Люди, живущие без мечты, подобны птицам, которые, имея крылья, не умеют летать.
Куры, например, только и способны, что взлететь на курошесть; а крылья-то вроде
бы полноценные с виду.
Но таких нелетающих крылатых птиц намного меньше, чем летающих.
Так и людей мечтающих, намного больше, чем немечтающих.
Мечты рождаются. Планы строятся. Фантазии возникают. Всё это плоды воображения.
Мечты умирают. Планы рушатся. Фантазии испаряются. Всё исчезает.
Плоды воображения возвращаются туда, откуда пришли. Из ниоткуда в никуда.
Плоды воображения - всегда нереальность. И в начальной точке, и в конечной.
Обернувшись реальностью, они перестают быть тем, чем были; они перестают быть заманчивыми и увлекающими. Но мечты, в отличие от других плодов воображения, называют хрустальными. Ненадёжными. Хрупкими. Бьющимися.
Почему мечты называют хрустальными? Потому что они разбиваются. Всегда.
Разбиваются и превращаются в осколки. И недостижимые, и достигнутые - всё равно разбиваются, превращаясь в осколки. Разбиваются о несбываемость и о сбываемость - другими словами, от соприкосновения с действительностью: уходя из мира
воображаемого в мир реальный...
Но всё равно сверкающие осколки хрустального замка из былых устремлений, надежд, желаний и грёз о будущем, разбившиеся о настоящее, колюче падают в мешок
прошлого и ранят память. Потому что мечты всегда разбиваются. Рано или поздно разбиваются.
Даже осуществляясь, они всё равно оборачиваются разочарованием, потому что
оказываются далёкими от того, что изначально создавалось воображением.
Но без мечты никак нельзя. Если птице даны крылья, ей суждено парить в небе, она
всё равно будет летать. Хотя бы даже только до курошести, если уж птица уродилась курицей.
МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.
Четвёртое июня.
Сегодня так рано взошло солнце, что я, проснувшись, подумала было, будто мы опять проспали. Но оказалось, что времени всего полпятого.
Повалявшись, понежившись ещё немного в постели, я с удивлением обнаружила, что
спать мне больше не хочется. А раз так, то я решила не терять времени даром и
пойти выдраить сегодня свой коридор, как следует, капитально.
Домыла я коридорную палубу до трапа. И вдруг слышу, кто-то поднимается с нижней палубы. Разогнулась, смотрю - Вася. У меня, видимо, глаза округлились от неожиданности. Он тоже на момент остолбенел и не сразу вымолвил:
- Здравствуй, Инга.
- Здравствуй, - чуть слышно отозвалась я.
У меня наверное был слишком растерянный вид, потому что он улыбнулся своей
доброй, своей замечательной улыбкой и спросил, немного удивлённо и как будто бы
с восхищением:
- Проснулась уже? - В его голосе прозвенела нежность.
У меня перехватило дыхание, и я только и смогла, что глупо вымолвить:
- Да.
Он ещё раз улыбнулся, одарил меня ласковым взглядом и пошёл дальше. А я
принялась домывать свой коридор. Вот и всё.
Но в глазах моих всё ещё стоял Вася, его добрая улыбка, ласковый свет его глаз.
И в ушах звенел нежностью его голос.
Нет, надо же было мне домыть как раз до этого места, а ему - как раз в этот
самый миг понадобилось подниматься наверх.
Пришла в мойку, и мой лучезарный настрой немедленно улетучился.
Ванны грязные и полным-полны мисок с объедками.
В амбразуру из салона Анюта кричит:
- Посуду давай!
А с камбуза орёт Пашка:
- Миски чистые давай сюда!
Я разозлилась и наорала на обоих.
После завтрака пошла убирать каюты.
Убрала довольно быстро, потому что, на удивление, всюду было более-менее чисто.
В каюте тралмастеров тоже долго не задержалась. Румын спал. И пока я убирала,
не проснулся. Или делал вид, что не проснулся. Потому что в прошлый раз я ему
сказала: "Так старалась, чтобы тебя не разбудить, а ты всё равно проснулся".
Из всех, подведомственных мне кают, неубранной осталась только у третьего механика.
Когда я заглянула к нему, Кузьмич сидел на стуле, покорно положив руки на колени.
И с выражением лица послушного мальчика подставлял голову Сазанджяну, который, изображая из себя опытного цирюльника, хищно щёлкал ножницами, подравнивая
своему приятелю седые пестики вокруг лысины.
После уборки кают пошла отнести в мойку ведро.
И заходя на камбуз со стороны своего коридора, успела уловить обрывок фразы, произнесённой пекарем:
- ...лучше всего с ними не разговаривать.
Камбузник, пекарь и Пашка сидели чистили картошку.
Увидев меня, напялили на рожи непроницаемые маски и замолчали. И только последний, который или заметил меня не сразу, или сделал вид, что не заметил, или не посчитал нужным не дать своей куцей мысли огласку, насмешливо произнёс:
- Макс у нас начинает иметь жалость к женщинам.
Из чего я могла сделать вывод, что разговор на камбузе шёл про нас, женщин.
Не успела я зайти в свою каюту, как следом за мной заявилась и Анюта.
С заговорщицким видом она сообщила, что, убирая у акустика, стащила две сигареты
"Прима". И предложила покурить: это, мол, хорошо нервы успокаивает.
Я не курю, вообще-то. Но так, понтануться в ресторане или в курящей компании
могла. "Прима", конечно, не "Апполон-Союз" и даже не "БТ". Однако я всё же не отказалась.
Мы подымили. От души поругали "камбуз." И правда, вроде как полегчало.
Вот до чего дожили!
Пришли в салон. А там уже камбуз в полном составе сидел обедал.
Завидев меня, Валерка завопил:
- А вот и бероруска наша идёт!
- Приятного аппетита! - пожелала я им.
А в обед Пашка выдал!
Вдруг в приоткрывшуюся дверь мойки просовывается толстая красная лапа, которая, пошевелив короткими пальцами, противным Пашкиным голосом проскрипела:
- Дай хлеба!
- Ничего себе! - изумилась я, любуясь этой гадкой клешней, усеянной с тыльной
стороны рыжими волосами. - Ничего себе, обращеньице!
- Надо самой обращаться по-человечески, тогда и с тобой будут обращаться как надо, -
услышала я в ответ.
Возмутившись, я попробовала закрыть дверь мойки, естественно, стукнув ею по наглой рыжей лапе, которая тут же исчезла под сопровождение дикого вопля и трёхэтажного
мата уже самого туловища.
После обеда мы с Анютой пошли гулять на шлюпочную палубу.
Вышли - и некуда себя деть, до того всё приелось.
Анька попрыгала немного через скакалку, а потом пошла села на свёрнутый шторм-трап
и смотрела на море.
Я тоже присела на груду каких-то верёвок, сваленных у трапа, ведущего на кормовой мостик. Если Анюта на море смотрела, то я никуда не смотрела. Просто так сидела
и ни о чём не думала. Такая на душе пустота!
Вдруг я почувствовала на себе чей-то взгляд. Однако голову в ту сторону не повернула.
- Инга, ты о чём так задумалась? - На трапе стоял Руслан.
Я ничего не ответила. И он, подойдя ко мне, сел рядом.
- Когда жизнь даёт трещину, и твой корабль дрейфует, оглянись: может, ты не одна
в этом бушующем море! - произнёс он с неожиданной для него высокопарностью.
Слово за слово, начал расспрашивать, как и почему я в моря пошла, и намереваюсь
ли пойти ещё. Потом стал рассказывать про одну мировую девчонку Валюшку с "Перламутра", которая после нескольких рейсов начала выпивать крепко, а теперь
пьёт по-чёрному; про Марью Ивановну, которая габаритами потолще нашей прачки будет
и
жрёт брагу, водку, спирт так, что обоссывается.
Незаметно наш разговор о женщинах-морячках я перевела на самого Руслана.
И он рассказал, что виза у него была, но её закрыли. Потому что два раза в
вытрезвитель попал и один раз загремел на пятнадцать суток за пьяную драку.
Однако, утверждает, что теперь вот-вот должны открыть визу снова.
- Смотри ж, больше не попадайся! - напутствовала его я.
- Я уже раз опять попался, - махнул он рукой. - Но это ерунда. На пятёрку
оштрафовали и отпустили. Это не повлияет.
- А не пить вообще ты не можешь? - поинтересовалась я.
- А что ещё делать? - искренне удивился он. - Душа, она, как в темнице. Её ж
отпускать иногда нужно. Придёшь на берег, чувствуешь, что чужой всем, как пенёк,
никому не нужен. Завалишь тогда в кабак, примешь на грудь... И чувствуешь, что
вроде как вписался в эту жизнь, вроде как нормалёк. - Уловив мой непонимающий
взгляд, поспешил оправдаться: - Не один я, так все рыбаки живут, которые неженатые. Недавно кореша одного в кабаке встретил, со школы не виделись. Подлетаю к нему:"Колян, как жизнь? Сколько лет прошло!" А он гляделки обалделые на меня наставил, белые уже, налитые. Короче, ничего не видит и не соображает. "Как жизнь? Лучше не бывает!"
И мордой в тарелку упал. Ну, я сразу тогда понял, что он в моря тоже ходит. Вместе мечтали...
- Мечтали о такой жизни? - с лёгкой насмешкой в голосе усомнилась я.
- Мечтали, - в тон мне ответил он. - Когда ещё пацаном был, и меня спрашивали: "После школы куда пойдёшь?" Отвечал: "Или в море, или в тюрьму".
- Можно сказать, обе мечты осуществились одновременно, - усмехнулась я.
- Это уж точно, - охотно согласился он. И вздохнув, невесело добавил: - Друзья,
которые в моря не ходят, завидуют по-чёрному. Говорят, счастливый ты, ведёшь
шикарную жизнь! Жены нет, детей нет, в каждом порту подруга! - в его голосе
прозвучали горькие нотки. Он усмехнулся, вероятно, наивной зависти тех друзей.
В этот момент к нам подошёл Толик-рулевой. И, сверкая смеющимися чёрными
глазами, сообщил, что в шлюпке прачка загорает.
- Я было сунулся в шлюпку. Глядь - а там прачка на всю площадь окорока свои разложила. "Иди ко мне", говорит. "Не, я боюсь", отвечаю. А она мне:"Давай, не дрейфь. Места много". - Он смущённо почесал затылок, а потом ободряюще погладил топорщущийся ёжик своих чёрных волос. - "Не, я слишком маленький для тебя",
говорю. "Не боись. Солнца ситом не закроешь!" отвечает
Увидев, что мы так весело хохочем, слушая рассказ Толика, к нам подошла Анюта.
Узнав, в чём дело, она изъявила желание слазить в шлюпку и поглазеть на
загорающую прачку.
Толик тоже скоро ушёл. А мы с Русланом продолжили свой разговор.
Речь зашла теперь о том районе, куда нас могут отправить окуня ловить;
о превратностях рыбацкого промысла и о нелёгком рыбацком труде.ю
- Я сам только два рейса в цеху ходил, а остальные все в добыче отработал. Мне
на корме больше нравится. На свежем воздухе, как-никак. А там, в цеху, вонь такая,
аж кишки наружу выворачивает. - Он сморщился и помотал недовольно кудлатой
головой.- Нет, в цех меня больше не заманишь. Четыре рейса уже в дОбыче. Особенно
на Банке Джорджес классно работать. Там хорошо. В это время там уже жара такая -
будь здоров!
Если ночью работаем, лягу вон на тралы и сплю. Лепота! А днём работаем почти у
самых берегов Северной Америки. Нью-Йорк видно, небоскрёбы там, машины...
Смотришь, и думаешь, интересно как там люди живут? Посмотреть бы! Эх, в Америку
бы хоть разок попасть!.. - Он мечтательно вздохнул, прищурился, глядя вдаль,
словно намеревался увидеть там Америку. Но тут же тряхнул головой, словно
просыпаясь и отметая сон. И нахмурился. - А там, куда нас хотят послать, холодина ужасная. Самый настоящий Север.
Берега Исландии видны. Айсберги кругом. Один муромчанин однажды врезался в такой айсберг: рулевой со штурманом пьяные были и вырулили свой пароход прямо на эту ледяную громадину. Из всей команды только шесть человек спаслись; в основном, добытчики, которые успели с кормы на льдины попрыгать, да те, кто на руле были. - Руслан тяжело вздохнул и помотал головой. - Нет, работать там - страшное дело!
Тралы рвутся один за другим. Штурмана эти не смотрят. А нам потом чини эту рвань. Представляешь, холод страшенный, всё кругом замерзает в момент, пароход весь обледенелый. Там медведей белых увидишь. Правда, правда! - Он помолчал, на миг задумавшись. - А как трал развязывать - просто беда! Руки коченеют, верёвка обледенелая... Бежишь на камбуз за чайником, кипяточком шуранешь - оттаяло: и
давай скорей развязывать, пока опять не замёрзло. Нет, для добычи там работать -
гиблое дело. Да и что этот окунь теперь? Всё равно мы и там больше уже ничего не заработаем. Прикинь, пока переход туда-сюда, пока на новом месте освоимся...
Конечно, я понимаю, что мойва копейки стоит. А филе окуня всё-таки по тридцать
шесть рублей тонна идёт. Мойву, ту всю на заморозку шуруют. Да и что из неё
сделаешь? Только одно и знают: на протвини вываливают, замораживают и загоняют
в тележки. Конечно, мы здесь горим, как шведы, но и окунь этот нас уже не спасёт.
Вот если бы нас на креветку послали! Та, родимая, по сто рублей за тонну идёт. Да только её сейчас не ловят. Креветку ловить надо в сентябре-октябре-ноябре. А сейчас никакой креветки нам нельзя будет ловить...
Пришла Анюта с рассказом о том, как она лазила в шлюпку к прачке, и как та там устроилась.
В полдник Валерка придумал себе развлечение: периодически заскакивал ко мне в мойку
и спрашивал:
- Белоруска, как дела?
И так раз пять.
На что я, естественно, не реагировала.
А под конец он немного изменил свой репертуар:
- Белоруска, кальмаров хочешь?
- Давай, - откликнулась я.
Валерка засмеялся и убежал.
После полдника мы с Анютой опять пошли гулять на свежий воздух.
Увидев, что на корме лежал здоровенный трал, битком набитый рыбой, мы направились туда. Рыбмастер Игорь и рыбообработчик Якут выбирали из трала кальмаров, попавшихся вместе с косяком мойвы.
Мы стояли и долго любовались тралом. Тонн тридцать пять подняли. И вся эта
гигантская кишка была усеяна жёлтыми пятнами рыбной икры, выползшей из лопнувших животов пойманных рыб: мойва попалась сплошь одни самки.
- Ну, теперь в море одни самцы остались! Всех самок мы повыловили, -
удовлетворённо отметил Боря Худой, подошедший к нам.
- Скорее всего, вся эта мойва на муку пойдёт, - со знанием дела сказал
Игорь-рыбмастер.
- Почему же это? - обиделась за пойманную рыбу Анюта.
- А что ещё с ней делать? Всё уже рыбой позабито. А работать некому, - критически
глядя на трал, ответил Игорь.
- Эх, знай эта бедная рыба, что её на муку пустят, ни за что бы в трал не полезла, -
посочувствовал пойманной мойве Якут.
- Терпение, девочки, терпение! Оно исцеляет всех и от всего! - Я думала, что Боря обращался к нам с Анютой. Но нет, взгляд его был направлен на самок, упакованных
в трал. Он помолчал мгновение, а потом, всё также обращаясь к рыбе, с некоторой
долей задумчивости добавил: - Мы все иногда нуждаемся в самообмане, чтобы преодолевать тяготы жизни.
Возвращаясь с прогулки, мы с Анютой проходили через кают-компанию.
И там, за общим столом сидели Валерка-повар, Пашка, слесарь Соколов,
Юрка-сварщик и второй штурман.
- Девочки, вы куда разогнались? - окликнул нас последний. - Посидите с нами.
- А что вы здесь делаете? - поинтересовалась Анюта.
- Мы ждём, когда кальмары приготовятся, - охотно сообщил он.
Услышав это, моя подруга больно дёрнула меня за руку, тем самым давая понять,
что тоже совсем не прочь поесть кальмаров.
Я очень сомневалась, что нам что-нибудь перепадет, но всё же последовала примеру Анюты, уже усаживающейся за стол.
Не долго думая, я плюхнулась рядом с нею в капитанское кресло.
Мы сидели и слушали рассуждения присутствовавших здесь знатоков, оставят ли нас
на мойве или всё же куда-нибудь ушлют.
Заглянул капитан, поинтересовался у Пашки насчёт кальмаров и, узнав, что они ещё
не готовы, ушёл.
Разговор в кают-компании шёл какой-то неинтересный. А потом и вовсе заглох.
Валерка, Юрка-сварщик и слесарь Соколов ушли. Зато пришёл второй механик и,
увидев, что я сижу в кресле капитана, завозникал: мол, никто, кроме самого
капитана, в этом кресле сидеть не имеет права.
- А почему же сам капитан, когда заходил, ничего такого не сказал? - удивилась я. -
И почему вообще нельзя в это кресло садиться? Что здесь такого криминального?
- Криминального ничего, - снисходительно сказал второй штурман и объяснил мне: -
Это просто примета такая: если кто-то в капитанское кресло сядет, я имею ввиду
кто-то посторонний, а не он сам, то Кеп может со своего места полететь.
- Ерунда какая-то! - возмутились я. - Можно подумать, что если я в этом кресле
сейчас посижу, то завтра меня капитаном корабля назначат.
- Тебя-то не назначат, а его могут снять, - усмехнулся второй штурман.
- И вообще, одетыми в кают-компанию заходить нельзя! - взвизгнул второй механик.
- В другой раз придем в купальниках, - обидевшись, сострила я.
И мы с Анютой поспешили уйти отсюда, от греха подальше.
Пришли в салон. Уж здесь-то мы сами хозяйки, уж отсюда нас никто не попрет.
Дверь на камбуз была распахнута, там хозяйничали камбузник с пекарем.
Увидев нас, они демонстративно захлопнули свою дверь.
- Боятся, что мы кальмаров у них попросим, - обиженно произнесла Анюта.
- Да пусть они подавятся своими проклятыми осьминогами! - сказала я довольно
громко, надеясь, что на камбузе будет слышно. - Они такие же скользкие и противные, как и все эти камбузные друзья.
Мы уселись читать газеты, а эти олухи нарочно громко переговаривались:
- А ничего кальмарчики получились, да?
- Ага, объедение! Прямо пальчики оближешь!
Смешно. Детский сад, штаны на лямках, а не мужики!
- Ещё и издеваются, скоты! - разозлилась Анюта. Так ей, бедняге, хотелось этих несчастных кальмаров...
Обиженная, она потащила меня в каюту есть малиновое варенье, которым сегодня в полдник нас угостил Анзор.
К ужину в мойке меня ждала гора грязной посуды и кастрюля из-под кальмаров.
Совсем обнаглели - они жрут, а посуду мыть мне подсовывают!
Валерка-повар в ужин был что-то уж подозрительно обходительный: притаранил мне и
Анюте на второе аж по три фрикадельки. А сам сладенько улыбается и подмигивает:
- По блату!
С чего бы это он вздумал подлизываться? Нет, это неспроста. Откуда вдруг эта доброта?
Тут что-то не то.
Так оно и оказалось. После ужина Валерка подошёл к нам просить флакушку того несчастного огуречного лосьона.
- Мы завтра к базе подойдём, отоваримся и отдадим вам, - заискивающе заверил он
нас.
- Вот и потерпите до завтра, - посоветовала я ему.
Валерка удалился на камбуз обиженный.
А я сказала Анюте нарочно погромче, чтобы наши камбузные друзья слышали:
- Это ж надо так унижаться из-за какого-то дурацкого лосьона! То ходили-ходили,
нос драли. А тут вдруг залебезили, на пузе поползли...
В том, что эти слова были услышаны, я смогла тут же убедиться.
Не успела я выйти из мойки, как Пашка заорал:
- А что ты тут ползаешь?!
- Да пошёл ты! - огрызнулась я.
- В лоб получишь! - завизжал он. - Сопли будешь жевать!
Вышла в салон, а там Румын сидит. И мне так стыдно стало, что он всю эту брань слышал.
Чёрт, убила бы, кажется, этого козла Пашку!