“Для кого-то экстремальная ситуация – это потеря работы. Для кого-то - жизнь в Донецке. Для меня это было бы экстремально…” – Комментарий ведущего на одной из Московских радиостанций.
Сегодня, как в гипертрофированно изуродованном времени, отмеченным пережитыми стихийно навязанными извне волнениями, стало, наконец, понятно: война на Донбассе, со всеми ее безжалостно уничтожающими человеческую суть способами ведения, началась совсем не весной 2014 года. А, как удалось докопаться до истины, покрытой и сегодня густой пеленой отрицания разумного начала в ее становлении и развитии, в те странно бездарно прожитые годы, когда первые подозрения о приближении неминуемой Вселенской катастрофы, (было непонятно, правда, где и когда) уже витали в дрожащем нарастающей настороженностью пространстве. Ощущение это, странно и настойчиво тревожное, не только грозно потрясало душу в каждом прожитом дне. Оно вскоре стало-таки заговорившим о себе в полную мощь своей разрушительной силы ужасающим прозрением. Моим прозрением. В меньшей мере – досадным. В большей – свершившимся роком человеческих судеб современников. Таким, каким видится сегодня тогдашняя, совсем не давняя, повинность всеобщего повседневного бытия.
Оно, человеческое бытие, и это вполне естественно, в каждой отдельно взятой и географически определенной местности, имеет свои отличительные особенности. И бытие каждого заслуживает того, чтобы о нем говорить. И много уже довелось сказать о Донецке и жизни города со дня начала Донбасской трагедии. Вплетая тысячи слов моего волевого и громогласного набата о случившейся с городом беде в печально исторический венок его тяжкой судьбы, жестко предопределенной обстоятельствами и преднамеренно обреченной на страдания. Но… любой город, большой и современный, это – и его пригороды. Пригороды Донецка – застывшие пирамиды терриконов угольных шахт. По ночам – блуждающие по ничейной земле, без цели и смысла, бездушные призраки… Среди которых на протяжении, без малого, двести лет отстраивались приземистые шахтерские поселки и городки. Достаточно безликие в своей проштамповано жалкой примитивности. Местами – кричаще, до боли нравственно-телесной – вопиюще убогие. С добавочным неподъемным весом и по сей день неразрешенных житейских проблем. Усугубившихся уже многотонно затвердевшей трагедией разрушенных жилищ и случившейся заброшенной опустошенностью. В силу того, что жизнь там перестала быть мирной. Без последнего определения, сближавшего худо-бедно эти захолустья с остальной цивилизацией, оказалась такая жалкая жизнь полностью от нее отрезанной. В своем новом явлении оказалась такая жизнь несравнимой даже с той, в ее нищенски плачевном виде, какой она была когда-то. Но есть такой район в городе, который, внезапно избавившись от многоэтажности центральных улиц и бесшабашно открывшись настежь всем степным ветрам, дерзко ступает на дорогу. Совсем не на автобан образца XXI века, а вымощенную кустарно-местечковым способом асфальтом дорожную артерию, с годами ставшей раздолбанной, латанно-перелатанной темнеющими пятнами, замешанных кто его знает, как и на чем заплат. А то и просто мучается своими глубокими выбоинами. Не умирающая, между тем дорога, бойко пульсирующая и сегодня энтузиазмом бесхитростных и наивных строителей социализма из прошлого века. И ведущая прямиком к морю. Час езды на машине – и Азовское море плещется у твоих ног.
Не одно поколение ныне здравствующих на Донбассе выросло в ласковых и добрых лучах Приазовского солнца. Мелководье его упрямо прямых берегов всегда было здравницей для малышни и со всего Советского Союза. Комфортом проживания эти места никогда не славились, но места в море хватало всем. Не тайна, есть сегодня и такие, кто помнит вкус настоящей черной икры. Весной, во время нереста осетрины – 25 рублей за пол-литровую банку густого, вкусно и свежо пахнущего семейным достатком рыбного деликатеса. И ведра с серебристыми судаками, по дороге домой, с моря, пару часов назад добытыми из рыбацких сетей… А рядом, по всем закуткам машинно-багажного хранилища – натасканные впопыхах горы арбузов-огоньков и щербатых золотистых дынь, купленных прямо на обочине дороги. Как раз там, где начинается или кончается поле (это – смотря с какой стороны смотреть), на котором они вызревали жарким Донбасским летом.
Что, уж, говорить о фруктово-овощном многоцветном буйстве, в которое окунаешься с головой, когда наступает на Донбассе щедрый на урожаи месяц август. В то самое время, когда бодро и жизнеутверждающе начинается парад вызревшего фруктово-овощного объедения. На придорожных базарах поселков, густо заселивших дорогу, ведущую к морю. Именно там обрушивается на головы проезжающих мимо в своих персональных авто время сумасшедшего ликования всего того, что имеет свой собственный вкус, цвет, райское послесловие просто-таки неземного восторга во рту после истинного райского объедения. Задумаешься тут, что, вообще, есть общего с приторно искусственным, завезенным кто его знает откуда, “вкусом” баунти?! Да никаких параллелей с розовощекими яблоками – покупали килограммами!!! Сливы – лениво наслаждались они на пространных подстилках, прямо на земле, синим бархатом своего сокового волшебства, под тугой кожицей каждой, налитой южным солнцем ягоды. А дальше… - гроздья перезревшего винограда, взволнованно дышавшего ежесекундно, всей ягодной массой своего изумрудно зеленого великолепия, и изумлявшего взор, по-барски, винно-бордовым виноградным же шиком, по соседству с горами налакированных степным воздухом баклажан. И невероятно красные, переполненные своей неизмеримой ничем спелостью, мясисто-сахарные помидоры, и тщательно отретушированные степным Донбасским простором толстокорые алые перцы с тугими зелеными хвостиками. Перец ратунда – изыск гурманов, выезжавших специально в начале каждой осени поохотиться за этим любимым баловством на ту самую дорогу, ведущую к морю… И огромное, пережитое вживую счастье, что довелось, и не один раз(!!!), всем этим насладиться… И хотя бы вкратце выплеснуть чувство былого и незабываемого умиления словами запоздалой благодарности краю, в котором довелось родиться… И укорениться.
И одна из последних поездок к морю. И обратно. В лето за пару лет перед началом войны. Запомнившаяся горьким, еще горше, чем степная полынь-трава омерзительным послевкусьем. Базар, как говорят в Одессе, мы с мужем уже сделали. Забыли о яйцах. И вспомнили о них случайно. При виде добротно, по-деревенски вручную сколоченной табуретки, у ворот одного из домов, при выезде из села. Оставалось еще несколько крутых поворотов до его околицы. А табуретка, густо выкрашенная зеленой краской и ничем не покрытая, стояла очень близко к дороге. И на ней белела большая столовая миска с яйцами. Выходишь?, устало спросил муж, останавливая прямо перед табуреткой машину. Конечно выхожу! Пару шагов к цели – и я начала рассматривать яйца. Их было немного, меньше десятка. Но были они все, как на подбор – крупно породистые, с веснушчатыми крапинками на скорлупе каждого яйца. Поболтав одно из яиц в воздухе, для достоверности его свежести, я громко позвала хозяйку. Попутно осматривая дом. Он заметно выделялся из череды соседних, благополучно отстроенных, и составлявших домовое ядро всего поселка. Заселенного, как это водится в Приазовье, потомками греков. О чистокровности населения уже ничего не говорит, так как давно не вызывают у местных аборигенов презрение к смешанным бракам. Хотя… Со стороны – это всего лишь взгляд.
Удивляясь скучно серому фасаду жилого дома, скроенному из крупных кирпичей, местами криво соприкасавшихся друг с другом и грешащих комками застывшей то здесь, то там не облагороженной вовремя надлежащим инструментом цементной смеси, я с нетерпением погладывала во двор через открытую калитку ветхого и давно крашеного забора, такой же скучно неопрятный, без цветочных клумб внутри двора, как это принято у хороших сельских хозяек. А звать хозяйку яиц пришлось дважды. Успев за это время надышаться приятным дуновением немного задымленного сельского воздуха: где-то на дальних подворьях уже начали жечь огородные отходы прошедшего лета, в виде засохших и отживших свое помидорных кустов, к примеру…
Не спеша, заложив руку за руку на своей груди, хозяйка вышла, наконец, из калитки. Угрюмо и без живого интереса к происходящему в почему-то зло прищуренных глазах, она осмотрела меня. А потом вопросительным взглядом уставилась на мужа, который уже стоял рядом со мной.
- Здесь, в миске, всего семь яиц. Мы бы взяли еще. Если у вас есть. – Муж никогда не торгуется, если товар ему нравится.
- Еще… - Неопределенно и без воодушевления отозвалась женщина, вытянув в немом раздумье губы своего рта. – Да, пожалуй…, есть еще… - Одернув передник, она резко повернулась и, войдя в калитку, быстро пошла к придомовой постройке напротив дома.
Ждать ее пришлось недолго. Объявилась она с голубой, еще большей по размеру миской в руках:
- Здесь еще двадцать семь есть. Будете брать? – Миску она держала прямо перед собой в вытянутых руках.
- Даже разговора нет. Берем. – Муж уже приготовил большой пакет.
Цена яиц была что ни на есть завышено базарной. Такой, какой она могла бы быть на центральном рынке Донецка. Но мы не торговались. Понимая, насколько вкусны сельские продукты. Быстро рассчитавшись и аккуратно переложив все яйца в пакет, сели в машину и поехали дальше.
Минут через пятнадцать небыстрой езды по загруженной дороге возвращавшимися с моря машинами, в салоне стал явно ощущаться запах яиц, пакет с которыми лежал на полу машины, позади левого сиденья:
- Слушай, - сказала я мужу, - я никогда и не предполагала, что свежие, по-настоящему свежие яйца имеют такой ярко выраженный специфический запах…
- Мечтаю о яичнице на сале… - Отозвался он. Указав глазами на разогретое алым закатом солнце, плавно опускавшимся в степной горизонт своей небесной колыбели. Очень красочно смотрелось Земное светило над притихшими по обеим сторонам дороги полями с уже вызревшими подсолнухами. Зорко следивших своими желто вертлявыми головками за закатным и утверждающе при этом бодро блиставшим в своем огненно-непорочном ореоле солнцем.
- Какие-то они мелкие стали…, эти подсолнухи… - Задумчиво сказала я.
А муж добавил глубокомысленно:
- Из года в год насиловать землю подсолнухами… Это - все равно, что женщина, рожающая детей из года в год… Кто-то выживает, а кто-то в младенчестве умирает… Сил у такой матери мало, чтобы насытить ими каждого малыша… Хотя, все имеет свой смысл…
Так и доехали мы тогда до своего дома, с прочно устоявшимся запахом яиц в салоне, несмотря на открытые окна машины, и с заветной мечтой мужа об аппетитной яичнице из свежайших деревенских яиц…
…
…Через час сало уже аппетитно скворчало на сковородке. Салат из помидор, сдобренных колечками розового лука и домашним подсолнечным маслом, красовался алой горкой в глубокой тарелке на середине стола. Осталось только пригасить упоительно сальное скворчание жира свежестью белково-желтковой смеси из трех…, нет из пяти яиц. Первое яйцо, искусно разбитое мужем напополам при помощи ножа, мгновенно поднялось на сковороде воздушно белковыми пузырями. Второе… Как только оно оказалось разбитым, кухня мгновенно наполнилась зловонно-тошнотворным запахом… Исходившим явно из середины яйца. Я и муж, сдерживая наши дыхания, недоуменно склонились над ним, понимая, что яйцо оказалось откровенно тухлым.
- Занятно… - Первым отозвался на случившийся казус муж, выливая содержимое яйца в раковину. – Дай мне другое.
Следующее яйцо он разбил над тарелкой. Оно тоже оказалось протухшим.
- Чертовка… - Процедил муж сквозь зубы. – Подозреваю, что из двадцати семи яиц, выданных нам на “бис”, еще не одно окажется порченным.
Яичницу в тот памятный вечер с большим трудом удалось, как говорят в народе, сварганить. В силу того, что часть яиц была основательно протухшей. Их содержимое муж вылил из миски в унитаз и несколько раз слил водой. Но пять, отобранных из пакета естественно-сортировочным способом, хорошо прожарились на разогретом на сильном огне сале… Мечты должны сбываться.
…
“Ты же соблюдай закон и повеленья. И будь любомилостив и справедлив, чтобы хорошо было тебе.” КНИГА ТОВИТА, гл. 14.
Без красного террора и без белой смуты столетней давности. Годами и десятилетиями вызревала по городам и весям новая жизнь. Никакой лжи в ней не было и нет. Просто такой стала правда. За которой, не таясь, в открытую наблюдала из окон своего околичного дома на дороге, ведущей к морю, молодая женщина. Обремененная обязанностями и поборами. И лишенная права делать свой выбор. Переполненная желаниями и неосуществленными мечтами. Напряженная изо дня в день бунтующей в ее душе гордостью вольной землянки и внезапным прозрением несправедливости всего существующего земного. Только потому что родилась и выросла она не в том месте, где раздаются с пылу с жару калачи с горячей печи. Тем, кто поближе к этой печи стоит. На всех, а их всегда большинство, смиренно-понуро стоящих в бесконечной и безликой очереди за своим счастьем, калачей всегда не хватает. Ужас такого открытия, подкосивший женщину однажды и ставшим ядом, отравившим ее кровь, стал и началом болезни ее бунтующего сознания. Обернувшейся жестокостью грехопадения и желанием злой и беспощадной мести за свое отторжение от окружающего мира. Желчь такой истины не могла скапливаться в душе терпеливой женщины до бесконечности. И однажды ее прорвало.
На той самой грани, где ненависть уже перестала быть терпеливой, и где закончилось добро. И началось зло. И, наверное, это было правильно. Потому что общественное насилие над личностью, несущей зло всего мира на своих плечах – это еще большее зло.
Мне не дано знать, какие глубинные чувства испытывала женщина, освободившаяся своим нелицеприятным поступком от долгого тиранства своей униженности. Но знаю точно, мы с мужем ее не осудили. Просто так вышло, так получилось, что нам было дано велением Свыше узнать о ее беде. И с того дня и нашего прозрения, кипевшим долгими спорами и разговорами, стало замечаться, что худшее – всегда на плаву. И его оказалось так много, что ничем другим, кроме как сложившимися на Донбассе трагическими обстоятельствами, оно разрешиться не могло.
Но… rotten to the core… насквозь испорченный, как говорят американцы… Когда такое случается повсеместно, теряется…, самоуничтожается человечность. Начинается убогое физическое выживание в условиях жуткой нравственной катастрофы. С бесконечно сопровождающимися осточертевшими тирадами о “консолидации добра”. Какое оно на самом деле есть, это добро? Не есть ли это совесть беспрепятственно снующих по терпящему бедствие кораблю поддонных крыс, обменянная на индульгенции на прощение всех грехов и пороков? В порядке нескончаемого кроваво-трагического хаоса Донбасской трагедии… О котором мало что узнаешь, если проносишься мимо в удобном внедорожнике с закрытыми окнами.
Чего париться, если в машине бесшумно работает кондиционер…
P.S. На открывшейся 10 февраля выставке в филиале Русского музея в Испанской Малаге представлено около 130 работ объеденных общим названием “ДЛЯ СЧАСТЬЯ НАРОДА” и включающих в себя произведения живописи, скульптуры, графики, декоративно-прикладного искусства 1920-1960-х годов прошлого века.
"Среди значимых сюжетов — успехи индустриализации, строительства и сельского хозяйства. Кроме того, были востребованными сюжеты, связанные с Советской армией: военные маневры и смотры, портреты солдат и командиров, революционная история советских вооруженных сил. Блестящие образы советского искусства посвящены темам молодежи, физической культуры и спорта. Точно так же они имели идеологический смысл, поскольку образы советской молодежи олицетворяли светлое будущее страны", — отмечается в сообщении Русского Музея…
С глубоким уважением, Людмила Марава. ДОНЕЦК!!!
12 февраля 2018 года.