Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2018/02/01/2121
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
НАПУТСТВИЯ
«И, придя, благовествовал мир вам, дальним и близким»
Послание к Ефесянам святого апостола Павла.
- У кошки четыре ноги - вход, выход, земля и питание! – Поднырнул под занавесь Совёнков Никол. Исправно. Всюду горит. Проверяйте ставни. Аварийку выключать?
- Нет, оперируют, - загородил дверь спиной Сыня. – Сколько там энергии?
- Часа на два, потом можно к основной подсоединить. Скажите: чтоб стали по местам. Мало времени.
Окликнулись, завозились. Железнодорожный фонарь перекочевал на п’олок. В качестве стенографистов добавили к Васе братьев Коптичевых. под потолком зажглась лампочка. Скамью с Аниксеном подвинули в «Красный» угол, три скамьи выставили поперёк концами под столешницу, под местный свет.
Маланьину то ли почудился машинописный треск, то ли вправду возник? Он вышел в сени. На длинном столе бумаги, шесть пишущих машинок, за ними девочки и мальчики пробуют качество оттиска. Трое стоят для передачи.
- Ба! Да здесь настоящий пресс центр! – Восхитился Маланьин.
Не лезущий за словом в карман Костя Ефимыч сквозь зубы процедил: - Удивили Москву селёдками. – Хотелось ещё нечто выдать, но жуткий, душераздирающий крик огласил деревянную пустоту.
Бросились на голос, ожидая беды, и! О, дивный вид! Мая Матвевна путается в груде перин, стиснув зубы до позеленения. Она, видишь ты, уснула на мягком, а прострел настиг.
- Умничка моя! Не горюйте, ничего,- утешил старушку Сыня. – Появится кто-нибудь, сменить меня, и поедем восвояси.
Явился тотчас Костриков Гаврил. Мальцы на Талый повезли Сомова, он же – кратчайшим путём примчал с вестью: «всё сделано, встречайте».
Стартонули встречу: пирамиды для оружия в подклетях; полотенца и бельё готовы; квасок – перед парилкой; в топку бани подброшен дефицитный уголь, чтоб угреть бочковых сидельцев по самое «не балуйся».
Отец Геннадий очнулся от хлороформа. Довольный результатом Знаменский осмотрел Аниксена.
- Досталось, однако, - сказал. – «Взять нельзя оставить», это называется. Всё зависит от количества детей, да и растрясём зафиксированное. Пусть лежит, посмотрим. А Батюшку – лучше, пока наркоз не отошёл, до места.
Сыня обрадовался. – Вы, сказал Маланьину, - хорошо говорили с ним, но всё-таки не тревожьте, пусть поглядит и дозреет. Я через пару часов вернусь, - дельце есть.
Лунища выкатилась недреманным оком, обеспечив люминесценцию. Трофей – шинованная тележка, на которой «путешествовал» лично Траутштадт, довезла до Палеши без «потрясений». Смущённая оплошкой Мая Матвевна, мышонком пробралась к себе, Батюшку приняли, Детинцев отвлёк домашних.
Сыня избежал внимания, будто бы назад поехал, сам же воровато оглядываясь, шмыгнул в оранжерею. Правильно угадано. Вот он - в лунном квадрате подушки. Не спит.
- Пришёл, деятель? – Полушёпотом произнёс Сулимов. – Садись, голубчик, жду. Время есть, пока Лизуня приснула, а то ведь – беда. Под окном табуреточка. Вот так. Чего хотел?
- Зачем вы Лаврентьева? – Краснея от смущения, спросил Сыня. Всегда почему-то робел он перед стариком, побаивался, что ли, а может, норовил показаться умней, чем есть, и неловкость присутствовала, мешая на своём настаивать.
- Зачем, говоришь? – Отвечал Сулимов. - Из четырёх соображений. Первое. На момент революции у Лаврентьева имелась беременная жена. Где, жива ли, не знаю. Он может знать и явиться к ней прямо или письменно. Ребёнку (Тебе бы, например, с пролетарским происхождением) обнаружить такого папашу – полная «радость».
Второе. Шесть раз он уходил от меня! Шесть. Седьмой – стопроцентно ушёл бы, успей проявить малейшую инициативу.
Третье. Самоубийцей перед Господом он мне больше нравится, нежели мучеником.
Четвёртое. Я сказал ему, что косу одолжил у собственной смерти. Это – правда. Вероятность, что я помру первым, чрезвычайно высока и сейчас не снизилась. Худо мне, очень худо, оттого и ждал тебя. Спрашивай самое важное, скажу.
- Кто таков Улусбек? – Выделился наиболее значимый вопрос из множества.
- Обормотик! – Счастьем расцвёл Сулимов. - Увидишь, так и передай. В придорожной канаве подобрали мы «волчонка»: хорунжий Головастов разглядел. Лежит, бездыханен, с седла выкинут на смерть, ан – не убился. Бросить жаль, оставить некому. Так и повезли с собой по кругу через горы, моря, верблюдами, поездами, крутанули пару витков планетушку и Назару отдали.
Он нам замест сына, перед спесивцами же - будто бы мальчик для услуг: равнодушный, безъязыкий. На переговорах стоял, на пирах! Протокол менять для него приходилось, поскольку – необходимая вещь - род носового платка или трости. Только за душой-то – образование да совесть, и сердцем выверено, каково быть в том или этом качестве.
Вложились мы в него, тем и платит. «Смотри, - говорю, - замечай, как «сильные» миром правят. «Сильнейшие» - «Сильными», а по сути, каждый – «пешка». Кто же ферзь? Ищи, милый. Ответ – на поверхности».
Отсутствует справедливость на земле, не поровну всё роздано даже природой. Есть ведущие народы, есть ведомые, а есть вовсе без способности иметь государство: негры, например, Гаити. Если б ты глянул! Улусбеку довелось оценить свободу и независимость. Колониалисты пользуются, соки выжимают.
Достойная жизнь для этих людей возможна лишь в недрах доминантного народа, где обеспечиваются права и строго спрашиваются обязанности. Самобытность в языке, в семейном укладе, в искусствах, в промыслах, а остальное – будь добр, соответствуй, иначе – раб собственной слабости.
Русские являются таковым народом, способным собрать и развить. Мынор говорил: не призывают чукчей в армию, дабы оградить от вторжений побережье. У меня другие сведения: нельзя истреблять малый народ, сохранить следует, как достояние человечества. Такова политика нашей страны, всегда таковой была.
Имей в виду, Алёшенька, Улусбек прежде воинское звание носил, и теперь тоже. И вообще, не то золото, что блестит, не тот прах, что под ногой. Бывший главком армии Боливии Ганс Кундт, например, озлоблен, знаешь на кого? На русских, потому что с ними, сказал, воевать нельзя.
- Причём тут!
- А вот причём! В тридцать втором противоречия по поводу предположительно богатой нефтью Чакской области вылились в конфликт между Боливией и Парагваем. Боливийскую армию муштровали немцы - высшие офицеры, эмигрировавшие после поражения в Первой мировой.
В Парагвае на службе состояли 80 офицеров Российской империи. Казачий полковник командовал дивизией, ещё 12 - полками, 40 других - батальонами. Кончилось это полным разгромом Фрицев. За первую неделю штурма крепости Нанава боливийская армия потеряла две тысячи убитыми, парагвайцы – двести пятьдесят, так-то вот.
Привычная европейцу плотская слабость перед обстоятельствами в нашей культуре – вне одобрений. Слова: «я – обыкновенный человек, - испугался, не смог» весомым оправданием не являются.
Горсточку русских сослали
В страшную глушь, за раскол.
Волю да землю им дали;
Год незаметно прошёл —
Едут туда комиссары,
Глядь — уж деревня стоит,
Риги, сараи, амбары!
В кузнице молот стучит,
Мельницу выстроят скоро.
Уж запаслись мужики
Зверем из тёмного бора,
Рыбой из вольной реки.
Вновь через год побывали,
Новое чудо нашли:
Жители хлеб собирали
С прежде бесплодной земли.
Так постепенно в полвека
Вырос огромный посад —
Воля и труд человека
Дивные дивы творят! *
И все, примкнувшие к этой силе, становятся русскими, с той же властью собирания. Супостатов же задача: хоть капельку отделить, отрезать посредством свободы наций.
- Если была рациональность в той стране, - вставил слово Сыня, - почему рухнула?
. Трудно говорить вкратце. Главное слушай и запомни: был удар, вышибающий государственников и гуманитариев, страшной силы удар. Слава тебе, господи, Сталин, да вера в «завтра» светлое, а то и Советская власть захлебнулась бы.
Бронштейна Лейбушку * лично мечтал я повесить за яйца, и ты по наущению негодяев, по простоте душевной мог бы Улусбека пришибить.
- А ведь и мог.
- Так-то вот. Следующий удар будет по деревне, рабочим профессиям: не престижно, мол, грязно и прочь. Гляди в оба, если углядишь.
- Буду глядеть. Только хрен ли? Зубов кто? А Мартинсон! А ясырев! И кого он гнобил? Попов, Ваше дело, которые огородники по совместительству! Нэпманюгам же - потачка.
- Да, «товарищи красные командиры» так называемые. «Чистое» очерняли! Чрез них – поклёп на власть. А сколько верных из опасений гибели эмигрировало! аркашенька, например: нет в мире лучше сыщика.* И не пошёл на службу к «чешуям», своё при себе оставил.
Худо, Алёша. Дыхание перехватывает. Здесь болит. Вопросы есть, но – ответы невпопад, только время ведётся. Вот как сделаем: скажи ка ты мне лучше от начала до конца, что примечал с первых минут детства, сколь себя помнишь, а я послушаю. Может, и выйдет толк.
- То есть, как?
- Постарайся припомнить, что видел, кого видел, впечатления. Довольно будет, я моргну. Да, журналиста придержи в чуланчике. Даже если он – представитель «Красного креста», с немцами не спутан, однако нечто интересное может знать. Лаврентьев – кремень. Пытками не вынуть из него, а по пьяному делу – первый говорливец: Во сне бога молит, во хмелю кается. Этанол - вполне надёжное средство, когда требуется поубавить ума, и всякий швед – не дурак выпить. Ну, слушаю тебя.
Множество раз за долгую жизнь свою возвращался Сыня к тем словам Сулимова, множество делал безуспешных попыток, отследить миг «перевербовки». Ведь шёл он с целью обличения, а вышел с намерением верности навек.
Если с детства вспоминать? Алёшкой звали, Петровича сам придумал при получении первого документа, фамилией погонялово беспризорничье оставил, чтоб хоть кого-нибудь, ребят из прошлой жизни к свету вытянуть, чтоб узнали его.
А ведь нашлись! Уцелели! Надёжны друзья. Любимое дело. Верная жена, детишки, но всегда - в решении крайний, всегда ветер в лицо, дабы спиной родимых прикрыть.
Благополучному ребёнку хочется быть взрослым, передовым, пространство раздвигая. Беспризорник же – главный сам себе, даже подмятый, втайне мечтает о взгляде, о таком человеке, который жив тем, что ты живёшь. Ни зачем ты ему, а просто, чтоб существовал и был счастлив. Один бы разочек глянуть в родные глаза, одним бы словом перекинуться, одно прикосновение ощутить.
- Довольно, Алёшенька, Сказал Сулимов, - хорошо. Ступай теперь. Ночь ведь не спать сегодня.
- Вы как же останетесь?
- Я-то? С Господом, знаешь ли. Шнурочек вот – Лизу покликать. Ступай. Ничего не бойся.
Прозрачные в лунном свете пальцы сложились в троеперстие, поднялась рука, и Сыня впервые не хмыкнул, но, отступив спиной от постели, положил поясной поклон. И странно, жестом этим опросталась душа, выдавив горечь, неуверенность, лёгким звоном наполнилось тело.
Больше к разговору о воспоминаниях не возвращались. Год спустя, подытожив партизанскую деятельность на территории области, готов был контрразведчик дальше покатить с фронтами, да вызвали в Москву за назначением и в кабинете, куда ступить-то – страх, три обычных письма показали: одинаковые, лишь именем адресата рознятся.
«Друг мой, - написано в каждом, - худо мне очень. Надеюсь выбраться, пожить, и всё же на случай крайний спешу уведомить тебя, что наравне с прочими являешься ты моим наследником. В завещании указано, только стоит уточнить: участник ты в наследовании вклада, лицевой счёт – номер… который не теперь следует взять, а когда закончится срок его, иначе – будут потери.
Вклад весьма солидный. Рекомендую в том банке не продлять, перенести восточнее, подальше от шума столичных центров, а именно, в наш любимый городок. Там процент больше, хранение надёжней. Предполагаю, что доход от вклада обеспечит тебе достойное существование. Засим остаюсь вечно твой, Димитрий Сулимов».
Сыня озадачился бы, но в лицевом счёте узнал номер своего удостоверения.
- Благословили вас, Товарищ майор? – Глядит Сыня, трое адресатов перед ним, и поняли, что он понял. - Получите инструкции, материалы и – домой. Вопросы есть?
- Так точно, Товарищ генерал. Помимо инструкций - просьба. В прежнем месте жительства тапочки забыл. Позвольте забрать?
- Двух суток на «тапочки» хватит?
- Вполне.
Пискнуло или скрипнуло едва слышное, Фогель не определил. Может, не было ничего, только приснувший у сушильни Валерка, словно из пращи взвился, огласив округу пронзительным свистом, взлетел на крыльцо, толкнул дверь: едут! С заднего двора отозвался такой же свист, подтвердив оповещение.
- Бегом! Туда! – Дёрнул Фогеля Денис. – Успеть надо, пока не подвалило!
Дитер понял - следует спешить. Костровые заскочили в наново отстроенный домик, при свете керосиновой лампы начали раздеваться, бросая тряпьё в бочку. Дитер шагнул через порог в низенькую дверь и присел тотчас от жаркого удара в лицо.
- Да ну тебя! – Перепрыгнул через него Денис. – Мыло. Вода. – Сказал по-немецки, взлетев наверх, чтобы стать дёргающимся и вопящим призраком, как прочие.
Последовать в горячий туман Дитер не рискнул. Ковшиком обдался, капнул на ладонь скользкую жидкость из кувшина и, оценив запах, намылил голову. За дверью послышались голоса.
- Хва! Сулейманы! Дома домоетесь! – Гаркнул Валерка, окатив немца тёплой водой. – На пятки наступают! Для них ведь делали!
Ребята один за другим шмыгнули в совсем уж маленькую дверцу, Фогель, сожалея весьма, сунулся тоже.
Четвёртая неожиданность за полчаса – не слишком ли? Холодно, мокро, темно, на целом свете один! Только нет! Вытолкнула сила, над головой рассыпались звёзды, водная граница проскочила по губам.
- Вправо давай! – показал рукой плывущий рядом мальчик.
С противоположного берега жёлоб каменный. Выбрались на плотину. Там – мешок: чистые штаны и рубахи. Разобрали, оделись, побежали к дому.
С леса на поле недалёко слыхать. Приплотинный пятак наполнился конными скоро. Закипело, зашумело подворье, замелькали платками женщины, принимая повода. Спешившиеся всадники несли во двор нечто, возвращались порожними, взять коней у прибывающих.
Деменок, приехавший одним из первых, стал возле пирамиды. С этой точки открывалась живописная картина: толпу выскочивших из ада «Архангелов» распирало от комля. Одни прыгали, другие кувыркались, третьи прямо тут ложились спать.
Не утомительна «Тема» в сравнение с зимними делами, только мысль о подопытных детях стучалась, куда надо, подымала «правильные» чувства, истребляя душу на корню. Сбросили. Довольно. Следует отвлечься, отряхнуть.
- Славное море, священный Байкал! – Вопил, мотаясь на похилившемся Аистином колесе Тиханенков. Кателин Вадь норовил схватить его за ноги.
- Кот герой, а кошка дурра! – Резюмировал успех Касьян Сошников, первым умудрившийся сдать автомат и хлебнуть квасу, но в баню опоздавший.
- Кошке – мясо, к’оту – шкура. – Перекинул побасёнку Яша Самощенок.
- Если мясу любишь ты, - отбил Филя Дуганов,
- Лучше кошки, чем коты.
- По два раза! – Перекрыл шум Мирон Васильевич. – Слышали меня? В парную только дважды. За третий буду отстреливать! Кнутом по жопе! Всем понятно?
- Ура-а-а-а-а!!! – Был ответ. «Обормоты», сказал бы Данилыч, да нет его.
Костровые, промчавшись сквозь сумятицу, одним касаньем взлетали на карниз, исчезая в чёрном квадрате. Фогелю, в одном темпе с ними бегущему, следовало бы влипнуть меж брёвен, да в последний миг чьи-то руки подхватили, вознесли.
- Умеешь! – Позавидовал Максим. – Хлебни вот, - сунул Дитеру деревянную чашку. – Э! Осторожней! Кипяток! – Успел оберечь, не обжёгся.
В полукруге сруба гомон глух, за стенами – вовсе не слышен. Дети от четырёх до четырнадцати лет сидят и лежат на застланной рядном соломе. Маланьин фотографирует каждого. Освидетельствуют приезжие доктора. Акуля пишет себе пометки. Они же ничего не пишут, только говорят, что следует писать и куда: в левую или правую горницу. Каждая минута на учёте. За каждым доктором свой стенографист. С каждым пациентом выносят - распечатать.
Бастиан рад бы не смотреть, да и сквозь веки видит всё до мелочей. Разные увечья, разная степень истощённости, и одинаковые лица, хоть взглядом не каждый внятно управляет.
«За что их! За что мне!» - змейкой вползает горький ужас. «Ни за что, а зачем», доносится мамин ответ отцу, случайно подслушанный. Можно слёзы не удерживать. Дела до Ганса нет никому.
Вот он – кастрат с фотографии. От всех отличен. Уникальный случай - на своих ногах.
- Это – наш мальчик, - говорит Акуля. – Иди сюда. Сядь. Возьми градусник.
Леон подчиняется. «Спать, спать, спать». Укачало по дороге. Не помнит, с кем был, кто вёз.
- Новиковский Леонид Янович, - слышит сквозь вату. – Адрес проживания до войны… Родители: Мать – не знаем где; отец погиб.
Весть не задела, не возразил. Только что это? Леон поднимает руки, протереть глаза. Термометр скатывается на пол. «Что такое? Быть не может!» В шаге от него Георгий Знаменский, старший из братьев атлетов! Просто вот так вот стоит и смотрит.
- Здешний, - говорит, - Как же там оказался?
- Убежал. – Ответила за Леона Акуля.
- Бежал куда? На индейскую территорию! Или обидели, кошку мышкой назвали? Бывает, да.
Леон собрал внимание, выпрямился, упершись руками в стол.
- Бывает, - повторил Георгий Иванович. - Будет пуще того, потому что жизнь – длинная, люди – каждый своим умом. Ты же – вот что: средство есть от всякого горя. Верное средство, сам проверял: если не отречёшься, безупречно работает. Слышишь меня?
Леон кивнул. Акуля, мимоходом погладив по голове, отогнула ворот, вложила градусник.
«Кошмар! – замер в попытке понимания Бастиан. - Жил обычный мальчик, спортом интересовался, а теперь! Кто он теперь? Самое страшное, - на фотографии не выглядит оскорблённым, нравится ему. Некое, должно быть, уродство психическое? Что в подобных случаях бывает? Они видели фотографию с невырезанным лицом. Как говорить с ним, что делать!»
Приданный Георгию Ивановичу Вася пишет, но и другие, заметил Ганс, с полным самозабвением двигают карандашами, хоть не их дело протоколировать за первым номером.
- Надо, - безмятежно звучат слова, - коль подступит горе, не рассматривать его, не купаться в нём, а побеждать благодарностью. Как, спросишь? А вот. Найти в ближайшем окружении малую малость, за что хоть кому-нибудь благодарен. Шнурок, пуговицу, которую люди сделали для тебя.
Хочешь сказать: «сделали, чтоб деньги заработать?» Правильно: труд достоин награды, только деньги украдут, можно потерять, а полезная вещь душу радует без обмана. Доброе слово – тоже. Солнышку, например, которое Земле и живому жизнь даёт, деньги вовсе не нужны – даром светит. И птица красуется даром, и облако, и марево над горизонтом, и песня! Да мало ли что ещё.
Главное, горе благодарностью выдавить, как занозу иглой. Боится оно благодарности, но пуще боится любви, дружбы, заботы.
Вон, хоть она, – исстрадалась душой по тебе, прочие – тоже. Сколько сил вложили, чтоб вызволить! А стирали, а кормили, а дров – согреться? И всё затем, чтоб войну пережил ты. Это - повод для благодарности.
Смотри ка! Обидел одноклассник, ты же вспомни, как задачу решить помог. Пусть – не тебе, другому кому-нибудь! Малого воспоминания обида боится. Но лучше всего совершенство творения, даже в смертную минуту найдёшь, и согреет.
Понял ли? Вижу, понял. Где-нибудь болит у тебя? Сядь прямо. Посмотри на потолок. Оскаль зубы. Высуни язык. Руки вперёд. Достань пальцем кончик носа. Положи ногу на ногу. Хорошо. Вполне сохранен. Живи на радость.
Его не раздевали, не ощупывали, даже не фотографировали. «Зачем, если есть фотография», можно так сказать, а можно – иначе: есть способ уцелеть ему среди людей.
Леон вышел. Осмотр продолжился. Последней – совсем взрослая девушка с окаменевшим выражением. Не шла, внесли.
Вася мигнул старшему Коптичеву: «запиши», сам же бросился за одну из машинок и в мгновенье ока «развернул» под три копирки текст рекомендации по-немецки. Не все буквы соответствовали, но он, пропуская, выставил от руки – не отличишь.
Едва отдал Бастиану лист, как вошёл отец. – Кончили? Где тут мой? - Сказал и сграбастал Васю. – Довольно. Спать пора маленьким.
- Валентин Фролыч!- Только успел пискнуть лауреат фестиваля и помахать ручкой.
- Уже? – Огорчился Маланьин. – Так и живём. Объясни хоть, почему отказался ехать?
- Контакт по скарлатине. Она, - кивнул на Акулю, - не пустила и родители. Говорят: заграниц на мой век хватит. Обидно, а теперь понимаю: правы кругом.
- Заболел?
- нет. Никогда и ничем. Аппендицит – первая болезнь, и ясно - дома лучше хворать, а в чужом краю воще! Ну его!
- Слушайте! Какое зверство! Неужто люди сделали? – Спросил Маланьин «белый свет».
- С двумя ногами, вроде бы, - Сказал Парфён, - головы у всех тоже имелись.
- И как вы их?
- А знаете, молча, по мере сил.
- Вот и поговорили! Это - интервью ведущему агентству! - Захохотал Знаменский. - Итог, Акулина Михайловна. Восемнадцать вам. Сами видите.
- Вижу, да. Всё успели. Протокол осмотра. Фашистская картотека в портфеле. Здесь – иное число: семь умерли, Новиковский не учтён. Аниксена берёте?
- Нет. Сергей Николаевич, просыпайтесь, пора. Девочки, счастливо оставаться!
Андрюшка пулей прилетел, дёрнул занавесь. – Где тут мой…
- Ого! Воскликнул Георгий Иванович, увидев Бастиана, - Баньку успеть ли! Товарищ пилот, сколько у меня времени?
- Минут пятнадцать – считая погрузку.
- Добро. – Кивнул Андрею, - поможешь? Не бойся. Вертикально пойдёт.
Объясняться, вставать некогда. Руки у Деменка из правильного места растут, ноги – тоже. Гансу показалось, - вихрь подхватил. Кинулись вперегонки чемпион и командир «Архангелов», раздеваясь и раздевая на ходу, только пятки замелькали.
С порога на полок. Бастиан закричал тонко, пронзительно, будто птица в когтях хищника. Хрустнуло горячее под животом, хлестнул веник, задвигались властные пальцы, а он кричал, кричал, пока ни выровнялось, ни стало на место дыхание.
В жар, в прохладу, в жар, в прохладу вскидывали и опускали две пары рук, покручивая тело, будто бельё, отводя назад и подгибая ноги.
- Умеешь. Окатывай. Я пошёл. – Грянуло над ухом.
- В прудок?
- можно. Потом оклемается, и аккуратненько спать.
Соскользнули вдвоём, проплыли круг, вернулись через лаз, погреться, оделись, вышли. Восхитительно жить на свете, землю ногами топтать! Неужели это он, боящийся глазом повести, дрожащий на каждом бугорке! Умеют ведь, а!
Сторожко дышит предрассветье. Улечься бы тишине, да мешают неотложные хлопоты: скрип подвод, ржание и перетопот коней, людские голоса. Поверх же мерный стрёкот разворачивающегося над лесом самолёта.
Андрей подвёл Ганса к лестнице, - поднимайся, - велел. Сам же смог как-то прежде.
На чердаке глухо, благостно. Камыши уложены головками туда-сюда. Получается углубление, в котором ловко телу, и соседям не мешаешь. Дивный запах! Сладостная тишина! Хорошо, бумагу сунуть в мешок успел. Краем глаза видел, как там написано: повод для благодарности следует искать!» Он же мальчику за двойной автограф спасибо не сказал и встретит ли?
1.. Николай Некрасов "Дедушка".
2.. Лев Давыдович Троцкий - один из создателей Красной армии.
3.. Кошко Аркадий Францевич - генерал полиции, руководитель уголовного розыска Российской империи
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/03/01/57