Пухлая буфетчица в кокошнике сжалилась и принесла мне чипсов.
Белорусский собутыльник отхлебнул куяльника и сказал:
«Представляешь, есть такая профессия: историк моды. Знаешь, да? И вот один такой по телевизору объяснял, что своей одеждой человек хочет что-то сказать. Носит один, например, кепку — значит, будет хамить. Херня, да? Мало ли что человек носит — я так думаю...»
За окном был, наверно, ноябрь, и ноябрь довольно пасмурный. Я увидел своё отражение в окне и снял кепку.
«Ладно» сказал я. «Совсем не то хотел спросить...»
«Ты хотел про сарай, я понял» — перебил Алесь: «Иди за куяльником.»
Я принёс ещё два стакана, и он начал издалека.
Он рассказал, как мечтал стать моряком, но первый же выход в море просидел с ведром в каюте, обнаружив у себя морскую болезнь. Тогда он замечтал строить корабли и пошёл плотником, но болезнь оказалась так серьёзна, что становилось плохо даже от вида кораблей.
Отец злился и орал на него: «Иди ставь сараи!» Сам он тоже когда-то хотел быть моряком, но не позволял страх открытых пространств.
На следующий день Алесь проснулся и пошёл строить сараи. Двадцать лет он занимался этим: десять лет ставил, десять лет разбирал, — и не видел в своей жизни никакой несправедливости. «Подумаешь...» — говорил он. Я навсегда запомнил этот небрежный тон, каким он отзывался о своей жизни: «Подумаешь, одна жизнь...» Нам, родившимся незадолго до Перестройки, такую философию понять нелегко.
Мой собутыльник, который начал уже расплываться в моих глазах, поднял стакан и заявил: «За жизнь!» Стол уже не справлялся со мной, я рисковал упасть, когда буфетчица принесла блюдце и разрешила нам покурить, поскольку мы стояли за столиком у самой двери.
То ли от сигареты, то ли от свежего воздуха я трезвел по мере того, как Алесь продолжал историю. К моменту когда он уснёт, я буду уже совершенно трезв.
Он отпил из стакана и продолжал:
«Жить как-то надо! Государство не умеет платить. Что делаешь? Шабашишь!»
Шабашками называли частные заказы. В то время как зарплаты повышались раз в пять лет, бригада шабашников брала за работу с каждым днём всё больше и больше. Продукты дорожали ещё быстрее.
В бригаде было шестеро, и все из разных республик. Был, значит, белорус, были украинец и русский, были таджик с узбеком и даже один карел.
За должность бригадира украинец постоянно боролся с русским, а таджик с узбеком боролись непонятно за что. Когда товарищи путали их национальности по причине внешней неразличимости, мусульмане набрасывались с проклятиями друг на друга. Первым всегда страдал халат.
Карела русский не считал за отдельную национальность. «Нет такого народа» — отрезал он и написал: русский.
Украинец почувствовал несправедливость, как, видимо, во всём, что говорил этот белобрысый.
«З якого переляку он „руський“? Хто сказав?»
Каждый раз эти двое сильно ругались, даже толкались, а потом напивались пьяными и всю ночь горланили песню, не давая мусульманам выспаться.
Утром, когда один мусульманин попробовал проспать намаз, второй дал ему по голове ведром и сказал: «Говори спасибо! Кара, которую пошлёт тебе Аллах, будет намного сильнее!» Второй не ответил, но больше не нарушал.
Белорус общался с остальной бригадой только когда выпьет, остальное время работал или спал. Никакого другого времени у него не было, кроме занятого. Так научил отец, так научил дед. Нечего лясы, говорили они, понапрасну точить.
Утром требовалась бутылка холодного «Жигулёвского», чтобы Алесь был к работе готов. Русский с украинцем охали и поливались водой, таджик и узбек шептали молитвы, а белорус уже успевал пропотеть.
Карел говорил редко, пил только по пятницам, но так, что раз чуть не спалил почти готовый сарай. Однажды он исчез на всю ночь и вернулся с мёртвой косулей. Косулю зажарили и съели, и вопросов ему никто не задавал: бесполезно.
В остальных случаях карел, если не работал, то сидел и смотрел на всех, словно он кот. Он никогда не заводил пилу, пока не приступят все остальные. Работал он, впрочем, не хуже остальных.
Сараи строились, пока было что туда складывать. Когда всё продалось, начали разбирать сараи.
Платили за такую работу неважно и не всегда, но это было больше, чем на стройке, то есть больше, чем ничего. К тому же бригада была большая, работала быстро, и можно было позволить себе отказываться от сомнительных дел.
Но были заказы, от которых нельзя было отказаться. И вечером, в декабре 1991 года, в брестскую однокомнатную квартиру на улице Советской, где бригада пила на матрасах и спала за столом, пришёл человек. Сказал, есть хорошее дело в Беловежской пуще.
Все прекрасно знали, о каком месте он говорил. Даже таджик с узбеком знали.
Официально это был заповедник, но в самом центре непроходимого реликтового леса, в нескольких километрах от западной границы расположена правительственная дача.
Статус заповедника позволял шнырять по лесу людям в форме и с оружием.
Увидеть даже забор этой дачи нельзя было без специального допуска.
Начальник этой базы заказал распил. Как объяснил русский, который вёл переговоры, то был всего лишь старый сарай.
Половину заплатили вперёд. Немецкими марками.
Дело было явно нечистое, и таджик с узбеком, хотя им очень понравились марки, стали протестовать. Страшно им было рисковать так далеко от дома.
Карел, хотя он и считал себя чужим, почти финном, вдруг стал настаивать, что надо принять заказ. Последние несколько дней бригаде платили водкой, а ему надо было отправлять деньги домой.
Все посмотрели на меня: всё-таки это была моя ССР — Белорусская. Я махнул: здесь это постоянно! Нечего переживать...
Их забрали морозным утром на «Икарусе». Долго петляли узкой дорогой через непроходимый лес, где автобус не смог бы ни с кем разминуться.
Но за всю дорогу не встретилось ни одной машины.
Таджик с узбеком молились, расстелив коврики в проходе. Русский с украинцем хмурились. Один белорус был расслаблен. В своих краях ведь всегда спокойнее.
За окном был загадочный и красивый мёрзлый лес, как из старинных северных сказок.
Автобус медленно въехал в ворота, документов на КПП никто не проверял. Только зрачки солдата прошлись по лицам пассажиров, запоминая.
Бригада вывалила из автобуса, увидела объект, взяла инструмент, приступила. Сарай был небольшой, бревенчатый, но смотрелся так, как будто строился на века. В такой сарай было не стыдно бы затащить и кинозвезду.
Долго они стояли и смотрели на это произведение плотницкого мастерства. Судя по всему, никому из них не повезло строить что-нибудь подобное. Наконец, кто-то из мусульман с криком «Ааа, шайтан!» завёл пилу.
Дело пошло зло и быстро.
Несколько раз к плотникам, ревущим в унисон пятью бензопилами «Дружба», подходил мужчина в белом халате и отводил русского в сторону. Русский кивал.
Подходило время обеда, когда возле остатков сарая остановился большой мужчина. Сзади и по сторонам от него были мужчины ещё больше.
Это был Ельцин Борис Николаевич. Его нагловатое лицо было всем знакомо. Лицо умного, но капризного человека.
Плотники испуганно заглушили пилы и вздрогнули, когда он произнёс своё «Чта? Астанавились? Давайте, товарищи!.. Продолжайте».
Пилы заревели вновь, а Ельцин стал что-то спрашивать у русского, пытаясь перекричать хор «Дружб».
Белорусу послышалось, Ельцин выяснял, кто заказал распил. Русский ответил, что немец.
Ельцин почему-то обрадовался и отправился восвояси. Большие мужчины, запомнив наши лица, пошли за ним.
Плотники так перепугались, что забыли про обед и пилили, пилили, никак не могли остановиться. Как если бы от этого зависела жизнь.
Дальше началось несусветное. Люди вокруг забегали — даже те, кого раньше нельзя было за кустами заметить. Все стали переговариваться, прикуривать друг у друга, ходить взад-вперёд.
Подошёл человек в белом халате и кинулся за что-то отчитывать русского. Русский долго слушал, а потом дал ему с размаху в правое ухо. Человек хотел было ответить, но подскочил украинец и дал ему в левое.
Бригада продолжала работать, пока сарай перевела весь сарай в пиломатериал.
Вокруг было по-прежнему оживление. Люди в костюмах садились в машины, другие люди в костюмах закрывали им двери, машины исчезали за воротами, подъезжали такие же чёрные, но другие.
На втором этаже открылось окно, и кто-то хотел из него разбиться, но его затащили обратно.
Когда пилы заглохли, русский сказал:
«Судя по всему, не заплатят».
Карел упал на колени и заплакал.
Русский сказал:
«Знаю, что делать».
Остальные тоже захотели заплакать, когда услышали, что именно он знал:
«Материалом забрать!»
Украинец согласился, что другого выхода нет, а таджик с узбеком были так глубоко в шоке, что соглашались на всё.
Русский привёл солдатика-водителя, тот посмотрел и сказал:
«Эх, доведёте меня до вышки» — и махнул рукой. Шабашники сложили брус, доски и прочие пиломатериалы в зилок, запрыгнули в него сами, и так двинули к проходной.
Солдат на воротах сперва возмутился их наглости, но русский выглянул из кабины и что-то ему заорал, чего из-за шума дизеля остальным нельзя было расслышать. Ворота открылись.
Зилок вывез бригаду из лесу и сбросил вместе с досками неподалёку от посёлка, посреди вспаханного поля. Пошёл мелкий снег.
Русский заплатил солдатику немецкими марками — судя по всему, отдал свой аванс.
Украинец посмотрел на него, но свой не отдавать не стал.
Зилок уехал, лишив надежд на тёплое крыло.
Русский велел остальным ждать, пока сам направился за покупателем.
«Ну а чо...» — Алесь говорил всё медленнее и терял нить рассказа, а я уже набрасывал историю в блокнот. За соседние столики стали подтягиваться люди с портфелями и в очках. Очки увеличивали их стыд в глазах. В стаканах шипел куяльник.
Алесь долго сокрушался, что он вообще знает всё так, как рассказал русский. Контакт с внешним миром бригада вела через него.
Но спросить с него возможности больше не представилось: он не вернулся.
Чтобы не околеть на окаменевшей от мороза пашне, шабашники развели костёр. Древесина не хотела гореть, но узбек с таджиком использовали азиатскую магию, и в костре затрещал дуб, бук и орех.
Когда огонь набросился на светлую, как девочка-подросток, карельскую берёзу, карел заплакал опять, заснул и продолжал во сне всхлипывать.
Закрывая глаза, Алесь видел, как один только украинец сидит и хмуро смотрит в огонь. Остальные заснули.
Утром украинца не обнаружилось. Как и не было никогда его.
Остатки бригады попрощались молча, как дальние знакомые, и разошлись по сторонам.
Больше они не виделись.
До того как уснуть, навалиться всей верхней половиной тела на слабый стол и получить от буфетчицы полотенцем, Алесь успел завершить свой рассказ:
«Шабашная дружба не бывает крепкой!»