посвящается Саше Забалуеву, светлая память
Тщедушный, плохо выбритый, в кепчонке на плешивом затылке и галошах, размера бы на три поменьше, да не было в магазине подходящих, Сашка многие годы мотылялся среди наших пятиэтажек в качестве дворника. Выхлебав в дворницкой кружечку неизменного чифиря, с утра раненько, еще солнце за горизонтом, выходил с березовой метлой к подъездам. Р - раз! в сторону! Д - два! В другую строну! Р - раз..! Д – два!.. Скоро от ночного мусора не оставалось следа. Вывалив в мешок содержимое урн, подобрав бумажки, пакеты, презервативы и окурки, критически оглядывал сделанное и ковылял дальше.
Выходили из домов первые жильцы. Сашка охотно останавливался с кем-нибудь перекурить, побазарить о новостях, лыбясь беззубым ртом. Две бурые щепки, торчащие из десен, как у ведьмы, явно ему досаждали.
- Болят? – сочувствовали мужики.
- Еще как!..
- Чего ж не выдернешь?
- А жевать чем?
- Уморил – жевать! В третьем подъезде Михалыч живет, разве не знаешь?
- Знаю.
- Так сходи.
- Потерплю… Денег нет сейчас, - почесывал Сашка протабаченный кончик носа.
Михалыч был зубной техник на пенсии. Мастерил железные коронки и мосты в своей двухкомнатной хрущёбе. Пациентов принимала супруга – толстая говорливая старуха в парикмахерских кудрях. Усадив пациента на кухне, против света, заглядывала в рот и озвучивала увиденное. Михалыч, ухватив толстыми пальцами карандаш, черкал что-то о состоянии челюстей на случайных бумажках - обороте магазинного чека, салфетке, листке календаря, где придется. Затем прощупывал распахнутую полость, наполняя ее стойким вкусом медицинского спирта.
Михалыч хоть и сильно пьющий был пенсионер, но марку держал. Во время приема облачался во врачебную шапочку, зеленую полотняную рубаху и такие же штаны. Выцветшие глаза, из которых, казалось, сочится не успевавшая впитаться в жилы водка; подрагивающие, в синих жилках, щеки ничуть не снижали авторитета зубного техника. Кто побывал в его руках, не только не жаловался на построенную во рту железную изгородь, но и другим рекомендовал пользоваться сердито-дешевыми услугами старика. Не беспокоит, не болит, жуется – что еще нужно нормальному человеку?!
Но Сашка все равно трусил, из года в год оставляя Михалыча про запас. А пока кисло морщился, дымом заглушая зубное нытье.
Дворничал он не только при ЖЭКе, но еще при двух соседних магазинах. Начинал день часа в четыре утра, заканчивал, когда исчезали положенные ему завалы снега, ворохи листвы, россыпи пыли и мусора. Не по фактуре был силен, ходил неторопливо, посматривал равнодушно, точно тысячу раз всё уже знал и видел. В общественном не участвовал. Никакой пожар или драка не заставили бы его сломя голову ринуться разбираться. Но если оказывал услугу, то на совесть. Отремонтировать инструмент, разыскать пропавшую кошку – без вопросов, сделает.
В последнее время думал Сашка в основном о деньгах. Недавно, когда зашибал будь здоров, так, что пьяного Савушкина боялись даже собаки, деньги не играли особой роли. Есть – спасибо, нет – достанем. Но когда его закодировали не на шесть месяцев, как обычно, а на целых три года – сам просил, устав от пьянства, - успел мужик привыкнуть жить без спиртного. Задышалось легче, полюбилось утреннее спокойствие в чреслах, возродился аппетит на свежие булки, оценил он ставшие долгими и плотными дни. И завершения трехлетнего срока постарался как бы не заметить, пропустить в гуще дел.
Мастер ЖЭКа с замиранием ждала непременного Сашкиного срыва в запой, уже и подмену временную отыскала, а ничего не происходило. Чтобы не спугнуть, дворнику на глаза не показывалась. Опытный же работник. Без указаний всё сделает, с запоздалым раскаянием думала она, внутренне всегда солидарная со своими психованными работягами, ненавидящими ее за придирчивость, неусыпный надзор каждого их шага по вверенному участку.
А тот тянул удовольствие трезвых дней, наслаждаясь только предвкушением пьяного тумана, которому теперь стал хозяином. Захочу и выпью! А не хочу – так гуляю!.. Сашка понимал, что «выпить» у него вряд ли получится. С первого же глотка он утонет в бутылке и потому за мучениями пока не торопился. Продолжал мести, как ни в чем не бывало, на радость мастеру, жене и дочери.
В его доме наконец водились деньги! Сашкиных три зарплаты, Алькина пенсия по инвалидности, Валькин приработок на розливе водопроводной воды, выдаваемой за артезианскую. Да кредиты еще. Всё радовало душу. Сашка провел в дом водопровод, подключил газ, вставил пластиковые окна, купил стиральную машину BOSCH. На другое чего: одежду, отдохнуть, зубы те же, - ничего не оставалось, но это неважно. Что-то вроде радости или даже счастья, тихо полоскавшейся внутри, сводило зубные страдания к минимуму, делая их неважными в сравнении с гордостью за самого себя.
- Хочется ли тебе еще чего-нибудь?
- Хочется. Не пойму только, чего, - честно ответил бы мужик, если бы его спросили.
И однажды он понял, чего ему по-настоящему недоставало. Любви.
Он женился сразу после дембеля. На однокласснице Альке. В школе, коротышкой, Сашка ни на что не претендовал, посматривал только, да на выпускном танцевать пригласил. Женюсь – шепнул в тумане подпития. Она засмеялась. Но, возмужавший на армейских харчах, не снимая парадной формы с аксельбантами (да и не во что, признаться, было переодеться), прямым ходом промаршировал к Алькиному крыльцу делать предложение. Та солдату не отказала.
- Опять твой топает, - заслышав цокот сапожных подковок, говорил дед и отсылал Альку навстречу. – Без разговоров мне! Попробуй, обидь служивого.
А через год, успев родить Вальку, жена сошла с ума. Вначале буйно, с побегами голышом по окрестностям, потом, спасибо медицине, потишела. Смирно дотянула до пятидесяти лет, но оставшейся все же дикой лисицей с загнанным взглядом и оскалом сгнивших зубов. Лекарства держали ее на плаву. Алька ходила за продуктами, варила, прибиралась, доила козу, сажала картошку. Всё как у людей. Приступы накатывали лишь осенью, когда она не выдерживала тусклой монотонности дождей и забивалась от них в баню.
- Бело? – злобно спрашивала Вальку, слизывая с горсти таблетки.
- Нет еще! Зато солнце. Выйди, мама.
- Погибели моей ждете, ироды? Брысь отсюда!..
И так – до первого нестаявшего снега, когда, наконец, становилось бело. Выходила еще сильнее похудевшая, почерневшая, отсыпалась сутки и опять всё как у людей. Сашка не жаловался. Долгие годы прятал переживания в пьянках, потом привык. Нёс, как данность. Зато теперь у них всё в порядке. И тишина в хате, и окна пластиковые, и водопровод.
… Произошло всё в дворницкой. Или, в киндейке, как прозывали дворники между собой подвал, где хранили инвентарь и отогревались в обеденное время. Случилось за уставленным яствами столом. В праздничной, пусть и вонючей от подвальной сырости, обстановке. Мастер делала коллективу отвальную.
2
Нина Осиповна обижалась, что дождавшись семидесятилетнего юбилея, ее попросили освободить место. Еще работать и работать. 20 лет билась с дворниками! Ходила по пятам, заставляла, упрашивала, наказывала! Похвалить считала лишним – баловство. Их у нее – ого! – десяток, каждый только и думает быстрей домой смотаться. Тяп-ляп, и вот уж – нет его. Смылся, как песок с берега. Горазды волынить. То им темно, то дождливо. То снег вчера не сыпал, чего вообще на работу тащиться. Ага. С Ниной Осиповной такие номера не пройдут! Она заставит в любую погоду дело делать. За семь часов смены глаз ни с кого не спустит!..
Каких работников не перебывало, мамочки родные. И с высшим образованием, и совсем дураки. Что дворники народ пьющий, это правда. Практически каждый рано или поздно раздавит в киндейке бутылочку пива. С устатку. Или для согрева. Там и до второй недалеко, и пошло-поехало. Самая ж вольная профессия на свете. Вот и позволяют себе. Иной до белой горячки нарасслабляется, а люди потом над всеми смеются: дворники – пьяницы. Справедливо ли? Нет. Пьянствовать – личное дело, а забота мастера чистоту на участках блюсти! Бдить, чтобы дворники являлись на работу вовремя, и уходили по расписанию. Чтоб не оставляли бумажки в кустах. Чтоб трава на тротуарах не росла. Чтобы лёд солью посыпали. А то, насмотрятся компьютеров, и начинают моды вводить: у дворника трудовой день короток – пришел, убрал, ушел. Не обязаны, мол, день деньской мотыляться. Обязаны! Все работают и ты не сахарный. Чисто, говоришь? Кусты подстригай. Подстриг? Пойдем хлам из подвалов выносить. Подвалы вычистили? В киндейке генеральную устроим: мётлы туда, лопаты сюда, натасканные бутылки сдайте, в конце концов, металлолом прикрыть ветошью – начальство не любит, когда железо.
Теперь они ее провожают. Зря. Силы в Нине Осиповне немеряно. Воля ж. воздух. А опыт?.. Лет пять начальству еще послужила бы. Но, свою голову к чужим плечам не приставишь. Пускай молодые за порядком последят, если сумеют. Отвальную она устроит первоклассную. Накормит и напоит по-человечески. Будут помнить Нину Осиповну!..
Стол для застолий в дворницкой имелся. Даже три: письменные гробины со свалки. Оттуда же стулья, два кресла, диван, холодильник. Сашка что надо подкрутил, подчистил – хоть живи. А к неприятному запаху быстро принюхиваешься. Это поначалу новички нос воротят.
С утра, пробежавшись по дворам, бригада села чистить картошку, резать селедку и салаты. Водки Нина Осиповна припасла не жалеючи. Отступление от правил укрепляют правила. Оживляют суть, так сказать. Мастер знала, что благодарность работников только усилит дисциплину, пусть и ненадолго. К обеду сдвинутые гробины покрылись блюдами и тарелками, полными всяких закусок. Чинно расселись поодаль - ждать директора. Обещал лично прибыть к юбилярше, поздравить перед всем коллективом.
- Сашка, я тебе пива безалкогольного купила.
- Спасибо. Чаем бы обошелся.
- Чифирь свой подальше убери, не позорь.
- Ладно…
- Осиповна, так ты увольняешься совсем или как? – спросила, наконец, Светка, равнодушно глядя в сторону.
- Совсем ухожу, слава богу! Буду правнуком заниматься. Он мне вчера говорит…
- Значит, правда. Жалко, - вздохнула она, перебив. Дворники тоже притворно завздыхали.
- Не сверкайте зёнками. Еще попомните Осиповну, - пригрозила мастер когорте.
Столько лет пасти, воспитывать и бросить незнамо в какие руки! Светка уже всех с панталыку сбивает. Морщенная, как старая морковь, а важности – хоть ложкой отчерпывай. Как же, референтом у мэра была. Была да сплыла! Чем отличается теперь от Ленки-толстухи? И чем Ленка, на тридцать лет моложе, отличается от старой алкоголички? Задницу в кровь истерла: когда пить начнем! Не долгий век девке отмерян. Но ей хоть хны. Образования шиш, не знает ничего и не умеет, брюхо до колен болтается. За что, спрашивается, мужики любят? Какой-нибудь хлыщ вечно на лавочке дожидается, когда Ленка освободится. Фуфырик в лосьоном в кармане припасен. На месте матери, Осиповна Ленку за пьянство поубивала бы. Но той не до того. Сердце. Не в мочь работать, а куда деваться? Кто кормить будет?.. Жорик, их ломовая лошадь. Что не прикажи, слюнями хлюпнет и попёр выполнять. Не перечит, как некоторые. Но без присмотра такого наворотит – святых выноси. Умишко куриное. Осиповне долго пришлось упрашивать мамашу взять соседний с сыном участок, приглядывать за мерином. Теперь и не выгонишь: две зарплаты к двум-то пенсиям! Богато, поди, живут… Федька со своей седьмой женой-кувырлой. Тоська-самогонщица… Всем кусок хлеба Осиповна дала! Эх, разболтаются они без нее.
Мастер вконец расстроилась от невеселых перспектив. Жалко же дураков. Тут распахнулась дверь, и в дворницкую ввалился директор ЖЭКа. Со спутницей.
- Где тут прячется наша юбилярша! – забасил грузоподъемный Антон Иванович. – Не сбежала раньше времени?
Все повскакали, засуетились. Федька подбежал ручкаться. К Сашке директор подошел сам.
- Знакомьтесь, -повернулся к спутнице, - Это Савушкин, незаменимый работник. На всех фронтах, чего ни попроси. Лучший косильщик ЖЭКа.
- Приглядывать, так любой лучшим станет! Правда, Сашка? – ревниво встряла Осиповна.
- А за ним приглядывать не надо, - одобрительно похлопал косильщика по плечу Антон Иванович.
- К столу, к столу! Не разогревать же по сто раз! – наглая Светка, не дожидаясь конца церемоний, водружала на стол кастрюлю с дымящейся картошкой.
- И правда. Прошу, гости дорогие. Не обессудьте, по-простому. И праздник, и работа, так сказать. Эй, успокойтесь-ка!
Дворники, успевшие рассесться, послушно притихли. Осиповна приобняла спутницу директора.
- Вот вам, милые, новый мастер. Молодая. Шустрая. Евгения… Забыла опять, как по батюшке?
- Альбертовна. Можно просто Женя.
- Э, нет. Никакого с ними панибратства! Евгения Альбертовна, и точка.
- Трудно выговаривается, - улыбнулась Евгения Альбертовна.
- Научатся, от зубов отскакивать будет!.. Любите и жалуйте, как говорится.
Коллектив с любопытством посмотрел, приветственно похмыкал и зазвенел посудой. Успеют познакомиться. Будет день, будет и пища. Навоюются еще до хрипа. Да и не их это дело. Пусть сама, как хочет, так и знакомится. Острый запашок селедки с лучком, ожидающая в холодильнике водка манили так сильно, что не терпелось приступить к главному. Выпить, не партизаня, с начальством на пару – не часто удается, хе-хе. Что ж волыну тянуть!..
3
Сашка посматривал на замену Осиповны с удивлением. Этакая пигалица в их помойной яме! Лучше должности не нашла? По глазам же видно – не справится. Девчачьи какие-то, блестят, вроде как заплаканные. Может, это из-за очков кажется, но так и тянет подойти и успокоить. Типа, не трусь, поможем!.. На улице еще осень, а она в пуховик спряталась, шарфом замоталась. Рюкзак смешной, как у школьницы.
Пигалица, уже размотанная, в белоснежном свитере, из толстого ворота которого тянулась тонкая шейка, поймала Сашкин взгляд и вопрошающе вскинула бровки. Тот отвернулся.
- Сашка, не гляди сычом – разливай! – кричала Осиповна. – Накладывайте на тарелки-то. Проголодались!
- Не спеши. Потерпят пару минут. Речь послушай, от лица всей управляющей компании.
И Антон Иванович, путаясь и спотыкаясь словами, занудил про значение Осиповны на бессменном посту, про терпеливость в ожидании каких-то лучших времен, о необходимости подметать чище и чаще, потому что люди за это немалые деньги платят.
- И немалые! – строго поднял он палец. – Сейчас каждому жителю дозволено звонить и жаловаться по каждой мелочи. Комиссия, протоколы, нас по шее бьют. Так что!..
- Люди платят, а нам почему не перепадает? – нарушила Светка начальническую речь.
- Ну…
- Не умничай! – подоспела Осиповна. – Сколько заслужили, столько вам и платят. Еще и этого много, если копнуть.
- Семь тысяч много?! Прожиточный минимум в стране – девять!
- А чего ты особенного делаешь, чтобы больше получать?
- Пятнадцать подъездов чищу!
- Гляди-ка, переработала! Скажи спасибо, что не тридцать.
- Не спорьте, пожалуйста, - встряла пигалица. – Мы не на собрании. Завтра соберемся, всё обсудим. Праздник сейчас.
- Да, детали потом. За дорогую Нину Осиповну! – директор пригубил стопку.
- Уходите?
- Служба. Счастливо всем погулять. Осиповна, проводи, - и начальство ретировалось.
Водка быстро примирила всех с несправедливостью. Сашка чокался жестянкой с нулевым пивом и будто тоже хмелел. Пигалица, сняв запотевшие очки, близоруко похлопывала ресницами, не замечая уставившегося мужичонку. А тому так было приятно на нее глядеть, что смеяться хотелось. Вот и волосы у нее не острижены, как у всех, а смешно заколоты хвостиком на макушке. И щечки гладкие, розовенькие. А глотает – так видно, как сок стекает по горлышку. И зубки крошечные, точно у девочки.
- Ой, забыла ваше трудное отчество, – склонилась над новым мастером кувырла, пятая по счету Федькина жена.
Сорокалетнего мужика бабы перебивали друг у дружки, словно куклу. Каждая торопилась родить ему ребенка. Но безвольный Федька, когда-то разумный, любитель читать газеты и рассуждать о политике, а теперь просто тупо пьющий мужик, не замечая младенцев, продолжать переходить из рук в руки. Каждый раз руки становились всё хуже. Нынешняя кувырла была так страшна лицом – проваленная челюсть, прыщавый лоб, бессмысленные закатившие глаза, что даже толстуха Ленка не могла уразуметь: как можно с такой в постели лежать?! Федька был не брезглив: кувырла уже собиралась в декрет.
- Не заморачивайтесь с отчеством! Зовите просто Евгения, - повернулась к ней пигалица, а Федька скоренько плеснул в ее сок из бутылки.
- Ты чего! – зашипел Сашка.
- Молчи! Пусть согреется… Ну так, за пенсию! – торопил выпить хихикающий Федька.
Евгения выпила, поморщилась, но ничего не сказала.
Праздник разгорался. Сашке тоже хотелось ринуться в пьяный туман. Чтоб шумело в голове от распиравшего веселья. Чтобы легко говорилось, плясалось. Чтобы жизнь казалась бесконечно приятной штукой. Но он знал, что после второй стопки водка уже не отпустит. Не тот он человек, чтобы выпить и успокоиться, поплясать и спать лечь. Нет. Водка растворит его, как вода соль, и только перенасытившись, они оторвутся друг от дружки. Тяжко потом будет вылизываться от полицейских пинков и уличной грязи. Полгода он живет разумно, самостоятельно, без кодировки. Полгода поражается своей силе, радуется независимости. Может, пора испытать себя?..
- Синий тума-а-ан похож на обма-а-ан!.. – как нарочно, пел Федька, кружа по киндейке кувырлу.
Все танцевали. Только пигалица сидела и через стол смотрела на Сашку.
- Александр, - медленно, точно прислушиваясь к словам, проговорила она. – Почему вы такие смешные?
- Как это?
- Ленка, Светка, Федька… Как школьнике на переменке. Взрослые люди так не обращаются. Вам сколько лет?
- Мне?
- Вам, вам.
- Пятьдесят.
- Да? Я бы дала меньше. Но всё равно. В пятьдесят лет нельзя называться Сашкой.
- Почему?
- Неуважительно. Можно, я буду называть вас Александром?
- Зовите, если хочется. А других?
- И других тоже. Федор. Елена…
- Не получится, - хмыкнул Сашка. Захмелела мадам, несет невесть что.
- Как это! Я всю жизнь называю людей полными именами, - пигалица нахмурилась и стала похожа на молодую курочку в холодном зимнем курятнике.
- Потому что сказать Федору – подбери мусор, вы, конечно, сможете. Но заставить – нет. Заставить можно только Федьку.
- Почему именно заставить?!
- Так здесь принято. Начальство по-другому не разговаривает, антимоний с нами не разводит.
- И вы не возмущаетесь?
- Зачем? Какая разница!
- Странные люди…
- Простые.
Евгения Альбертовна грустно поникла головой и замолчала, отхлебнув сока с водкой.
Дворники разгулялись вовсю. Курить на дверь уже никто не выбегал, дымили за столом. Пили не чокаясь. Говорили разом. Ленка трясла туда-сюда вислым брюхом, изображая танец, и визжала. Разве такую назовешь Леной? Язык не повернется… Пригорюнившаяся Евгения ни на что не обращала внимания. А ему так хотелось слушать ее странный глухой голос, точно из-под одеяла.
- У нас тут много странного, - начал сам. – Зависит, к чему человек привык. Одна фифа в киндейку никогда не спускалась. Боялась туберкулезом заболеть. Сядет на скамью и ждет, когда ей лопату вынесут. Материшься, а выносишь. Из-за нее даже собрания на улице проводили. Хорошо, уволилась быстро… Евгения?.. Мда. А еще был хмырь, на своей машине на работу приезжал. Представляете?
- И какой она была марки?
- Ока. Но все равно. Машина же. Скучно вам с нами?
- Нет.
- А почему вино не пьете?
- Поддерживаю вас в этом благородном деле.
Весело стало, будто впрямь она встала рядом, держала за плечи. Он бы тоже ее обнимал, как иначе! И пахло бы вокруг скошенной травой - запахом, от которого у него всегда кружилась голова.
- А давайте вместе друг дружку поддерживать! – не раздумывая больше, Сашка схватил бутылку и наполнил стопки. – За прибытие к нам, за знакомство!
Выпили. Стеснение значительно уменьшилось. Перед ним сидела женщина, которая нравилась, тянуло так и заявить: ты мне нравишься! Единственный раз он такое произнёс, после армии. Сказал и забыл на тридцать лет.
- Откуда вы к нам, этакая?
- Какая этакая?
- Не по вам работа. Мастер – он же почти сам дворник, только хуже. Тот метет себе и метет, а этот еще и приглядывает, и прикрикивает.
Оба захохотали.
- Вот я и погляжу, чем хуже, - заулыбалась, наконец, она. - А вообще, вы правы. Из управления я. Заявки принимала, с бумажками возилась. Попала под сокращение. А тут Нина Осиповна на пенсию собралась. Мне предложили заменить.
- Не собралась она, выгнали. Сколько можно место занимать. Но должность хреновая, честно сказать. Я бы не пошел, хоть засыпь деньгами.
И Сашка, подсев ближе, принялся шепотком рассказывать, как с утра ранёшенько Осиповна стоит у дверей киндейки, отмечая, кто во сколько на работу явился. Как надрывает глотку, заставляя делать что-то сверх положенного. Иной раз, все дела бросит, полдня над твоей душой проторчит, но принудит сколоть, например, лёд там, где он никому не мешает, но начальству не нравится видеть. Материшься, а колешь, потому что легче сделать, чем от Осиповны отбрехаться.
- Ее и сверху мурыжат, и снизу облаивают. Никаких нервов не хватит всем угодить. Дворнику проще: снег раскидал, мусорки вывалил и свободен. В принципе. А у ней еще забот полон рот: наряды, ведомости разные закрывать.
- Вас страшно слушать! Хоть сразу заявление на стол
- Я ж говорю: не по вам.
- А мы рискнем попробовать!
Выпили еще по разу. Сашку уже ничего не смущало. Наоборот. Рос сам себя выше. Пёрло изнутри столько всего, что Евгения не могла не ощутить неотразимую мощь еще час назад замухоренного мужичонки. Иначе, зачем, забыв о своем авторитетном положении, сидеть бок о бок, хохотать, хлопать по рукам, когда он то и дело пытается взять ее за плечи.
Киндейка кружилась водоворотом безудержного веселья. Осиповна давно умчалась к внукам, наказав Евгении встретиться завтра для передачи дел. Вместо себя оставила Светку. С заданием - закончить пирушку вовремя, не дожидаясь ночи, запереть подвал, проследить, послать всех в нужные стороны, той поручалось не впервые. Бывшая референтка успешно, где смешком, где подзатыльником, завершала банкеты в означенное время. Жильцы на шум отъезжающих экипажей не жаловались. За эту способность подчинить пьяный народ к дисциплине, Осиповна и терпела ее вредную натуру.
Скоро и Евгения заторопилась.
- Посиди, еще рано, - запричитал Сашка, глядя, как наматывается на шейку длинный шарф.
- Нельзя, Александр. Неприлично оставаться, когда ушли твои коллеги. Я насиделась для первого раза более чем. Дома ждут.
- Кто?
- Дети, Александр, дети. Маленький мальчик Витя. Где тут автобусы ездят? Покажи мне!
- О чем вопрос…
Ни с кем не прощаясь, выбрались наверх. На потемневшем небе сверкала одинокая голубая звезда.
- Когда ждать тебя?
- Дня через три, думаю, окончательно приступлю к обязанностям.
- Долго!
- Чудной ты, дворник-Саша! – Евгения повисла на его руке. – Провожай!
Но вместо этого, он остановился, притянул ее и поцеловал. Евгения попыталась отстраниться. Он держал крепко, не давая отвернуться, не выпуская тонких губ из своего рта. И наконец эти губы ответили. Голова мужика оторвалась, полетела к звезде, а всё утонуло в горячем мокром жерле.
Они долго стояли на тротуаре, целуясь отчаянно, точно в последней попытке что-то познать, решить или решиться. Закрапал дождь.
- Всё! Всё!.. Хватит. Пошли, - очнулась Евгения.
- Ладно тебе! – хрипел Сашка, не отпуская.
- Два раза я не повторяю, - процедила она, и столько неприязни услышал Сашка в глухом голоске, что мгновенно озяб.
Молча двинулись на остановку. Вдруг он с ужасом осознал, что так и не переодел галош. Безобразные, огромные, они по-стариковски хлопали по асфальту, оглашая безлюдную тишину.
- Вон там остановка! – ткнул он пальцем вперед. – Сами дойдете?
- Дойду, до свидания.
- Пока, - и Савушкин исчез в темноте, как в землю рухнул.
Назавтра он на работу не вышел. Не появился и через неделю. Еще через неделю в киндейку явилась его жена.
- С Александром всё в порядке? – спросила Евгения Альбертовна изможденную, будто только что от жерновов, хмурую женщину.
- А чего с ним сделается – пьёт. Я чего пришла… Вы уж не прогоняйте дурака. Выходится – отработает. Не впервой же.
- Интересная картина. Один пьянствует, другие за него работают. Нет, я не намерена потакать. Устроил Савушкин себе отпуск, пусть продолжает отдыхать. Тем более, человека на его место я уже нашла.
- И чего теперь?
- Ничего. Привет передавайте, - блеснули в Альку стерильной чистоты очечки.
- Он же пятнадцать лет здесь, силой и правдой…
- Не имеет значения. Обратитесь в другое место. Скоро зима, дворники везде нужны.
- Так и передать?
- Так и передайте.
- Ироды, - прохрипела Алька. Глаза ее лихорадочно высматривали что-то. – Иродово племя… Не получите ничего!
- Бросьте метлу, сумасшедшая! Что вы выделаете? Остановитесь!..
- Алька, ты здесь? – ввалился в киндейку пьяный Савушкин. Небритый, побитый, с засохшей кровью на подбородке, в рабочем ватнике. – Чё это тут делается?..
- Оттащите эту женщину, она убьет меня! – отбивалась от метлы Евгения Альбертовна.
Сашка схватил жену в охапку и, глядя на растрёпанного перепуганного мастера, рассмеялся так, что свалился вместе с Алькой на пол.
Полицию не вызывали. Евгения Альбертовна, невредимая, но до глубины души потрясенная, сама уволилась из конторы. Алька полежала в психушке. Предлагали оставить насовсем, но Сашка не согласился.
- Справлюсь, - уверял заведующего. – Я ж ее выходки, как свои пять пальцев, знаю. А здесь зачем гнить. Пусть уж в бане… Внук у нас скоро появится. Может, отвлечет бабку от дурости?
- Очень может быть. Но все же, поосторожней.
- Справимся, не впервой…
Скоро он совсем бросил пить, без всякой кодировки. Перестал, и всё. Но зубы так и не вставил. Зимой и летом, с утра до позднего вечера, скребет и чистит свой участок, и нет в округе человека, который забыл бы с ним поздороваться.