.
Очаровав польского короля своей ученостью и многознанием, Арсений не только прижился в его дворцовых апартаментах, но даже избавил своего господина от какой-то трудно поддающейся излечению болезни. Но новые странствия и жажда впечатлений позвали Арсения в путь и он, заручившись на всякий случай королевскими рекомендациями, направился из Кракова в Киев, где и повстречался с Иерусалимским патриархом Паисием. Войдя к нему в доверие, Грек примкнул к его свите и, как и намеривался, сначала посетил Малороссию, а потом вместе с патриаршим посольством прибыл в Москву.
Сведения о греке, доставленные царю с нарочным, были настолько скандальными, что их не удалось утаить от общественности, и скоро об изолгавшемся интригане судачила вся Москва. Пережив нечто наподобие шока, царь Алексей Михайлович почувствовал себя не просто одураченными, но и глубоко оскорбленным. Его больное самолюбие было уязвленно и жаждало удовлетворения.
Арсений Грек был немедленно арестован, и после дознания, проведенного с особым тщанием, объявлен «еретиком» и сослан для «исправления веры» в Соловецкий монастырь. Игумену монастыря - Илье - было строго настрого наказано держать дерзкого «еретика в крепости, в земляной тюрьме».
Конфуз, который царю пришлось пережить по вине Паисия Иерусалимского и отголоски которого еще долго витали в столичном обществе, никак не повлиял на общий ход событий и не подвиг Алексея Михайловича быть более осмотрительным в выборе деловых партнеров.
***
История появления на свет второго царя из рода Романовых – царевича Алексея хоть и окружена ореолом таинственности, но при более пристальном рассмотрении по-житейски обыденна и проста. Отец Алексея – царь Михаил Федорович женился, по понятиям того времени, поздно. Ему было тридцать лет, когда после двух неудачных попыток создать семью, он, наконец-то, выбрал себе в жены дочь бедного можайского дворянина – Евдокию Стрешневу, которой на ту пору исполнился двадцать один год. Евдокия была девицей простой, покорной и не способной за себя постоять.
Судя по всему, робкая и неприметная на вид супруга царя Михаила вовсе не подходила на роль царицы. Но, судя по всему, такой жертвы от нее и не требовалось.
Свекор Евдокии – патриарх Филарет и свекровь – великая старица Марфа, ограждая свое единственное и великовозрастное дитя от непосильного бремени государственных забот, вершили судьбу страны по своему усмотрению. Следует заметить, что сам Михаил Федорович, не унаследовав от родителей и малой толики честолюбия, сам к власти никогда не стремился, представляя на троне фигуру скорее парадную, нежели авторитарную. Более того, природа, создавая царя Михаила для чего-то другого, но не для хлопотного царского дела, была к нему не особенно щедра. Так не отличался Михаил ни глубоким умом, ни сильным характером, ни крепким здоровьем. Еще, будучи совсем юным отроком, сосланным Борисом Годуновым вместе с родными тетками в далекий северный край на Белоозеро, он занемог страшным и неизлечимым недугом – камчугою (подагрой) в ногах и с тех пор маялся и боролся с тяжелой хворью всю жизнь без видимых успехов.
Не испытывал Михаил, сердце которого навсегда было отдано его первой любви - Марии Хлоповой, и никакой особой нежности к своей молодой супруге и выбрал ее из числа многих представленных на смотрины красавиц более за кроткий и незлобивый нрав, чем за красоту лица и иные женские достоинства. Здоровая, статная, крепкая на вид Евдокия как нельзя лучше подходила на ту роль, которая ей отводилась при Дворе. Главной обязанностью государыни являлось вынашивание, рождение и воспитание здорового потомства и в первую очередь – наследника.
Десять детей подарила Евдокия Стрешнева своему супругу за девятнадцать лет безрадостного и не согретого взаимной нежностью и привязанностью супружества. Первой в 1627 году на свет появилась дочь Ирина, второй в семье в 1628 году снова родилась девочка, названная Пелагеей. Но, всякий раз принимая от повитухи новорожденных дочерей на руки, Михаил сожалел о том, что это не мальчик.
Он ждал сына, Филарет и Марфа – внука, а государство – престолонаследника!
В конце концов, утратив последнюю надежду обрести сына, супруги обратились за помощью к известному Соловецкому затворнику и чудотворцу - старцу Елеазару Анзерскому. Откликаясь на просьбу царской четы, Елеазар приехал в Москву и, как принято считать, вымолил у Бога для Михаила и Евдокии сына. Смущало во всей этой истории только то обстоятельство, что старец Елеазар не сразу был отпущен Михаилом Алексеевичем в свою обитель, а удерживался в Чудовом монастыре целый год - до тех пор, пока предсказанное им пророчество не исполнилось.
Впоследствии этот и многие иные факты, связанные с появлением царевича Алексея на свет, породили в народе немало досужих сплетен. Но все они, в общем-то, сводились к одному весьма любопытному слуху, который, многие годы спустя, распространял один курский рассыльщик по имени Стенька Негин, будто «де государь царевич Алексей Михайлович - царевич подменный»!
Подозрения в законности новорожденного появились вскоре после его рождения в 1629 году, потому как после Алексея в семье царя Михаила до царевича Ивана, появившегося на свет в 1633 году, вновь рождались одни девочки – в 1630 родилась Анна, в 1631 – Марфа. Но, в отличие от крепких и здоровых девочек, мальчики, а в особенности Иван, представляли собой существа слабые, болезненные и нежизнеспособные.
Опасаясь за жизнь единственного наследника, царь Михаил Федорович ожидал от жены рождения других сыновей, но все его старания оказались напрасными. И следующими в семье снова появились дочери: в 1634 – Софья, в 1636 – Татьяна, в 1637 – Евдокия. Отношения между супругами расстроились настолько, что Михаил стал всерьез подумывать о расторжении брака с Евдокией. И вдруг, после долгих постов, молитв и пожертвований Богу, Евдокия Лукьяновна в 1639 году разродилась от бремени мальчиком, названным Василием! Но радость отца оказалась недолгой! Сердце новорожденного перестало биться, едва он успел появиться на свет. А несколькими днями позже в возрасте неполных шести лет скончался и средний сын царя – царевич Иван. Вопрос о престолонаследнике приобрел еще большую остроту.
Но после не совсем удачных родов царевича Василия царица Евдокия до самой смерти царя в 1645 году оставалась бесплодной и между супругами, будто черная кошка пробежала, начались раздоры и долгие размолвки. И напрасно Евдокия Лукьяновна и Михаил Федорович самозабвенно молились, выказывая безграничную веру в святые мощи преподобного чудотворца Александра Свирского, которые своими руками уложили в богатую серебряную раку, накрыв плащаницей, вышитой золотом, серебром и жемчугом. «Бог не благословил этого благочестивого ходатайства».
Отныне все надежды царства Московского на благостное и стабильное процветание династии были связаны с единственным и законным престолонаследником – царевичем Алексеем.
***
Едва Алексею Михайловичу исполнилось шестнадцать лет как он лишился сразу обоих родителей - и отца, и матери. Смерть самых близких и дорогих ему людей случилась неожиданно не только для него, но и для всей земли русской. И хоть все в государстве знали, что царь Михаил Федорович «скорбен ногами» и что его «до возка и из возка носили в креслах», но никто не считал его недуг опасным, а тем более смертельным. Определенный оптимизм, связанный с долгим царствованием первого Романова, внушал и молодой возраст царя - сорок девять лет, особенно, если иметь в виду, что его родитель - государь и патриарх Филарет, покинул бренный мир восьмидесятилетним старцем.
Однако коварство такого, на первый взгляд, легко распознаваемого недуга, как подагра, состояло в том, что, нарушая солевой обмен в организме больного, он разрушал его исподволь, способствуя на первых этапах заболевания неполному и затрудненному выведению жидкости из организма, а со временем и ее чрезмерному накоплению. Больной буквально набухал на глазах и медленно и мучительно умирал, отравляясь собственными шлаками и нечистотами.
Но хуже всего в этом заболевании было то, что, передаваясь по мужской линии, оно неизбежно обрекало мужскую ветвь Романовых на скорое угасание.
Немногим чуть дольше месяца задержалась на белом свете после описываемых событий и Евдокия Лукьяновна Стрешнева, скорая кончина которой и вовсе повергла всех в полное недоумение. Хотя, чему тут было удивляться? Частые беременности, которые следовали одна за другой, осложненные роды, выхаживание слабых и уже пораженных тяжелых недугом мальчиков, и болезненных девочек не оставляли молодой женщине никаких шансов на восстановление защитных сил организма. Мало способствовали расцвету ее красоты и те надрывающие материнское сердце утраты, которые ей пришлось пережить в своей жизни не однажды. Так только четверо детей Евдокии Лукьяновны – три дочери: Ирина, Анна и Татьяна, да сын Алексей дожили до зрелых лет, а шесть остальных умерли в младенческие годы. Тридцать семь лет – таким недолгим оказался бабий век царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой.
Раннее сиротство царевича Алексея и его неготовность по младости лет принять на себя такую сложную и ответственную обузу, как управление государством, побудили его искать в своем близком окружении людей, способных не только поддержать его, но и разделить с ним нелегкую ношу царской власти. Одним словом, он, как и его отец, мало был приспособлен для царствования, а потому нуждался в правителе с сильным характером, за спиной которого мог бы укрыться и с честью нести звание царя и великого князя государства Московского.
Но если у его родителя - Михаила Федоровича – таким человеком был родной батюшка – патриарх Филарет, счастливо соединивший в себе должности и светского, и духовного правителя, то Алексею Михайловичу, в этом смысле, приходилось прибегать к помощи чужих людей. Так, в решении светских вопросов он опирался на авторитетное мнение своего «дядьки» - боярина Бориса Ивановича Морозова, а в церковных делах - держал совет со своим духовником Стефаном Вонифатьевым.
Влияние Бориса Морозова на молодого царя трудно переоценить. Именно под его надзором Алексей с пяти лет начал учиться грамоте по букварю, а затем приступил к чтению часовника, псалтыри и деяний Святых апостолов. В семь лет Алексей освоил технику письма, а в девять приохотился к церковному пению. Среди книг, которые составляли его небольшую библиотеку, можно было обнаружить «учебники» лексики и грамматики, изданные в Литве, а также научные труды по космографии. Даже одевался молодой царевич в соответствии со вкусом своего наставника в немецкое платье.
Религиозная атмосфера, царящая в семье и создаваемая его родителями, развив в нем чувство долга и христианского смирения - по воспоминаниям современников он выглядел «гораздо тихим» - не изменила его характера и нередко показная тихость, мягкость и добродушие царя сопровождались вспышками неконтролируемого гнева.
Как большой любитель соколиной охоты, к которой он пристрастился благодаря стараниям своего наставника, Алексей Михайлович даже сподобился составить свод охотничьих правил, которые издал под названием «Уложение сокольничья пути».
Неизвестно, каким бы еще житейским премудростям обучил своего воспитанника Борис Морозов, но ясно только одно, что все они мало способствовали превращению мальчика в государственного мужа. Таким неподготовленным и неприспособленным к управлению страной и остался царевич Алексей по смерти своего родителя.
Но, как ни странно, именно «тихость» Алексея более всего пришлась по душе боярам и, полагая, что он во все времена таким и останется, Земский собор избрал Алексея Михайловича на долгое царствование. Дальше - больше, покупаясь на кротость и незлобивость, проявляемые царевичем в обыденной обстановке, бояре, духовенство и служилые люди не потрудились даже истребовать с него письменные гарантии своей безопасности, как это сделали в свое время по отношению к его отцу – Михаилу Федоровичу. И, как показали события не столь отдаленного будущего, горько и не раз о том пожалели.
Что же касается царствования Алексея Михайловича, то, не имея личного опыта правления, молодой Алексей, следуя установившейся с древних времен традиции, правил страной по совету с боярами. О том насколько тщательно готовился он к заседаниям с Боярской думой, лучше всего свидетельствует обнаруженная в архивах и собственноручно им написанная записочка «о чем говорить с бояры».
Не меньший интерес вызывает и тот титул, который царь Алексей получил при коронации. А звучал он примерно так: «Великий государь царь и великий князь всея Великия и Малыя России, самодержец московский, киевский, владимирский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, царь сибирский, государь псковский и великий князь тверской, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных. Государь и великий князь Новгорода низовых земель, черниговской, рязанской, ростовской, ярославской, белоозерской, удорской, обдорской, кондинской и всея северных стран повелитель, государь иверской земли, карталинских и грузинских царей и кабардинской земли, черкасов и горских князей и многих иных восточных, западных и северных государств и земель отчина, дедича».
Последние два слова в этом длинном списке – «отчин» и «дедич», указывали на предков царя – отца и деда, завоевавших и присоединивших к Руси новые земли.
Однако на Западе никто первых Романовых за царей не признавал и в дипломатических депешах, умышленно опуская титул «Великий государь царь», величали их как обычных бояр по имени и отчеству, добавляя «великий князь» и далее по протоколу. И только последний из Романовых – Петр 1, как реформатор и завоеватель, был признан Европой и Востоком великим русским императором и имел право присовокуплять к имени и цифровой индекс.
***
Пережив горькое чувство потери отца и матери, восемнадцатилетний царь Алексей Михайлович, вскоре после окончания траура по родителям в 1467 году, надумал жениться и даже присмотрел себе в супруги дочь польского шляхтича - Рафа Всеволжского. Но дело до свадьбы у молодых так и не дошло. Во время смотрин, устроенных, как это было принято, во дворце, юная красавица, представленная царю среди прочих достойных конкурсанток, неожиданно при всем честном народе грохнулась в обморок. Несчастную тут же привели в чувство, но никакие ссылки на то, что виной всему тесный корсет и туго стянутая в узел прическа, ей уже не могли помочь. Объявив возлюбленную царевича хворой, бедняжку тут же выдворили из дворца.
Но нашлись такие, которые ни одной минуты не сомневались в том, что «хворь» невесты была подстроена «дядькой» царя, присмотревшего для своего подопечного барышню попроще – из московских девиц на выданье.
И в самом деле, уже в следующем 1648 году по настоянию Бориса Морозова царь женился на бедной и доброй нравом дворяночке - Марии Ильиничне Милославской. Следует заметить, что Милославская, так же, как некогда и царица Евдокия – незабвенная матушка царя, будучи девкой хаживала в доме своего отца в «чеботах» и промышляла тем, что продавала на рынке собранные своими руками грибы да ягоды. Отец Марии - Илья Данилович Милославский - был до такой степени беден, что находился в услужении у посольского дьяка Ивана Грамотина. И хоть не все царя Алексея в своей суженой устраивало, невеста была на три года старше жениха, да и не очень ему полюбилась, но прямо заявить «второму родителю» о своем недовольстве невестой он не посмел. А через неделю после царской свадьбы на родной сестре царицы – Анне Ильиничне женился, и «дядька» царя, осуществив свою давнюю мечту - породниться с царским домом.
Так без особых затей верховная власть в государстве оказалась в руках двух, мало что смыслящих в политике, экономике и дипломатии людей – боярина Бориса Морозова и дворянина Ильи Милославского. Не питая особой душевной привязанности к жене, царь не ценил и не уважал ее отца, обращаясь к нему при всем честном народе не полным именем, а просто «тесть» или Илья. И когда в 1660 году боярин И.Д. Милославский вызвался возглавить войско для похода на Литву, с бахвальством заявив, что сам пленит польского короля, то царь, не сдерживая гнева, обрушился на него без всякой пощады:
- Как ты смеешь, - кричал Алексей на своего тестя, - ты, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в ратном деле! Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприятелем?!
Не довольствуясь сказанным, царь, плохо владея собой, сначала влепил старику пощечину, а затем, надрав ему еще и бороду, вытолкал хвастуна из палаты.
Но, все знали, что царский гнев скор и отходчив и что уже в следующую минуту он с готовностью шел на мировую, прося у потерпевшего прощения и спеша загладить свою вину.
Легко поддаваясь новым западным веяньям, царь Алексей Михайлович во многом отступал от заведенных исстари порядков, вызывая недовольство и порицание со стороны, так называемых традиционалистов. Но мало обращая внимание на их укоризненные взгляды, он нарочно устраивал публичные выезды в немецкой карете, брал с собой на охоту жену и нередко водил ее и своих детей на иноземную потеху – «комедийные действия» с музыкой и танцами, что в народе считалось верхом безнравственности. Большой любитель расслабиться и повеселиться, царь Алексей обожал шумные пития, на которых, как правило, какой-нибудь приезжий «немчин» играл на «адском» инструменте - органе и трубил в трубы, а сам государь, напиваясь до одури, требовал того же самого от своих вельмож.
Так стоит ли удивляться тому, что столь откровенная разнузданность, проявляемая царем в повседневной жизни, в которой безошибочно улавливалось нарочитое пренебрежение к патриархальным традициям домостроя, возмущала народ и невольно подталкивала к мысли о том, что царь не русских кровей, а подменный.
Спустя годы, то же самое будут думать и о его сыне Петре.
По описанию одного из биографов царя - А.И. Заозерского, государь Алексей Михайлович начал свое царство весело. Им даже была изобретена специальная тактика, позволяющая ему избавляться от докучливых челобитчиков. Не имея ни малейшей охоты входить в курс управленческих дел, он большую часть времени проводил в развлечениях и удовольствиях. Добиться аудиенции у царя было практически невозможно. Так некий иностранец по имени Родес в своих донесениях писал: «царское величество большей частью развлекается вне города в нескольких верстах то в одном, то в другом месте вместе с супругой».
За все время царствования Алексея Михайловича, вошедшего в историю с прозвищем «тишайший», не было ни одного года спокойного от смут и мятежей. Недовольство политикой Морозова было всеобъемлющим: служилые люди тяготились военными походами, посадские – пошлинами, крестьяне – крепостной зависимостью, а все остальные – растущей дороговизной и внове изобретаемыми повинностями.
Почти все, как сегодня.
Так только за один двухлетний период, с 1648 по 1650 годы, в стране вспыхнула более тридцати восстаний.
***
Царь желал заниматься чем угодно, но только не государственными делами. В своем подмосковном хозяйстве Алексей Михайлович, как истый мичуринец, пытался развести в суровых климатических условиях средней полосы России такие редкие насаждения, как виноград, хлопчатник и даже тутовое дерево. Разумеется, что все эти эксперименты с экзотическими растениями южных стран завершились полным провалом. Не желали переселяться на плотные Подмосковные черноземы и такие солнцелюбивые культуры, как шемахинские и астраханские арбузы, финиковое дерево, миндаль и венгерские дули.
Однако все эти неудачи с посадками нисколько не отвратили царя от любимого занятия. С не меньшим энтузиазмом взялся он и за свой новый проект – разведение под Москвой шелководческого хозяйства, для чего выписал из-за границы «шелковых заводчиков», тех, что «умеют червей кормить и шелк делать».
По распоряжению царя послы привозят ему из Англии, Голландии и других стран разнообразный посадочный материал, начиная от семян и заканчивая черенками и кореньями.
Возглавляли садоводческое предприятие царя два немца – Григорий Хут и Валентин Давид.
Обращает на себя внимание и то, какой странный сумбур, замешанный на религиозных верованиях и языческих суевериях, творился в голове царя. Так перед августовским севом он посылает своего сокольника к архимандриту Троице-Сергиевой лавры с послание: «ведомо мне стало, что урожаю способствует окропление полей освященным маслом и водой с ног больных монахов, желаю применить это средство у себя в Измайлове. Ты бы, богомолец наш, - продолжает царь Алексей пояснять свою просьбу, - сотворил и прислал тайно священного масла великого четвертка в сосуде и волы с ног больнишних братий, умыв сам тайно, и воды из колодезя Сергия чудотворца, отпев молебен у колодезя, три ведра за своею печатью».
Многие распоряжения царя, такие как «велю выписать подкопщиков самых добрых, которые б умели подкоп вести под реки и под озера, и сквозь горы каменные», или «промыслить в Англии трав, которые растут, где бывает серебряная руда», наводят на грустные размышления о его умственной ущербности. К разряду целого списка таких же нелепых просьб относится и следующая - «прошу прислать мастеров таких, чтоб умели сделать так, чтобы всякие птицы пели, и ходили, и кланялись, и говорили, как в комедии делаетца».
И эти и другие странности царя, которые произрастали не на пустом месте, а на почве мистического суеверия в то, что заграница – страна чудес и безграничных возможностей, а Россия – дикий край с варварскими обычаями, утвердили народ во мнении, что царь Алексей Михайлович родом не от родительского корня, а самый что ни на есть чужак.
Вспомнил народ вдруг и то, что у царя Михаила в браке рождались только дочери и что сын появился на свет не чаяньями царя и царицы, а молитвами призванного на Москву старца Елеазара Анзерского. Особо дерзновенные и прозорливые не боялись даже утверждать, что не все в этой истории было чисто, если царь Михаил более года не отпускал Елеазара в свою обитель, а держал в Чудовом монастыре, как заложника, до тех самых пор, пока наследник ни появился на свет.
Как бы там ни было все на самом деле, а только и эти, и иные нелепые слухи, спровоцированные самим царем: отчасти его возмутительными поступками, а отчасти чрезмерной скрытностью, привели к созданию новой структуры, так называемого Тайного приказа.
Тайной были окутаны и все личные дела царя, которые он вел самостоятельно. Освоив «тайную азбуку», изобретенную его родным дедом - патриархом Филаретом еще в ту пору, когда он находился в польском плену, Алексей стал использовать ее повсеместно как в своих дневниковых записях, так и для секретных поручений.
Как метко заметил близкий друг и ближний постельничий царя Федор Ртищев «оставаться в тени было житейской привычкой» царя Алексея Михайловича.
И оказался на все сто процентов прав!
Весь ход дальнейших событий, связанный с государственной деятельностью царя, убедительно это наблюдение доказывает. И в самом деле, и его нарочитая пассивность, которую он так мастерски разыгрывал, и мнимая «тишайшесть» его натуры, которую он так искусно выставлял напоказ, позволили Алексею Михайловичу на протяжении длительного времени, подставляя для отражения агрессивных атак общественного мнения отдельных честолюбцев, успешно проводить в вопросах государственного устройства свою линию.
И, кто знает, быть может, именно те неконтролируемые приступы гнева, которые порой так обескураживали окружающих, и были проявлением его истинной сути, о которой сегодня мы можем только догадываться.
***
Необходимо отметить и тот факт, что в окружении царя Алексея Михайловича было немало новых людей, выдвинувшихся в шеренгу первых лиц государства благодаря исключительно светлому уму и деловым качествам. Все они были, как правило, выходцами из дворянского сословия и проявили себя кто на поле брани в смутные годы лихолетья, кто на поприще мирного строительства, работая в земщине, выводящей страну из разрухи и политической изоляции.
И первое место среди них, бесспорно, принадлежало Борису Ивановичу Морозову.
Морозов Борис Иванович – вел свою родословную от древнего боярского рода, который на протяжении многих десятков лет состоял в родственном свойстве с Романовыми путем заключения браков между дальними родственниками.
В 1613 году двадцатитрехлетний Борис вместе со своим старшим братом Глебом одними из первых подписались под грамотой об избрании царя Михаила Федоровича на царство. Собственно, с этого момента их карьера и пошла вверх. В 1615 году Морозовы появляются при дворе, а с рождением в 1629 году царевича Алексея в жизни Морозовых случается новый поворот – оба брата получают повышение в чине и назначаются спальниками или иными словами «комнатными людьми» наследника, прямая обязанность которых - оберегать спокойный сон подопечного.
В 1633 году, едва царевичу Алексею Михайловичу исполнилось четыре года, царь Михаил Федорович, разогнав бесчисленную свору тетушек и нянюшек, окружающих его сына и оказывающих на него дурное влияние, назначил к нему «дядькой» Бориса Ивановича Морозова. К чести Бориса Ивановича, произведенного в 1634 году в чин боярина, надо отметить, что он, не имея собственных детей, настолько привязался к своему воспитаннику и так искренне и предано любил его, что Алексей Михайлович всю свою жизнь считал Морозова своим вторым отцом.
Страстный охотник, Борис Морозов немало времени проводил на охоте и не жалел денег на дорогое удовольствие, имея для этого в своем хозяйстве все необходимое: и соколов, и охотничьих собак, и целый штат охотничьей прислуги. Приучил он к этой азартной забаве и царевича. К слову сказать, охотничьи хозяйства тогда были в большой моде и имелись у многих знатных людей. Причем ловчих птиц: кречетов и соколов специально выписывали с Кавказа, обучали и только потом проверяли на деле, превращая охоту в многолюдное выездное представление. Так, в летний сезон Двор с огромным штатом прислуги отправлялся охотиться на птицу, а зимой - на волка или медведя.
В 1645 году, когда шестнадцатилетний Алексей остался сиротой и вынужден был взять бразды правления государством в свои руки, боярин Борис Иванович Морозов оказался первым человеком при Дворе, потеснив «великого вельможу», каковым являлся в царствование Михаила Федоровича – Яков (Урускан) Куденетович Черкасский. Среди лиц, окружающих царя Михаила, Яков Черкасский, как член дома Романовых, пользовался особым доверием и входил в узкий круг опекунов и воспитателей царевича Алексея. Но вместе со смертью царя Михаила закатилась и звезда князей Черкасских.
Новый «великий вельможа» Борис Морозов, возглавив сразу несколько приказов - Большой казны, Стрелецкий, Иноземный, Аптекарский и Новую четверть, ведавшую питейным делом, отстранив от трона крепкие боярские роды Шереметевых, Куракиных, Репниных и других, заменил их на менее родовитых сторонников.
И без того, тесные отношения боярина Бориса Морозова и царя Алексея Михайловича упрочились еще более, когда в январе 1648 года сначала молодой государь, а потом и его «дядька» женились на сестрах Милославских.
В 1645 году при дворе царя Алексея Михайловича появляется еще одно новое лицо – Федор Михайлович Ртищев.
В отличие от родовитой московской знати, Федор Ртищев не мог похвастаться своим высоким происхождением. Он был выходцем из того самого дворянского сословия, которое, возведя Романовых на престол, получило возможность проявить свои таланты на государственном поприще. Отец Федора Ртищева – Михаил исполнял во дворце обязанности постельничего у царя Алексея Михайловича. Он-то и похлопотал перед всесильным Морозовым об устройстве на службу к государю своего сына, выпускника Киевской академии - Федора, который вскоре получил чин стряпчего – ходатая по делам, искам, тяжбам и прочим бумажным волокитам.
Будучи старше царя всего на четыре года, Федор стал его настоящим другом и любимцем. Однако своей близостью к царю и дружбой с ним Ртищев практически не пользовался, за исключением тех редких случаев, когда исполнял роль миротворца между враждующими сторонами. Федор был одним из тех редких и странных людей, у которых начисто отсутствовало самолюбие. Он никогда не впадал в состояние обиды, не испытывал чувства мести, не пользовался своей властью, оставаясь постоянно доброжелательным и кротким. Такое редкое при дворе смиренномудрие позволяло Ртищеву говорить людям правду в глаза просто, без личного превосходства, не вызывая к себе вражды и ненависти. Но что особенно в поведении Ртищева обращало на себя внимание так это то, что он с одинаковым почтением относился и к простым согражданам, и к сановитым вельможам.
Почти все время правления Алексея Михайловича Федор Ртищев неотлучно находился при нем, служа сначала постельничим, потом дворецким и, наконец, воспитателем наследника - Федора Алексеевича.
Авторитет Ртищева в царстве Московском был настолько высок, что даже такой сильный политик и всесильный человек как Ордин-Нащокин, считал его «самым крепким человеком» при Дворе, а казаки за правдивость и честность желали его иметь у себя наместником – «князем малороссийским».
Им Федором Михайловичем Ртищевым была открыта под Москвой при Андреевском монастыре школа, куда были затребованы сразу тридцать ученых монахов для перевода иностранных книг на русский язык. Но одновременно эта школа служила и для обучения всех желающих греческой, латинской, славянской грамматике, а также риторике и философии. Причем Федор Ртищев был настолько увлечен новизной затеваемого им предприятия, что и сам записался в студенты этой школы и потом целые дни, и ночи проводил в умозрительных беседах с учеными мужами, испытывая от подобного общения небывалое удовольствие. Со временем примеру Ртищева последовали и другие московские служилые люди, получив, по оценкам того времени, вполне приличное образование.
Видный государственный и политический деятель, дипломат Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин 1605 года рождения – один из немногих по-настоящему близких Алексею людей происходил из семьи неродовитых псковских дворян. Получив в Киеве академическое образование и изучив латинский, польский, молдавский и немецкие языки, он вначале 1640 годов появляется в Москве, где знакомится с начальником Посольского приказа Ф.Ф. Лихачевым. Имея богатый опыт «полковой службы» в Пскове и обладая многими необходимыми знаниями, Ордин-Нащокин активно привлекается к участию в переговорах в 1642 году со шведами, в 1644 году - с Молдавией и в 1645 с - Речью Посполитой.
В 1650 году, верно оценивая предвоенную ситуацию и понимая неизбежность новых войн с бывшими союзниками, умный и опытный дипломат Ордин-Нащокин ходатайствует пред царем Алексеем Михайловичем о реформировании армии, предлагая путем рекрутских наборов увеличить стрелецкие, солдатские и рейтарские полки, сократив при этом дворянскую конницу.
Весь свой талант, опыт, знания и энергию Афанасий Лаврентьевич поставил на службу русскому отечеству, возглавляя с 1667 года Посольский приказ. В его ведение были переданы Смоленский разряд, Малороссийский приказ, Новгородская, Галицкая и Владимирская чети. Он был инициатором устройства почты между Москвой, Ригой и Вильно. В Посольском приказе Ордин-Нащокин организовал регулярный перевод иностранных газет и выпуск рукописной газеты «Куранты».
Большую роль в духовной и общественной жизни страны в царствование Алексея Михайловича играл бывший личный секретарь патриарха Филарета, заведующий Московским печатным двором, распорядитель Московского Богоявленского монастыря, келарь Троице-Сергиевой лавры Арсений Путилович Суханов.
Арсений Путилович Суханов - русский церковный деятель, дипломат, путешественник, писатель и книжник родился в 1600 году в деревне Спицыно Тульской области в семье обнищавшего дворянина Путилы Елизаровича Суханова. Набираться ума и учености любознательный и не по годам серьезный юноша – дворянский сын Суханов пошел в монастырь, сменив мирское имя Антон на монашеское Арсений. Овладев греческим, латинским и польским языками он стал не просто начитанным, а всесторонне образованным человеком своего времени.
Выполняя различные дипломатические поручения патриарха Филарета, а также царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, он, много путешествуя и ведя подробные путевые заметки, с особым старанием описывал все те святые места, где ему удалось побывать. Со временем, превратив свое занятие в хобби, Арсению удалось собрать ценную коллекцию богослужебных книг и славянских рукописей.
Пройдя большой и сложный путь служения Церкви и Царству, Арсений Суханов и в царствование Алексея Михайловича играл большую роль во всех государственных и церковных преобразованиях, с честью выполняя возложенные на него ответственные дипломатические миссии.
Новым человеком в окружении царя был и Новгородский митрополит, а в последствии и патриарх Никон (Минин) – «собинный друг» Алексея, проводник церковной реформы и инициатор объединения двух народов Украины и России.
***
Вопрос об объединении двух народов, давно набивший оскомину у всех тех, кто так или иначе был к нему причастен, обсуждался Собором уже не в первый раз по той одной причине, что, начиная с 1651 года, в польско-украинском противостоянии начался новый виток отношений, придавший войне яркую религиозную окраску. Сам папа Римский, прислав польскому королю Владиславу хоругвь и отпустив польскому воинству все грехи одним разом, благословил Польшу на войну с Украиной во славу Католической Церкви.
Со своей стороны, Православная Церковь, в лице коринфского митрополита, действующего от имени Вселенского патриархата и находящегося в лагере Богдана Хмельницкого, лично опоясал гетмана мечом, освященным на Гробе Господнем.
Так Украина превратилась в мировую арену, где открыто столкнулись интересы православной Москвы и католического Рима.
Сегодня Украина вновь мировая арена борьбы между интересами православной России и католического Запада.
Но, как явствует из событий 1651 года, одного освященного православной церковью меча Запорожскому Войску оказалось маловато, и его встреча со стотысячной наемной армией польского короля под Берестечком стала роковой. В самый разгар битвы воюющие в рядах восставших украинцев татары дрогнули и, оставив поле боя, бросились наутек. Пытаясь воззвать вероломных союзников к совести, Богдан Хмельницкий бросился за ними вдогонку, но вместо того, чтобы прислушаться к доводам гетмана, хан счел за лучшее взять его под стражу. Лишь через несколько дней, собрав и заплатив татарам за своего атамана затребованный выкуп, казаки смогли вызволить его из плена и вернуть в Войско.
Но за то время, что Богдан пробыл в неволе, восставшие, попав в окружение, и теснимые польскими войсками с трех сторон к непроходимому болоту, впали в панику и прекратили сопротивление.
Спасти остатки деморализованного и утратившего боеспособность Войска помогла находчивость казачьего полковника Богуна. Он был единственным, кто не растерялся и, кто, приказав запрудить непроходимые топи всеми подручными средствами: копьями, телегами, седлами и одеждами, организовал через них переправу. Плечом к плечу с Богуном возводили переправу и коринфский митрополит, и иные духовные лица из числа его свиты. Спасая гибнущее от погони поляков Запорожское Войско, они личным примером внушали паникерам спокойствие и побуждали их к действию.
Большую часть войска Богдану Хмельницкому спасти все-таки удалось, но битва с Речью Посполитой была проиграна.
Новый Белоцерковный трактат, подписанный казаками с польской шляхтой, предусматривал для казачьего самоуправления совсем немного – всего лишь одно Киевское воеводство. Сократился до двадцати тысяч и реестр казаков, а самое главное - польские магнаты получали право возвратиться в свои имения на Украине.
Понимая, что все его мечты о самостийной власти на свободной от поляков украинской земле придется отложить, Богдан Хмельницкий в 1652 году возобновил прерванную переписку с царем Алексеем, по поводу будущего Малороссии. Он просил его принять Украину под свою царскую руку.
Правда, на этот раз, действуя по наущению все того же Иерусалимского патриарха Паисия, Богдан Хмельницкий обратился с письменным прошением и к новому «собинному другу» царя - патриарху Никону, которого умолил быть своим ходатаем перед царем. Призывы Хмельницкого упали на благодатную почву.
Но едва представители двух сторон Москвы и Украины успели обо всем договориться, как новый Киевский митрополит Дионисий Болобан, сменивший на посту Сильвестра Коссова, решительно отказался изъявлять покорность Московскому патриарху и принимать посвящение в Москве. Аргументируя свое заявление тем, что Русская церковь, как отступившая от истинного православия, не имеет права на подобное священнодействие, Болобан поставил всю проделанную по объединению двух стран работу под удар.
Церковный конфликт, раздутый Киевской митрополией, получи он широкую огласку, мог бы серьезно подорвать авторитет России на международной арене. И чтобы этого не случилось, требовались немедленные и решительные меры. И тогда, не видя для себя иного выхода, Великая Русь, оправдываясь перед Малой Русью, пообещала исправиться. Такова была предыстория написания и появления на свет первого вестника, начавшейся церковной реформы - «Памяти от 14 марта 1653 года».
Урегулировав, таким образом, возникшие религиозные разногласия, Земский собор под нажимом Царства в лице царя Алексея Михайловича и Церкви в лице патриарха Никона 1 октября 1653 года принял губительное для страны решение о присоединении Украины к России.
И стоило только русскому посольству во главе с боярином В. Батурлиным появиться в январе 1654 года в Переяславле и встретиться с гетманом Запорожского Войска - Богданом Хмельницким, как Польша, не желая лишаться малороссийских черноземов, объявила Москве войну.
Чего, в общем-то, и следовало ожидать!
Но, начиная новую войну с таким сильным противником, как Речь Посполитая, Русь одновременно погружалась и в растянувшуюся на века кровопролитную религиозную борьбу Царства с собственным народом.
***
Выиграв жестокую политическую схватку с лидерами земщины, которые, понимая, что Русь не готова противостоять Польше, выступали против объединения Украины с Россией, Никон потерпел крупное поражение на церковном поприще.
Как оказалось, «Память», написанная и распространенная Никоном с такой поспешностью, не была одобрена церковным Собором, а значит, не имея законодательной силы, носила всего лишь рекомендательный характер, из чего следовало, что, все то, о чем в ней говорилось, можно было не выполнять!
И все-таки выход «Памяти» наделал в церковной среде немало шума. Но иначе и быть не могло! Ибо большая часть церковных деятелей, далеких от закулисных интриг Кремля, воспринимала никоновский циркуляр, как одно из знамений Апокалипсиса, провозгласив его автора - врагом Церкви.
Не обращая никакого внимания на недовольство противников, Никон предпринял новые решительные шаги и развернул компанию по исправлению церковных книг. Затворившись от мирской суеты в книгохранилище, он внимательно рассмотрел и изучил многие спорные тексты.
Созвав в 1654 году Церковный собор под председательством самого царя, Никон вынес вопрос об исправлении испорченных книг на рассмотрение высокого собрания. Посвятив присутствующих в существо проблемы Никон добился от Собора согласия на исправление испорченных церковных книг путем сопоставления древнеславянских и греческих списков.
Любопытно, что Собор, утвердив известных справщиков книг, утвердил в их числе и возвращенного в 1652 году из ссылки Арсения Грека, который прибыл в Москву из Соловецкого монастыря в обозе тогда еще Новгородского митрополита Никона.
Очарованный обширными познаниями своего нового знакомого, который ловко владел несколькими языками и выделялся из среды основной братии не только образом мыслей, но и манерой поведения, Никон счел его пребывание в столице более уместным и разумным, чем в пустынном северном краю. А то, что грек был до неприличия беспринципен в вопросах веры, так для Никона это было не так важно. Главное, что Арсений был эрудит своего времени, знал материал и готов был работать.
Особое отношение патриарха Никона к старцу Арсению проявилось и в том, что в качестве постоянной жилплощади он выделил греку келью в своем Патриаршем доме, а местом службы определил Патриаршую библиотеку, в которой тот призван был исполнять обязанности библиотекаря.
В том же 1654 году вскоре после того как царь, для удобства наблюдения за печатанием новых книг, передал Печатный двор вместе со всеми учреждениями и справщиками из ведения Приказа Большого дворца в ведение патриарха, Арсений был повышен в должности. Определив своему любимцу необычайно высокое жалованье, Никон назначил его главным справщиком книг на Печатном дворе.
Новый стремительный взлет карьеры Арсения вызвал бурю негодования у ортодоксов православия. Но все обращения к царю приводили лишь к одному - всеми своими поступками царь давал понять своим бывшим единомышленникам, что дела Церкви – есть дела Церкви.
***
Воссоединение Украины с Россией, как того и следовало ожидать, обернулось для Московского государства новой войной с Польшей.
18 мая 1654 года, отслужив молебны в Троице-Сергиевом и Саввином монастырях, двадцатипятилетний царь Алексей Михайлович отправился на войну добывать славу царя – освободителя. Царское воинство выступило навстречу противнику под Смоленск.
Историческая судьба пограничного города Смоленск, вместившая в себя немало драматических эпизодов, была крепко переплетена с судьбой рода Романовых и то, что второй царь из этого дома – Алексей Михайлович лично повел русскую армию против польской шляхты, придавало походу некий символический смысл. Ведь, как известно, именно под Смоленском в ставке польского короля Сигизмунда 111 был арестован и взят в плен глава русского посольства - родной дед царя, митрополит Ростовский Филарет. Посчитаться с Польшей за все свои унижения было заветной мечтой Филарета. Но не было у государства на то сил. И кто знает, быть может, именно внук посчитал для себя возможным предъявить полякам счет за исковерканную судьбу деда.
Новая война с Польшей, спровоцированная недальновидными решениями царя Алексея Михайловича, не сулила России ничего хорошего. Глупо было ожидать, что обескровленная Великой Смутой страна сумела за последние четыре десятка лет не только полностью восстановить разрушенный промышленно-хозяйственный сектор, но и накопить достаточный потенциал для скорой победы над шляхтой. К тому же, не теряя времени даром, поляки, используя момент внезапности, уже захватили Смоленск и превратили его в опорный пункт Войска польского. Изгнать противника с русской территории и вернуть Смоленск в состав Московского государства царь считал своим долгом.
И это ему удалось! 23 августа 1654 года после недолгой и успешной осады Смоленск был взят.
Окрыленный успешным началом военных действий Алексей возвратился в Вязьму и оттуда продолжил командование русской армией, отдавая распоряжения воеводам. Так князь А.Н. Трубецкой, развив успешное наступление на Брянском направлении, освободил города Мир и Мстиславль. Князь Я.К. Черкасский, одержал победу над противником в городах Орше и Вильно.
30 июля 1655 года царь, совершив торжественный въезд в Вильно, принял титулы государя Полоцкого и Мстиславского, а чуть позже добавил к ним и титул князя Литовского, Белой России, Волынского и Подольского княжеств. Триумф первой военной компании стал и личным триумфом ее главнокомандующего - русского государя и великого князя Алексея Михайловича.
В ноябре царь-победитель возвратился в Москву.
Однако не успел Алексей, как следует, насладиться славой героя, разгромившего ненавистное польское воинство, как Швеция, опасаясь усиления России и подозревая ее в особом интересе к Балтике, напала на северные земли Московского княжества.
Опьяненный успехами польской компании и признавая за свой талант военачальника, царь Алексей Михайлович принял на себя командование армией и на этот раз. Выступив в июле 1656 года во второй военный поход, русские войска, проследовав по территории Ливонии к городу Риге, осадили крепости Динанбург и Кокенгузен.
Но на этот раз военное счастье отвернулось от Алексея!
Опасаясь разгромного столкновения с армией шведского короля Карла Х, который поспешил на помощь защитникам Риги, царь прекратил осаду и отступил к Полоцку. Просидев в Полоцке до ноября 1656 года, Алексей, перепоручив командование армией героям первой военной компании - князьям Трубецкому и Черкасскому, к вящей радости бояр вернулся в столицу.
***
Но начиная с июля 1657 года, ситуация на русско-польском плацдарме военных действий коренным образом изменилась и выправить ее не представлялось возможным.
А связано это было с тем, что пан-атаман Выговский, объявив себя, после смерти Богдана Хмельницкого, гетманом Украины, изменил Москве и перешел на сторону польского короля. В итоге русская армия оказалось перед лицом сразу двух неприятельских войск – польского и запорожского. И то, что казаки, разочаровавшись в новом гетмане, вскоре изгнали его и выбрали новым атаманом сына Богдана Хмельницкого – Юрия, не изменило общей картины.
Вернув казаков под присягу Москве, Юрий, не чувствуя в себе качеств, необходимых для того, чтобы командовать казачьими полками, оставил этот пост добровольно и, приняв постриг, удалился в монашество. С его уходом Запорожская Сечь раскололась на две Украины – правобережную, тяготеющую к Польше, и левобережную, сохранившую верность Москве.
Пользуясь возникшей в Малороссии смутой и расколом внутри казачества, Польша объявила летом 1659 года новый поход на Москву, сведя тем самым на нет все ее недавние завоевания. В июне 1659 года под Конотопом, потеряв в бою весь цвет московской дворянской конницы, была разбита армия князя Трубецкого, а в сентябре под Чудовым потерпел поражение и воевода - боярин Шереметев.
Разгром русских передовых отрядов поверг Москву в состояние шока. Князь Ордин-Нащокин предложил царю, дабы остановить дальнейшее продвижение польских войск, отказаться от Малороссии и сосредоточиться на войне со Швецией. Но Алексей Михайлович ничего и слышать об этом не хотел! Отказаться от Малороссии – значило снова отдать полякам Смоленск. А это было выше его сил! Да и отказаться от сладкой мечты – предстать перед всем миром в образе царя-освободителя православного народа Украины от гнета католической Польши было не так-то просто!
Отклонив пораженческий проект первого министра, царь оставил все как есть, продолжая вести войну на два фронта. Ожидаемый перелом в ходе польско-русской военной компании, позволяющий надеяться на ее благоприятный исход, наметился только в 1666 году, когда гетман Дорошенко увел часть казаков из польских королевских войск в подданство турецкому султану. Понеся существенные потери в численности, Польша обратилась к Москве с предложением о мире, который и был заключен 13 января 1667 года в деревне Андрусово. Согласно достигнутым между двумя сторонами договоренностям, в составе России оставались Смоленск, Северская земля и левая сторона Днепра. Отдельными условиями оговаривалась дальнейшая судьба Киева, который переходил в собственность Москвы сроком на два года.
Война со Швецией завершилась значительно раньше, чем война с Польшей, в апреле 1658 года заключением выгодного для России Валиесарского перемирия. Однако по-прошествии трех лет, ввиду сложной политической обстановки, Москва была вынуждена подписать со Швецией новый Кардисский мир, который практически перечеркнул все предыдущие договоренности.
***
Долгие годы войны, как о том предупреждала и земщина, и добрая часть позитивно мыслящих сторонников царя, потребовали от страны большого напряжения внутренних сил и финансовых вложений. В попытке увеличить поступление денежных средств в казну, царь в 1658 году, по наущению своего «дядьки» Бориса Морозова, отдал Денежным дворам распоряжение - приступить к чеканке медных монет, которые, имея номинал серебряных, должны были войти в равное с ними обращение. Выпустив в свободное хождение огромное количество «меди», власть, продолжая взимать различные подати и налоги исключительно «серебром», лишила медные деньги их ценового обеспечения. В итоге в стране разразилась катастрофическая по своим масштабам инфляция, спровоцировавшая в 1662 году серию массовых выступлений, получивших название «медный бунт».
Но, как говорится, нет худа без добра! Принимая на себя командование русскими полками в военных походах 1654 - 1656 годов, царь Алексей Михайлович очень скоро почувствовал вкус власти и из наивного и неуверенного в себе юнца превратился в государственного мужа, способного и желающего править страной самодержавно. Благотворно отразилась на нем и долгая разлука с кумиром его недавней юности – Никоном. Принимая во внимание многочисленные кляузы жалобщиков, которые прямо указывали на чрезмерную властность и деспотизм патриарха Никона, царь впервые увидел своего любимца таковым, каковым он и являлся на самом деле.
В значительной степени подобному просветлению царя способствовало и то, что Алексей вырос, окреп и более не нуждался в «опекунах» и «няньках». Желая править державой самостоятельно, царь Алексей Михайлович все более тяготился обществом довлеющего над ним властолюбивого владыки. Эти едва уловимые перемены, произошедшие в настроении государя, и были замечены Никоном. Но не искушенный в запутанных извивах таких тонких и зыбких человеческих чувств, как любовь и привязанность, Никон ошибочно полагал, что наметившийся холодок в их отношениях с царем вызван долгой разлукой и, пребывая в уверенности, что все еще можно поправить, продолжал вести себя заносчиво, горделиво и властно. Не готовый в ту же минуту прекратить самоуправство патриарха и поставить его на место, Алексей все более отдалялся от него, ожидая для объяснений более удобного случая.
Звезда патриарха Никона, так неожиданно озарившая в 1649 году политический небосвод Москвы, просияла недолго и закатилась в 1658 году, так же стремительно, как и вспыхнула.
Впрочем, охлаждение отношений между двумя «великими государями» и сердечными приятелями - Алексеем Михайловичем и Никоном Мининым – назревало, как нарыв, постепенно. Так уже в 1656 году, испытывая некий психологический дискомфорт от общения с нетерпящим возражений старцем, Алексей стал открыто выказывать ему свое неудовольствие, а порой и вовсе уклоняться от встреч.
Связывая провальные неудачи во внешней политике с именем патриарха Никона, который, настаивая на объединении Украины с Россией, пророчествовал Алексею триумфальную прогулку по Малороссии, царь более своему «собинному другу» не доверял. Не выдержали проверкой временем и его провидческие способности.
Не мог порадоваться Алексей Михайлович и результатам проводимой Никоном церковной реформы, которая насаждалась обществу не силой патриаршего авторитета, а грубым насилием над священнослужителями и святынями Церкви. Открытием стало для царя и письмо Константинопольского патриарха Паисия, который в отличие от Иерусалимского писал:
«Если случится, - вразумлял Константинопольский Паисий патриарха Никона, - что какая-нибудь церковь будет отличаться от другой какими-либо порядками неважными и несущественными для веры, то это не должно производить никакого разделения. Лишь бы соглашаться в главных и важных вопросах со Вселенской церковью».
Однако выдержанное в дружеских и деликатных тонах предостережение Константинопольского патриарха не остановило Никона! Уж очень не хотелось ему отличаться от греков, как некогда не хотелось отличаться от греков и царю Алексею Михайловичу. Но если, задумывая церковную реформу, он руководствовался политическими интересами Царства, то патриарх Никон имел свой расчет. Он мечтал превратить русскую землю в новую Палестину!
Имея твердое намерение реализовать задуманное, Никон и проблему русско-украинских отношений рассматривал с точки зрения усиления Русской Церкви, рассчитывая принять под ее начало Малороссийскую Церковь. Впрочем, справедливости ради, следует заметить, что идея возрождения Православной Вселенской Церкви с центром в столице православной Руси, не отличалась новизной. В московских архивах хранятся нетленные собрания документов, свидетельствующие о прочных и давних связях греческого и русского духовенства.
***
Так, еще в 40-х годах семнадцатого века, когда на Востоке разгорелась война между Турцией и Венецией за обладание Критом, участники обороны острова, а вместе с ними и представители высшего и среднего духовенства Константинополя и Иерусалима, поддерживаемые населением всего Балканского полуострова, начинали настойчиво досаждать русскому правительству просьбами о помощи.
Убеждая царя Михаила Федоровича в том, что, что момент для освобождения Средиземноморья от Османского султаната наступил, они в первую очередь обращались к нему как к цезарю, как к вождю всех православных правителей, признавая тем самым фактическое лидерство Руси в православном мире.
В Москву регулярно поступали оперативные сведения о развитии военных действий на Востоке, и редкое донесение обходилось без информации о Критской войне. К просьбам венецианцев о вмешательстве России в военный конфликт со временем добавились и конкретные советы, обращенные к русскому правительству, как можно воспользовавшись выгодами сложившейся ситуацией отвоевать Константинополь у турок. Вместе с тем в Россию переносятся некоторые православные святыни – икона Влахернской Божьей Матери и мощи Святого Григория Богослова.
В 1649 году Иерусалимский патриарх Паисий, ратуя за освобождение Украины от Польши и склоняя Москву к союзу с Малороссией, написал московскому царю льстивое послание, которое по младости лет Алексей принял за чистую монету:
«Пресвятая Троица, - великомудрствовал патриарх, - благополучно сподобит вас воспринять высочайший престол великого царя Константина, прадеда вашего, да освободит народы благочестивых и православных христиан от нечестивых рук, от лютых зверей».
Постоянные визиты восточных патриархов к престолу Русской Православной Церкви были явлением настолько обыденным, что, казалось бы, и визитерам, и хозяевам было давно пора заметить, что Москва самым естественным образом превратилась в столицу православного мира. А потому не было русскому царю никакой необходимости грезить о престоле великого царя Константина, который, еще двести лет назад, перейдя, как трофей, в собственность турецкого султана, перестал быть таковым.
Однако многовековая привычка оглядываться на Восток оказалась сильнее здравого смысла и не позволила России осознанно исполнить ту великую миссию, которой она уже была наделена. Не поняв, не прочувствовав этого, Русская церковь в лице патриарха Никона и царя Алексея выбрала ложный путь, превращая царство Московское в новую Палестину, а Древнерусскую Церковь в Новогреческую.
Отрывки из документальной повести
«Последний акт «симфонии», опубликованной на Amazon.com
https://ridero.ru/books/poslednii_akt_simfonii/