Первые мои встречи с Волгой произошли в Третьяковской галерее, после чего у меня сложился образ, который я пронес через всю мою жизнь: по обширной водной поверхности которую отраженное в ней небо окрашивает в пронзительный синий цвет, снуют десятки судов, освещенных лучами закатного солнца: - пароходы, парусники, баржи, весельные лодки. Весь противоположный берег Волги загорожен причаленными к нему кораблями, среди которых возвышается шхуна с безвольно повисшими в штиль парусами; по бурунам, идущим от колес маленького пароходика, по его задранному вверх носу видно, что он борется с сильным течением многоводной и быстрой реки.
Поэтому, когда я впервые увидел Волгу наяву в районе Сызрани, - с поезда, везшего наш студенческий отряд на целину, то был изрядно разочарован, так как сквозь пробегавшие перед глазами фермы железнодорожного моста река смотрелась совсем не похожей на лелеемый мною образ; хотя Волга была необыкновенно широкой (километра два), вода ее оказалась стоячей: по ее поверхности тянулись рваные полосы сине-зеленых водорослей, а около берега расплылось обширное нефтяное пятно, переливавшееся цветами радуги. Это и действительно была не Волга, а Балаковское водохранилище.
В дальнейшем мои свидания с Волгой ограничивались Саратовом, куда я ездил в командировки, поскольку он являлся одной из столиц российской сверхвысокочастотной электроники. Произошло это по следующей причине. Во время известного «дела врачей» гонениям подверглись не только евреи-врачи, но и вообще все евреи. Специалистов по электронике этой национальности из Москвы и Ленинграда выслали в Саратов, где они основали местную школу, самую мощную в этой отрасли техники.
Саратов оставил впечатление города неказистого и пыльного, но эта оценка имела силу лишь до тех пор, пока не выйдешь на Волгу, величие пейзажа которой подчеркивались плавно изогнутой линией моста Саратов – Энгельс (классик-то как сюда попал?). Вид реки сделал просторную саратовскую набережную самой красивой улицей города, его лицом.
В городе, конечно же, было немало красивых построек, например, здание консерватории, но город застраивался беспорядочно, и в нем не сложилось ни одного цельного архитектурного ансамбля, разве что небольшой район, выходивший на высокий берег реки к Северу от моста, который в то время еще сохранял дореволюционную застройку - деревянные одноэтажные дома; рядом с их фасадами, украшенными затейливой деревянной резьбой, стояли вросшие в землю покосившиеся ворота, через которые, казалось, ушло невозвратное прошлое, после чего их наглухо забили, и при взгляде на них становилось грустно, но на душе теплело (позже эти дома были снесены, а освободившийся участок – застроен).
В один из моих приездов в Саратов предприятие «Прометей» на специально арендованном теплоходе отвезло своих гостей на свою базу отдыха «Чардым», расположенную в 40 километрах против течения Волги (сейчас там располагается одна из президентских резиденций). Там нас высадили на живописном острове, рядом с лодочной станцией. Мы с моим начальником Стояновым, прихватив его красивую знакомую по имени Нелли - тоже специалиста по электронике, - взяли напрокат лодку, и отправились в прогулку по окрестностям. Вскоре мы вошли как бы в сказочные декорации: это была обширная затопленная дубрава. Наша лодка плавно скользила между огромными замшелыми стволами погибших столетних деревьев, давно утративших свои высохшие кроны; тишину нарушал лишь плеск воды из-под весел, и наши голоса, отдававшиеся приглушенным эхо. Мы со Стояновым менялись на веслах, стараясь блеснуть своей морской удалью и красноречием перед нашей интересной дамой, разлегшейся в соблазнительной позе на дне лодке. Мы так увлеклись нашим занимательным времяпровождением, что опомнились лишь тогда, когда солнце закатилось; - нам было давно пора возвращаться назад. И тут мы поняли, что после захода солнца у нас не осталось никаких ориентиров, ибо, вопреки распространенному поверью, стволы дубов оказались одинаково замшелыми на все стороны света. Итак, мы заблудились. Нам остался только один выход: выбрав направление, стараться по возможности строго его придерживаться, полагая, что когда-нибудь мы выйдем на чистую воду, и там сориентируемся. И тут мы услышали гудок теплохода, пришедший, казалось, с конца света, причем совсем с другой стороны, чем та, куда мы направлялись; к счастью для нас, пересчитав на лодочной станции выданные лодки, и одной из них не досчитавшись, нас хватились, и стали периодически подавать призывный сигнал. Теперь мы пробирались через затопленный лес уже в кромешной тьме; на время, пока звучал гудок, мы замирали, прислушиваясь, и определяя направление методом консенсуса; когда гудок замолкал, один из нас бешено греб, другой – стоял на носу, предотвращая столкновения лодки с деревьями, потом мы менялись местами. Чтобы побороть свой страх, Нелли нас подбадривала. Первые полчаса нам казалось, что гудок к нам ни на йоту не приближается; затем, как будто, он начал звучать более отчетливо, а когда миновал целый час нашей лихорадочной гребли, в чаще дубовых стволов показался просвет; мы вышли на чистую воду, и увидали огни дожидавшегося нас теплохода. Нас встречал организатор нашей экскурсии; озлобленно нам выговаривая, он пытался нас опознать, но в кромешной темени это ему не удалось.
Так я узнал, что Волга в Саратове – не река, какою я ее представлял, а Волгоградское водохранилище с очень медленно текущей водой.
С настоящей Волгой я встретился в командировках в другую столицу отечественной электроники – Нижний Новгород (тогда он носил имя Горький). Здесь, приняв в себя воды Оки, и ставшая от этого полноводнее, река не имеет подпора, и течение ее быстро и мощно. Да и древний город величественен и прекрасен, поражая своим масштабом. Его Кремль вознесен на вершину холма, одним своим склоном спускающегося к Волге, другим - обрывающегося в живописный овраг; по противоположной стороне этого оврага лепятся старые двухэтажные дома. В одном из них наш сослуживец Кононенко провел ночь с горьковчанкой, с которой познакомился в ресторане гостиницы, в которой поселили нашу делегацию, и нам рассказал, что это – трущобы, каких он никогда не видал.
От Дмитриевской башни Кремля шла центральная улица города, носившая тогда имя одного коммунистического вождя – Я.М. Свердлова (ныне она называется Большая Покровская), поскольку его угораздило родиться в доме с вывеской на фасаде: «Граверная и скоропечатная мастерская М.И. Свердлова». Самой примечательной постройкой на улице Свердлова было здание Государственного банка (1912 г.), выполненное в эклектическом стиле, где были талантливо смешаны русское средневековье и модерн. Оно меня поразило своим масштабом, смелостью композиции и веселой избыточностью своего декора
Наша гостиница находилась в красивейшем месте Нижнего Новгорода (язык не поворачивается называть его Горьким) – на правом, высоком, берегу Оки в месте ее впадения в Волгу. Здесь находятся самые значительные архитектурные памятники XVII века – Благовещенский монастырь с его Успенской церковью под двумя симметричными шатрами, и Рождественская церковь – неповторимый образчик Московского барокко в его «Строгановском» изводе, с белокаменным кружевом на краснокирпичном фоне. От порога гостиницы открывался великолепный вид на левый берег Оки, на стрелку, украшенную громадой храма Александра Невского. Да, он поздний, в ложнорусском стиле, но поставлен на удачном месте – всякий раз при взгляде на него я испытывал желание туда отправиться, да так и не собрался.
Город вызвал у меня глубокую симпатию своей укорененностью в этой древней почве, своею родственностью речным богам, казалось, до сих пор обитавшим в Волге.
Короткое свидание с Волгой, произошедшее в Твери (тогда она называлась Калинин), несколько разочаровало – здесь река еще не набрала величины и силы, которые были неразрывно связаны с ее образом. Несмотря на наличие значительного архитектурного памятника – путевого дворца Екатерины, город смотрится неприметным – у него какое-то стертое лицо, и облик его не запоминается.
Ниже села Городня Волга разливается вширь; в этих местах как-то мне довелось побывать в ведомственном доме отдыха. Ярко светило солнце, искрилась брызги кормовой волны от моторной лодки, переправившей меня на левый берег, где в лесных заливах цвели кувшинки, но попадания в образ Волги, сложившийся в детстве, не произошло, ибо это была не бегущая река, а стоячее Иваньковское водохранилище.
Ниже плотины Иваньковского водохранилища Волга вновь становится рекой, на которую можно бросить взгляд с обрыва, к которому выводят тихие улицы Дубны, расположенные в сосновом лесу. Там побывав, я отдохнул душою, но видом реки был опять разочарован, так как для вхождения в образ ей теперь не хватало ширины.
Следующая моя встреча с Волгой состоялась в Угличе, расположенном на красивейшей местности в излучине Волги, которая здесь уже достаточно широкая, и расположена много выше Рыбинского водохранилища, поэтому течет свободно. А его прекрасно сохранившиеся архитектурные памятники, как бы сбежавшиеся, чтобы собою защитить царевича Дмитрия, но опоздавшие, и с тех пор глубоко опечаленные, образуют один из самых совершенных архитектурных ансамблей XVI – XVII веков, в котором выделяется силуэт главного угличского шедевра – Успенской церкви и лучше, чем ее назвали в народе, (Дивной), не придумаешь! Однако этим замечательным видом можно полюбоваться только, став спиною к Западу. Стоит только обернуться, как поле зрения захватывает плотина Угличской гидроэлектростанции. Она тоже по-своему красива, притягивая взор, но ее облик не только спорит с картиной древнего Углича, он ее как бы отменяет, превращая в мираж своею реальностью. Так и смотрятся друг в друга два образа Углича, друг друга аннигилируя.
Прибыв в Рыбинск через шлюз плотины Рыбинского водохранилища, я обнаружил, что естественный образ реки меркнет рядом с гидротехническими сооружениями, приобретшими обаяние ретро из-за их относительной устарелости (им уже девяносто лет). Город тоже выглядит скромным: на первый взгляд нет в нем ничего примечательного, однако я долго ходил по его центральным улицам, выглядевшим так же, как сто лет назад, перенося себя в своем воображении в дореволюционную Россию. Эту особенность Рыбинска несколько лет спустя использовал кинорежиссер Марлен Хуциев при съемках сцены отправки дивизии на фронт Первой Мировой в фильме «Бесконечность» (1990), в котором Рыбинск был провидчески овеян триколором.
Ярославль с первого взгляда меня пленил своим масштабом, красотою, и какою-то даже столичной ухоженностью. Богатство его архитектуры и высокое качество памятников просто поражает – разинув рот я ходил по городу, форменно балдея от его шедевров – Спасо-Преображенского собора начала XVI века, построенного в лучших традициях московского зодчества, церкви Ильи Пророка, чье величие подчеркнуто двумя шатровыми колокольнями, как бы составляющими ее почетную свиту, фантастическим ансамблем Коровников – два равновеликих храма, поставленных симметрично относительно высокой шатровой колокольни, и, наконец, архитектурным чудом – церковью Иоанна Предтечи, замечательной как масштабом, так и избыточностью декора. Если своею церковной архитектурой Ярославль стремился сравниться с Москвой, то в постройках гражданского назначения он подражал Петербургу, - и весьма удачно.
Но теперь о главном - о волжском фасаде Ярославля. С его набережной, поднятой высоко над водой, открывается вид на Волгу, на стрелку реки Которосли, и на расположенные в ее устье архитектурные памятники, и он настолько красив, что, когда я его впервые увидел, то подумал: «А не заменить ли мне им тот образ Волги, что хранился в моей памяти с детства?» Но потом решил: «Не торопись, познакомься с рекой поподробней».
Дело в том, что я решил изменить формат моего ознакомления с Волгой, перейдя от «точечных» встреч в пунктах ее пересечения с железными дорогами, к плаванию по ней. Взойдя в Ярославле на борт рейсового теплохода, я направился вниз по реке, подвергнув себя длительному взаимодействию с нею, и Волга меня поглотила, как кит Иону, в результате чего весь мир для меня исчез, и осталась только Волга, величаво раскинувшаяся в своих берегах, - то луговых, то заросших лесом, на которых остались как следы природных катаклизмов, (например, просека от недавно пронесшегося смерча, усыпанная вырванными с корнем и скрученными в жгуты елями, чьи стволы издалека были похожи на рассыпанные спички), так и зарубки человеческой истории – большие города, малые городки и бесчисленные деревеньки.
На левом берегу вдруг, откуда ни возьмись, появилась Кострома - заповедник архитектуры классицизма, с ее уникальной центральной площадью, окруженной по периметру галереями торговых рядов, над которой высится пожарная каланча, стройная, как колокольня, с ее многочисленными городскими усадьбами, выглядящими, как столичные дворцы - куда ни глянь – всюду взгляд упирается в колоннаду – столько колонн на единицу пространства можно увидеть разве, что в Петербурге. А на другом берегу реки Костромы, я попал в древнюю Русь, войдя в обнесенный крепостной стеной Ипатьевский монастырь, где был призван на царство Михаил Романов, после чего правящей династией монастырь был превращен в исторический и религиозный центр - место паломничества и поклонения для всей России, что отразилось в величественной архитектуре его построек, особенно Троицкого собора, украшенного богато и изысканно, как драгоценная шкатулка.
Следует все же разделять впечатления от волжских городов, и собственно от реки, и самое сильное из последних связаны с маленьким городком по имени Плес. Его утопающие в зелени скромные домики и небольшие церковки не отвлекают внимания от здешней природы – широкой полноводной реки, плавно, но быстро бегущей под круто вздымающимся необыкновенно высоким берегом, прихотливо изрезанным оврагами, - но лишь подчеркивают ее первозданную красоту. Вызванный ею восторг взывал к тому, чтобы я сделал эти места своим символическим образом Волги, тем более что в них уже отметился художник Левитан, но я себя остерег: «Подожди! Не торопись! Еще успеешь!»
В Кинешме теплоход остановился лишь на несколько минут, и я бросил на город взгляд с реки, и он мне запомнился стройной колокольней Троице-Успенского собора, поставленной на месте, предназначенном ей самою Волгой.
Следующим большим городом на моем пути был Горький (фу, Нижний Новгород), который был мне уже хорошо известен. Теперь он развернулся передо мной в видах с реки: сначала в поле зрения вошли индустриальные пейзажи Сормова, по миновании моста сменившиеся Нижегородской ярмаркой, над которой громоздился собор Александра Невского, затем открылось русло Оки, на левом берегу которой белели многочисленные храмы; наконец, на самой высокой точке обрисовывался силуэт Нижегородского кремля, от которого к воде спускалась Чкаловская лестница. Дальше вниз по течению город сбегал по плавно понижавшейся местности к Печерскому монастырю, после чего постепенно рассасывался в приволжской природе. Волнующая красота этого пейзажа, и быстрое течение полноводной реки явно претендовали на то, чтобы за ними признали право стать зримым символом Волги, но я не смог изменить хранившейся в памяти с детства картине.
Вскоре моя сдержанность оправдалась: ниже Фокина река начала расширяться, а ее течение – замедляться, а близ Козмодемьянска река разлилась чуть не до горизонта. В это время небо заволокло огромною тучей; начиналась гроза, поднялся ветер; река взволновалась, покрывшись барашками, и стала похожей не на мою Волгу с картины в Третьяковке, а на Ладожское озеро. Нет, - это была уже не Волга, а Чебоксарское водохранилище.
Следующим пунктом моего путешествия была Казань, которая лежит тоже не на Волге, а на Куйбышевском водохранилище, названном так по городу Куйбышеву, которому с тех пор вернули его историческое имя - Самара.
С самого первого взгляда Казань меня поразила своим нерусским обликом. Нет, это не было связано с другой религией; эсэсэсэровский государственный атеизм не делал различий между христианством и исламом, в равной мере удушая и то, и другое; действующие мечети в Казани встречались, но они жались к окраинам, стараясь не бросаться в глаза. Разница между Россией и Татарией была заложена в стилистике, и была видна уже в историческом центре города. Сравнивая Казанский и Московский кремли, где смешаны признаки европейской и азиатской эстетики, можно констатировать, что в Московском кремле европейское преобладает над азиатским в соотношении 70:30, а в Казанском – наоборот. Стилистические различия проявляются во всем – в том числе, в декоре всех, без исключения, построек. Если в русских городах орнаменты, украшающие дома, тяготеют к плавным, закругленным линиям, то в Казани они – угловатые, и поэтому дома кажутся там колючими. Были, также, заметны отличия в манере одеваться, например, распространенность шаровар среди мужчин и женщин, и в стилистике головных уборов. Что уж говорить об этнических отличиях – лица татар очерчены резче, чем наши мягкие, расплывчатые физиономии.
Завидев белеющую на другом берегу Казанки красивую пирамиду с усеченной вершиной, я не без труда выяснил, что это – памятник воинам, погибшим во время взятия Казани Иваном Грозным. Чтобы узнать об этом побольше, я отправился в Казанский Исторический музей, и обошел все его залы – от первого до последнего, но на музейных стендах не нашел ни одного упоминания об этом выдающемся событии нашей истории, с которым можно сопоставить разве что Куликовскую битву. Видимо, Казань жила в какой-то другой истории, хотя она и стоит на той же Волге.
Согласно моему первоначальному плану, я должен был продолжить свой путь по реке до Куйбышева, где меня интересовала архитектура Серебряного века дореволюционной Самары, потом спуститься до Волгограда, чтобы осмотреть памятник Сталинградской битве, а там уже и до Астрахани – рукой подать, и мой Волжский проект был бы завершен. Но на моем пути теперь встал Ульяновск, и изображение домика, в котором прошло детство Ленина, так намозолило мне глаза с моего раннего детства, что когда я представил, как буду стараться отводить глаза от чудовищного мемориала, узурпировавшего центр города, вызывавшего у меня тошноту уже по его фотографиям, то не смог заставить себя туда поехать. Сколько раз я про себя ни называл Ульяновск Симбирском, слаще во рту от этого не становилось. После недолгой борьбы между желанием увидеть Самару и отвращением к Мемориалу, я отправился на железнодорожный вокзал и вернулся в Москву.
На этом закончилась история моего знакомства с Волгой, и я понял, что той Волги, образ которой я хранил в своей памяти с детства, больше не существует, и уже поэтому он не годится на роль ее символа, а Волга, увиденная мною во время моих многочисленных встреч, настолько разнообразна и противоречива, что она не может уложиться ни в один обобщенный зрительный образ, и символическим знаком нашей великой реки может быть только звучащее слово, и это слово – Волга!
Январь 2018 г.