Сейчас, думая о своих первых месяцах обучения в институте, я понимаю, что их сложно назвать обучением. Я действительно посещала все лекции и семинары, кропотливо записывала их, изнывая от невозможности писать со скоростью речи и необходимости вставать в 6.30 утра, я и правда узнавала массу нового и неизвестного ранее, но я не училась.
Меня окрыляла свобода, ведь я впервые стала ездить одна на учёбу и с неё, впервые сама планировала, когда мне можно съесть пирожок или выпить чай, впервые ко мне стали обращаться на «вы». Я купалась в ощущении собственной важности и значимости, меня уважали, хотя бы за то, что я оказалась там, где я оказалась - в престижном и уважаемом вузе страны на бесплатном месте.
Я терпеливо делала домашние задания, читала, гуляла, узнавала людей, которые со мной учатся, получала и выдавала стандартную стипендию и рассказывала маме и брату о прелестях студенческой жизни.
Расплата за беззаботную и радостную жизнь настала, как и большинства студентов - первогодок, в первую сессию.
Первым экзаменом была физика, и так до этого нелюбимая мной заранее. Этот предмет нам преподавал статный восточный мужчина Садин Назирович.
Ещё на первой лекции, которую он читал, он озвучил своё желание получать после каждого занятия списки присутствующих от старост каждой группы потока. Поначалу эта просьба не вызывала у меня затруднений – я переписывала из журнала все фамилии студентов своей группы и передавала список вперёд по ряду. Затем, началось сложнее - перед лекциями ко мне стали подходить то один, то два человека из группы. Они просили вписать их, несмотря на отсутствие. Они улыбались и говорили, что я – самая классная староста на свете. А я соглашалась на подлог. В какой то момент количество таких просящих стало увеличиваться раз от раза. Садин Назирович, оглядывая аудиторию строгим взглядом, призывал (это было его любимое слово) к посещению лекций и к более тщательному составлению списков. Я, разрываемая внутренними противоречиями, вообще перестала эти списки заполнять.
Первым делом, зайдя в экзаменационную аудиторию, преподаватель физики поинтересовался тем, кто в нашей группе староста. А привстала. Он, смерив меня долгим взглядом, начал экзамен. Признаться честно, физику я не знала. Точнее, я знала её так, как знают те, кто может что-то написать в экзаменационном листе, те, кто могут решить часть задач из билета, и те, кто никогда не ответит на вопросы преподавателя, решившего, что ты - злостная прогульщица лекций. Другой версии отсутствия списков с посещаемостью группы Садин Назирович не видел.
Я оставалась в аудитории намного дольше, чем длился экзамен. Мне было стыдно за то, что я почти выпрашивала поставить мне хотя бы три. За то, что расплакалась, когда он назвал меня злостной прогульщицей, с поведением, недостойным студентки этого уважаемого вуза. Больше всего мне было стыдно за то, что я, услышав эти его слова, не сдержалась и сказала, что недостойное поведение – это когда заставляешь стучать на своих друзей. Он посинел и вывел в ведомости неуд.
Я ехала домой в автобусе и думала о том, что, если я сейчас не сломаю себе голову самостоятельно, то дома мне вкатят по первое число. Так и случилось. Всё время до следующего экзамена я просидела дома, в наказание и в назидание. Решая ненавистные задачи.
Вторым экзаменом была общая и неорганическая химия. Вёл её молодой высокий и худой мужчина, профессор и заслуженный деятель, ведущий научный сотрудник и обладатель множества грантов от американских исследовательских институтов. Мы ненавидели его всей группой. Рваными мыслями, в диком темпе, то диктуя определение молекулярной массы, которое можно было прочитать в любом учебнике, то несясь потоком мыслей по всем проблемам мироздания вселенной, он излагал предмет, в котором неточность и поверхностность недопустимы. Мы все, честно стараясь, прикладывая массу усилий, пытались понять, как закончить фразы, недоговоренные им до конца. Как успеть записать непростые уравнения, которые он стирал, едва дописав на доске. В исступлении и гневе, накатывающем поминутно, мы не удивлялись, когда он отказывался повторить то, что только что сказал – было очевидно, что он и сам не в состоянии воспроизвести тот бред, что нёс.
Открыв мою пустую на тот момент зачётку, пролистав несколько страниц ответов на вопросы билета, которые я написала (к этому экзамену я изначально и очень усердно готовилась самостоятельно), он задал мне свой любимый вопрос: «Что такое молекулярная масса». Выслушав мой ответ, он сказал: «Вы забыли одно, очень важное слово». После этого он быстро вывел «удовл.» и расписался в зачётке. Что это было за слово, я до сих пор не знаю.
Потом была высшая математика. На ней я всё решила и получила пять, став народным героем. За все предыдущие ндцать лет преподавания Диной Ильиничной вышки в институте, никогда и никому этого не удавалось.