Рассказ написан в соавторстве с Романеевой Ольгой.
Белый плотный свет нависал, обхватывал со всех сторон. Мила была уверена, что это крылья ангелов, которые их оберегают, а Геля говорила, что это снежный сугроб. Сестра храбрилась – рассказывала сказку и смеялась, но Мила видела, как дрожит фонарик в её руке. Незаметно страх проник и в неё. Девочка не подавала виду, что он нарастал и раздирал её нутро, точно дикая кошка обивку закрытой двери. Ладони вспотели, крупные капли текли по лбу и вискам, а зубы стучали так сильно, что она боялась прикусить язык. Даже пошевелиться страшно, ведь ОНА была где-то рядом, тянула к ним из темноты длинные тонкие щупальца с закрученными в спираль ногтями. Геля говорила, что пока не стоит бояться. Сейчас она не тронет их, потому что избегает света и потому что ещё не пришло время, но однажды настанет момент – она обязательно его подкараулит, возможно, когда перегорит лампочка или когда сядет батарейка в папином рыбацком фонарике, или же когда они будут не вместе. И тогда… Тогда темнота всё поглотит и они уже не будут прежними.
–А почему ты её так называешь? Ведь у всех есть имя. Как её зовут? – Мила теснее прижалась к сестре.
– Не спрашивай, – Геля была непреклонна. – О плохом даже думать нельзя, чтобы не накликать беду. Так говорила бабушка. Помнишь сказку «Снежная королева»?
Мила кивнула.
– Как думаешь, в ней всё вымысел или есть хоть чуточку правды?
Мила понимала, что сказки не могут быть правдой. Бабушка часто читала или рассказывала что-нибудь перед сном, по сто раз одно и то же. Так что многие, даже очень длинные сказки, такие, как про Кая и Герду, девочки знали наизусть. Они скучали по тем временам – хоть папа и пропадал на своей рыбацкой шхуне в море месяцами, а мама засиживалась допоздна в институте, с ними была бабушка. Она говорила: «Сказка ложь, да в ней намёк». Наверное, и в этой сказке и во многих других правды больше, чем они думают.
– Есть, – растерянно ответила Мила.
Сестра направила фонарик ей в лицо, будто захотела проверить, нет ли на нём фальшивой улыбки.
– Я тоже так думаю, – с серьёзностью сказала Геля. – Ты единственная, кто в меня верит и понимает, кто не даёт моему сердцу превратиться в сосульку.
Миле нравилось слушать истории о холодном и белом мире, мире без ночей и темноты, который, по словам сестры, всё больше и больше затягивал её в себя.
– А вдруг темнота победит? – с дрожью в голосе спросила вдруг Мила.
– Тогда я навсегда останусь в другом мире. Но и в этом ничего хорошего не будет. ОНА через меня навредит вам. Темнота уже проникла в маму и папу. А ещё мне кажется, что она забрала бабушку.
– И меня заберёт?
– Нет, ты слишком чиста и наивна для неё.
В такие моменты Мила обнимала старшую сестру, и они неподвижно сидели под одеялом, пока от усталости не валились на кровать.
И в эту ночь она не заметила, как уснула. Во сне она видела Белый мир и жалела, что рядом нет Гели.
***
Ветер, поднимающий в воздух вихри с мелким снегом, мешал продвигаться, но Геля упорно бежала вперёд, навстречу северному сиянию. Раньше в Белом мире вовсе не было ночей – темнота наползала лёгкой дымкой на горизонт, но тут же блёкла и исчезала, а сейчас каждая последующая ночь была мрачнее и дольше предыдущей. Чтобы спастись, Геля выискивала клочки земли, озарённые перламутровым сиянием.
Северное сияние завораживало Гелю не только ярчайшими оттенками, особенно красивыми на фоне белоснежных просторов: причудливые формы из тысяч огоньков никогда не повторялись, цвета то раскидывались широкой радугой на полнеба, то пенились и закручивались в спираль, как помешанное какао в чашке, то люминесцентным дождём падали к горизонту, точно кометы с ионными хвостами. Иногда небо напоминало ворота из золота, за которыми то и дело вспыхивал салют. Казалось, вот-вот ворота распахнутся, и взору предстанет огромный дворец, выложенный из изумрудов, рубинов и сапфиров. Сегодня же небо, подсвеченное у кромки лимонной желтизной, было зеленовато-лазурным, высоким и вогнутым, как купол, а в самой его вышине пылало гигантское сердце. Неоново-красные лучи стали расходиться в разные стороны, образуя из сердца звезду. Геля вспомнила о прошедшем Новом годе, первом Новом годе без ёлки, на которую у родителей не хватило денег. Сразу стало грустно.
За белыми перистыми облаками сверкнула молния и тут же исчезла. Геля впервые видела в Белом мире молнию, а может ей только померещилось, так как краски растекались тонкими стрелами по небу во все стороны.
Вихри, завывая, кружили по заснеженным просторам. Казалось, что кроме снега и льда, тут ничего нет. Но Геля знала, что это не так. Под ледяным панцирем были люди, которые навсегда ушли от горя и боли – взрослые и старики, но больше детей. Они лежали в толще льда, словно заброшенные статуи в зимнем саду.
Однажды Геля, склонившись над девочкой лет двенадцати, как и она сама, увидела у той на лице застывшую улыбку. Наверное, была рада, что нашла свой покой. Такая же участь ждёт и Гелю, если она задержится в Белом мире. Пока она помнит о том, кто она и откуда, пока не забыла о своей семье, волноваться не о чем. Воспоминания о семье причиняли боль, но Геля снова и снова прокручивала в голове образы близких. Перед ней возник облик отца: тёмные глаза с прищуром, густая борода, – в море он никогда не брился. Он стоял на палубе и ветер трепал кучерявые чёрные с проседью волосы. Папа… Геля так им гордилась! А он за что-то ненавидел свою дочь. Геля помнила, как он возвращался домой из рейса, садился рядом и гладил её по голове и щекам своей мозолистой, шершавой, но очень тёплой рукой. Отец был сильным, каким и должен быть настоящий моряк. Ходил всегда вразвалочку, словно медведь, мама посмеивалась над ним, а Геле походка отца казалась грозной. Ещё он никогда не расставался со своей тельняшкой – стирал, никому не доверяя, а когда занашивал до дыр, покупал новую.
Мама тоже была несправедлива и порой жестока к Ангелине. Но Гелю обижало не отсутствие любви со стороны матери, а то, что она не защищала её от отца, отворачивалась, когда он отвешивал оплеухи, не жалела, когда видела её заплаканное лицо.
– Хватит уже выть, – говорила мать, – сама виновата, отец тебя предупреждал, чтобы не лезла.
И Геля перестала лезть. Забыла про обнимашки, а отец перестал наказывать, но и гладить шершавой тёплой рукой перестал. Единственным человеком, который не позволял остаться в Белом мире навечно, была наивная младшая сестра. Геля частенько обижала Милану, но та быстро забывала обиды и продолжала верить каждому её слову.
Неожиданно к завываниям пурги прибавился резкий звук. Охрипший, свистящий, как бушующий ветер – казалось, что он звучит со всех сторон, но он исходил от потока кислотно-красного света. Геля поняла, что это голос матери. Собрав все силы, она оттолкнулась и рванула к нему.
***
– Ангелина! Почему ты не в школе? И почему мне опять звонила учительница? Ты же обещала, что больше этого не повторится!
Геля открыла глаза и испуганно уставилась на большие настенные часы: почти девять. Мама уже подняла жалюзи на окне и раздражённо смотрела на неё. Геля выскользнула из постели, схватила одежду и замерла, не зная, что делать – идти в школу уже не было смысла, но и спать мама не даст. Мила проснулась от криков и удивлённо вертела головой.
– И опять в кровати у сестры! Она ещё до конца не поправилась, а ты ей новые микробы таскаешь – опять придётся садик пропускать, а я больше не могу с ней сидеть, меня так с работы уволят. Никакой помощи от тебя, одни неприятности. Такая дылда вымахала, а до сих пор чего-то боишься. Никто тебя не украдёт – кому ты нужна? И не жди, что я буду писать объяснительную в школу, на этот раз сама выкручивайся. Может, хоть это тебя образумит. Ангелина, пора уже браться за ум, неужели ты не понимаешь, что у нас и без тебя дел по горло?
Геля стояла посреди детской, а чувствовала себя словно в классе у доски. Она шмыгнула носом, но сдержала слёзы. А вот Милана вдруг расплакалась – вначале едва слышно, а через минуту уже во весь голос.
– Смотри, что ты натворила! – мама сразу же подскочила и села рядом с Милой. – Наверняка пугала её ночью своими бреднями, бедняжке теперь кошмары снятся. Смотри у меня – если не прекратишь издеваться над сестрой, я разделю вас по разным комнатам. Отправишься в бабушкину. Не плачь, моя хорошая. Ух, эта Геля, додумалась – страшные истории на ночь рассказывать. И кому? Такой крохе. Тебе же страшно?
Геля смотрела на раскрасневшееся лицо сестры, видела, как она повела бровями и раскрыла рот, собираясь что-то сказать матери, но передумала и отвернулась.
– Страшно, – только и прошептала Мила и уткнулась в подушку.
Мама погладила младшую дочь по голове, а затем сердито сверкнула глазами в сторону старшей.
***
Геля так вымоталась за день, ухаживая за болеющей сестрой, что к вечеру, едва её голова коснулась подушки, тут же провалилась в забытье.
Белый мир встретил её морозной тишиной. Геля шла медленно, осторожно переставляя лапы по скользкому льду. Спешить было незачем. В этом мире она свирепая волчица – чувства обострились до предела, и Геля всегда знала, когда ОНА была рядом. Темнота. Или кто-то в этой темноте. Она по-прежнему тянула к ней свои жуткие щупальца, но Геля умела ускользать, ныряя в тусклую полоску света, которая с каждым днём всё больше и больше сужалась. Наверное, так же исчезало и всё человеческое в ней самой. Медленно и неотвратимо, словно тлеющие угольки костра.
Геля подолгу бродила среди белоснежных пустынь и ледяных гор, не чувствуя усталости и голода. Где-то вдалеке она постоянно слышала тихий голос – казалось, что он зовёт и что-то требует от неё, но боялась подходить ближе. Иногда она попадала в странное место, полностью расчищенное от снега, словно гигантский каток. Идти по прозрачному льду было страшно, ведь под ним продолжалась жизнь – та, от которой она пыталась сбежать. На дне лежали огромные картинки из её настоящего и недавнего прошлого, словно специально нарисованные неизвестным художником в самые ужасные для неё дни. Казалось, что если она провалится вниз, то сразу окажется в эпицентре очередного скандала и ей придётся вновь пройти через крики разъярённой матери, оплеухи отца, плач сестрёнки. Мила постоянно плакала. А мать всегда обвиняла в её слезах старшую дочь и не желала слушать её оправданий. Наверное, ей так было легче. Зло затмило ей глаза, так же, как и отцу. Зло уничтожило бабушку. Зло есть в ней самой, и если сестра усомнится в ней, то оно погубит Гелю.
***
Геля услышала тихий плач и открыла глаза. Быстро нырнув в соседнюю постель, прижала сестрёнку к себе.
– Мне страшно, – захныкала малышка. – Приснился плохой сон.
– Ну, это же всего лишь сон. Успокойся.
Девочка сразу затихла. Геля потихоньку напевала колыбельную, убаюкивая, в надежде, что та уснёт и наутро ничего не вспомнит.
– Мне приснился волк, – вдруг заговорила Мила.
– Какой волк? – Геля облизала мигом пересохшие губы.
– Большой. С огромными зубами, как в сказке про Красную шапочку. Я была в лесу совсем одна. Везде большие сугробы, а на них красные пятна. Много пятен. А потом волк перегрыз мне шею. – Мила вытерла кулачком слёзы и, не удержавшись, всхлипнула. – Это он скрывается в темноте?
На Гелином лице промелькнула растерянность, но она торопливо ответила:
– Скажи, ты по-прежнему мне доверяешь?
Мила оживилась и закивала головой, приготовившись, как всегда с любопытством, слушать очередную Гелину историю.
– Тогда я покажу тебе свой мир.
Неожиданно Мила ощутила, что одеяло втягивает её в себя. Не успела она испугаться, как поняла, что она уже не в постели, а среди белоснежной пустоши. Вдали виднелись высокие холмы – одинокие и раскинувшиеся грядами. Даже деревья, и те были белыми – заиндевевшие ветки с тихим скрипом раскачивались на ветру, роняя на землю вместо листиков большие снежинки. Под ногами стелился мягкий пух, который заглушал их шаги. Много-много пуха. Он был похож на тополиный, такой же бархатистый и тёплый.
– Это северный полюс, да? Дед Мороз здесь живёт? – Мила вертела головой, удивляясь, что совсем не холодно.
– Ты что, не поняла? Это и есть Белый мир.
– А медведи тут есть?
– Нет, Мил, ни медведей, ни овцебыков, ни даже пингвинов – никого нет, кроме нас. А ещё здесь никогда нет ночей, но темнота всегда где-то рядом. Нам нужно быть осторожными.
Мила обернулась и увидела белые застывшие фигуры, похожие издали на гномиков в колпаках, некоторые из них, казалось, сгорбились, склонили к земле головы.
– Кто это?
– Не кто, а что, – засмеявшись, поправила Геля. – Это хвойный лес в снегу. Нам придётся через него пройти.
Мила разглядывала это удивительное, ни на что не похожее место. Царящая вокруг белоснежная красота так поразила Милу, что она застыла, приоткрыв рот. Ей неудержимо захотелось нырнуть в один из сугробов, именно так она бы и поступила, но вдруг поняла, что уже не стоит на месте, а бежит за сестрой. Ветки заснеженных елей хлестали лицо, но ей было совсем не больно, лишь немного неприятно и щекотно, когда иголки попадали по носу. Мила неожиданно поняла, что дышит по-другому – быстро-быстро, и бежит изо всех сил на четырёх лапах. Звуки стали громкими, а запахи – резкими, да и никогда раньше в её теле не было такой лёгкости и прыти.
Впереди показался замёрзший океан и вскоре они стояли на берегу. Мила слегка расчистила лёд от снега и увидела своё отражение. Она долго разглядывала себя, пытаясь понять, что она за зверь – белая и пушистая, как и всё вокруг, словно маленький комочек шерсти, который лежал в шкатулке у бабушки, с круглыми голубыми глазками и маленьким розовым носиком, как у её игрушечного пёсика Рекса.
– Что ты видишь? – спросила Геля
– Я такая милая, – с восторгом в глазах пропищала Мила.
– Наивная, – громко фыркнула Геля. Она была такая же смешная, как и сестра – словно нарисованная зверюшка из детского мультика.
– А ты разве другая? – удивилась Мила, рассматривая светло-серую шерсть сестры.
Геля подняла голову к темнеющему небу и принялась выть – громко, отчаянно и безнадежно.
А Мила побежала вперёд, туда, где чуть выше линии горизонта извивалась необычная розовая лента, как огромный шарф, окрашивая в такой же цвет снег и лёд. Ей казалось, что увиденное ранее – это лишь самая малость, которая есть в Белом мире, что в нём таится ещё много необычного и прекрасного. В таком чистом мире не может быть зла. Наверное, Геля всё выдумала.
***
Геля ударилась головой, застонала от боли и сразу же очнулась, открыла глаза и недоумённо уставилась в темноту, не понимая, где находится. Потом на ощупь определила, что перед ней стоит круглый стол – как и в комнате у родителей. А это означало лишь одно – она опять ходила с закрытыми глазами. Геля смутно помнила, как бродила по Белому миру в поисках сестры, как кричала и звала её, срывая голос и дрожа от ужаса. Наверное, всё это время она ходила по дому. Странно, что не разбила мамины вазы, расставленные чуть ли не по всем углам, и что родители ничего не заметили.
Геля потёрла ушибленный лоб и пошла в детскую. Но в тот момент, когда она вышла в коридор, услышала повернувшийся в замке ключ, метнулась обратно в комнату родителей и быстро прикрыла стеклянную дверь. Через мутное стекло девочка увидела, что в коридоре загорелся светильник и появились две тени. На мгновение она оцепенела, вообразив, что темнота из Белого мира проникла к ним, но услышала приглушённый голос мамы и облегчённо вздохнула. Геля вспомнила, что ещё днём родители ушли в гости, предупредив, что вернутся не скоро, и велели ей уложить сестрёнку спать, а самой долго не засиживаться. И тут же пожалела, что не побежала на кухню или в ванную. Сделала бы вид, что вышла попить и не стояла бы сейчас с глупым видом в комнате родителей, ожидая, когда её заметят и обвинят неизвестно в чём. Теперь уже поздно – Геля прижалась спиной к двери. Она надеялась, что родители не сразу войдут в комнату и у неё будет возможность незаметно проскочить в детскую.
Вскоре из кухни послышался шум льющейся воды, хлопнула дверца подвесного шкафчика, зажурчал электрический чайник. Геля приоткрыла дверь. Отец сидел за пустым столом и мрачно разглядывал большой календарь на стене. Мать присела рядом с ним, поставила перед собой пакет с выпечкой и кружку, из которой шёл пар, молча достала печенье, не спеша откусила от него и, осторожно дуя в кружку, сделала небольшой глоток. Отец вдруг резко вскочил, мать дёрнулась и от неожиданности плеснула чай себе на руку.
– Козёл, – резко бросила она в сторону мужа.
– Сама овца, – сквозь зубы процедил отец и грузно опустился на стул.
– Вот и мило, вот и поговорили! Спасибо тебе за содержательную беседу! – ехидно заявила мать.
– Да о чём с тобой говорить? Ты ни о чём, кроме денег, думать не можешь.
– Да, не могу, но я и не скрываю этого. И пытаюсь хоть что-то сделать, в отличие от тебя. Целый день ишачу в институте, а потом ещё и после занятий сижу со студентами. К вечеру язык уже заплетается.
– Да он у тебя и сейчас еле ворочается. Напомню, если у тебя память отшибло и мозги помялись, что я изначально был против кредитов, но ты же меня не захотела слушать, ты же у нас самая умная: подавай ей, видите ли, квартиру в престижном районе, и чтобы бухта была видна из окон. А теперь останешься, как та старуха, у разбитого корыта, и мы вместе с тобой. Где жить будем, если квартиру заберут? А её заберут, вон очередную платежку опять просрочили.
– Я не для себя стараюсь, а для семьи, – взвизгнула мать. – А ты только причину ищешь, чтобы не работать.
– Тише ты, дочку разбудишь, – шикнул отец.
Мать тут же смолкла, но ненадолго. Сделав большой глоток, судорожно вздохнула и усмехнулась.
– Родная дочь, значит, милее. Недаром, что Миланой назвал.
– Радуйся, что хоть так. Бывший твой вон вообще плевать на Гельку хотел, хоть она ему и родная.
– Он её не хотел! А я думала: как рожу, как увидит он дочку, никуда от нас и не денется. Вот дура-то!
– А сама-то ты хотела дочерей своих? Миланку тоже, небось, родила, чтобы меня удержать? Я тебе так скажу – дерьмовая из тебя родительница получилась. Я хоть люблю свою дочь, а вот ты…
Мать вскочила, табуретка с грохотом свалилась на пол. Геля отпрянула от двери.
– Ненавижу тебя! Слышишь: не-на-вижу! И почему ты не утонул вместе со своей шхуной?
В тишине звук пощёчины прозвучал настолько неожиданно и звонко, что Геля непроизвольно схватилась за щёку, словно это её побили. То, что она узнала, не укладывалось в голове. Не родная. Чужая. Вообще никто. Услышав торопливые шаги, она, не раздумывая, залезла в шкаф и затаила дыхание. Она сама не знала, зачем так поступила, какие новые тайны надеялась узнать.
Мать ворвалась в комнату и упала на кровать. В узкую щель Геля видела, как сотрясались от рыданий её плечи, и в такт им трясся и матрац. Почти сразу зашёл отец и сел рядом. Он молчал и гладил жену по голове, по растрёпанным волосам. Та вначале скидывала его руки с плеч, отмахивалась, но потом уткнулась в подушку и приглушённо завыла.
Геля закрыла глаза. Ей было больно и мерзко, в израненной душе не было ни капли сочувствия к родителям. Так им и надо. Они должны страдать. Они не имеют права на счастье. Геля надеялась и ждала, что вот-вот вспыхнет скандал, они начнут выяснять отношения и тогда она выберется из комнаты, но вместо криков вскоре раздались причмокивания, тихие стоны и ритмичное поскрипывание. Геля закрыла ладонями уши и боролась с подступающей тошнотой. «Не родная, не родная, не родная…», – так и вертелось у неё в голове.
***
Когда Геля проснулась, в дверную щель лил тёплый солнечный свет. Из кухни доносились голоса родителей – несмотря на выходной день, они встали по привычке рано. Геля осторожно выбралась из шкафа и потянулась. Всё тело затекло и ломило от неудобной позы, в которой ей пришлось провести ночь. Умывшись, она прошла на кухню.
Отец сидел за столом, уткнувшись в газету, и допивал кофе, а мать что-то помешивала в кастрюльке на плите. Девочка быстро приготовила какао, взяла булочку и уселась на стуле у окна.
– Не хотела вчера говорить, – обратилась мать к отцу, – одна коллега предложила устроить тебя к брату в бригаду. У них там как раз серьёзный объект наметился, так что заработок будет приличным.
– Эмма, ну какой объект? Я в строительстве мало что смыслю.
– А что там смыслить? Руки-ноги есть, остальное покажут.
– Да сколько можно об одном и том же говорить – ну не могу я без моря, бесит меня сидеть на одном месте. Как ты не понимаешь!
– Тогда что же ты сидишь дома – не хочешь на стройку, иди в порт устраиваться. Тебя ведь друзья звали в рейс.
– На кого-то работать? Ну, уж нет. Я всю жизнь сам себе хозяин и капитан, и не собираюсь на Васю батрачить. Позориться ещё!
– Позоришься ты, когда живёшь за счёт жены, на всём готовеньком. И ведь говорила тебе, что лодку застраховать надо, а ты денег пожалел.
– Да я на эти деньги шмотки тебе покупал, какие только желала! Значит, когда работа была, хорошим мужем был, а как беда случилась, так сразу куском хлеба попрекать начинаешь. А дальше что: пинка под зад дашь и выгонишь?
– Не узнаю я тебя, Саша, другой ты стал. И не выдумывай, никто тебя не гонит. Сиди, жри спокойно.
Геля сполоснула кружку и побежала в детскую, удивляясь самой себе, что ссоры родителей вдруг перестали её волновать.
– Милка, хорош валяться, завтрак проспала. – Геля стянула с сестры одеяло, но та и не подумала вставать, а отвернулась к стене, что-то пробурчав. Геля мигом переоделась и застелила свою постель. Весь мир был ненавистен ей. «Катись всё пропадом! – думала она. – Никогда больше сюда не вернусь». Затем решительно направилась к соседней кровати. – Милка, вставай, а то бока отлежишь и будешь корявой. – Геля слегка потормошила сестру (та даже не пошевелилась), а затем рывком перевернула её на спину и уставилась на раскрасневшееся, в белых пятнах лицо с мокрыми слипшимися волосами на лбу. Вначале Геля испуганно застыла над Миланой, потом осторожно прислонила ладонь к раскалённым щекам, отдёрнула руку и побежала за родителями.
***
Мила очень хотела заплакать, но в её глазах больше не было слёз. Ей было страшно. Белый мир перестал удивлять и восхищать, к тому же белого цвета оставалось очень мало, темнота сгущалась. Девочка бродила среди сугробов и чувствовала, как лапы потихоньку начинали неметь – лучи, струящиеся с бессолнечного неба, мягко касались её тела, но совсем не грели. Она уже давно пожалела, что решила убежать от сестры.
А потом она увидела подо льдом людей. Их неподвижный взор был обращен к небу, но когда Мила подошла ближе, показалось, что они все смотрят на неё. Шерсть встала дыбом, Мила хотела закричать, но из пасти вырвался пискливый вой. Она не знала, куда бежать. И вдруг шёпот. Он прозвучал снизу, прямо изо льда, точно все эти замёрзшие люди что-то говорили. Мила прижала к голове уши, мысленно отгоняя навязчивые голоса, успокаивая себя, что такого просто не может быть, что это сон…
Но голоса только возрастали, и среди них уже можно было различить низкие и громкие, грубые и взволнованные. А потом она четко услышала слова: «Не бойся, моя родная. Выбери! Ты должна. Только одно». Мила узнала этот голос, узнала его из ста, из тысячи других.
***
– Это я виновата, я затащила Милану в Белый мир, – Ангелина стояла перед матерью, бледная, как полотно.
– Да сколько это будет продолжаться? Мне надоело слушать твой бред. Мерзавка, может, ты специально вытащила её раздетой на улицу? Или, может, открывала окно? Признавайся, – мать трясла Гелю за плечи.
– Если с моей дочерью что-то случится, я тебе этого никогда не прощу. Даже близко не смей к ней подходить.
Геля уставилась на отца, не веря, что он мог такое сказать. Неожиданно ей стало невыносимо жарко, всё поплыло перед глазами – мама, папа, постель с распластанной на ней сестрой, стены комнаты. Она села на край стула, чувствуя, что её знобит. Вначале родители били по щекам Милу, потом мама звонила в скорую, а отец что-то кричал, но Геля была так далеко от них: чернота заволокла их лица и уже пронизывала её тело.
– Смотри, покраснела она! Совесть проснулась? – донеслись колкие слова матери.
Геля дотронулась до своих щёк – они горели. А может просто руки были холодными. Она видела, как в комнату торопливо прошёл врач в белом халате, но кто это был – мужчина или женщина, так и не смогла понять. Всё было как в тумане. Мать отвела её в бабушкину комнату. Геля прислушивалась к приглушённым голосам за стеной, но слов было не разобрать. Слабость приятной волной потекла по её телу, она не захотела с ней бороться – закрыла глаза и тут же ощутила резкое падение.
Геле казалось, что под ней бездонная пропасть. Ещё немного и она обретёт вечный покой. Наверное, это и есть смерть. Неожиданно из точки внизу вспыхнул холодный свет, Геля зажмурилась, а потом почувствовала, что приземлилась на четыре лапы.
В Белом мире таял снег, посреди снежной пустыни чернели расщелины воды. Там, где лёд сильно растаял, образовались большие полыньи, в которых океан качал, как брёвна, окоченелых людей. Толстые льдины, уходящие глубоко под воду, то расходились, то со стуком смыкались, расплющивая тела.
От одной мысли, что Мила могла замёрзнуть, утонуть, или оказаться так же зажатой между льдинами, сердце Гели то камнем падало в лапы, то смещалось куда-то в кончик хвоста. Она в панике металась, не зная, как отыскать сестру. Чуть дальше по берегу она заметила небольшие холмики, словно укрытые одеялами статуи, и побежала к ним прямо по лужам в надежде, что под одним из них прячется Мила. Лёд двигался с громким стуком и скрипом, поглощая кучи снега одну за другой…
***
Мила, затаив дыхание, сидела под снежным покрывалом и наблюдала, как над ней склоняется чёрная тень, тянет длинные скрюченные когти. Они уже совсем близко от её лица, вот-вот заденут и оставят кровавые дорожки. Тень разгребала сугроб, в котором она пряталась. Мила зажмурилась. Горячее дыхание окатило её лицо, девочка медленно разлепила глаза и увидела перед собой серую волчью морду. Это была сестра – она обнюхивала её и грозно скалилась. Мила вспомнила свой жуткий сон, но память услужливо выдала ей и тот момент, когда сестра просила ей доверять. Но разве можно доверять такому страшному зверю? По её мордочке потекли слёзы, но волк тут же их слизал.
– Нельзя плакать, – вдруг услышала Мила голос сестры, – слезинки заледенеют, и тогда ты превратишься в сосульку.
– Мы никогда не сможем вернуться домой? – прошептала Мила онемевшим ртом и, ухватившись зубами за шерсть на загривке у волка, вылезла из мокрого холодного сугроба.
– Не знаю, – ответила Геля. – Я и не хочу возвращаться.
Геля встряхнула шерстью и отвернулась. Ещё минуту назад она хотела загрызть Милу. Дикий, резко проснувшийся в ней голод, помутнил её сознание. Если вначале она пыталась отыскать сестру, то потом поняла, что ею двигало одно чувство голода. И вот запах крови был так близко, что забурчал живот, и даже потекли слюни. В тот момент она совершенно забыла, что в ней есть что-то человеческое.
– А я тебя тут не брошу, – насупилась Мила. Она уставилась на сестру, но та молчала. – Скажи хоть что-нибудь.
– Пойми, там я никому не нужна, – Геле не хотелось ничего объяснять.
– А как же я? – Мила свесила свинцовый язык из пасти. Ей хотелось пить, и глаза смыкались от усталости.
Она подползла к сестре-волчице, зарылась носом в её шерсти.
– Ты мне нужна.
Геля не ответила. Молча оглянулась вокруг. Впервые в Белом мире темнота наползла на небо от края до края и, словно не умещаясь, опустилась на землю чернеющим туманом.
Потом они долго брели в молчании, то и дело перепрыгивая через огромные трещины. Мила постоянно поскальзывалась и падала, а Геля терпеливо поднимала её за холку и ставила на лапы. В какую сторону идти, где искать спасительный поток света, она не знала, как и другого пути домой.
– Что с нами будет? – спросила Мила, тяжело дыша.
– Не знаю. Думаю, мы как-то вытащили темноту из нашего мира сюда. Теперь мы должны найти способ вернуться.
Они шли рядом по льду, стараясь не смотреть под ноги, на видневшиеся в глубине фигуры, и не заметили тонкой полоски излома. Раздался треск, лёд раскололся между ними, и Мила, потеряв равновесие, упала на брюхо. Она тут же судорожно вцепилась когтями за край отколовшейся льдины, думая только о том, чтобы не свалиться в ледяную воду, из которой – она была уверена – ей уже не выбраться. На дне медленно двигались, слегка подрагивая, огромные коробки, в которых показывали фильмы об их семье. Мила больше не дрожала от страха, рядом была сестра, и голос, такой знакомый, родной, ее успокаивал. Он снова призывал выбрать. Невдалеке жалобно завыл волк – протяжный звук входил ей в уши и двигался дальше по всему телу, выходя через хвост. Не в силах больше выносить его, Мила открыла глаза и тут же увидела прямо под собой, в ярко освещенной комнате кровать, на которой сидели, обнявшись, две девочки и счастливо смеялись. Рядом стояли довольные родители и с улыбкой наблюдали за ними.
Мила подумала лишь мгновение и, расслабив лапу, убрала когти.
***
Красавица шхуна с поднятыми белыми парусами резво неслась по воде, разрубая волны форштевнем. Волны уже были не такими огромными, как во время последнего шторма – тогда Александру казалось, что на них падают горы, что океан вот-вот потопит его судно. Предстояла последняя долгая, холодная ночь, но капитан знал, что на рассвете они увидят огни бухты. Его юнгу выворачивало наизнанку. Бедняга мучился на протяжении всего пути. Капитан злился и кричал, чтобы он собрался, а иначе придётся выбросить его за борт, как мешок с дерьмом. А потом, когда казалось, что самое трудное позади, вновь налетел шквальный ветер с дождем, волны закачали судно, как щепку, через каких-то полчаса океан забурлил и разинул свою тёмную пенистую пасть…
Александр закрывал глаза и видел океан. Он снился ему каждую ночь. В тот раз, когда от шхуны «Ангел», названной так в честь его старшей дочери, остались только обломки, он попросил у Бога о последнем желании – счастья для своей семьи, пусть даже это счастье будет без него. Он выжил и, как раньше, с трудом представлял свою жизнь без океана, но ещё меньше представлял её без семьи.
То, что Геля не его ребёнок, не укладывалось в голове: Александр никак не мог принять тот факт, что его девушка любила другого, а когда тот бросил её, от отчаяния вышла замуж за него. Узнал обо всём чисто случайно, когда родилась Милана – Эмма не смогла больше держать тайну в себе и однажды проговорилась. Тяжело было знать, что его обманули, но он сказал, что простил, хотя и не был так уверен в этом. Александр продолжал любить свою жену, но с каждым днём нарастала ненависть к падчерице. Она росла как живое напоминание о грехах жены. Тем более что обаятельную крошку Милану было легко любить, а Ангелина вечно ходила угрюмой и неулыбчивой. Иногда ему чудилось, как эта злюка из ревности задушит его девочку. Он всегда считал, что в Геле есть зло, но теперь, когда жизнь обеих девочек висела на волоске, вспомнил, как трогательно они заботятся друг о друге, и вдруг понял, что не хочет потерять ни одну из них. Дети не виноваты в их ошибках и обмане.
Александр зашел в комнату и пристроился у кровати, где лежала Геля. Девочка бредила, звала бабушку.
– Ну, всё, всё, милая, – отец поправил одеяло, натянув его до самого подбородка Гели.
Он дотронулся до лба дочери: руку обдало холодом, словно он коснулся льда. Дрожь, начавшаяся от кончиков пальцев, побежала по всему его телу. В голове будто подул ветер, и веки, налитые тяжестью, сомкнулись. Перед глазами возник океан, где-то возле берегов Антарктики. Льдины с громким стуком ударились о борт корабля. Но самое удивительное было увидеть на одной из дрейфующих льдин белого волка. Александр вытянул к нему руки, будто мог помочь…
***
Часы, висящие на противоположной стене, показывали начало девятого. Рабочий день только начался, а Эмма невыносимо устала. Она сидела за столом, заваленным тетрадями, и минут пятнадцать угрюмо смотрела в окно на заснеженную улицу: по длинной аллее торопливо шли, высоко подняв воротники, замёрзшие прохожие, на скользкой дороге буксовали машины. Женщина в толстом сиреневом пуховике толкала перед собой детскую коляску. Эмма вспомнила, как и она когда-то гуляла с девочками. Ангелина везла коляску с новорожденной сестрёнкой, и было видно, что это доставляет ей невыразимое наслаждение – девочка вся светилась, смотрела по сторонам с довольным и гордым видом, словно желая убедиться, что все видят, что теперь она не одна у родителей. Мила… «Крошечный комочек счастья», как Эмма называла тогда её. А чуть раньше и Ангелину.
Эмма вздохнула. Наверное, она слишком строга с дочками. Старшая незаметно выросла, но ей всё равно требуется внимание и время, которых у неё совершенно нет. Впрочем, как и сил. Если бы Саша помогал, хотя бы иногда. Но разве от него дождёшься! Да и как требовать, когда он и так взвалил на себя тяжёлую ношу. Несколько лет назад она была ему по силам. А сейчас они, неожиданно для себя, погрязли в таком безденежье, что возможностей вырваться из него не видели. От отчаяния в душе и нарастала агрессия, которая выплёскивалась наружу, обрушаясь на Ангелину. А ведь девочка ни в чём не виновата.
Гадко и противно – именно так почувствовала себя Эмма. У неё семья вот-вот разрушится, а она ухватилась за эту квартиру, как будто им жить негде. Не это сейчас главное! Схватив сумочку, Эмма выскочила из кабинета. Уже через полчаса она была дома. Тяжело дыша, шумно ворвалась в квартиру – вязаная шапочка съехала набок, куртка нараспашку, молнии на высоких сапогах застёгнуты до середины икры. Не разуваясь, прошла в детскую. Мила спала, раскинув во сне руки. Эмма приложила ладонь к её лбу и улыбнулась. Затем потихоньку прошла в комнату матери, куда переселили старшую дочь.
У кроватки Ангелины склонился Саша – он смачивал махровое полотенце в тазике, стоящем на тумбочке, и аккуратно обтирал её лицо.
– Врач только что ушёл. Миле чуть лучше, она пришла в себя и даже выпила молоко. Правда, немного, всего несколько глотков, но и это хорошо. А вот Геле пока плохо, жар не спадает, но хоть бредить перестала.
Эмма села рядом с дочерью и погладила её по голове.
– Не переживай, она обязательно поправится, – уверенно заявил Александр. – Я тут подумал: знаешь, я пока не знаю, чем буду заниматься, но что-нибудь придумаю, обязательно придумаю. Ты только не волнуйся. Я вдруг понял, что у меня ведь была семья – крепкая и счастливая. И это я сам её разрушаю.
– Не ты один.
– Возможно. Но в этом есть и моя вина. Геля сегодня бредила, и я понял, что ей всё известно. Не знаю, что со мной было, словно полжизни провёл во сне. Надеюсь, Геля меня простит. И ты, дорогая, прости.
Эмма поправила полотенце и встала. Саша притянул её к себе и, заглянув в глаза, крепко обнял. Она доверчиво прижалась к нему.
– А давай продадим эту чёртову квартиру – зачем нам такая большая? Рассчитаемся с долгами и арендуем судно. Думаю, девочки соскучились по морскому волку и рассказам о его приключениях. Да и я с удовольствием послушаю.
– Эмма, ты уверена?
– Да. И знаешь, я хочу больше времени уделять девочкам. Именно так и будет, даже если мне придётся уволиться.
***
Ангелина несколько часов плыла на отколовшейся льдине. Вокруг был тёмно-синий океан. Ничего, кроме тёмной воды. Геля опускала голову вниз, темнота вдруг расступалась, и взгляд невольно выхватывал скрюченные фигуры на дне. Геля старалась смотреть только вперёд, от того, что она видела в океане, шерсть на загривке вставала дыбом.
Лапы давно вмёрзли в лёд. Где-то внизу, в толще льда постоянно звучал тихий голос, он что-то настойчиво просил или даже умолял, но Геля никак не могла понять, что ему надо. Вдруг отчётливо прозвучали отдельные слова: «Выбери быстрее желание… навсегда… потеряешь». Только как ни старалась, Геля не могла понять их смысл. Иногда порывы ветра доносили жалобный плач, но, возможно, это завывала вьюга. Голоса и плач смешивались, превращаясь в гул. Большие хлопья снега падали с неба и засыпали её с головы до лап.
Волчица понимала, что скоро погибнет. А чего ещё ожидать на этой дрейфующей льдине, посреди океана, в мире, про который никто не знал? Она хотела уже закрыть глаза, покориться судьбе, как увидела, что темноту в небе разрубило яркое свечение. Краски менялись, и вместе с ними менялись образы. Она чётко увидела лицо отца, его сдвинутые брови, печальные глаза, а потом возникло такое же грустное взволнованное лицо матери. Они нависли над ней.
– Папа, мама, – позвала Геля.
Она дёрнулась, вытянула мордочку вперёд, словно принюхиваясь, ей показалось, что и отец тянется к ней, но образы стали тут же меркнуть.
Геля понуро свесила голову. Она так и не сумела отыскать сестру. Те, кто лежал на дне, вдруг стали шептать, но слов невозможно было разобрать, будто тысячи людей говорили на тысячи языках. Геля пошевелила ушами, стряхнув с них снег, стала прислушиваться.
– Прыгай в воду, пока не поздно, – раздалось снова.
Геля не могла поверить собственным ушам: это был голос бабушки.
– Выбери то, что тебе не нужно. Скорее!
– Бабушка, так значит, я была права. Тебя забрала темнота?
– Ты должна уходить отсюда. Ангелина, поторопись. Меня уже не вернуть, но я ни найду покой, если не спасу тебя.
– Я не вернусь без сестры, – вздохнула Геля.
– С ней все хорошо, она уже дома. Выбери… Это моё последнее желание, исполни его…
– Бабушка, бабушка, – завыла Геля.
Но голос стал удаляться, словно тонуть в глубине воды. Подо льдом, одна за другой, поплыли коробки с телевизорами, на больших экранах показывают черно-белое кино. Геля широко распахнула глаза, пытаясь рассмотреть.
Фильмов внизу много: Геля сидит на диване и плачет, а мама стоит рядом и кричит на неё, размахивая руками; разъярённый отец что-то требует от неё, а она резко отвечает и получает свою первую оплеуху; родители бурно выясняют отношения, не обращая внимания на Гелю; она стоит, наказанная, в углу, и плачет; опять она плачет, теперь из-за незаслуженной обиды. Как тут выберешь? Много плохого было в её жизни. Геля попыталась вытащить лапы изо льда, но те словно вросли в него.
Неожиданно она заметила невдалеке сценку, которой не замечала раньше: в постели лежит бледная Мила, рядом с ней сидит мать и поправляет полотенце у неё на лбу. У окна стоит мрачный отец. Он не сводит взгляда с больной дочери.
Геля растерянно смотрела на плывущую по дну коробку. Та была слишком далеко. Даже если она и сможет освободиться, ни за что не допрыгнет до него. Не допрыгнет человеком, но ведь сейчас она волк. Геля яростно задёргала лапами, расшатывая лёд и не сводя взгляда с коробки, чтобы не упустить её из вида. Она успела заметить на снегу бурые пятна крови и чувствовала боль. Она всем сердцем рвалась туда, где были самые дорогие для неё люди. Лёд не выдержал. Геля поняла, что снежная хватка ослабла, собрала остатки сил и прыгнула в воду.
И сразу же оказалась в объятиях отца. Он всхлипывал, наверное, впервые в жизни.
– Гелька, ну ты нас и напугала! – выдохнула мама.
***
Эмма поцеловала дочь и подошла к окну, чтобы задёрнуть шторы. Небо было голубовато-розовым, как лёд и пламя, как Ангелина и Милана, а ночь светлой и ясной. Она ещё никогда не видела такой поразительно белой ночи.