Громов не стал возвращаться в Комитет после поездки к Лизоньке. Он сильно злился. «Почему бы ей не позвонить Лизогубу, раз она в таком дерьме? – думал он. – Пусть сама с Просвиным решает, как выкручиваться». Да и, в конце концов, какое право она имеет что-либо от него требовать?! Да ещё и в таком тоне! Кто она вообще такая?! Жёнушка какого-то назойливого лоха, любовница проворовавшегося бизнесмена-чиновника? Единственное, что она сделала правильно в своей жизни, это выбрала, кому давать. Если бы не это, то кем бы она вообще была?! Раздвинутые ноги не дают ей никаких особых прав. Никто не обязан сломя голову бросаться на её защиту. Пусть Лизогуб этим сам занимается. Кем она себя возомнила?! Если бы она хоть нормально попросила, то ладно, можно было бы вписаться. Но вот так набрасываться, в истерике? Пусть сначала успокоится. Все эти мысли сменялись всё быстрее и быстрее, пока Громов не почувствовал сильную усталость.
Пока он ехал домой, злоба куда-то ушла. В конце концов, Громов был гораздо ближе к эпицентру конфликта, чем Лизонька или даже Просвин. Мысли в голове путались. С одной стороны, он понимал, что, если не вытащить их, то через какое-то время могут прийти и за ним. Но, с другой – ему совсем не хотелось помогать лично ей. Если бы делом занимался Комитет и Начальник поручил его Громову, то он бы им и занялся. Валентина он жалел, но ответственности за Лизоньку не чувствовал.
Громов позвонил Покрошину; его мобильный телефон был недоступен. Он позвонил на домашний. Ответила жена Покрошина, Женя. Очень недовольным тоном дала понять Громову, что нормальные люди на неделе работают, а не набухиваются до свинского состояния. У Покрошина – куча работы, и, вообще, он проводит больше времени с Громовым, чем с детьми. Она повесила трубку. «Ну, вот, ****ь», – подумал Громов. Злоба снова начала распирать его. Он схватил ключи от машины и серое пальто.
Чёрный «кадиллак» нёсся по ночной столице, подрезая колымаги обывателей. Всё вокруг такое знакомое: грязный снег под оранжевыми фонарями, капли на лобовом стекле и размытые в них фары встречных машин, звук мотора, ор радио и почти бросающиеся под колёса пешеходы.
А ещё через три часа езды по городу голова у Громова раскалывалась от боли, руки не слушались. Громов смешал алкоголь и бутиратом, который он принимал второй раз в жизни. Мчащийся «кадиллак» носило из стороны в сторону, болтало по колеям. Громов хотел было сбавить скорость, но выпитое спиртное, перемешанное с наркотиком, мешало вспомнить, как это сделать. Правая нога онемела на педали газа, всё тело ныло. Он только успевал объезжать машины в потоке, избегая столкновения. Сознание затуманилось. Глаза закрывались. Ему приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы голова не упала на руль, и сознание не отключилось. Громов снова дёрнул руль, и машина резко метнулась влево. Громов замотал головой, стараясь не отключиться. «Надо бы съехать с четырехполосного проспекта во дворы, где меньше шансов разъебаться к ***м собачим», – промелькнуло где-то в подсознании. Вдалеке, на следующем перекрёстке, мигал зелёный круг светофора. Приблизившись к повороту, он перестроился из левого ряда через весь поток, свернул направо, не обращая внимания на гудки и визг тормозов подрезаемых машин. «Кадиллак» занесло. Громов надавил на газ, автомобиль устремился вперёд по узенькой улочке. Он усмехнулся, подумав, что это он – хозяин жизни, этого мира, этой дороги. К этому моменту он перестал понимать, в какой части Москвы находится. Громов попытался осмотреться, но онемевшая шея плохо слушалась: в одну сторону голова, вроде бы, поворачивалась, а вот в другую – отказывалась. В глазах всё плыло: фонари, чёрное небо, фары машин, огни в окнах панельных хрущёвок. «Когда же всё это закончится?» Наконец, справившись с непослушной шеей, Громов увидел впереди два тусклых огня. Они быстро приближались. Казалось, что есть ещё достаточно времени перестроиться. Но вдруг, помимо его воли, как бы на автомате, правая нога вдруг дернулась и ударила в педаль тормоза. «Кадиллак» завизжал покрышками по холодному асфальту и проскользил несколько метров вперёд, легко ударив в багажник тёмно-зелёного старенького «москвича».
Громов почувствовал толчок; отдало в руки. Подушки безопасности, на счастье, не сработали. «Как он меня, ****ина, не увидел», – подумал Громов. Он почти вывалился из автомобиля и, не закрыв дверь, подошёл к капоту. Бампер немного помялся прямо посередине, обломок хромированной решетки радиатора лежал на мостовой. Яркие фары «кадиллака» освещали разбитую заднюю часть «москвича». Из него вылез дед – потрёпанный, как и его машина. Он обхватил руками седую голову.
– Ах ты, поганец! – Он начал вопить и грозить кулаком.
Только этого Громову сейчас не хватало. Будь он в другом состоянии, и будь это в другое время, он просто бы заплатил деду. Но сейчас подобное даже не пришло Громову в голову.
– Ты, что, ****ь, не видел, что я ехал? Хули ты так медленно пёрся? – Проорал Громов.
Он, как мог, проковылял к деду. Тот начал что-то кричать в ответ, махать руками. Пьяному и обдолбанному Громову показалось, что дед хочет его ударить, и он решил напасть первым. Он схватил дедка за ворот куртки и ударил кулаком в нос. Лицо старика залила кровь.
Глядя на его разбитое лицо, Громов начал понемногу приходить в себя. «Высокопоставленный работник КНОПБа, будучи в состоянии наркотического опьянения, избил пенсионера до смерти», – представил себе Громов заголовок завтрашней статьи на неподконтрольном властям сайте в интернете. Он ещё ударил деда, на этот раз в живот, и запихнул его в салон «москвича». Дед, крехтя и охая, обнял руками живот и упал на переднее сиденье. Держась за открытую дверь и стараясь не упасть, Громов несколько раз пнул деда по голове каблуком. Проезжающие мимо автомобили замедляли ход, кто-то что-то выкрикнул из окна. Громов добрался до «кадиллака», сел за руль и ударил по газам. На экране приборной панели высветилась стрелочка с маршрутом. Спать хотелось всё сильнее. К счастью, ехать до дома Громову оставалось меньше получаса. С трудом себя контролируя, он, как мог, доехал до чёрных ворот жилого комплекса.
* * *
Около двух утра сон внезапно прервался звонком на мобильный. Громов резко открыл глаза и долго соображал, откуда идёт звук. Наконец, поняв, что происходит, он потянулся за телефоном.
– Да, – прохрипел он в трубку. Во рту был отвратительный вкус табака и рвоты. Казалось, опьянение его ещё не отпустило.
– Простите, что беспокою вас в такой неурочный час, Александр Сергеевич, – заговорил неуверенный незнакомый голос, – но тут такое дело...
– Какое? – Резко перебил его Громов. Он взял стакан с водой, стоявший на тумбочке, и сделал три больших глотка.
– Помните то ДТП? Автомобиль сбил троих девушек, вы им занимались... – С каждым словом голос становился всё тоньше.
У Громова появилось плохое предчувствие.
– Так вот, его нашли мёртвым, – почти прошептал голос.
– Как – мёртвым?! – Переспросил Громов. – С кем я говорю, кто это?
В трубке послышался шум, позвонивший явно передавал её кому-то другому. Через несколько быстрых вздохов Громов узнал знакомый голос.
– Бля, Громов, ты куда пропал? Тебя весь день все искали! – Вскричал Покрошин.
– Весь день? – Переспросил Громов.
– Это ты вчера ночью гонял? Чёрный «кадиллак» пол-Москвы на уши поставил. Если узнают, что это ты, то тебе ****ец.
Громов ничего не соображал. Он уронил голову на подушку. Вчера ночью? Он толком и не помнил, где был вчера ночью.
– Ничего я не гонял, – сказал он лениво.
– Я даже не хочу знать, где ты был весь день. Короче, вставай, давай. Тварина убили. – Быстро говорил Покрошин, – ****ец какой-то.
Громов вывалился из постели на пол. Держась одной рукой за голову, другой опираясь об пол, он поднялся на ноги и начал ходить по комнате, стараясь не потерять равновесия.
– Да. В одном дворе на помойке валяется. На самом деле, всё очень плохо, – говорил Покрошин.
– Выезжаю, – сказал Громов и повесил трубку.
Покрошин прислал ему сообщение с адресом.
Долго не раздумывая, Громов оделся в помятую, зловонную, валяющуюся по всей комнате одежду; он не помнил, как раздевался, ложась спать, какое сегодня число и сколько времени он проспал. Натянув брюки, он потёр ладонью лицо. «Сраные бутираты», – подумал он. Выпив четверть банки рассола, он вышел из подъезда. Холодный ночной воздух ударил в голову. Громов остановился, пытаясь прийти в себя. Пошарив по карманам, найдя помятую пачку сигарет, он поспешно вытащил одну. Она оказалась сломанной. Так же, как и вторая. Громов зашагал в сторону автостоянки. Нервно покопавшись в почти разорванной пачке, он, наконец, смог достать сигарету, не сломав её. Закурив, он понял, что не очень отчетливо помнит, где оставил машину. Покрутив головой, он заметил свой «кадиллак». Его автомобиль стоял чуть дальше, вскарабкавшись на заснеженную клумбу, где летом разбивали аккуратный газон. Память потихоньку стала возвращаться. Громов вспомнил, что, когда он въехал на парковку, свободных мест не было, и он загнал свой «кадиллак» на одну из клумб, ругая соседей, которые заняли его место. Сейчас, подойдя к автомобилю, он заметил сломанную решетку радиатора и поцарапанный бампер. Откуда были эти повреждения, он не помнил. Сердце на секунду замерло: вдруг он кого-то сбил? Подошёл ближе и осмотрел кузов. Пятен крови не было. Только несколько зелёных царапин чужой краски. Он немного успокоился: хорошо, что только помял чужую машину, а не сбил кого-то. Но решил сейчас об этом не думать; были проблемы и посерьёзней. Кое-как забравшись на сиденье, Громов завёл двигатель.
Сорокатрёхлетнего сынка Тварина нашёл на помойке бомж Семён, когда проходя мимо мусорных баков, он заметил лакированный ботинок, торчащий из-за пакетов с мусором. Полиция огородила место происшествия, срочно приехали следователи из Следственного Комитета и Покрошин.
Громов припарковал свой «кадиллак» рядом с чёрной «БМВ» пятой серии с синей мигалкой на крыше и красной полосой по всему кузову. Он подошёл к группе людей, стоявших вокруг помойки. Место происшествия было освещено прожекторами и отгорожено полицейскими машинами от любопытных местных жителей.
– Здравия желаю, Громов, – уныло произнес Покрошин, держа руки в карманах куртки.
– Здравия, – бросил ему Громов и засунул голову поглубже в воротник пальто. – Рассказывайте.
– Да что рассказывать, – Покрошин пожал плечами, – ****ец тут полнейший. Вот познакомься, – он кивнул на молодого полицейского куртке с папкой в руках, – это Павел.
Тот протянул Александру руку. Однако Громов её не пожал, ограничившись кивком головы.
– Это он тебе звонил.
– Ну, что, Павел, – сказал Громов, – тогда ты рассказывай.
Павел начал рассказывать, кто и как обнаружил покойника. Громов очень быстро перестал его слушать. Он смотрел на то, что когда-то было Фёдором Твариным. Его труп лежал среди мусорных пакетов, мешков, ящиков и прочего хлама. Лица было не узнать, оно всё распухло от многочисленных ударов чем-то тяжёлым и покрыто запёкшейся кровью. Глаза превратились в два вспухших фиолетовых бугра. В открытом рту зубов не было, вместо них виднелось что-то синее. Все пальцы на руках переломаны. На лбу маркером написано: «сука». Фёдор был в чёрном свитере и серых брюках. Всё – грязное. На шее поблескивала толстая золотая цепь, её не сняли, значит – не ограбление.
– У него ещё все кости сломали, – сказал Павел под конец своего нудного описания произошедшего.
– Да, уж, – тихо сказал Покрошин, осматривая тело.
– Голов полетит… Потом, как ягоды, собирать будем. Я такой обработки с девяностых не видел, – сказал подошедший тучный полицейский. – Профессиональная работа. Били его долго, со знанием дела. Скорее всего, арматурой и битами. Пальцы и зубы выдирали щипцами.
– Протокол составили? – Спросил у него Покрошин. Тот утвердительно кивнул в ответ.
– А что у него во рту? – Присматриваясь, спросил Громов.
– Яйца, – спокойно ответил полицейский. – Их, кстати, лучше вытащить, пока народ не узнал.
– А то потом свои прятать придется, – усмехнулся другой полицейский.
Покрошин презрительно посмотрел на него.
– У вас хоть какая-нибудь информация по делу есть? – Зло спросил он.
Первый полицейский, широко зевая, кивнул головой.
– Есть.., – Протянул он. – Он ехал от друзей, на этот раз, на удивление, особо пьяным не был, – он усмехнулся, но быстро спрятал улыбку, заметив, что и Громов, и Покрошин злобно на него взглянули.
– На друзей ничего нет. От них он уехал давно. Соответственно, мотивов немного. Мне кажется, месть.
– Машину его нашли в лесу сожжённой. – Добавил Павел. – Судя по количеству и разной силе ударов, били несколько человек. Банда. В машине нашли обгоревший телефон и бумажник. Цепь, опять же на шее. Значит, не разбой и не грабёж.
– А чем тут так воняет? – Вдруг спросил его Покрошин.
В воздухе отвратительно воняло помойкой. Чувствовался и перегар, исходивший от Громова. Но вдруг в нос Покрошину ударил ещё и третий резкий запах, принесённый с помойки резким порывом ветра.
– А, да, его ещё и обоссали, – сказал тучный полицейский.
– Саша, – осторожно спросил Громова Покрошин, – мне казалось, ты его посадил.
– ****ь, мне тоже так казалось. – Ответил Громов, протирая глаза.
– А почему он тогда тут? – Спросил Покрошин.
– А я знаю? Я, по-твоему, должен был его лично в тюрьму отвести и до камеры проводить? Моё дело расследование проводить. Исполнением другие люди занимаются.
– Вот, видимо, эти другие со своей работой и не поспешили.
– Сколько же говна одновременно! – Изрыгнул Громов. – Теперь ещё и этим заниматься…
– Так-с, – серьезно сказал Покрошин полицейским, – пока я не дам команду, его бате не звонить. Что делать-то? – Спросил он Громова.
– Я смотрю, ты тут команды раздаешь. Может ты и знаешь?
Покрошин не ответил.
– К Начальнику ехать нужно. – Сказал Громов. – Он Тварина лично знает. Я, правда, не представляю, как можно разрулить смерть сына.
– Когда? – Спросил Покрошин.
– Да прямо сейчас и поеду.
Покрошин кивнул.
– Чтобы тут ни одного репортера! – Приказал он полицейским. – Всё оформите, тело отвезите в морг, а мы – по делам.