Алексей «Тишайший». Апокалипсис веры.
Политика «Тишайшего» царя Алексея вошла в историю как апокалиптическая. И вовсе не потому, что ознаменовалась сдвигом тектонических плит или природными катаклизмами, вызванными глобальным потеплением на планете, или явлениями из той же серии, но связанными со сменой магнитных полюсов, на что сегодня выгодно списывать все политические промахи как во внутренней, так и во внешней политике.
Удар, нанесенный неразумными, недальновидными и непродуманными действиями царя Алексея по институту Церкви, а надо не забывать, что число верующих приближалось в государстве к ста процентам, оказался ударом и по единству русского народа. Раскол Церкви ознаменовал и раскол народа на, так называемых, староверов и новообрядцев.
Этот раскол не преодолен и сегодня.
Огромное число наших соотечественников, разбросанных по всему миру, исповедуют праотеческий Устав. Все попытки постреформистской новообрядческой Церкви преодолеть этот раскол оказались тщетными, поскольку вся процедура перехода на новый Иерусалимский устав, совершенная в царствование Алексея «Тишайшего» и закрепленная Постановлением Собора 1667 года, является, с точки зрения процедурных мероприятий, нелегитимной.
Раскол Церкви подорвал доверие народа не только к власти светских правителей, но и разрушил веру в особую божественную миссию церковного епископата на земле. Проявив порочную слабость и уступчивость священство оказалось не готово взойти на Голгофу и совершить духовный подвиг, к которому были призваны одним только фактом своего служения Церкви Христовой.
Сегодня тема национального благочестия актуальна, как никогда. Вопрос о том, кто мы есть, для основного пласта русского народа не имеет двусмысленного ответа. Напротив, продолжая, как и много веков назад, противится всему тому, что насаждается продажными элитами сверху, русская цивилизация сохраняет себя в своем естестве.
И если вдруг где-нибудь когда-нибудь вы заметите вскинутое для крестного знамения каким-нибудь бородачом двуперстие, то можете без особого труда представить себе ход его мыслей.
Двуперстие стало своеобразным символом принадлежности к традиционной великорусской идее.
***
Не смотря на многие сложности, которыми изобиловала личная жизнь царя Алексея, его намерение провести в стране церковную реформу оставалось в силе. Однако проводить ее самостоятельно Алексей, будучи светским правителем, не мог. Как, впрочем, не мог самостоятельно возглавить ни одного серьезного и полезного дела в государстве.
А тут, не соколов надо было ловить, а сломать, переворошить, перекроить внутренний уклад церковного богослужения. То есть то, о чем он имел весьма поверхностное представление.
Однако Алексей понимал, что церковная реформа есть внутреннее дело Церкви, а значит, возглавить ее и продвигать должен был человек воцерковленный, принадлежащий к высшей ее иерархии.
И ведь был у него такой человек. Еще совсем недавно был. Думалось Алексею, что уж коли поднял он Никона из грязи, если надел на него патриаршую мантию, милостями своими осыпал, то и дело с концом – превратился Никон из неотесанного дикаря в своего домашнего и ручного любимца.
Поначалу общая картина именно так и вырисовывалась. Бояре уже и беспокоиться начали. Виданное ли дело, чтобы царь, отправляясь на войну, оставлял заботу о Царстве не им – не Боярской думе, а внове испеченному патриарху Никону. Правда, наделяя своего «собинного друга»» особыми полномочиями, Алексей оставил за собой часть важных и неотложных дел, решения по которым без его рассмотрения не могли быть приняты.
С этой целью между Москвой и ставкой царя специальными курьерами поддерживалась регулярная почтовая связь. И очень скоро непомерно властолюбивый патриарх, требуя от бояр безоговорочного подчинения, установил при Дворе свои правила. Одно из таких правил требовало, чтобы чиновники в отсутствие царя держали доклад обо всех без исключения проблемах только перед ним. В приговорах того времени появилась даже особая формулировка: «…святейший патриарх указал, и бояре приговорили…».
Управляя в отсутствие царя государством, Никон глумился над боярами в полное свое удовольствие. Часами он заставлял их просиживать у своей двери в ожидании вызова для доклада. Любой важный государственный акт должен был быть обязательно скреплен его подписью. Все челобитные и дипломатические депеши подлежали тщательному изучению «великим господином», как патриарх Никон себя величал.
Желая занять в государстве положение первого лица, Никон теряет последнее чувство меры. Присвоив себе в конце 1653 года с молчаливого согласия Алексея Михайловича титул «великий государь», он, в отсутствии Алексея, без зазрения совести ставит этот титул во всех официальных документах на первое место, подчеркивая, тем самым, свое исключительное положение при Дворе. «… от великого государя, светлейшего Никона…», - начинает он все свои депеши и только потом продолжает, – «патриарха Московского…».
Отсутствие врожденного чувства такта и благородства легко выдавало в Никоне человека из народа - крестьянского сына мордвина Мины. Со всем своим окружением патриарх вел себя настолько грубо, заносчиво и горделиво, что число его недоброжелателей возрастало с космической скоростью. За редким исключением, Никона возненавидели почти все близкие родственники и любимцы царя.
Так, первый боярин и родной дядя Алексея Михайловича по матери - Родион Стрешнев был настолько зол на Никона, что научил своего любимого пуделя откликаться на имя Никон. При этом кобель, принимая не свойственную собакам стойку, комично складывал передние лапки наподобие архиерейского служения, доводя публику до гомерического хохота.
Объединившись в своей ненависти к высокомерному управителю, дворцовая коалиция, припомнив Никону многие допущенные им в хозяйственной деятельности просчеты, выступила против него единым фронтом.
Главное, в чем бояре обвиняли Никона, — это две разорительные для страны военные компании, в которые Москва оказалась втянутой во многом благодаря его бездумному вмешательству в вопросы внешней и внутренней политики государства. Не могли они не укорить Никона и за то, что, настояв на присоединении Малороссии к Москве, он еще и благословил царя на войну сначала с Польшей, а потом и со Швецией.
Вполне справедливым выглядело возмущение боярского правительства и в той части, которая касалась не оправдавшихся оптимистичных прогнозов Никона по поводу успешного исхода обеих военных компаний. На деле же оказалось, что страна, неся огромные потери людских, сырьевых и денежных ресурсов, по большому счету, проиграла обе войны. И были правы!
***
Но не это стало главной причиной охлаждения былых дружеских и доверительных отношений двух приятелей.
Никон покусился на святая святых.
В свете своих представлений о будущем Церкви Никон разработал и современную модель построения Православной Вселенской Церкви, определив в ней главенствующую роль не Константинопольской Церкви, как о том думал Алексей и на устав которой путем реформы и хотел перевести Русскую церковь, а самой Русской церкви, объясняя это тем, что за двести лет униженного пребывания в условиях турецкой экспансии Восточная церковь утратила авторитет среди православных народов. Нарекая Русскую Церковь новым центром православного мира, Никон простодушно подменял диалектику механикой, полагая, что вместе с греческими обрядами, облачением и ритуалами русскому народу передастся и своеобразный дух, и историческая атмосфера православного Востока.
Если вспомнить о первых этапах дружбы Алексея Михайловича с Никоном, то, возлагая на него большие надежды, царь поддерживал и многие из его начинаний, касающихся возвышения Русской Церкви и усиления ее влияния в православном сообществе.
Пользуясь в отсутствии царя всей полнотой власти, Никон самовольно расширил границы подконтрольной ему Патриаршей области и приступил к строительству невероятно сложного по инженерным решениям церковного ансамбля, который получил название - Новый Иерусалим.
Именно он - Новый Иерусалим навсегда разрушил дружбу между еще совсем недавними друзьями и спровоцировал сложную цепь событий, приведших Русь к необратимым последствиям.
Решая Малороссийскую проблему и ежедневно сталкиваясь с целым рядом неразрешимых вопросов, возникших внутри страны, вся мощь и все средства которой были брошены на первую и вторую военные компании, Алексей вдруг понял они были растрачены впустую, поскольку обе, так и не решив поставленных перед ними задач, оказались проигранными.
А тут вдруг оказывается, что все изъятые из казны накопления вложены в строительство Новоиерусалимского комплекса. Но само по себе строительство богоугодного дела Алексей еще бы мог пережить. Но только не то, что он увидел в алтаре обители.
А увидел он там патриаршее богато убранное место, установленное на возвышении, в окружении других более скромно украшенных престолов, которое лучше многих иных доказательств уличало патриарха в непомерном честолюбии и самовластии. Не сумев побороть в душе неожиданно возникшего чувства негодования, царь перевел свой взгляд на святителя. Облаченный в греческое одеяние, усыпанное сверх всякой меры драгоценными камнями, патриарх с высоты своего роста смотрел на приземистого царя сверху вниз.
Все увиденное означало только одно, что в лице патриарха он имеет опасного соперника в борьбе за власть. Не разделяя его теории о превосходстве Церкви над Царством и рассматривая Новоиерусалимский комплекс как претензионное сооружение, прямо указывающее на самодержавные устремления Никона, Алексей, посчитал и то, и другое опасным для трона.
Многое изменилось во взглядах царя и в вопросах, касающихся роли Русской поместной церкви во Вселенском Православном сообществе. Осознав к каким катастрофическим последствиям могут привести Царство неосторожность и лихость в делах внешней политики и передела мира, Алексей более никогда не грезил о престоле цезаря и о новом Иерусалиме.
Но опасаясь, что расхождения в обрядовых традициях Русской и Малороссийской Церквей могут стать основным препятствием к их дальнейшему воссоединению, на которое уже было затрачено немало усилий, царь настаивал на продолжении церковной реформы.
Однако, не чувствуя к Никону прежней симпатии и расположения, Алексей, все более отдаляясь от него, лишил патриарха и своего безграничного доверия.
***
Отношения с Никоном с течением времени обострились.
Не видя возможности разойтись с ним полюбовно, царь вынес вопрос о низложении патриарха, на обсуждение Церкви, для чего в феврале 1660 года собрал специальный Церковный собор и пригласил на него, в качестве независимых наблюдателей, греческих священнослужителей, оказавшихся на ту пору в Москве.
Выступая в поддержку патриарха, один из его приверженцев во всеуслышание заявил, что в церковных актах нет и никогда не существовало правила, согласно которому Церковь имела бы возможно изгнать с кафедры архиепископа, если он добровольно не объявил о снятии с себя патриарших полномочий!
Странно повел себя в этой ситуации и царь Алексей Михайлович! Вместо того, чтобы, заняв принципиальную позицию, заявить, что все когда-нибудь случается в первый раз, а значит, заслуживает внимания, нуждается в изучении и влечет за собой изменения в своде правил, пошел на попятную и, соглашаясь с доводами выступающими, приостановил работу Собора.
Пришло время и Никону испытать чувство торжества! И отзываясь на письменную просьбу царя – не упорствовать и составить заявление о добровольном отречении в письменной форме - он, с некоторой долей иронии ответил, что хоть и был избран по цареву хотению, но остается патриархом по своей воле.
Дело по низложению Никона застопорилось.
И пока царь Алексей Михайлович, пытаясь сохранить видимость добронравных отношений с недавним другом, топтался на месте, Никон, засучив рукава и пользуясь всей полнотой оставленной в его распоряжении власти, продолжал, свободно распоряжаясь церковной казной, землями и тягловыми крестьянами, трудиться на строительстве любезного его сердцу Нового Иерусалима.
А тем временем в Москве враги Никона зря времени не теряли и, прилагая немало усилий, дотошно собирали сведения, порочащие имя и высокий духовный сан патриарха. И надо заметить вполне успешно, поскольку доказательств жестокости, разнузданности его нрава и «срамных дел» накопилось столько, что их бы с лихвой хватило на несколько томов уголовного дела. Ознакомившись с представленными материалами, не только в придворных кругах, но и у церковного клира сложилось твердое убеждение в том, что патриарху надлежит оставить свой престол по причине собственного несоответствия.
Почувствовав, что тучи над его головой сгущаются, Никон меняет тактику и в одном из писем к царю, прибегая к откровенному шантажу, ясно дает Алексею понять, что, являясь хранителем государевых тайн, он в любой момент может придать их огласке. Реакция царя последовала незамедлительно! Вся переписка Никона была тщательно изучена, бумаги изъяты, и скоро ничего из личных вещей у патриарха не осталось.
***
А царю и в самом деле было что скрывать!
Имелись среди многих его секретов такие, которые он оберегал с особой бдительностью.
И все-таки историкам удалось проникнуть, как минимум, в две из них. Первая и выстроенная, главным образом, на косвенных доказательствах относится к истории короткой любовной связи молодого Алексея с бедной дворяночкой - Феодосией Соковниной, более известной, как боярыня Морозова. Согласно некоторым открывшимся обстоятельствам «дядька» царя – Борис Морозов, желая избежать скандала и скрыть последствия этих отношений - Феодосия оказалась беременной - упросил своего вдового и бездетного брата Глеба жениться на бесприданнице. Единственный сын Феодосии - Иван, которого престарелый Глеб Морозов растил и воспитывал, как своего ребенка, и был плодом греховных утех царевича Алексея. Не знать об этой тайне царя, Никон, будучи какое-то время его духовным отцом, просто не мог!
Другая история непростых амурных отношений касалась младшей сестры царя – Татьяны Михайловны и самого Никона. Красочные доказательства того, что такие отношения имели место быть, во всей их неприглядной наготе изображены в иллюстрациях «Жития» - неофициальной и составленной неизвестным автором биографии Никона, которая разительно отличается от официальной, написанной его летописцем Иваном Шушериным.
Начало нежной привязанности восемнадцатилетней Татьяны Михайловны к пятидесятилетнему патриарху Никону можно отнести к 1654 году – времени начала войны между Польшей и Россией за обладание Малороссией. Царь, занятый в польском походе, подолгу отсутствовал в Москве, доверяя и свою семью, и управление Царством патриарху. Не было царя в столице и в то время, когда в ней случилось моровое поветрие, и Никону пришлось изрядно постараться для того, чтобы, спасая царское семейство от мора, подготовить его отъезд и вовремя покинуть инфицированный чумой город.
Однако нет никакой нужды ломать голову над тем, что же привлекло молодую и наивную девушку в мужчине, который хоть и был втрое старше ее, но обладал отменным здоровьем и редким обаянием мужественности и силы. Внешне, по описанию современников, Никон и в самом деле был очень хорош собой и производил неотразимое впечатление на женщин. По меткому выражению Аввакума, Никон был «кобелем» отменным и ни одной юбки мимо себя не пропускал.
Но если влюбленность молоденькой девушки - явление вполне объяснимое, то со стороны Никона подобное проявление чувств и непозволительно, и преступно. Впрочем, поверить в то, что Никон и в самом деле был влюблен в Татьяну очень непросто. Судя по всему, Никон вообще не был способен любить кого бы то ни было. Единственное, что могло заставить его обратить внимание на чувственную и доверчивую девушку, так это расчетливое желание обрести в ней преданного человека при Дворе. Однако к чести Татьяны Михайловны, следует заметить, что свою любовь к Никону она пронесла через всю свою жизнь, отказавшись от семейного счастья с другим человеком.
Что же касается Никона, то он умело манипулировал царевной. Готовая на все ради возлюбленного, Татьяна Михайловна тратила огромные деньги как из своих личных сбережений, так и из государственный казны на строительство Новоиерусалимского комплекса. Мечта Никона стала и ее мечтой!
Впрочем, в один из дней о близких отношениях патриарха Никона с царевной Татьяной Михайловной заговорил весь Двор. А дальше - больше! Бояре вдруг обнаружили, что с попустительства Татьяны, патриарх выбрал царскую казну всю до последней копейки. В панике они забили тревогу и стали настоятельно просить царя оставить войско и вернуться в Москву. Но Алексей даже представить себе не мог, какими ошеломляющими новостями встретит его Двор.
Поверить во все случившееся Алексею было не просто. Не легким оказался и разговор с сестрой, которая вынуждена была во всем, признаться. Но еще большого напряжения внутренних сил потребовала от царя поездка в новый Иерусалим, построенный патриархом Никоном, после которой он почувствовал себя преданным и обманутым самыми близкими ему людьми.
Так что, нешуточная угроза Никона – разоблачить тайную жизнь царя – таила в себе мало приятного. Впрочем, подобная тактика сослужила патриарху плохую службу и заставила Алексея Михайловича перейти от увещеваний и просьб к решительным действиям. Летом 1663 года глава следственной комиссии - князь Никита Одоевский, обобщив весь собранный на патриарха компромат и действуя по приказу царя, заключил патриарха под арест в одной из келий Воскресенского (Новоиерусалимского) монастыря. Правда, на такую жестокую меру царь Алексей Михайлович отважился лишь после приватной беседы с греческим митрополитом Паисием Лигаридом, прибывшим в Москву по приглашению Никона.
***
Знакомство патриарха Никона с греческим митрополитом Паисием Лигаридом было заочным. Оно состоялось еще в 1657 году посредством Арсения Грека. Очарованный отзывами Арсения Грека о Паисии Лигариде, как о человеке, образованном и сведущем во многих областях знаний, Никон, испытывая крайнюю нужду в ученых и просветителях, пригласил интересного во всех смыслах иноземца в Москву письмом.
«Слышали мы, - старался патриарх произвести хорошее впечатление на Паисия, - о любомудрии твоем от монаха Арсения, и что ты желаешь видеть нас, Великого государя: и мы тебя, как чадо наше, по духу возлюбленное, с любовью принять хотим».
Но «возлюблено чадо», откликаясь на приглашение «великого государя» Никона, прибыло в Москву не скоро, а с большим опозданием, когда патриарха уже не было в городе, а дело о его отречении набирало большие обороты. Верно оценив расстановку сил при Дворе и осознав, что над Никоном нависла угроза неминуемой опалы, Лигарид тут же сменил вектор своих устремлений. Охотно приняв предложение Алексея, он нанялся к нему на службу.
Что ж, и на этот раз царь Алексей Михайлович остался верен себе. Безошибочно распознав в Лигариде корыстолюбца и пройдоху, он «тишайше» устроился в тени его авторитета.
Царь умел подбирать нужных себе людей.
Лигарид должен был избавить его от Никона.
В принципе, Лигариду было все равно кому служить, лишь бы хозяин был щедр, не скупился и не очень утруждал работой! Об этом красноречиво свидетельствуют и некоторые любопытные факты из его биографии.
Родился Паисий на острове Хиос в 1610 году. В тринадцать лет был отправлен родителями в Рим, в греческую коллегию, которую и окончил в 1635 году со степенью доктора богословия. За время своего более чем десятилетнего пребывания в Риме Паисий успел написать и издать две книги, обе из которых были выдержаны в духе католицизма и отвечали мировоззрению папы Урбана 111.
В 1641 году Паисий Лигарид отправился на Восток, но через три года стараниями Константинопольского патриарха Парфения 11, уличившего его в сношениях с Римом, был вынужден покинуть православную столицу и отправиться навстречу судьбе, подыскивая новое место службы. Свободное плавание по широким просторам Европы, привело Лигарида в Молдавию, где ему удалось наняться в услужение к митрополиту Стефанию. Занимая должность учителя ясского языка в придворном училище, он одновременно, в качестве переводчика, привлекался и к изданию на румынском языке «Кормчей книги».
Здесь, в Молдавии, в 1649 году Лигарид и встретился с известным по предыдущим событиям Иерусалимским патриархом Паисием, возвращающимся из Москвы на родину. Понимая, насколько полезным может оказаться для него случайное знакомство, Лигарид с легким сердцем оставил давно наскучившую ему работу и, принимая приглашение патриарха, проследовал в составе его свиты в родные края – на Восток. Время, проведенное Лигаридом в компании с Паисием Иерусалимским, не было потрачено даром. Покорив патриарха своей ученостью и многознанием, папский агент Лигарид быстро «пошел в гору» и, спустя два года, Паисий посвятил его в монахи, а еще через год возвел в сан митрополита Газского. Впрочем, в своей митрополии Лигарид так и не появился. Как участник дворцового заговора, он был арестован и под конвоем доставлен в Валахию.
Здесь, в Валахии, его и нашло письмо патриарха Никона с предложением послужить Москве и оказать ей посильную помощь в проведении церковной реформы.
Пользуясь дурной славой на Востоке и нуждаясь в надежном укрытии, Лигарид принял приглашение русского Двора с большой охотой, но воспользоваться им смог только спустя пять лет после отбытия наказания. Представ пред ясные очи царя Алексея Михайловича в один из дней 1662 года, Паисий утаил от него некоторые важные подробности из своей биографии. Первое – это то, что он уже давно был лишен Газской кафедры, а второе - что за многие провинности перед Церковью предан, как еретик, анафеме. Ловко пользуясь подложными грамотами и титулом митрополита, Лигарид, выполняя тайное поручение Папы, вошел в большое доверие к русскому царю.
Следует заметить, что скрытая война между двумя Церквями – Православной и Католической - за передел сфер влияния велась, не прекращаясь ни на минуту с того самого момента, как Вселенская церковь перестала быть единой. В попытке установить свою гегемонию Католическая Церковь воспитала и рассеяла по всему миру огромную армию легатов, в задачу которых входила как вербовка новых апологетов апостольской Церкви Петра, так и перевербовка инаковерующих.
Не являлась в этом смысле исключением и диверсионная, направленная на развал Русской православной церкви секретная деятельность Паисия Лигарида. Не питая никакой личной неприязни к Никону, он примкнул к лагерю его противников по той одной причине, что это отвечало его целям и задачам, как агента Римской католической церкви. А религиозный фанатизм Никона, нашедший свое выражение в возвышении Русской церкви и в превращении ее в новый центр православного мира, грозил нарушить то шаткое и неустойчивое равновесие, которое установилось на тот момент в отношениях двух христианских «Господних домов».
Но пока царь и Паисий Лигарид присматривались, прислушивались и изучали друг друга, Никон, заявив во всеуслышание, что личность заморского гостя не внушает ему доверия, обратился к Паисию Иерусалимскому с письменной просьбой. Он попросил того поручиться за Лигарида. И патриарх, не замедлив исполнить его просьбу, прислал царю копии документов, которые прямо обличали Лигарида в подлоге и в самовольном присвоении титула греческого митрополита. Не преминул патриарх упомянуть и о том, что судом восточных патриархов Лигарид предан анафеме и отлучен от Церкви.
Новость оказалась настолько скандальной, что царю потребовалось немало времени, чтобы ее переварить. В деле низложения Никона Алексею снова пришлось взять паузу.
Однако вместо того, чтобы отлучить Лигарида от Двора и с позором изгнать из Москвы, царь, как ни в чем не бывало, продолжал принимать его у себя как светского человека.
***
Оправившись от потрясения, связанного с разоблачением папского нунция Паисия Лигарида, царь, позволил боярам уговорить себя в очередной раз. И в 1666 году он созвал новый Церковный Собор и, закрывая глаза на прошлые грехи иноземца, назначил его, осужденного Церковью человека, председателем церковного Собора.
Иными словами, дело Верховного суда над главой Русской поместной церкви отдавалось в руки преданного анафеме и отлученного от лона Церкви проходимца. Получили приглашение на Собор и восточные иерархи, которые, по глубокому убеждению, царя, только одни и могли, определив степень вины Никона, вынести справедливое решение и указать Русской церкви правильный путь, по которому ей предстояло развиваться в будущем.
Однако Константинопольский и Иерусалимский патриархи, заняв принципиальную позицию, категорически отказались участвовать в судилище над патриархом Никоном, резонно заявив, что низложение русского Первосвятителя — это не их дело, а прерогатива Русской поместной церкви.
Зато два других патриарха – Антиохийский Макарий и Александрийский Паисий, соблазненные высокими гонорарами, оказались менее щепетильными в вопросах чести и после недолгих колебаний приняли приглашение.
Но едва только весть об их согласии участвовать в позорном процессе по делу Никона дошла до Константинополя, как Константинопольский Парфений 1У, пользуясь своими полномочиями главенствующего патриарха Восточной Церкви, объявил Антиохийский и Александрийский патриаршие престолы вакантными. Не менее сурово обошелся с корыстолюбцами и Синод греческих епископов, который, лишив Макария и Паисия священства, избрал новых патриархов. Таким образом, к началу работы Собора оба грека – и Макарий и Паисий прибыли в Москву не титулованными архиереями, а частными лицами.
Но обо всем об этом царь Алексей Михайлович узнал много позже!
А на тот момент его волновало только одно, как эти высокородные господа в патриарших сутанах отреагируют на сообщение о том, что роль председательствующего на Соборе отведена человеку с запятнанной репутацией - Паисию Лигариду.
Не отвернутся ли они от него?
Не оскорбятся ли?
И тогда, дабы исключить подобный инцидент, Алексей отправил одного из своих самых ловких и пронырливых дьяков - дьяка Мелетия в Астрахань, чтобы тот, перехватив обоз иноземцев, смог уговорить Паисия и Макария не затевать склоки с Лигаридом. А для того, чтобы патриархи, чего доброго, не развернули оглобли в обратную сторону, царь подкрепил свою просьбу увесистыми кошельками, наполненными золотыми монетами.
Интрига, затеянная царем Алексеем Михайловичем против патриарха Никона, стоила царской казне немалых расходов!
Впрочем, Мелетий отлично справился с поставленной перед ним задачей! И пока заморские имяреки, выгодно продавшие свое патриаршее достоинство, добирались по санному пути в Москву, царь, желая привлечь к судьбе Никона русский епископат, созвал в феврале 1666 года Поместный Церковный собор.
Но и на этот раз, принимая во внимание давность событий, раскаяние Никона, его готовность признать власть и авторитет нового главы Церкви, а также согласие не появляться в столице, Собор постановил оставить Никону и сан, и Новый Иерусалим.
Однако подобное либеральное решение Собора было вызвано отнюдь не состраданием к гонимому старцу, а куда более вескими и прагматичными причинами. Церковь очень даже устраивало настоящее поведение Никона, который давно отказался от церковной реформы, а главное проповедовал идею о превосходстве Церкви над Царством.
Ни для кого не было секретом и то, что все издания Иверского печатного двора, расположенного на территории Нового Иерусалима, были сделаны исключительно со старых дореформенных образцов. Восхитило высокое собрание и последнее слово обвиняемого, который, публично отрекаясь от своих прошлых заблуждений, отозвался о греческих книгах, как об испорченных еретиками.
Но если русский епископат с некоторых пор стал связывать благополучное будущее Русской церкви с именем Никона, то царь, опасаясь роста его влияния и укрепления позиций Церкви, видел в Никоне явную угрозу самодержавию и лично ему – царю Алексею Михайловичу. Не отвечало интересам Царства и окончательное охлаждение Никона ко всему греческому, который не только вернулся к старым обрядам, книгам и иконам, но и в меру своих возможностей способствовал их распространению.
***
Следующий Собор царь Алексей созвал, спустя два месяца, в апреле.
Пригласив русских епископов, архимандритов и известных в духовных кругах лидеров традиционного старообрядческого движения царь, идя навстречу их пожеланиям, посвятил Собор самой острой и наболевшей теме - церковной реформе.
Но, как и во всех предыдущих случаях, Алексей Михайлович и в этом вопросе оказался не на высоте положения. Он не допустил к работе Собора самых заинтересованных в нем лиц - священников сельских приходов, которые, соприкасаясь с основной массой верующего народа изо дня в день, знали обо всех негативных последствиях этой реформы не понаслышке, а изнутри. Более того, имея большое желание направить течение Собора в нужное русло, царь прибег к психологическому давлению на его участников и, когда все они съехались в столицу, то, он, встречаясь с каждым из них в отдельности.
В итоге, царь получил то, на что и рассчитывал – единодушную трусость епископата, который своей рабской покорностью и угодливостью практически поддержал церковную реформу, предав тем самым белое духовенство – приходских священников. А раз так, то все несогласные с реформой автоматически превращались в зачинщиков церковного мятежа.
Их персональными делами и занялся апрельский Собор 1666 года. Многие, опасаясь за свое будущее и не имея достаточных сил для того, чтобы выдержать суровые физические и нравственные испытания, приносили покаяние Церкви, не дожидаясь церковного суда. Но даже и в этом случае они не были безнаказанно прощены и сразу после окончания работы Собора рассылались по отдаленным монастырям под надлежащий надзор.
Окончательно судьба Никона решилась уже зимой в декабре.
***
Осенью 1666 года, в один из ее холодных и промозглых дней в Москву прибыли долгожданные греки - Паисий из Александрии и Макарий из Антиохии. Впрочем, дурная весть об их низложении летела впереди них и достигла ушей Алексея Михайловича много раньше, чем они рассчитывали. Трудно предположить, какие именно чувства обуревали царя при получении из Константинополя официального уведомления об их отставке, но то, что он не предал эти сведения огласке, наводит на мысль о преднамеренности всех его последующих поступков.
И кто знает, быть может, именно такое униженное положение Паисия и Макария устраивало царя более, нежели если бы они появились при Дворе в своем прежнем патриаршем величии и достоинстве. Впрочем, о каком «величии» и «достоинстве» может идти речь, если они уже давно были обесценены самими восточными иерархами, легко продающими и покупающими свои громкие титулы. Вот и теперь ничто – ни аморальный облик председательствующего на Соборе Паисия Лигарида, ни отсутствие патриарших титулов у самих судей, ни глумливое и заранее спланированное судилище над патриархом Русской церкви - не заставило заморских гостей воздержаться от участия в церковном Соборе.
Как известно, сторону обвинения на Соборе представлял далекий от существа конфликта и не знающий русского языка Паисий Лигарид, роль судей отводилась еще менее осведомленным в делах Русской церкви и нуждающимся в переводчиках грекам Паисию и Макарию, а русскому епископату, поставленному царем на колени еще в апреле, отводилась роль присяжных. Именно они и должны были в свете постановлений двух предыдущих Соборов вынести Никону обвинительный вердикт и сместить его с патриаршей кафедры.
Более двух недель греки и русский епископат занимались тщательным изучением и разбором затянувшегося на восемь долгих лет дела патриарха Никона. В конце концов, обобщив весь собранный на Никона компромат и признав его виновным во многих бедах - и в добровольном оставлении престола, и в самочинном присвоении титула «великий государь», и в гордыни, которая, главным образом, нашла свое выражение в возвеличивании власти Церкви над Царством, Собор лишил Никона епископского сана.
И это в то время, когда ни царь Алексей Михайлович, ни патриарх Никон на заседании не присутствовали. Но если первый не явился на Собор по доброй воле, давая понять окружающим, что ни светская власть, ни царь к решению церковного суда не причастны, то Никона в зал заседания не допустили намеренно, приказав ему ожидать постановления Собора в передней.
Впрочем, хоть заседание Собора и было тщательно отрепетировано, но в день премьеры оно дало сбой! И в тот самый момент, когда Лигарид, зачитав вердикт церковного суда, призвал Собор к голосованию, произошло невероятное. Защищая в лице Никона авторитет Русской церкви, преобладающее большинство священников, обвиняя греков в предвзятости, выступили против низложения патриарха. Жаль только, что твердости духа священству хватило ненадолго и, когда в ходе жарких дебатов до русского епископата дошло наконец, что греки смещают Никона с кафедры в угоду царю, то духовники пораженчески сникли и единодушно поддержали вынесенное в отношении Никона определение.
Не возникло возражений со стороны участников Собора и тогда, когда Лигарид зачитал решение суда относительно дальнейшей судьбы низложенного патриарха, местом ссылки которому определили Ферапонтов монастырь, расположенный в районе Белоозера.
Отсутствие царя на оглашении приговора позволило ему впоследствии и в своих публичных выступлениях, и в дипломатической переписке, и в частных посланиях к Никону со смирением невинного агнца раз за разом заявлять, что осужден патриарх не государевым судом, а судом «восточных патриархов». Быть может, в иных обстоятельствах подобная изворотливость «тишайшего» Алексея Михайловича и позабавила бы Никона, но зная всю подноготную о действительной роли царя в организации и проведении недостойного над ним судилища, Никон слышал в покаянных оправданиях Алексея ничем не прикрытую издевку.
***
Сломив через колено сопротивление церковного клира, Алексей «тишайший» уже не мог удовольствоваться их падением и согласием на проведение церковных реформ. Куда более важным для него стал вопрос судьбы самой Русской поместной церкви и ее роли в управлении государством.
Одержав верх над Никоном и превратив его из царя Церкви в церковного невольника, царь поспешил определиться и с дальнейшей судьбой самой Церкви, для чего уже 31 января 1667 года созвал новый Великий Церковный собор под председательством все той же троицы проходимцев – Паисия Лигарида, Макария и Паисия.
Определился епископат и в отношении юрисдикции царя по отношению к Церкви, повторив в этом смысле традиционное древнерусское представление о божественной природе царской власти. Так, в постановлении Собора на трудно понятном церковнославянском языке черным по белому было написано, что «царь своею властью подобен Богу» и что, являясь его «наместником на земле», он вправе смещать патриархов в соответствии с уставом Церкви.
Однако, принимая во внимание то обстоятельство, что русский епископат, несмотря на некоторые трения, все-таки выступил в вопросе низложения Никона на его стороне, царь в качестве моральной компенсации согласился внести в соборные правила следующее определение - «царь имеет преимущество в делах гражданских, а патриарх - в церковных!»
И, наконец, Великий собор 1667 года, аннулировав решения русского Стоглавого собора 1551 года и самым строжайшим образом осудив сторонников старого обряда, которые тут же были заклеймены прозвищами - «непокорники» и «еретики», определил судьбу и Русской православной церкви.
Не проявил Собор никакого снисхождения и к приверженцам старой веры: названные «раскольниками», они были прокляты и преданы Собором анафеме. А раз так, то сами преданные анафеме в своих странах, но председательствующие на этом Соборе греки порекомендовали царю считать «раскольников» врагами Русской церкви и, используя всю мощь государственного аппарата, вылавливать и подвергать суровому наказанию.
Но торжествовать и успокаиваться царю Алексею Михайловичу было рано! Ведь стоило только Никону покинуть патриарший престол и исчезнуть с политической сцены, как в среде епископов, разделяющих его взгляды о превосходстве Церкви над Царством, появилось немало сторонников.
Однако сам Никон, сосланный в Ферапонтов монастырь, никогда более не интересовался ни делами Церкви, ни течением затеянной им церковной реформы. Сломленный морально, он очень быстро сдавал и физически, превращаясь в сварливого и надоедливого старца.
***
Проклятия, наложенные Великим собором на сторонников старого обряда, имели своей целью не только запугать и подчинить отдельных «непокорников» церковным нововведениям, а искоренить и уничтожить древнерусскую веру, которую Русь исповедовала более шести веков, начиная с княжения Владимира Великого. Все - обряды, чины, книги, иконы, сама атмосфера богослужения, которые пришли в Русскую церковь не из дикого поля, а из колыбели православия – из Византии, отныне, по прихоти одного человека, подвергались пересмотру и поруганию.
Само собой разумеется, что в душе каждого прихожанина невольно возникал вопрос: «Как могло случиться, что еще вчера русская вера была святой и правильной, а сегодня объявлена ложной и предана анафеме?» Однако ответить на него вразумительно не смог ни Собор, ни сам царь Алексей Михайлович. Хранили молчание и русские архиереи, связанные письменным обещанием царю не разжигать распри внутри Церкви.
Но избежать распри было уже невозможно!
И первыми, кто выступил в защиту старой веры, был «бунташный» протопоп Аввакум и его товарищи – священник Лазарь и инок Епифаний. Сосланные в далекий северный городишко Пустозерск Архангельской губернии и заживо погребенные в сырую земляную тюрьму, они более четырнадцати лет вели неустанную конспиративную борьбу с новой Церковью. Но все, что они могли, это отправлять на большую землю свои послания, призывая сермяжную Русь стоять за древнеотеческую веру до самой смерти!
Осенью все того же 1667 года о своем решительном отказе выполнять Постановления Собора заявил один из самых влиятельнейших монастырей севера – Соловки. Но также, как и пустозерские страдальцы, соловецкая братия верила, что царь введен нечестивыми греками в заблуждение и, обращаясь лично к нему, просили Алексея Михайловича не изменять преданиям Церкви, не нарушать церковного чина, Устава и заветов святых.
Но вместо ожидаемого покаяния царь, дабы подчинить главный форпост России своей воле, посылает на север войска с приказом прекратить Соловецкий мятеж и заставить закоренелых староверов служить по новым установлениям. Но сделать это оказалось не так-то просто! Не помогла царским войскам и тщательно разработанная операция, связанная с блокадой монастыря. Затворившись на острове и оторванные от всего мира, защитники старой веры продержались на осадном положении около восьми лет.
Неспокойно было и в самой Москве. Главным центром старообрядческих сборищ в столице, созываемых под самым носом у царя, стал дом боярыни Феодосии Морозовой. Нередко на этих посиделках присутствовали и такие именитые деятели своего времени, как бывший начальник печатного двора в Москве князь Михаил Львов, князья Хованские, бояре из рода Салтыковых, Милославских, Стрешневых, Урусовых, Соковниных, Нарышкиных, Воротынских и многих других. Сама царица Марья Ильинична, всей душой сочувствуя защитникам старой веры, поддерживала с Морозовой постоянную связь. Не одобряла реформаторского задора царя и его родная сестра - царевна Ирина Михайловна.
Это во многом благодаря их заступничеству Алексей Михайлович медлил и откладывал до поры до времени разгон Морозовской богадельни. Но вместе со смертью царицы в 1669 году изменилась и участь главных «раскольниц». В ноябре 1671 года сестер Соковниных, а в замужестве - княгиню Евдокию Урусову и боярыню Феодосию Морозову после недолгого домашнего ареста препроводили в кандалах и под конвоем в Чудов монастырь.
Ненависть царя к Феодосии Морозовой вызывала недоумение у многих. Было в ней и в самом деле нечто патологическое! И то ли мстил ей за что-то Алексей Михайлович, то ли чего-то простить не мог! Даже поднаторевшие в своем грязном ремесле палачи, привыкшие к воплям и страданиям своих жертв, удивлялись жестокости тех методов, которые царь рекомендовал им использовать в отношении молодой боярыни. Но, вопреки ожиданиям, все жестокие пытки и дыбу Феодосия, доведя царя до крайней степени раздражения, перенесла стоически и с большим достоинством.
Но как бы люто царь над боярыней не измывался, а сломить ее волю не смог! Одна только родная сестра царя - Ирина Михайловна и смогла, устыдив братца во злобе и жестокости, заставить его одуматься и прекратить глумление над несчастной. Но и оставив Морозову в покое, «тишайший» Алексей Михайлович не смягчился сердцем и с явной примесью личной обиды распорядился осенью 1674 года отправить сестер в Боровск, и там, посадив их в земляную тюрьму Рождественского монастыря, уморить голодом!
***
Впрочем, сопротивление русского народа установлению новообрядческой Церкви уже нельзя было остановить. С каждым днем оно, разрастаясь все шире, приобретало поистине глобальные масштабы! Избавившись от самой сладкой своей иллюзии, что царь обманут греками и ничего о бедствиях простого народа не ведает, Аввакум превратил небольшой и заштатный городишко Пустозерск в мощный центр старообрядческой пропаганды. Отсюда пламенные воззвания Аввакума: - «паче жизни хранить правую веру» разносились добровольными связными во все уголки страны – Волгу, Дон и еще дальше - за Урал в Сибирь.
Староверы семьями, родовыми кланами, целыми деревнями оставляли свои жилища и, покидая давно обжитые места, уходили вглубь России, подальше от царских ищеек - в непроходимые леса, в тайгу, в неизвестность. Заселяя новые территории и создавая на них старообрядческие общинные скиты и монашеские пустоши, они сохраняли для нас в обрядах, традициях, заповедях, книгах и иконах неповторимый Русский мир – мир, который сегодня нам предстоит отстаивать заново.
Но, объединяясь в скиты и общины, староверы испытывали острою нужду в епископах. Порвав отношения с высшей церковной иерархией, которая предала завещанную отцами и дедами веру, староверы вынуждены были отступить от церковных правил.
Попытки исповедников старой веры найти выход из создавшегося положения привели к тому, что они стали действовать в различных, часто взаимоисключающих направлениях. В итоге, не придя к общему знаменателю, старообрядчество раскололось на два принципиальных толка – «поповщину» и «беспоповщину».
Одним из самых первых и крупных общероссийских центров беглопоповщины в XVII веке становится Керженец, расположенный в непроходимых лесах Нижегородской губернии. И не случайно слово «кержак» еще и сегодня нередко употребляется применительно к любому стойкому староверу. Многочисленные скиты старообрядцев стали создаваться и по соседству с Керженцем.
Один из них - скит Смольяны, весьма авторитетный среди раскольников, возник уже в 1656 году и просуществовал до его окончательного уничтожения в 1708 году. Многих староверов привлекал этот край не только по причине его непроходимости и отдаленности от центра, но еще и потому, что здесь обосновался иеромонах Дионисий (урожденный Шуйский), который возглавлял этот скит и имел большой запас мирра и Святых Даров. освященных еще при патриархе Иосифе. Именно Дионисий ввел на Керженце около 1690 года прием в «сущем чине» священников «никоновского» поставления. Первым из них стал соловецкий иеромонах Софонтий, будущий основатель и руководитель главного беглопоповского согласия Керженца, Урала и Сибири — «софонтиевского
Началом другого старообрядческого течения - беспоповщины считается Соловецкое восстание 1667-1676 годов, когда часть монахов, отвернувшись от нововведений, порвала отношения с церковной иерархией. Оформление этого движения – утверждение основных принципов беспоповства - состоялось в 1694 году на Новгородском Соборе. Именно тогда из богослужебной практики были изъяты все таинства, свершение которых требовало священника или диакона, и оставлены только два из них - крещение и исповедь.
В первую очередь беспоповщина получила широкое распространение на Севере России – в Поморье, а несколько позже охватило территории Западной Сибири, Поволжья и Стародубщины.
Вскоре после Собора 1667 года началась и массовая эмиграция русских староверов за границу. Первоначальными регионами их расселения стали земли Речи Посполитой, земли балканских владений Османской империи – княжества Валахии и Молдова, и земли Габсбургов – Белая Криница, где они пользовались полной свободой вероисповедания
Одним из таких крупных приютов для старообрядцев, которые убегали от репрессий царской власти, начиная со второй половины XVII века, стала Украина, земли которой хоть и входили в состав Российской империи, но до начала восемнадцатого века сохраняли определенную автономию. Это немаловажное обстоятельство и обусловило массовое поселение сторонников старых обрядов на землях Стародубщины (Черниговщины), которая располагалась в непосредственной близости к землям России. Около 30 компактных поселений организовали староверы на Стародубщине.
Другой не менее значимой ячейкой старого толка, на которой старообрядцы учредили также не менее 30 поселений, стало Подолье, но это уже были земли Польского государства, а значит, и характер старообрядческих отношений на этой территории во многом зависел от веротерпимости светской власти. Но, в общем и целом, их положение было немного лучше, чем положение поселенцев Стародубщины. Одним из основных факторов, который более всего способствовал благосклонному отношению поляков к староверам, было преследование их российской властью.
Ничего не изменилось в судьбе Русской Православной Церкви и после смерти царя Алексея в 1676 году. Его дети, из которых четверо – дочь Софья и трое сыновей – Федор, Иван и Петр царствовали, продолжая политику отца, подвергли Церковь еще большему испытанию, лишив ее патриаршества.
Определившись раз и навсегда в морально-эстетических оценках происходящего церковного раскола, новый патриарх Иоаким, не испытывая к староверам ни малейшего снисхождения, подвергал их церковному суду, который суровостью и неоспоримостью своих наказаний более походил на суд военного трибунала.
И вот уже, приводя смертные приговоры в исполнение, застучали в Москве топоры, возводя на скорую руку срубы и эшафоты, запылали костры, задымили гари, и обагрилась земля и пыточные подвалы кровью сотен и тысяч жертв - исповедников старой веры.
Более 400 иноков и бельцов приняли мученический конец и в стенах захваченного в ночь на 22 января 1676 года воеводой Мещерским Соловецкого монастыря. Все стены, полы и своды обители, а также булыжная паперть перед храмом были залиты кровью святых страдальцев – одни схимники были повешены, другие обезглавлены на плахах, третьи – утоплены в проруби. Разгромленная и разграбленная царскими удальцами северная твердыня древнерусского православия была почти сразу же заселена присланными из Москвы монахами, принявшими новую веру.
В 1685 году стараниями наследников Алексея был издан сборник постановлений, более известный как «Свод двенадцати статей». Свод имел явную направленность против всех тех, кто исповедовал древнее благочестие. Статьи, которые, едва ли не наследующий день, получили звучное название «драконовских», предусматривали для староверов самые страшные казни. Их, как хулителей официальной Церкви, приказывалось жечь живьем, активных проповедников самосжигания - казнить лютой смертью, укрывателей староверов – бить батогами, а имущество раскольников отбирать в казну.
Но все, чего удалось реакционному правительству подобными мерами достичь, так это спровоцировать вторую и еще более мощную волну миграции скрытых старообрядцев из центра России на северный Кавказ - на земли тамошних горских владетелей по рекам Кубани, Куме, Тереку.
Здесь, вдали от центра, на основных торговых артериях южного направлениях поднялись богатые торговые слободы староверов – Белый Колодец, Синий Колодец, Шелома, Замишево и другие. Образовалось новое крупное поселение эмигрантов и на острове Ветка реки Сож, который находился во владениях польского пана Халецкого. Сюда на Ветку потекли тысячи и тысячи паломников, исповедующих старый обряд. Их движение подпитывалось не только страхами перед московскими преследователями, но, главным образом, слухами о том, что на Ветке удалось открыть православную церковь со старым антиминсом (освященным покрывалом с изображением положения Иисуса Христа во гробе) на алтаре, где службу ведут беглые иереи, не принявшие «новин».
***
Царь Алексей, вовсе не ставя перед собой такой цели, значительно ослабил крепостное право Церкви на личную свободу граждан. Но, начиная наступление на Церковь, он и представить себе не мог, к каким последствиям эта война приведет. В попытке выдернуть Россию из «ветхозаветной старины» одним рывком, он, не учитывая инертности русского мышления и глубокой духовной привязанности к отеческим корням, развернул в стране жестокий кровавый террор против собственного народа.
Но, даже взорвав русское общество изнутри и спровоцировав раскол Церкви, а вслед за ним и раскол народного единства, он не достиг той цели, ради которой все эти преобразования начинал. Бессмысленными были и принесенные им на алтарь церковной реформы многочисленные жертвы преданных анафеме длиннобородых раскольников.
Первое слово в выборе стиля и образа жизни все равно осталось за Церковью! А она продолжала активно противиться всему тому, что насаждалось Царством и шагало вразрез с ее традиционными понятиями о русском благочестии. Это касалось, в первую очередь, ношения немецкого платья, бритья бород, нахлобученных на коротко остриженные волосы париков, непристойных сценических действ и многого другого.
Но если царь Алексей Михайлович решился на церковную реформу в части замены устаревших, по его мнению, обрядов на более современные, с целью оздоровить Церковь и поднять свой и ее авторитет в глазах восточных партнеров, то его сын - Петр Алексеевич задумал другое. Желая во всем соответствовать Западу, он, покушаясь на основополагающие догматы православия, готов был лишить Церковь сердца.
Отрывки из документальной повести
«Последний акт «симфонии»», опубликованной на Amazon.com
https://ridero.ru/books/poslednii_akt_simfonii/