Татьяна задержалась у маминой подруги почти на три недели. Позвонила дважды, на пути туда и перед возвращением. Говорила неохотно, без характерных пространных описаний окружающего и творящегося внутри. Краткий отчёт полярной экспедиции – погода, атмосферные явления, самочувствие в норме. Отчёт, дополняемый шумами земли и эхом неба. Качество связи, действительно было как с края галактики. В глухомани, замшелой деревянной деревеньке с пыльными улицами, стоящей на берегу медленной, неглубокой речки, куда занесло профессорских "девочек", мобильная связь всё ещё оставалась потусторонней забавой. Единственный на всю деревню телефонный аппарат был подключен проводами, уходящими по телеграфным столбам за горизонт. Телефон предназначался только для аварийной коммуникации с внешним миром: вызова огнеборцев, лекарей или спасителей от других бед человеческих. Впору писать письма… Романтика! Соответственно, мобилку можно использовать, в лучшем случае, в качестве будильника на случай массовой гибели местных петухов от какого-нибудь куриного гриппа. Вот куда надо ездить в отпуск!
Ольга Николаевна решила, что её дочери для восстановления сил, потраченных на финишный рывок в забеге за высшим образованием, не повредят заповедная тишина, свежий воздух, парное молоко и иные прелести деревенской жизни. Кроме того, "лето кончается". Как-то внезапно оно стало "кончаться". Волевым решением. Что, впрочем, хронологически справедливо для середины августа.
Татьяна наотрез отказалась сообщить, где она находится, под её скудное описание подошла бы сотня очаровательных и тихих деревень на бескрайних наших просторах и в дремучих наших землях. Узнай я точный адрес – примчался бы тотчас, но нить волшебного клубка Татьяна предпочла мне не вручать. "Так надо…" Кому? Татьяне? Мне? Уж не Ольге ли Николаевне?
Может быть, заботливая родительница всё ещё надеялась, что свежий ветер сметёт следы моего присутствия в судьбе её дочери, а смена обстановки, круглосуточное материнское участие помогут ослабить моё тлетворное влияние и позволят в итоге сохранить чистоту профессорской династии. Я не стал искать психологические мотивы, решил, что по возвращению Татьяны всё само прояснится.
Татьяна позвонила поздно вечером из дома, едва разобрав вещи и приняв душ, завалившись в кровать с головой, как тюрбаном, повязанной влажным полотенцем, и погасив свет. Она говорила шёпотом, чтобы не выдать себя.
– Как ты без меня?
– Соскучился, – я действительно соскучился. Как никогда и ни по кому. И понял, что безумно её люблю. Разлука – лучший любовный витамин.
– Мне тоже тебя не хватало. Очень.
– Рассказывай…
– Корову доить научилась. Представляешь? И хлеб печь, на сыворотке. Сама тесто месила, воду носила и печь топила. Как сорока-белобока.
– Хозяйка ты у меня... Может быть, всё бросим и махнём поднимать аграрную тему? Будем кормиться плодами рук своих? Живность заведём… Как это называется? Дауншифтинг?
– Нет. Туризм и эмиграция – разные вещи. Три недели – экзотика, а навсегда – каторга. Я не могу без душа дважды в день; баня на дровах, раз в неделю, вдвоём с мамой – для городских девушек не вариант. Я заросла, как мамонт (я представил себе её смущённую улыбку). Утром умывание колодезной водой бодрит, но зубы ломит. Удобства на улице. Точнее, неудобства. Подъём – в полшестого, отбой – в десять. Не мой режим. Воздух – замечательный, чистый, прозрачный, звенящий. Наполненный солнцем, запахом трав, ещё немного… духом животных… – она смягчила определение, и… "согласным гуденьем насекомых". Днём жарко, ночью холодно. Тишина. Простые люди с простыми реакциями. Ничего надуманного. Всё называют своими именами. Иногда неблагозвучно, но верно. В общем, простая, органическая жизнь в гармонии с природой. В том числе и с беспокойной человеческой. Натуральное хозяйство, меновая торговля, деньги почти не ходят. За деньги покупают соль, спички и иногда спиртное. В основном – последнее. Это – реально, проблема. Алкоголизм местных. Пьют, как с войны вернулись… В общем, природа на отлично, а быт и население оставляют желать лучшего. А у тебя какие новости?
– Познакомился с Иваном Петровичем…
– Вот как?! Папа ничего не сказал. Странно… Ни слова не проронил. Ни жестом ни взглядом… Интересно, почему?
– Ну, ему виднее… Может быть, он с Ольгой Николаевной сначала поделится наблюдениями и итогами моего визита…
– Может быть… И… Как всё прошло? А ты когда у него был? О чём вы говорили? – Татьяна с тревогой в голосе засыпала меня вопросами.
– Всё в порядке. Пообщались. Я был у него в тот же день, как ты уехала. Не могу утверждать, но, кажется, взаимопонимание нашли. Он не против нашего… – я подумал, как бы это точнее назвать: союза? брака?... – наших отношений. Я хоть и не профессорский…
Татьяна меня перебила: "Папа "профессорских" не очень-то жалует… Уверена – ты ему понравился. Ты у меня замечательный. Добрый, умный, сильный…". "Самостоятельный и решительный, – добавила она после небольшой паузы. – Папа таких уважает".
– Может быть, и уважает, но… – я умолчал о нашем с Шустовым мистическом ритуале. – Когда мы увидимся?
– Скоро. Давай в выходные?
– Но сегодня только вторник…
– Уже почти среда. Я приеду в субботу, утром. Так нужно. Потерпи… Ну всё, спокойной ночи, похоже меня рассекретили. Кто-то идёт.
В долгожданную субботу, к полудню, Татьяна позвонила и попросила забрать её с вещами из квартиры на набережной. Она только что приехала от родителей, привезла свои "дамские пустячки" и, не распаковывая багаж, вызвала меня. Рассекреченный транзит имени Пульчинеллы Полишинельевича. Татьяна упорно скрывает то, что очевидно всем. Двойная жизнь резидента ведёт к раздвоению личности. Которая из двоих любит меня? Или ни одна из них? И которую я сжимаю в объятиях?
Вещей оказалось немного: "редакционный" розовый ноутбук, несколько глянцевых журналов, книги – небольшая стопка, перехваченная шпагатом (в лучших традициях рабочей интеллигенции); ещё: косметика, зубная щётка и расчёска; что-то из белья и одежды на плечиках в целлофановых чехлах и, неожиданно, немолодой плюшевый медвежонок – заслуженный, но для своего возраста вполне ещё крепкий старичок. Последний обозначал место постоянного пребывания Татьяны и был её верным пажом и талисманом. Даже больше, Миха Шустов – член семьи, прошу любить и жаловать. Именем "Миха" его окрестила маленькая Татьяна, по-детски коверкая "Миша". Он последовал за хозяйкой из отчего дома в съёмную квартиру и, наконец, прибыл доживать свой плюшевый век в мой высокоэтажный пансионат. Категорическое "Нет!" Татьяны уберегло Миху от заточения в страшную Белую Башню платяного шкафа. Лучший друг, свидетель Татьяниных откровений, побед и детских горестей, участливый слушатель и советчик, знавший и соль слёз, и восторг полета к потолку. Ниточка из детства.
Деревенская жизнь пошла Татьяне на пользу: она выглядела посвежевшей, загоревшей, отдохнувшей. Светилась весельем и очаровательной, беззаботной легкостью. Она вся была как будто насыщенной солнцем и вольным, настоянным на травах воздухом. Как юная богиня, сошедшая с полотна какого-нибудь Тициана. Разве что не такая пышнотелая и со следами от купальника, неведомого античным девам.
Только глаза её временами становились грустными и холодными, как будто из их глубины поднимался студёный туман чего-то неясного и тревожного. Татьяна отгоняла это наваждение, сжатых губ касалась улыбка, туман рассеивался, но спустя какое-то время холодная дымка вновь меняла оттенок её глаз. Татьяна пыталась что-то рассказывать, сбивалась, бросала начатые темы – троечное сочинение пятиклассника "Как я провёл лето".
Вечером того же дня Татьяна уехала к родителям, у них ожидались какие-то важные гости. Протокол требовал присутствия всех членов семьи. Мы даже не успели толком поговорить. А было о чём.
Наша неожиданная разлука дала повод и время для того, чтобы осмыслить происходящее и моё к нему отношение. Время, чтобы незначительные эпизоды и пропущенные, не принятые во внимание детали заняли своё место и образовали различимую и цельную картину, чтобы упущенные на бегу образы и сюжеты, едва ухваченные подсознанием, сконцентрировались, сгустились в нечто осязаемое и доступное для осмысления.
Татьяна вернулась другим человеком. Я не мог точно определить, что изменилось, что стало не таким, как раньше. Неуловимый холодок? Какой-то нарочитый деревенский налёт на словах и в движениях? Это пройдет одновременно с загаром. Недостаточно жаркие объятия после разлуки? Сбивчивый рассказ, отрывки не связанных между собой историй, нечёткие картинки путешествия. Уход от любых моих попыток поговорить серьезно о нас, о непростом дне перед её поездкой. Даже о моей встрече с Иваном Петровичем, так заинтересовавшей её по возвращению, разговор не сложился. Между нами оказалась маска беззаботной школьницы на излёте летних каникул, с холодными глазами, скрытыми за блёстками и мишурой. Маска мешала говорить и слушать, предполагая карнавал. Веселье, впрочем, тоже выходило принужденным и натужным.
Что-то я разбрюзжался. В чем причина? Суетливая и прохладная встреча после разлуки? Не нашедшие реализации ожидания? Желание разобраться в происходящем с Татьяной, со мной и с нами вместе взятыми. Или мы вместе теперь не беремся? Что же произошло в её жизни за эти несколько недель под влиянием немудреных деревенских нравов и быта, свежего воздуха, разумного и по-своему доброго, сеемого Ольгой Николаевной?
Татьяна стала открывать в себе женщину. Точнее, создавать. Первые опыты пришлись ей по вкусу, а, вернее всего, просто настало время. Её страстное, граничащее с маниакальным, стремление к "взрослой", "настоящей" жизни прошло, перестало быть самоцелью, хотя и было всего лишь игрой. Шок новизны, преодоления неведомого жизненного этапа прошёл, и теперь, успокоившись, Татьяна принялась старательно и методично, со свойственным ей усердием отличницы, осваивать предмет. Она стала вырабатывать женские привычки, опробовать, по её мнению, характерные действия. Что-то происходило само по себе, органично вплетаясь в её образ, что-то дремавшее в глубине души вышло на свет, пробуждённое нашей весной и открывающимся миром, переменами, соучастником которых стал я. На мой взгляд, это должно было произойти много раньше, стать частью натуры, а не натренированными навыками.
Её поначалу неловкие попытки освоить непростую науку отношений с мужчиной становились всё более смелыми и рискованными. Она выясняла, что мне нравится, а что – нет и почему. Она расширяла, вырвавшись на свободу, границы взаимодействия с миром незнакомых ей прежде людей, и в частности мужчин. Подсматривала, запоминала, сравнивала, стала прислушиваться к ранее не интересовавшим её разговорам подруг о своих бойфрендах. Осваивала кокетство, умение оценивать себя по взглядам мужчин и множество других женских штучек. Но всё это оставалось игрой. Более сложной и взрослой, требующей большего опыта и сил. Но игрой.
Впрочем, игра стала иной по смыслу, цели и воплощению. Теперь это не игра в куклы, а игра на сцене. Театр. Постановка, в которой Татьяна стремилась быть одновременно и автором либретто, и режиссёром, и примой, и критиком. Мне чаще отводилась роль зрителя (иногда костюмера или осветителя). В качестве артиста заглавной мужской роли выступал мой, домысленный Татьяной и облагороженный в интересах сюжета, образ.
Итак, Татьяна продолжает игру. Подражает, за неимением собственного опыта используя чужой. Не зная как поступить, не ищет решения, а бесхитростно обращается к классикам жанра, копируя выверенные действия. Иногда даже подгоняя ситуацию под хрестоматийные сюжеты. Из-за этого я не могу её до конца почувствовать, разглядеть настоящую Татьяну. Пытаюсь, но в какой-то момент начинаю улавливать цитаты и постановочные сцены. Смотрю в глаза, держу за руку, иду рядом, слушаю или говорю, думаю о ней или ласкаю трепетное и отзывчивое тело и вдруг замечаю, что роль, декорации, маски снова иные.
Постоянная смена амплуа приводит к головокружению: профессорская дочь, пай-девочка, послушная и серьёзная, в каждом движении которой незыблемый фундамент строгого воспитания; импульсивная и пылкая, опьянённая страстью и жаждой любви, безоглядная и лёгкая бабочка, не подозревающая о существовании тёмной и холодной ночи; неуверенный в себе инфантильный и слабый ребёнок, беспомощно смотрящий из-под опущенных ресниц, неосведомлённый о самых обыкновенных вещах, безмерно доверчивый и ищущий опоры; волевая, сильная и в чём-то даже безжалостная женщина, с холодным, стальным прищуром, видящая насквозь, способная держать удар и ранить навылет; восторженная невеста; хлопотливая хозяйка и заботливая старшая сестра. Радуга, слепящая игра хрустальных граней. Но свет, порождающий эту радугу, искусственный, холодный. Придуманный. Возгорающийся силой мысли. Не огонь звезды, а следствие химической реакции.
Её долго и жёстко контролировали: профессорский уклад изобилует условностями и правилами. Круг общения, те, кто был допущен, с кем можно было дружить и общаться, выпестован такими же хранителями традиций. Стремление к свободе наталкивалось на холодную стену. Она привыкла поступать так, чтобы не нарушать ничьего спокойствия, нет, не спокойствия, – комфорта; никого не огорчать, никому не доставлять неудобства. Она научилась очень тонко чувствовать состояние близких. Татьяна нашла способ: она внешне покорилась, приобрела ожидаемую и требуемую от неё форму, с тем чтобы ослабить контроль и отвоевать кусочек свободы. Свободы воображаемой, свободы в рамках тайной, запретной, но в целом невинной игры. Игры, где она становилась сама собой или была той, кем хотела. Игры, которая рано или поздно должна завершиться, оставив разбросанные игрушки и разочарование. Игры, о которой известно взрослым, но те с мудрой улыбкой делают вид, что ничего не замечают. До тех пор пока нет опасности "заиграться" и перешагнуть грань дозволенного. Они уверены, что в любой момент смогут остановить расшалившееся чадо.
Мне казалось, что наша любовь, наши отношения тоже игра. И всё происходящее также тонко и незаметно контролируется бесконечно мудрыми "взрослыми", Татьяниными стариками. И всё происходит ровно так, как они могут ей, себе и, соответственно, мне позволить. Границы дозволяемого расширяются. Но медленно и не нами. Они по-прежнему под контролем извне. А я с этим мириться не намерен.
Мама поманила пальчиком, может быть, строго нахмурила брови, и Татьяна тут же мчится с ней в какую-то Тмутаракань, в избушку бабы-яги, с удобствами на улице, не говоря об отсутствии других благ цивилизации. Зачем? Это что? Педагогический акт? Мы заигрались, перешагнули грань дозволенного? Пора заканчивать, завтра в школу? Я не остановлюсь. Татьяну надо забрать, похитить, захватить, отбиться от погони, спрятать, разоблачить посланных вслед шпионов. На время. Необходимое всем, чтобы понять, простить, смириться, научиться не противодействовать, а сосуществовать, приглушив свои эмоции и эгоизм; научиться улыбаться друг другу, как родственники на групповом фото. В моих мыслях из тонких нитей соткалось слово "компромисс".
План Ольги Николаевны не удался. Последует ли дубль, мне не известно. Сладостное томление разлуки постепенно выветривалось, импульс долгожданной встречи, который, я надеялся, поможет прекратить бессмысленную игру, угас. Всё осталось как прежде. Игра продолжается.
Татьяна решила сохранить статус-кво. Пока. Я также предпочёл эволюционное революционному. Считалось, что мы просто дружим, что у всех всё впереди и спешить некуда, что Татьяна будними вечерами возвращается в свою съемную квартиру. На выходные она покидала город и меня, проводя день или полтора с родителями, подругами, соседями и любимым спаниелем. Я считал этот мелкий обман бессмысленным, тяготился ненужным усложнением простого и понятного, созданием никому не нужных лабиринтов на ровном месте. К тому же я был уверен в том, что весь этот спектакль никого не может ввести в заблуждение, но ставит всех в крайне неловкое положение, заставляя поминутно контролировать себя, чтобы случайно не выдать другого. Нагота короля очевидна даже спаниелю. Он не только умеет читать по глазам, но и очень чуток к чужому запаху. Постепенно ситуация переходила из разряда шалости – игры в прятки в примитивную ложь. Коллективную ложь. И у каждого были свои мотивы.
Татьяна, с одной стороны наслаждалась полётом в "настоящую" жизнь, а с другой стороны, не могла ослушаться мамы. Её вполне устраивало наше решение: "Пока просто поживём вместе, а потом, весной, обставим всё соответствующим образом. Спешить некуда, все церемонии – формальность, процедуры, не имеющие к настоящей любви никакого отношения". Ольга Николаевна, несмотря на свои патриархальные взгляды на добрачное общение, считала это меньшим злом и потенциально исправимой ошибкой, нежели поспешное замужество дочери. Иван Петрович, мне кажется, вообще особенно не вникал в нашу конспирацию, полагаясь на супругу, к тому же наша с ним страшная и нелепая тайна позволяла считать дело улаженным.
Мне наш групповой сговор был неприятен, но спешить с колечками и Мендельсоном я тоже расхотел. Вот оно – искусство компромиссов. Признак зрелой личности. Хотя, по мне, эта конструкция больше напоминала бомбу с испорченным часовым механизмом: когда рванёт – неизвестно, но рванёт обязательно.
Мой дом так и остался двухместным номером в трёхзвездном, по оценке Татьяны, отеле. Я решил, что, когда всем "нормально", это лучше, чем когда кому-то будет "хорошо" за счёт "плохо" другого. Кроме того, наш молчаливый коллективный сговор внёс элемент стабильности в происходящее, стал мирным договором, несущим определённые неудобства и ограничения, но при этом составившим приемлемую основу для сносных отношений воспитанных и интеллигентных людей. Я заполучил Татьяну на пять дней в неделю. Началась новая игра – "совместная жизнь".
Татьяна упивалась свободой и самостоятельностью, строила планы на будущее. После первых робких, как по луне, шагов по моему земному пристанищу Татьяна принялась обживать мою пустыню, стремясь превратить её в цветущий оазис. Поначалу она старалась не оставлять у меня никаких личных вещей, словно боясь выдать своё присутствие в моём доме и в моей жизни. Но со временем всё изменилось с точностью до наоборот. Она активно начала обозначать, что эта территория уже контролируется женщиной. Посторонним вход запрещён! Её фото в тисовой рамке на видном месте, специально принесённые из дома губная помада, крем для снятия макияжа и духи (не помню, чтобы она ими хоть раз воспользовалась) и, конечно, Миха, восседающий в изголовье кровати. Кроме этого, был и второй эшелон обороны: на зеркале в ванной, когда оно запотевало во время водных процедур, проявлялись нарисованное сердечко и подпись "Таня", под подушкой притаилась розовая пижама, а верхний ящик тумбочки с её стороны кровати был набит кружевным бельём. Я не давал поводов для недоверия, и мне эти уловки казались пустыми, почёрпнутыми из какого-нибудь женского журнала или из наставлений "опытной" подружки, может быть, бесконечно мудрой Нади. Я относился к этому как к детским шалостям, с улыбкой, но виду не показывал.
Преображение нашей обители шло медленно. Дома мы чаще всего только ночевали, уходя поутру и отсутствуя днём, доверив охрану замка плюшевому Михе, а поддержание порядка – Надежде Васильевне. Вечерами мы гуляли, ходили в гости, куда-нибудь перекусить, посмотреть свежий фильм, а также на выставки, показы, модные шоу, спектакли местных и заезжих комедиантов, собирая фактический материал для Татьяниных обзоров. И если Маша меня приобщила к печатному слову, то Татьяна научила понимать ведомых Мельпомены, Талии и Терпсихоры. С учётом того, что позиции Эвтерпы закрывали Гошины подопечные, случайные и прекрасные, то культурное и интеллектуальное развитие моей личности становилось всё более гармоничным. А бытовой фон оставался фоном. Молодые, прекрасные, влюблённые, мы до поры не обращали внимания и не тратили бесценное время на мелочи органической жизни.
Мы нашли друг друга. Нам хорошо вдвоём, мы понимаем и поддерживаем друг друга, у нас нашлось и возникло много общего, мы создаем новый, свой мир, мы взаимно проникаем и растворяемся, соприкасаясь открытыми, обнаженными душами и телами, познаём и творим, преобразуя наши "Я" в "Мы". Это, наверное, и есть любовь…
Но будем реалистами. Приходит время и воспарившим приходится опускаться с небес на землю. Хорошо вечером пройтись по набережной, держась за руки, глядя в бездонное небо, где загораются звёзды, прислушиваясь к осторожному плеску волны и голосу любимой. Но потом, когда у воды станет зябко и неуютно, хочется вернуться в тёплый и светлый дом, где тебя ждёт чистый халат после душа, обжитый холодильник и свежая постель.
В Татьяне проснулся ген домовитости и жажда преобразований. Она получила, наконец, возможность и право обустроить свой остров на собственный вкус и цвет. Она наводила порядок в доме (на деле приводила в новое состояние свое внутреннее "Я"), вносила в интерьер моего "гостиничного номера" штрихи, символизирующие "женскую руку", – осваивала для себя роль жены и хозяйки. Это увлекательная, пока ещё интересная, не наскучившая игра, в которую Татьяна играла с чувством, с которым вспоминают детские забавы. С чувством, с которым вполне уже взрослая тётя, раззадорившись, прыгает по вычерченным мелом на асфальте неизвестными девчонками "классам" или с которым менеджер среднего звена носком лакового ботинка отправляет, едва не высадив окно в соседнем подъезде, выкатившийся под ноги мяч обратно шумным и крикливым пацанам на футбольной площадке. Мне Татьянина игра позволяла рассмотреть ещё одну из бесчисленных граней профессорской дочки.
Я тоже включился в процесс и даже обзавелся набором инструментов, электродрелью и молотком. Вбил несколько гвоздей, чтобы развесить приобретенные Татьяной картины "большого таланта", которые скоро (я думаю, при нереально благополучном раскладе лет через двести) будут стоить "целое состояние". Впрочем, расплывчатые пятна краски на холстах попадали в тон обоев, и я не стал возражать.
Как-то сырым октябрьским воскресеньем, в единственный мой законный выходной, когда я намеревался отоспаться, не бриться с утра и никуда не выходить до вечера, Татьяна чуть свет (около девяти) впорхнула, отперев дверь своим ключом, и, "дыша духами и туманами", выволокла меня из постели. Завтрак на скорую руку, кофе, и мы отправились за покупками. Новые шторы, комплект постельного белья, шёлковая пижама, тапочки, средство для мытья окон, ещё какая-то химия, ваза для цветов и прочая, прочая. По возвращению покупки были расставлены, разложены и развешаны по определённым для них местам. Татьяна взялась за уборку – в подтверждение статуса хозяйки. Я пытался остановить её:
– Брось, завтра придёт Надежда Васильевна и наведёт порядок. Хотя и так чисто.
– Зачем кто-то будет приходить? Я сама могу, – Татьяна как будто даже обиделась.
– Давай лучше…
– Сегодня нельзя! – отрезала она.
– Я не то… Может быть, пиццу заказать?
– Закажи. Я провожусь с уборкой. И стиркой.
– Загрузи стиральную машину.
– Тут кое-что надо на руках.
– А маникюр?
– Ерунда. Ты же меня и так любишь? Ну? Скажи "да".
– Угу. То есть да.
– Разговорчивый ты сегодня… – Татьяна пребывала в отличном настроении и, как это ни парадоксально, причиной тому были домашние хлопоты.
То, что впоследствии станет рутиной и заедающим бытом, самостоятельной профессорской дочке в новинку. Кроме того, с пещерных времён хранить очаг зашифровано в женских генах. "Интересно, – подумал я, – кто учил Татьяну женской бытовой теме? Ольга Николаевна? Не представляю". Глядя, как она возит мокрой тряпкой по полу, сам себе ответил: "Никто". Теоретический курс прямо сейчас дополняется практикой.
Я заказал пиццу и, не зная куда себя деть, ушёл в кабинет разгрести почту и пошарить по сети. Семейная идиллия: Он – в сети, Она – в хозяйственных заботах. Вечером Татьяна уехала в отчий дом: "До завтра". – "Буду ждать".
Я бродил по квартире. Взгляд выхватывал результаты Татьяниного нашествия – от розовой зубной щетки, новой цветочной вазы, больше похожей на химическую колбу (или, как там, мензурку?), розовых тапочек с помпонами до вывешанного для просушки чего-то опять же розового с кружевами и бантиками. Флакончики, баночки, тюбики, щипчики, картонные, пластмассовые коробочки с чем-то жидким, твёрдым, текучим, пахучим, бесцветным, для удобства, красоты, гигиены и просто так – всё это расползлось от спальни до кухни. Вирус, поразивший моё жилище.
Но искомая цель, на мой взгляд, не достигнута. Разве что отель из трехзвёздного стал четырехзвёздным. Надо будет оставить записку Надежде Васильевне. Органическая жизнь женщины оказалась устроена сложнее, чем я себе представлял.
Татьяна легко и быстро приспособилась к моему дому. Освоилась, стала хозяйкой. Она чувствовала себя непринуждённо и свободно. Мой дом ответил ей взаимностью, и только я иногда стал чувствовать себя здесь неуютно. Раньше моё скромное жилище, следствие трёх правил, никогда не было местом паломничества, ибо его порог охранял святыню. Мою пустыню. Пустыню, где я укрывался, чтобы зализать раны или накопить силы, безрассудно растраченные накануне. Место, где можно безоглядно быть собой, где нет ничего чужого или чуждого. Я редко приглашал гостей, предпочитая самому при необходимости становиться гостем, иногда непрошеным. Я не избегаю общения, но никогда не преувеличивю его значения. Я подолгу могу обходиться без людей подле себя, моя потребность видеть кого-либо, взаимодействовать, влиять или зависеть не то чтобы не высока, но определяется тем, что внешняя сторона моей жизни всегда находится в тени внутренней. Я не причисляю себя к сословию ортодоксальных одиночеств, но нахожу правильным самому управлять общением, выступать инициатором и иметь возможность в любой момент поступить так, как я считаю нужным (иначе говоря, уйти). Мои правила должны были стать определяющими для тех, кто стремится быть рядом. Со мной, наверное, трудно находиться. Но правила придется переписывать.
До завтрашнего вечера я снова один. Что изменилось?.. Закурил, глядя в окно на сырые вечереющие улицы. Зажглись вразнобой оранжевым, белым и голубоватым светом фонари. Внизу кипит жизнь. Извиваются, пульсируют, расходятся и воссоединяются, следуя закону перекрёстка, отсвечивая огнями автомобильных фар, неугомонные черви проезжей части. Бредут, обходя, пропуская, обгоняя друг друга, исчезают и появляются в обозначенных неоном дверях магазинов и кафе уменьшенные близоруким светом фонарей черные букашки – человечки, населяющие эту местность, предпочитающие в одежде тёмные цвета. Сверху все кажутся одинаковыми. Толчея. Студенистый монолит. Не терпящий пустоты, заполняющий изгибы ландшафта. Субстанция усредняющая и нивелирующая, сталкивающая и разлучающая. Высотки напротив светят окнами. В некоторых вспыхивают зарницы телевизионных экранов – та же материя толпы, организованная в вертикальной плоскости. Что изменилось?.. Погасил сигарету. Форточку оставил открытой. Накатила грусть и одиночество. Как назавтра, после праздника.
Чего я хочу и чего я жду от наших отношений? Чего хочет Татьяна? Безумной любви? Бескрайнего счастья? Настоящей семейной жизни, детей? "… И стали они жить-поживать да добра наживать…" Что принесут происходящие перемены? Как долго это продлится? Нужно ли вообще это понимать и возможно ли? Или пусть всё идёт как идёт и когда-нибудь потом станет, по факту случившегося, ясным и единственно возможным. Мы станем воздухом друг для друга, влагой, помогающей выжить в жестокой пустыне жизни. Или не станем? Останемся песчинками среди множества таких же? Едва ли на эти вопросы я могу найти ответ сейчас. А завтра? Не уверен. Никак не могу освободиться от ощущения, что всё это игра, которая когда-нибудь закончится.
Все мои прежние отношения с девушками изначально не преследовали конечной цели и, как следствие, не предполагали будущего. Имели ценность исключительно как процесс с любым – и, как правило, нулевым – результатом.
Разве что Маша… Мы легко и восторженно общались, открывая захватывающий мир, который, правда, большей частью лежал вне наших отношений. Мы друг для друга стали скорее братом и сестрой, добрыми и преданными друзьями, советчиками, помощниками. Мы могли говорить и делать что угодно, не заботясь о том, чтобы нарушить табу, доставить неудобства, причинить боль. У нас не было и нет запретных тем, мы не стремились казаться лучше, не приспосабливались, не подстраивались. Всё получалось легко и как-то само собой. Без стеснения и ограничений, без напряжения. Мы были свободны. Больше друзья, чем любовники. Без обязательств. Мы не заглядывали в будущее, даже недалёкое. Конец недели – самый долгосрочный план. Это всё было немного наигранно, поверхностно, с изрядной долей надуманного фатализма. Мы просто совпали, как номера на лотерее.
Моё стремление не иметь обязательств, одиночество в чужом городе, поиск тепла, совпали с Машиным желанием отвлечься от культурного эксперимента – царствования над языческой, космополитской общностью поэтов, музыкантов, художников и иже с ними, случайным образом обращающейся то к идеям социального протеста, то к всепрощающей романтике хипповой коммуны, анархизму, нигилизму, буддизму, христианству – всего не перечесть. Маше среди непредсказуемых идеологических и культурных полиглотов нужен был ориентир из реального мира, чтобы, увлёкшись исследованием, случайно не превратиться из исследователя в предмет изучения. Кто-то прямоходящий, банально и примитивно шагающий по земле, а не перемещающий свою ауру усилием мысли. Человек, предпочитающий шампиньоны грибам рода псилоцибе.
Наши отношения с Машей, наверное, были обречены. Закончились, нет, не закончились, а окончательно перешли в плоскость дружеских так же легко и непринуждённо, как и начались. Наше желание не быть как все стало основной причиной разлуки, бессмысленной игрой и единственным существенным взаимным обязательством. Мы неглупые люди, способные на сложные реакции и многоходовые комбинации, поступили слишком просто. Как дети в запале игры, давшие наивную клятву, и не смеющие её преступить. Мы наслаждались скольжением, как будто летели с ледяной горы на санках, понимая, что так не может продолжаться бесконечно и саночки придётся снова поднимать в гору. А когда гора закончилась, разошлись по домам. До завтра. Но обстоятельства изменились. И мои, и Машины. Теперь мы играем в разные игры. Каждый в свою. Не остановиться и не вернуться.
Я подошёл к раскрытой форточке и снова закурил, глянул вниз – без перемен. Толчея. Налаженный механизм. Грустно быть винтиком, но уж если выпало им стать, то лучше быть винтиком в живой машине, смазанной, настроенной, вращающей своими деталями, движущейся. Не важно, куда. Вперёд – идеальный вариант. По кругу, как карусель? Тоже нормально. Петляя и подпрыгивая на ухабах? Ближе к реальности. Но… Не пылиться и не ржаветь в инструментальном ящике склада запчастей, устаревая, превращаясь в неликвид. Винтики тоже могут обладать определённой индивидуальностью. А в сочетании с другими, даже самую малость непохожими, – давать бесконечное количество вариантов конструкций. Нот всего семь, и законы композиции неумолимы, но это не мешает сотворить и "Песню о встречном", и "Let it be".
Что ж... А мы с Татьяной как звучим? На какую мелодию способен наш дуэт? Где находимся? Мы привыкаем. Да. Точное определение. Всё происходящее пока еще репетиция. Даже не генеральная. Мы привыкаем находиться рядом длительное время, угадывать настроение, подстраиваться, если нужно. Учимся вместе засыпать и просыпаться, пользоваться одними вещами, видеть друг друга в прозаические моменты органического существования белкового тела. Пытаемся сращивать, синтезировать наши культуры, внутренние уставы, преобразуя суверенные конституции в общую декларацию. Начинаем понимать и уважать слабости друг друга. Преодолеваем внутреннее смущение и стеснение. Расстаёмся с комплексами. Пробуем стать целым. И не надо ничего торопить. Пусть всё будет, как есть. Гадать бессмысленно, но творить – по силам. И не нужно искать отличия, сравнивать, предполагать. Нужно просто любить. Всё остальное – дым. Всё остальное в наших руках и в наших силах.
Наступило чувство покоя и отрешенности, как после рассеявшейся тревоги. Благодать. Жизнь удалась! Меньше думать, довериться чувствам. Больше поэзии!
Когда-то я знал много стихов…
(из тетради Августа II)
III:12
Дети идут в школу. Банты и букеты. Новенькие ранцы и туфли. Восторги и надежды.
Язык сконцентрировал всё сущее. Язык – основа всего. Он единственный инструмент познания. Накопление и передача знаний основаны на языке. Мы мыслим словами и с их же помощью организуем и передаём результат. Высказанное, начертанное, помысленное – слово.
И в нашем исследовании, всего лишь ступеньке к познанию истины, к пониманию себя и приграничного мира женщины, не мудрствуя лукаво, снова поклоняемся языку.
Напишите, произнесите слова, обозначающие категории или предметы, свойства или явления. И определите род имён существительных. Как учили в школе: "она моя…" – род женский, "он мой", соответственно, – мужской. И придёте к выводу: имеющие женскую природу категории и символы составляют начала всего, от края до края, основные столпы нашего мира, нашего познания, наших чувств. Чаще наполнены яркими красками, более имеющие отношения к телесному и чувственному, склонны к категоричности и противопоставлениям, многосложны, поэтичны и певучи. Точнее описывающие детали. Они отражают, скорее, отношение и определение, чем действие. Найдите полярно противоположные "мужские" категории. Получилось? Нет. Не все пары составились. И большей частью из-за отсутствия "мужских" антонимов. Найдите "мужские" синонимы. Результат в целом тот же. Мужское начало в языке – просто, линейно, не столь изощрённо и разнообразно. Пограничный средний род нас пока не интересует. Категории среднего рода – составные, или обеспечивающие переход, связь, как амальгама между оригиналом и отражением; например, принимая во внимание лингвистический, на этот раз метод нашего исследования: речь – слово – язык.
Итак, начнём менуэт: пары, на выход! Война – мир; плоть – дух (минуя обобщающее "тело" и производное, с поэтическим оттенком "душа"); тьма – свет; ночь – день; песня – стон; река – берег (или, если угодно, остров); клятва – обман (впрочем, эта пара компенсируется: ложь, неправда). Основополагающие категории, целиком из области женского рода: Жизнь и Смерть; Любовь и Ненависть; Страсть и Нежность; Родина и Чужбина, Земля; Верность и Измена; Печаль и Радость; Надежда; Боль; Вера, Истина, Злоба, Юность и Старость; Неизбежность; Дорога; Мысль; Звезда, Музыка, Птица, Пустыня.
Здесь Август II прервал свои поиски, точнее, не завершил, поскольку остались неклассифицированные наборы слов:
жен. р.
Крепость, стрела, поэзия, забота, секунда
муж. р.
Страх, голод, дом, путь, сад, ум, смысл, шаг, вздох, взгляд, крест, меч, ветер, обет, час
Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/02/10/1968
Следующая глава: http://www.proza.ru/2018/02/18/961